Лицо Человеческое (джен)

Годы сплелись в странный, неровный узор. Их «контракт», заключенный в стерильной тишине больничной палаты, оброс плотью быта. Они жили на ее корабле, в вечном сумраке космоса, где единственным календарем были циклы систем жизнеобеспечения. Их союз был похож на архитектуру древних, нечеловеческих рас — функциональный, лишенный украшений, но надежный, как сама физика. Он был ее якорем в мире хаотичных человеческих эмоций, которые он переводил для нее на язык логики. Она была его экзоскелетом, его стеной, защищающей от мира, который после пережитого ужаса казался ему слишком хрупким и одновременно слишком жестоким.

Их физическая разница была постоянным, молчаливым напоминанием о пропасти между ними. Гарри, стоя рядом с ней, едва доставал ей до плеча. Ее рост в сто девяносто сантиметров и девяносто килограммов генетически усовершенствованных мышц делали его, героя магического мира, похожим на подростка. Он открывал консервы заклинанием, потому что боялся просить ее — в прошлый раз она случайно смяла жестяную банку в комок. Она, в свою очередь, научилась двигаться по кораблю с преувеличенной осторожностью, словно гигантский механизм, попавший в лавку фарфора. Их жизнь была полна таких сюрпризов — комичных, неловких и бесконечно грустных.

Они редко говорили о том, что их гложет. Но пустота между ними росла. Их союз был идеальным тактическим решением, но он был лишен… творения. Он был статичен. Однажды ночью, когда за иллюминатором висела туманность, похожая на гигантскую, раненую бабочку, она подошла к нему. Она была без комбинезона, в простой серой тунике, и казалась одновременно и богиней из древних мифов, и бесконечно уставшей женщиной.

Заглядывать в ее глаза было все равно что смотреть в жерло плазменной пушки, в глубине которого неожиданно обнаружился ранимый, трепещущий свет.

— Гарри, — ее голос был тихим. — Наши системы несовместимы. Наш союз — это паритет, а не синтез. Мы — два параллельных решения, которые никогда не пересекутся. Это… неэффективно.

— Что ты предлагаешь? Снова сломать мне ребра? — горько усмехнулся он.

И тогда он увидел то, к чему был абсолютно не готов. По ее щеке медленно скатилась слеза. Одна. Идеальная, как кристалл.

— Эмоциональный запас Рона Уизли, как сказала однажды Гермиона, размером с зубочистку, — прошептала она, цитируя фразу, которую когда-то услышала от него. — А мой… мой, кажется, размером с черную дыру. Я просто не знаю, как им управлять. Он все поглощает. Я не хочу тебя ломать. Я хочу… создать. Создать решение. Точку пересечения.

Он понял. Это была не логика. Это была отчаянная, почти детская мольба. Мольба о том, чтобы создать нечто цельное из их двух сломанных половинок. Ребенка.

То, что произошло дальше, не было актом страсти в человеческом понимании. Для Гарри это было испытание метавселенского уровня сложности. Попытка смертного обнять созвездие. Ее тело было не просто телом женщины, а ландшафтом из силы и совершенства, пугающим и манящим одновременно. Каждое ее движение было выверено с точностью боевого компьютера, но под этой стальной кожей он чувствовал дрожь — не от возбуждения, а от страха. Страха снова причинить боль. Для него это был акт веры, прыжок в бездну. Для нее — акт смирения, отказ от контроля. Это была не ночь любви. Это было таинство. Священное, ужасающее и необходимое.

* * *

Ребенок не плакал.

Когда девочка родилась, она просто открыла глаза и посмотрела на мир с безмолвным, всепонимающим вниманием. Один ее глаз был ярко-зеленым, как у отца, полный магии и жизни. Другой — холодного синего цвета, как визор материнского шлема, и в его глубине, казалось, мерцали огоньки данных.

Над ее колыбелью, которую Гарри наколдовал из лунного света, висела простая игрушечная модель «Золотого снитча». Девочка посмотрела на нее. Снитч замер. А затем, без единого прикосновения, он разобрался на сотни мельчайших деталей — винтиков, пластинок, шестеренок — которые зависли в воздухе в идеальном порядке, как на чертеже инженера. Секунду спустя они так же бесшумно собрались обратно.

Магия веры и аналитика разума.

Они не просто родили ребенка. Они дали плоть Новому Завету. И глядя на это тихое, невозможное чудо, Гарри и Самус впервые почувствовали не только уважение к силе друг друга, но и священный ужас перед тем, что они создали. Сверхспособности этой девочки были не просто даром. Они были приговором для старого мира.

* * *

Она была дитя сумерек и зари, рожденная на корабле, летящем сквозь вечную ночь между звездами. Первой ее колыбельной был не голос матери, а гул фотонного двигателя. Первой игрушкой — голографическая модель туманности Конская Голова. Она научилась читать по звездным картам раньше, чем говорить. Мир для нее был не данностью, а системой. Набором данных, которые нужно было проанализировать, каталогизировать и оптимизировать.

Когда ей исполнилось одиннадцать, они привезли ее в Хогвартс. Для Гарри это было возвращением домой. Для Самус-старшей — полевой миссией по внедрению агента в примитивную, но потенциально опасную среду. А для Самус Аран-Поттер младшей… это было прибытием в музей. Древний, красивый, неэффективный. Она шла по гулким коридорам, и ее мозг, гибрид человеческого сознания и нейропроцессора Чозо, видел не магию. Он видел энтропию. Движущиеся лестницы — нерациональная трата энергии. Говорящие портреты — зацикленные информационные конструкты с ограниченным набором ответов. Призраки — остаточные энергетические отпечатки с поврежденным кодом. Она смотрела на все это с холодным, вежливым любопытством ученого, изучающего причудливую экосистему.

Кульминацией экскурсии стал Большой Зал и церемония Распределения. Тысячи свечей, плавающих в воздухе, — нарушение законов физики, поддерживаемое нестабильным силовым полем. Заколдованный потолок — простая визуальная иллюзия, проецирующая наружное изображение. И в центре всего — артефакт. Старая, штопаная шляпа, содержащая в себе сложный телепатический интерфейс, созданный на основе отпечатка сознания четырех основателей. Примитивно, но элегантно.

Когда назвали ее имя, зал затих. Все знали, чья она дочь. Дитя двух легенд. Она спокойно подошла к табурету и надела Шляпу на голову.

И Шляпа закричала.

Не вслух. А в ее сознании. Это был беззвучный вопль, полный ужаса и растерянности. За свою тысячелетнюю историю Распределяющая Шляпа заглядывала в умы тысяч волшебников. Она видела свет и тьму, храбрость и трусость, гениальность и безумие. Но она никогда не видела такого.

Она заглянула в ее сознание и упала в холодную, звенящую пустоту космоса. Она искала детские страхи, а нашла тактические схемы защиты звездолета. Она искала теплые воспоминания, а увидела трехмерные чертежи плазменного оружия. Она искала мысли, а нашла потоки чистого кода. Она пыталась нащупать душу, но наткнулась на стальной, безупречно работающий механизм, в ядре которого горел тихий, ровный огонь — зеленый, как отцовское заклинание, и синий, как материнский визор. Это была душа, собранная по другим чертежам. Душа «Сверхмашины».

«Что ты такое?..» — прошептала Шляпа.

«Я — решение», — беззвучно ответил ребенок.

Шляпа пыталась найти факультет. Храбрость? Она не знала страха, лишь оценивала риски. Ум? Она не просто знала, она вычисляла. Хитрость? Ее логика была прямолинейна и безжалостна. Верность? Ее единственной лояльностью была эффективность. Она была всем и ничем. Она была тем, кто придет после.

Шляпа поняла, что не может ее распределить. Она может лишь попытаться привязать ее к чему-то человеческому. Дать ей якорь в этом мире, пока она не ушла слишком далеко в холодные звезды своего разума.

— ГРИФФИНДОР! — закричала она вслух, и в этом крике было больше мольбы, чем решения.

Самус-младшая сняла Шляпу и спокойно пошла к столу своего факультета. Но старый мир уже почувствовал угрозу. Когда она проходила мимо стола Слизерина, старшекурсник, отпрыск древнего чистокровного рода, решил утвердить свой статус. Он выставил ногу.

Девочка остановилась. Она не споткнулась. Ее системы зафиксировали движение за 0.02 секунды и просчитали 14 вариантов ответных действий. Она выбрала самый энергоэффективный.

Она просто посмотрела на него.

Ее взгляд не был злым или угрожающим. Это был взгляд инженера, смотрящего на неисправный механизм. Мальчик встретился с ее глазами — одним зеленым, другим синим — и мир треснул. Он вдруг увидел себя не гордым аристократом, а тем, чем он был на самом деле: маленьким, испуганным набором комплексов, страхов и унаследованных предрассудков. Вся его гордость, вся его спесь показались ему нелепой, детской броней, полной дыр. Он увидел свою душу, как на ладони, и она была жалкой.

Он не закричал. Он просто тихо всхлипнул, отдернул ногу и вжался в скамью, пытаясь стать как можно меньше.

Девочка пошла дальше, не удостоив его больше ни единым взглядом. А те, кто сидел рядом и видел это, поежились. Они не поняли, что произошло. Но они почувствовали холод, исходящий от этой маленькой, спокойной фигуры. Холод нового мира.

И они поняли, что смотрят в глаза той, кто будет после.