Линии, что ведут к сердцу (гет)

День тянулся мучительно, как вязкий туман, который никак не рассеивался. Северус сидел на занятиях, за последней партой, будто бы внимательно следил за доской, но его мысли путались и норовили вырваться в панику, что почти ничего не слышал. Северус не помнил, что говорили учителя, что писали на доске — слова и числа проходили мимо. Слова учителей рассыпались, как сухие осенние листья на ветру, а он только считал удары своего сердца. Каждая минута становилась пыткой: она видела... она знает.

Всё, что было важно, — тетрадь. Его тетрадь. Его тайный и личный мир, в котором он позволял себе быть уязвимым, стал чьим-то чужим знанием. Не просто чужим — её.

Сердце сжималось от мысли, что Гарриет перелистывала страницы, видела его шитрихи, вдыхала тот самый воздух, в котором он прятал свои чувства. Всё, чего он боялся, теперь становилось явным. В голове крутились мучительные картины: она рассказывает подругам, смеётся вместе с ними, пересказывает каждую деталь... А дальше — насмешки, колкие слова, смех за спиной. Он знал, как это бывает. Он видел это сотни раз — только не так, не с этим.

От всех этих переживаний он стал плохо спать. Полночи его сначала бессонница, а когда удавалось хоть чуть-чуть уснуть, то сразу просыпался от кошмара в холодном поту. И не мог дальше заснуть. Так же пропал аппетит. Никакая еда не лезла в рот, даже если Северус мог что-то съесть, то он не ощущал никакого вкуса или же она застревала в горле как ком.

В груди всё время горело — смесь страха и стыда. Он пытался убедить себя, что, может быть, Гарриет промолчит, что она забудет или не придаст значения. Подумаешь, что какой-то незаметливый и неудачливый одноклассник рисует её. Но в глубине души понимал: её взгляд в библиотеке был слишком прямым, слишком осмысленным.

После того случая в библиотеке между ними повисло невидимое напряжение. Прошло несколько дней после их первого столкновения, а Северус жил будто на грани. Северус чувствовал его в каждом взгляде, в каждом случайном движении Гарриет. За эти дни от всех этих переживаний он похудел и осунулся, а взгляд стал немного затравленным. Он старался избегать лишних встреч, опускал глаза, когда Гарриет проходила мимо, и заставлял себя вести так, будто ничего не произошло. Но это "ничего" на самом деле было огромным, как горная тень: теперь она знала его тайну. Она больше не смотрела на него, как раньше, мимоходом, между прочим. Её глаза теперь задерживались на нём чуть дольше, чем положено. И каждый раз, когда он встречал её взгляд, то у него всё внутри переворачивалось. Хотелось отвернуться, спрятаться, но вместе с тем — остаться, чтобы этот взгляд не исчезал.

Он был уверен, что это вопрос времени, прежде чем насмешки разнесутся по всей школе. Но дни проходили — и тишина. Никто не знал. Никто не дразнил. Гарриет молчала. От этой тишины Северус мог расслабиться и выжохнуть со спокойной душой.

И вдруг начали происходить маленькие изменения, которые многие не заметили, но только не он.

На уроках Северус заметил, что она чаще садится рядом. Сначала осторожно — на свободное место, словно случайно. Конечно можно это было списать на случайность: пустое место, удобнее писать, ближе к доске. И он даже не обратил бы внимание, но потом всё ближе, пока она не оказалась рядом с ним за одной партой. Северус от этого странного поведения насторожился: его плечи были напряжены, взгляд упрямо устремлён на тетрадь, руки сцеплены в замок. Он ждал подвоха, ждал насмешки, привычного укола, который всегда следовал от окружающих. Но этого не было и постепенно её присутствие рядом стало постоянным. И к этому Северус понемногу привыкал. Он чувствовал тепло её плеча через пространство между ними, слышал, как она тихо дышит, и от этого его собственное дыхание сбивалось. И как то ему нравилось, что она сидела рядом с ним. Северус чувствовал некое спокойство и тепло, которое он давно не ощущал. И вместо колких замечаний он услышал её спокойный, мягкий голос:

— У тебя красиво получается, — сказала она тихо однажды, заглянув в его тетрадь, где на полях зарождались быстрые линии.

Северус дёрнулся, торопливо прикрыл страницу ладонью. Его щёки слегка покраснел — от злости ли, от стыда, он сам не знал.

— Это ерунда, — буркнул он. — Просто каракули.

Он стиснул зубы, готовясь к насмешке. Но в её глазах не было ничего, кроме искреннего любопытства и тепла.

— Не правда, — мягко возразила Гарриет. И её голос был лишён тени насмешки. — Ты... очень талантливый. Можно будет как-нибудь... посмотреть ещё?

Он отвернулся, спрятав взгляд. Сердце колотилось так громко, что казалось, она слышит. Мысль о том, чтобы позволить кому-то заглянуть в свой тайный мир, пугала до дрожи. Но в её словах не было давления. Только любопытство и искренность.

Зачем ей это? — думал он, задыхаясь от волнения. — Почему именно ей нужно видеть то, что я прячу от всех?

Несколько дней он держался холодным и отстранённым, отвечая сухо, короткими фразами на её вопросы, будто хотел оттолкнуть её, сжимая губы, когда она пыталась завести разговор. Но Гарриет не сдавалась и её упорство было не настойчивым, а деликатным. Она никогда не давила, не заставляла. Просто была рядом — и это оказалось сильнее любой стены. Северус же внутренне удивлялся её упорству завести с ним общение и не понимал этого. Зачем такой яркой девушке общение с таким как он? Её присутствие действовало на него странно: одновременно тревожило и успокаивало.

Однажды на уроке её карандаш сломался. Она нахмурилась, пробуя заточить его ножичком, но грифель всё равно крошился. Северус краем глаза наблюдал, внутренне борясь с собой. И вдруг, почти не отдавая себе отчёта в движении, он вытащил один из своих карандашей и протянул ей.

— Держи.

Она удивлённо подняла глаза и улыбнулась так, что у него перехватило дыхание. Она взяла его так, будто он подарил ей что-то большее, чем простой карандаш. Их пальцы едва коснулись друг друга, но от этого мимолётного прикосновения у него побежали мурашки по коже. А в груди разлилось странное тепло.

— Спасибо.

В тот же день он впервые осмелился рисовать при ней. Сначала — быстрые, почти незаметные наброски, потом — изгиб её руки, когда она что-то записывала. Мягкие пряди волос, линия профиля, освещённый светом из окна. Он думал, что она не заметит. Но однажды Гарриет взглянула в его тетрадь и задержала дыхание.

— Ты рисуешь меня?

Он уже собирался захлопнуть страницы, но она улыбнулась — искренне, тепло, без тени иронии.

— Это так красиво... Ты делаешь так, будто я живая на бумаге.

Северус отвёл взгляд, скрывая смущение. Он впервые услышал тёплые слова за своё творчество. И это было очень непривычно. Его пальцы дрожали. Он боялся, что голос предаст его, поэтому промолчал. Ему хотелось спрятаться, но вместе с тем внутри расправлялось что-то новое, светлое, как первый луч солнца сквозь утренний туман.

В те вечера, когда им удавалось задержаться после уроков, они сидели рядом у окна. Гарриет делилась своими мечтами: о будущем, о том, как хочет когда-нибудь путешествовать, писать рассказы, делать что-то большее, чем просто учиться. Но самым сокровенным было признание:

— Знаешь, иногда я тоже чувствую себя одинокой. Даже когда вокруг много друзей.

Северус вскинул на неё удивлённый взгляд. Она всегда казалась окружённой вниманием, смехом, друзьями. Он даже не подозревал, что Гарриет может чувствовать себя одинокой.

— У тебя же есть подруги, — глухо произнёс он.

— Да. Но это не то. Они видят только часть меня. Остальное... остаётся где-то в тени.

Эти слова ударили в самую суть. Он замер, ощущая, что её признание отозвалось в нём слишком сильно. Он никогда не думал, что она, сияющая и окружённая вниманием, может чувствовать то же, что и он. Словно она произнести то, что он сам давно не решался сказать.

И вдруг он позволил себе чуть дольше задержать на ней взгляд. В её глазах не было жалости, только честность. И впервые за долгое время Северус ощутил: может быть, рядом с ней можно перестать прятаться. Ему хотелось поверить: может быть, есть кто-то, кто понимает.