Джеймс Эванс и Школа Хогвартс (джен)

Первый день моей жизни. Жизни новой и не имеющей ничего общего с тем, что было раньше, всего сутки назад. Исключая, разве что истощённого тела, исполосованного шрамиками, да выбитой и в какой-то степени выдавленной парой зубов.

Стоило мне очнуться, осознавая, что я сбежал довольно далеко, оставляя позади черту границ Литтл-Уингинг, я почувствовал невероятное блаженство. От чего-то здесь, во тьме, без гроша в кармане но с новообретёнными союзниками, пусть и не совсем живыми или немного чешуйчатыми, даже воздух был легче. Не душил и не доносил до до меня вони духов и ужина, приготовленного явно не для меня, а был лёгким с душком сухой травы, асфальта, почерневшего от стёртых о роговую поверхность шин, да гуляющим по полям ветром.

Мои уставшие ноги поплелись вдоль шоссе, двигаясь сами по себе, давая разуму насладиться минутным расслаблением и приятной истомой. Машин было мало и почти все они проносились мимо, не притормаживая и, кажется, не замечая моей фигуры, которая наверняка сливалась с ночным пейзажем лесополосы, посаженой вдоль дороги и между участками полей. В конце концов, чёрные волосы, далеко не самая светлая кожа и серо-коричневая, застиранная и залатанная одежда, весящая мешком, делали меня серой мышью или, если хотите, очередным пакетом мусора, оставленного на обочине свинотами, что не захотели терпеть в машине присутствие отходов своей же жизнедеятельности.

Плёлся я так долго, вдыхая непривычно прохладный для лета воздух. Звёзды, в дали от ярких уличных огней Тисовой улицы, сияли непомерно ярко, освещая чёрную насыпь голубоватым блеском. Обычно в такое время, когда от солнца не оставалось даже фиолетовой дымки над линией горизонта, я всегда был заперт в коморке, которую когда-то мимоходом посчитал своей могилой. Надеюсь, что так оно и оказалось. На душе становилось легче от того, что я наконец провёл обряд кремирования и, хочется верить, отпустил свою душу в свободный путь, позволяя её вольничать и носиться по миру, как та пожелает.

И правда, я мог это сделать. Мог делать то, что мне хочется прямо сейчас, и никто не помешал бы мне. Ни тётя, ни дядя, ни кузен, ни другой взрослый не останавливали и не одёргивали меня очередным режущим слух "Поттер!". Ничего не препятствовало моим желаниям и попыткам воплотить их в жизнь: я мог сорваться на бег и мчаться по чёрной дороге, игнорируя звон в ушах и головную боль, всегда возникающую у меня при встрясках, а когда становилось дурно, я падал на обочину, укатываясь или прыгая в заросли кукурузных полей, простирающихся на много миль вдоль тянущегося в гору шоссе. Я видел, как мерцают огни какого-то города в лёгком тумане, что окутывал холмистые вершины. Так выглядел мой личный свет в конце тоннеля. Конец мучениям и привет свободе.

Какой бы ты не была, моя жизнь, моё новое я, я приму тебя. Останься со мной навечно, переняв под личное пользование из прошлого лишь фото мамы, пару холоднокровных друзей, спящих в моих карманах, и тело, помнящее боль, но пережившее все попытки его сломать. А что до Дурслей — пусть горят синим пламенем и жарятся в пучинах преисподней следующие пару вечностей, которых как раз хватит, чтобы очистить их морду от кожи и самодовольной гримасы.

* * *

В больших по размеру ботинках, явно не предназначенных для тёплой погоды, ноги начали стираться в кровь уже к утру. Всё это время я не сбавлял шаг, идя вдоль тянущейся трассы, мимо полей и пролесков. Дабы хоть немного спасти свои стопы, я продолжил путь босиком, неся обувь в руке. Асфальт был немного прохладным после короткой ночи и какое-то время он отдавал эту прохладу мне. Ступнями я касался чёрного настила, ощущая каждый выпуклый камушек, заложенный в псевдо-монолитную кладь.

Однако, стоит сказать, и это удовольствие от прохлады у меня вскоре отняли. Солнце горело так, что на камне можно было и яйца запекать. Всё же права была женщина из телевизора, говоря, что над Альбионом будет стоять поистине аномальная для Англии жара.

Мои волосы нагрелись, впитывая всё больше тепла по мере того, как солнечный диск поднимался на самую высокую доступную ему точку. Не зенит, конечно, не время ещё, но даже этого было достаточно, чтобы поля и посаженые рядом деревья разоделись в полуденный саван. Яркий, жёлтый, почти оранжевый свет отражался от белеющих полей, выжигая глаза, а редкие тени были почти чёрными, будто от направленного прожектора. К полудню даже слабый ветер стих. Я не ощущал на коже даже малейшего порыва. Кажется, будто я попал в закрытую печь, а вокруг меня был лишь жар.

Я правда старался не обращать внимания на сухость во рту и пот, заливающий моё тело даже после того, как я снял куртку, оставаясь в одной футболке. Однако, я сдался. Сдался в тот момент, когда мне начало мерещиться, что поперёк дороги сверкают огромные лужи, которым просто не от куда было взяться, а заросли полей начинают то приближаться, то отдаляться от меня в плавном покачивающемся танце. Сходя с дороги, я прошёл по обочине к ближайшим деревьям, практически падая под их тенью. Здесь было так же жарко и я уже сотню раз проклял себя за то, что перед побегом не додумался взять хоть одну бутылку воды.

Сколько я не пил? А не ел? Последний раз я завтракал вчера и потом... а потом Дадли, побег и... серьёзно, в какой момент умудрилось пройти так много часов? Конечно, я привык по долгу обходиться без всего, что по-идее должны получать нормальные дети, потому что нормальным я никогда и не был, однако я всё же мог заходить в гадюшник(домом я это не назову), где было на каждом этаже по кондиционеру, а вода всё же всегда оставалась в доступе.

Подстелив куртку под голову, я лежал на траве, которая начала желтеть от того, как же долго она не видела дождя и влаги. Да и чувствовал себя я как выжитый лимон. Даже слюна толком не выделяется и, облизывая сухие губы, я всё равно что тёр дуг о друга куски обкусанной древесной коры. Ещё и десна болит после вчерашнего...

Я повернул голову в сторону дороги, глядя на проносящиеся мимо силуэты машин. Чёрная тень от дерева, жёлтая трава, дорога, поле, далёкие холмы, небо. Наслоенные друг на друга полосы тёмных и светлых оттенков. Будто шкура тигра, столь величественного в своём геральдическом облачении, что своей массой он способен объять весь мир. Созданный солнцем и боящийся разве что наступления ночи. Вынужденный всю жизнь бежать в сторону запада, лишь бы оставаться под палящим светилом и не потерять всё своё величие в объятьях тьмы.

Тигр... чёртов тигр, к которому я самолично залез в клетку, чтобы проверить, окажусь ли я в его глазах достоин продолжить своё хождение по земле в теле из плоти и крови. И, кажется, щадить он меня не собирался.

Я продолжал лежать, как подношение на алтаре, вокруг которого мир пылает инфернальным пламенем. Кажется, за шанс глотнуть хоть толику свободы, я отдал душу самому дьяволу, что вытащил меня из клоачной бездны, называемой другими людьми домом номер четыре по Тисовой улице. И сейчас хозяин всех отчаявшихся требует оплаты, а в качестве валюты принимает лишь душу невинного, жившего без искры надежды, в объятьях бога страха и голода, и которого жестоко подразнили, даровав крылья и волю, а потом щёлкнули по носу, вновь бросая вниз, как подбитую из ружья птицу.

Что ж... даже если это были всего пару часов, они дали мне почувствовать счастье, невиданное ранее. А теперь я надеюсь, что перед неминуемым спуском в подземелье, мне дадут воспарить ещё на одно мгновение, лишь краткий момент, которого будет достаточно, чтобы последний раз почувствовать поцелуй мягких губ, искупаться в потоке любви, видимом в изумрудных глазах, да поиграть с рыжими прядями, пропуская их сквозь пальцы, как невесомую дымку.

Бог или дьявол, змей, тигр, сокол или другое существо, что станет моим проводником прочь из этой жизни, дай мне лишь миг, которого будет достаточно. Более чем достаточно. Миг на то, чтобы увидеть маму.

* * *

— Живой?

— Да хрен его знает, ща проверим.

Мой блаженный сон был прерван. Прерван жестоко и резко, когда мою голову будто обвило коконом, или наоборот, меня взяли за лицо и вернули в реальность, вытаскивая из раскалённого песка.

Дрогнув всем телом, я резко вскакиваю, на мгновение щурясь, ожидая привычного удара о ступеньку, но... ничего. Я лишь поднялся с тёплой земли, осознавая то, что тень от деревьев уже переползла в сторону, позволяя солнцу нагреть мои брюки и тёмную футболку. В прочем, температура уже спадала и дышать было куда легче.

По моим волосам стекала ледяная вода, струясь по лицу, шее и в итоге впитываясь в ткань футболки. Я машинально кусаю губы, разнося по ним влагу. Боже, как же хочется пить.

— Гутен морген, жмурик. — раздался голос прямо над моей головой. Звонкий, немного каркающий, будто принадлежавший ворону или ещё какой пташке. Уже мысленно я готовлюсь к тому, что моё превращение в принцессу, разговаривающую с животными, становиться неизбежным. Однако, подняв голову, я замечаю вовсе не птицу, а человека. Нависающий надо мной с наклонённой бутылкой воды. Мой взгляд цепляется за кожу цвета едва подрумяненной печеньки и топорщущиеся во все стороны красные волосы. Не рыжие, а именно искусственно красные. Без очков я не могу рассмотреть его лица и понять выражение этого... этого. — Ты чего-сь у трассы забыл?

— А... я... — весьма красноречиво отвечаю я. Однако, так ничего и не выдавая, тупо пялюсь в одну точку где-то под ногами у собеседника. Проклятые домашние привычки.

Молчание длилось долго и мой собеседник решил прервать его первым.

— ...Воу-воу, вот это подробности. Да ты своим глаголом в клинч вошёл с самим Алигьери и и его нетленкой. — очевидно, устав от моего молчания, просаркастировал парень, плюхаясь на траву передо мной. Взгляд всё ещё направлен вниз и периферийным зрением я рассматриваю его одежду: майка-безрукавка, открывающая вид на плечи, что хоть и не сильно широкие, но выглядят внушительно, а так же странного вида широченные брюки из такой лёгкой ткани, что та умудряется колыхаться даже на настолько слабом ветру. — Родичи тебя в кукурузу закинули или сам дёру дал?

— ...Кого?

Я продолжаю тупо лупиться в никуда, зависая после каждого второго слова, вылетающего изо рта моего собеседника. Он устало вздыхает, а я лишь покашливаю. Горло уже дерёт от жажды так, что говорить всё труднее.

— М... — тихо пискнул я, на миг подняв голову и глянув, как парень отпил немного из бутылки, из которой до этого плеснул мне в лицо. — А м-можно?...

— Говно-вопрос.

Сказал неизвестный, подавая бутылку мне в руки. Приличная двухлитровка, ещё на половину полная. Я припадаю губами к горлышку и чувствую, как спасительная влага наконец омывает сухое нёбо и язык. Вода с кусками льда, явно бывшая замороженной, от того мне становиться больно в районе десны, из которой вчера был выдран мой клык. Я продолжаю пить и пить, с полной уверенностью, что каждый глоток как вдох жизни, а ничего приятнее простой воды я никогда в рот не брал.

Вскоре я заканчиваю,оставляя в бутылке лишь стержень льда, неуспевшего оттаять , да немного воды на дне, чисто из приличия. С тихим "спасибо", я отдаю вернувшее меня в реальность зелье в руки законному владельцу.

— Оживился, малой? — Спрашивает меня парень, которому я на мгновение смелюсь посмотреть в лицо, прежде чем по-привычке опустить взгляд. — Отлично. А теперь к дискуту. Ты потерялся и прилёг отдохнуть, але теперь весь мир тебе койка и вертаться некуда?

И снова я весьма красноречиво отвечаю несвязным мычанием, не понимая что от меня вообще хотят.

— Имеешь в виду... что я тут делаю?

— Эврика. Ну, хотя спрашивать, что делаешь, бессмысленно, я и так вижу что к почившим в нежные объятия стремишься с сушки. Вопрос в том, как ты тут оказался. Нашепчешь Харону свою балладу о жизни, парубок?

—...Что?

Я снова буравлю взглядом ноги парня, говорившего со мной будто одновременно на двух языках. Вроде ведь без акцента разговаривает, но настолько странными оборотами, тоном и словами, что я и половины разобрать не могу.

Чуть в стороне слышится шлепок и вздох. Я вздрагиваю, поднимая голову и замечая стоящую в паре метрах от нас фигуру. Большую, коренастую фигуру мужчины с короткой стрижкой под ёжика, майке на лямках, что едва ли скрывала широченную грудь, и в длинных шортах. Как я не заметил его раньше?

Звук, что издал этот мужчина, очевидно был удар ладонью о лицо. Явно подуставшим голосом неизвестный — уже второй неизвестный за сегодня — начинает говорить.

— Харон спрашивает, можешь ли ты рассказать ему, как оказался посреди поля в состоянии полутрупа. Мы тебя случайно заметили и тут не было ни машин, ни людей, что могли бы тебя искать. По крайней мере мы их не видели.

— А... ох, ну... меня вряд ли будут искать. Мои... родственники... в общем, ну... — отвечаю я, закусывая губу.

Так неловко и странно говорить о том, что произошло со мной. Да и что я должен сказать? Что "всё в порядке, я просто сбежал от людей, мучивших меня последние восемь лет и на прощание сжёг их дом"? Да меня полиции сдадут или за сумасшедшего примут. Опять...

Очевидно, я снова слишком долго молчал, пялясь в одну точку, что "Харону" надоело это и он вновь заговорил.

— Дай угадаю, сбежал от шайки тиранов? — я на миг поднял глаза. Он очень точно понял и... неужели это так очевидно? — Ахах! Да не лупись ты так, я просто предположил и, кажется, попал в яблочко. — Он вновь похихикал, лёгким движением вставая на ноги. Его гогот ещё больше напоминал воронью трель. — Не дрейфь, шкет, мы с тобой повстали из одного болота. Тоже бродяги.

— ... у вас... нет дома? — спрашиваю я, всё ещё сидя на земле и уже спокойнее смотря наверх, в лицо своего собеседника."Тоже бродяги"? Бродягами дядя называл людей, живших на улице. Встречая их, он всегда воротил носом, причитая о том, какие все они "грязные болваны, неотёсанные бездельники и маргиналы, ну прямь Поттеровское отродье". Было так странно, что кто-то добровольно называет себя подобным словом.

— Весь мир нам дом, и у нас каждый день по семь миллиард гостей! — полу-торжественно отголосил парень, расправляя руки, будто пытаясь объять нескончаемые просторы окружающих нас полей, представляя их как свой дом.

Хоть без очков я и видел всё размыто, но растянутые в светлой улыбке тёмные губы заметил почти сразу. Тон этого парня, его манеры и в целом повадки казались... лёгкими. Как бы тяжела не была задача понять его речь, проникнуться ей казалось до удивления просто. Он и впрямь вёл себя как хозяин мира, приветствующий путника на огоньке.

— А тебя, дитя кукурузы, мы нашли на ковре, ну и решили узнать, кого эт к нам надуло, ещё вчера ж вроде не было.

—... Ну... я правда сбежал. Я... вы никому ведь не расскажете обо мне?

Я с надеждой посмотрел на двух парней, бегая глазами от лица, обрамлённого красной копной, до размытого пятна, венчающего широкие плечи фигуры, границы которой всё время рябили для меня. Проклятая близорукость...

Активный парниша, стоящий перед мной, расслабил плечи, а свободную руку засунул в карман брюк, второй держа бутылку. Следующие его слова были произнесены тоном более серьёзным, чем вся предшествующая речь.

— Мы не стукачи, шкет, церберам о тебе не доложим, как и о любом из банды.

—... Банды?

И я снова впадаю в замешательство. Бродяги... банда... передо мной преступники? Я почему-то ожидал, что люди, про которых говорят как о тварях и отбросах, не будут столь открыты и горды своей участью.

С другой стороны... меня тоже всю жизнь называли неблагодарным ленивым уродцем. Возможно... возможно, поэтому мне комфортно с такими же, как я. Либо дядя и тётя опять соврали... как врали всегда и учителям, и соседям, и полиции, о том, как я веду себя и как ко мне относятся.

— Ага. Я ж вроде под "мы" явно не себя одного имел ввиду. — парень вновь опустился на землю, упираясь рукой о колено и оказываясь со мной почти на одном уровне. Он явно не был высоким, как я могу понять. По крайней мере, когда он сидит, наши глаза находятся почти на одном уровне. — Слушай, шкет, по одному твоему виду явно, что не всё в ажуре и твой фортель с побегом красок не добавляет. Но виждь и внемли мне, парубок, инкриминировать тебе тупость подобной эскапады я не собираюсь, ибо сам не от хорошей жизни чуть под мостовой не окочурился. Я вот какой коордонат предлагаю: тебе если вихара для перекантовки нужна, можешь с нами двигать. У нас-

— П-погоди-погоди! — сказал я, поднимая ладони в жесте капитуляции. — Я... я половины слов не понимаю. Прости...

На пару мгновений парень замолкает. За столь короткое время я уже успеваю проклясть и себя, и свою тупость и то, что я вообще осмелился заговорить с этим человеком. Однако, вот я не успеваю открыть рта для очередных извинений, как с губ "бродяги" вновь слетает звонкий смешок. Он поворачивает голову и лёгким качком подзывает к себе фигуру, стоящую поодаль.

— Переведи с человечьего на общий. — говорит он и тогда второй парень, что был заметно выше и массивней, приближается, сохраняя спокойный тон и (в меру моего суждения) вид.

— Мы видим, что с тобой не всё в порядке малый, но не осуждаем, ибо сами когда-то оказались на улице: Харона Кэп под мостом полудышащего нашёл, я из приюта сам сбежал, когда меня продать хотели. — Начал объяснять парень своим размеренным и глубоким голосом, будто немного отрешённым от реальности, но в какой-то мере успокаивающим. — Бродяги по-одному умирают быстро, а вот в банде будет понадёжнее. Если тебе ну совсем идти некуда, то можешь с нами, мы тебя Кэпу представим и, может быть, среди наших окажешься. Согласись, иметь за плечами союзников сподручнее, чем полевым удобрением становиться.

Обдумывая все сказанные им слова, я выпал в небольшой осадок. Меня прямо сейчас приглашали пойти к какому-то "Кэпу" и присоединиться к шайке "таких же как я". Вроде как, по телевизору это называлось "Вербовка" и почти никогда это не было чем-то хорошим. Вербуют бандитов, террористов, рабов... чем из этого считают меня?

"Малолетний паразит. Не удивлюсь, если увижу тебя в банде шахидов, сукин сын" — в качестве ответа прозвучали в голове слова дяди. Я не знал, кто такие шахиды, но явно не что-то хорошее. Хорошего мне не говорили никогда.

— ...Зачем я вам? — наконец после долгих раздумий спрашиваю я, медленно вставая с земли и поднимая куртку, на которой я до этого спал.

Как я и думал, парень передо мной, выпрямив плечи и став в полный рост, едва ли был выше меня, максимум на пол головы. Это было... странно, ведь его голос был довольно взрослым, уверенным, да и руки кажутся сильными, хоть и не мускулистыми.

— Видишь ли, шкет — начинает он, продолжая стоять в максимально расслабленной позе. Ни стыда, ни замкнутости... либо это бог, либо человек с опытом подобных разговоров — Я могу тебе немного разповистить о нашей банде, чтоб у тебя в в голове дебит с кредитом сошёлся, но боюсь с нашим лексиконическим барьером это будет разговор слепого с глухим, так что...

Парень сделал шаг назад и по-театральному отсалютировал.

— В свет софитов прошу пришествовать... Волчка!

"Волчка?"

Стоящий чуть поодаль парень снова издал вздох, но уже чуть более бодрым голосом. Казалось, он одновременно утомлялся от манеры общения этого "Харона", но в тоже время ни разу не сделал замечание, что было очень странно.

Мужчина подошёл, практически поравнявшись со своим товарищем, позволяя наглядно ощутить разницу в их габаритах. Я невольно делаю пару шагов назад. Я не знаю, что от них ждать и какого чёрта они такие спокойные! Люди не ведут себя так. Не нормально...

— Понимаешь, малой — начал он говорить своим глубоким голосом. — Братство — такова главная ценность нашей банды, которую многие, на самом деле, и бандой не называют. Как я уже сказал, не от нормальной жизни люди, а тем более мелкие, на улицы попадают. Уйдя из-под присмотра, ты становишься ответственным сам за себя, отрезаешь себе многие пути в мир и общество и становишься частью мира вне закона. Такую жизнь в одиночку потянет либо безумец, либо матёрый вояк, коими никто из нас, ни ты не является. К вопросу о том "зачем ты нам нужен" — да по-факту не зачем. Мы предлагаем выбор: делить свою жизнь со всеми её сложностями и бедами с теми, кто будет одновременно возлагать на тебя ответственность, при этом снимая оковы вечного одиночества и опасности, либо жить вольной птицей без стаи.

Он делает паузу, очевидно, давая мне обдумать только что сказанное. Это оказывается трудно... Братство, выбор, жесть... Что за-?

—... То есть... вы по сути занимаетесь тем, что подбираете детей с улицы и они работают с вами над тем, чтобы выжить?

— Хах! — усмехнулся парень с красными волосами — Шариш, шкет. Только каюсь, настолько мелких как ты у нас ещё не было, обычно пацаны и девахи дёру от предков дают годам к пятнадцати или, на крайняк, тринадцати, но никак не в шесть.

— М-мне двенадцать!

Внезапно вскрикиваю я. Нет, конечно, я куда меньше своих сверстников, да и худой, что заслужил прозвище "глист", но не на шесть ведь лет.

— Реально? — Спрашивает Харон с явным скепсисом. Я неловко прикусываю губу.

— Ну... мне через год и месяц одиннадцать, а там до двенадцати всего год... — бухчу я, прикусывая губы. Очевидно, моё заявление их позабавило, ибо я вновь услышал каркающий смешок.

— Ладно! Ладно! Так уж и быть, наш "почти двенадцатилетний девятилетка"! — говорит он, продолжая смеяться и хлопая меня по плечу. Я на миг вздрагиваю, больше от рефлекса, но боли не чувствую. Раньше даже мимолётные и случайные тычки от дяди, тёти и кузена были для меня болезненны, но этот парень... он либо так же слаб, как я, чему верится с трудом, либо изо всех сил не хочет мне вредить... ладно, в это тоже трудно поверить, но почему-то так хочется.

Он не из взрослых, не из школы и садика — он вообще не знает меня и всех тех бредний про "сумасшедшего и странного ребёнка с галлюцинациями". Он просто встретил меня — неизвестного ему мальчика с обочины, и уже общается со мной как с другом. Как у него это выходит? Я даже когда пытался говорить с кем-то, у меня не получалось и связать пары слов без того, чтобы не напугать. Я думал, что крайне далёк от понятия нормального ребёнка, ведь видел как Дадли и другие дети через пять минут после знакомства уже подходили к родителям и представляли "нового друга". Но этот парень... да он Дадли переплюнул на много миль!

— И всё же, что надумал, шкет? — спрашивает меня Харон, убирая руку с плеча и делая шаг назад, позволяя мне немного легче дышать.

—... Я не знаю.

— Подумай как следует, мы не торопимся. Просто виждь, откажешься один раз и вертаться будет уже невозможно. Я не то чтобы давлю, но наше братство скрытное и найти нас всё равно что от церберов в одиночку свинтить, когда тебя уже повязали.

—... А если я соглашусь, но мне не понравиться с вами?

— Соскочишь и гуляй вальсом, только дорогу к нам забудь и не являйся, если пойдёшь брататься с Кшишами или в страусятник к Трандуилу.

—... Кому чему?

— Потом расскажем. Ну так что, шкет, по рукам?

И после этих слов Харон протягивает мне ладонь. Я снова машинально вздрагиваю, но назад не отпрянываю. Это снова похоже на сделку с дьяволом, но только в этот раз условия вроде как... нормальные? Мне всё равно не куда идти. В ближайшее время я даже есть и пить вряд ли смогу, а эти двое выглядят... уверенно и при этом беззлобно.

Может быть, прав был дядя Вернон и тётя Мардж? Когда они говорили, что "Поттеровское отродье расцветёт и запахнет среди таких же мелких бандитов" может они именно это и имели ввиду? Что только здесь мне наконец-то будет хорошо.

Немного помедлив, я протягиваю свою руку и аккуратно обхватываю пальцами ладонь Харона. Тёплая, немного грубая, но не сжимающая меня и без капли напряжения прикасающаяся к "грязной скотине". Кажется... я согласился? И мне не стало от этого хуже. На миг подняв голову, я замечаю лёгкую улыбку на лице собеседника и то, как его глаза — теперь я могу разглядеть их ярко-синий цвет — смотрят на меня. Уголок моих губ тоже невольно подрагивает, однако я почти уверен, что улыбкой моё выражение назвать сложно.

— Отлично! Тогда гойда по-коням? А то я скоро окачурюсь на этом пекле.

— Кони? — спрашиваю я с удивлением и смотрю за спины парням. Они на лошадях?

— Ага! Железные! — вновь начинает смеяться парень, наконец отпуская мою руку. Его спутник так же прыскает губами от смешка, но не издаёт столь откровенного вороньего гогота.

Оба мужчины идут к дороге и я вижу два припаркованных на обочине велосипеда. А, кони... очевидно, это было не в буквальном смысле.

— Запрыгивай к Волчку на багажник, а то я с кладью. — говорит Харон, ногой пиная подножку велика и седлая его. Над задним колесом и впрямь была большая спортивная сумка, что выглядела ни чуть не лучше, чем моя одежа: такая же старая и с закладками. Или это такой дизайн?

Прежде чем сесть к другому парню, я проверяю карманы. Нащупываю фотографию в кармане куртки и застёгиваю его на молнию, обе змейки остаются в кармане брюк, скрученные клубком.

Я никогда до этого не ездил на велосипеде, а уж тем более не катался у кого-то на багажнике, а это ещё и был огромный велик, на который забраться можно было только хорошенько подпрыгнув.

— Ноги вот сюда поставь и смотри, чтоб спицы не задели. — говорил мне парень с причёской-ёжиком, полуобернувшись ко мне и поправляя ноги. — Удобно? Ехать долго, учти.

Я тихонько киваю и, взявшись одной рукой за край майки водителя, второй держусь за багажник. Ехать мне пришлось боком, иначе я ну совсем не пойму, куда девать руки и ноги. В следующий момент мы трогаемся.

Я начинаю чувствовать, как же легче мне становиться дышать от ветра, бьющего в лицо и трепящего волосы. Мы ускоряемся и деревья с полями, посаженными вдоль дороги, начинают проноситься мимо так же быстро, как и вчера ночью, когда я бежал прочь от ненавистного городка. Мы и сейчас отдалялись от него, очевидно, держа путь в место, которое в сумраке сияло мне огнями, как свет в конце тоннеля.

Гул ветерка, звон цепи и потрескивание камней под ногами были столь приятны на слух... эта успокаивающая мелодия. И голос Харона, едущего со стороны моего лица и чуть позади, её нисколько не испортил.

— Слушай, шкет — начал он. — Может откроешь нам тайну, как вещать тебя?

— Он спрашивает твоё имя. — уже, кажется, привычно уточняет второй.

Снова воцаряется молчание. Всё же, я должен что-то сказать, но имя "Гарри Поттер", вертящееся на языке, ощущается как яд. Горько и удушающе... если меня будут называть так, я не смогу гарантировать, что не буду вздрагивать каждый раз. До боле мерзко мне было слышать гарканье родственников, что подзывали меня по-фамилии как собаку, и как Дадли протягивал "Га-а-арри-и-и" каждый раз, оповещая о начале тумаков ни за что.

Тем человеком, тем слабаком, "Поттеровским отродьем, сукиным сыном, тварью" будто вовсе был не я. Другой ребёнок, живущий на цепи, как псина и не умеющий говорить и дышать. Он остался там, погребённый под пеплом, а здесь есть я и только я. Правда пока безимянный я...

Надо сказать что-то... что-то, что не будет так больно, но чтобы при этом не врать. Я не хочу обманывать их, как обманывали людей дядя и тётя. Мои слова будут правдой, но... немного в другом контексте. Поттер — фамилия моего отца, но ничего не объединяет меня с ним. У меня нет ни памяти о нём, ни фотографий. Только фамилия, за которую держаться я не хочу. А вот кто у меня есть — это мама.

— Эванс... — отвечаю я. Фамилия мамы очень красивая. Я не хочу верить, что когда-то на принадлежала тёте Петунии, больше поверю, что она просто украла её. А вот имя... у меня же было второе имя? Мне говорили его пару раз... имя... в честь отца. Как его звали? Вспомни, как на него ругались в доме... как тётя Мардж говорила о "наркоше, бродяге и клоуне" Дж... Джордж? Джерри? — Джеймс. — произношу я вслух. И да, это верно. — Я Джеймс Эванс.

В миг мысли стихают. Пути назад нет и теперь меня запомнят именно так. Возможно, будет тяжело привыкнуть, но это лучше, намного лучше, чем "Гарри Поттер".

—... Не часто произносишь или неприятно? — спрашивает парень впереди меня, не оборачиваясь.

— Не часто, а что?

— Да так — он пожимает плечами — просто если неприятно, можешь иначе назваться, у нас половина людей фальшивое имя или кличку носит.

Я снова замолкаю. То есть... мне не обязательно было даже ТАК изворачиваться?

— Вы... носите не свои имена?

— Хех, а ты думал меня реально "Волчок" зовут? — усмехается парень, а я же на его слова краснею со стыда, благо он этого не видит. Я и не подумал о таком очевидном вопросе. Тем не менее, в следующей фразе усмешка парня пропадает из голоса. — Кого-то в детстве использовали как козла отмщения и они мурашки ловят от подзываний по-имени, кто-то скрывается от преследования, а для кого-то его собственное имя уже стало подобно оскорблению... много причин, по которым можно отречься от вещи, которой другие придают слишком много важности.

—... И ты... тоже?

— Моё реальное имя Сэм. — без стеснения отвечает Волчок, прежде чем продолжить. — Но меня пытались найти после побега и мне нужно было прятаться, а Кэпу как-то меня звать, вот кличка и приклеилась. Сразу скажу, называть меня по ней предпочтительней, чем по имени.

— О, хорошо... Волчок. — говорю я, кивая. На этом наш небольшой диалог заканчивается, но у меня остаётся ещё один вопрос. — А Харон — это имя или кличка?

Спрашивая это, я поднимаю взгляд на парня, что едет позади. Могу поклясться, я даже со своим зрением вижу на его лице улыбку и гордо вздёрнутый подбородок.

— Так назвали, шкет. Так назвали.