Нагайна (джен)

1954 год.

Факультет Слизерин издревле считался чем-то отдельным, немного чуждым, будто отколотым кусочком единого целого. Поступить туда мог далеко не всякий — еще его основатель, Салазар, отбирал только избранных, лучших. Хитрецов — как и он сам. Что немаловажно, не все ученики, закончив обучение, ступали по извилистым тропкам лжи и, как следствие, самообмана — бывали среди выпускников и выдающиеся личности. Вот только гордившиеся принадлежностью именно к Слизерину встречались крайне редко.

Том Риддл был не из таких, о, напротив! Мальчик с первых дней добился расположения преподавателей, и те покорно его приняли, возвели в ранг «любимчиков», в основном благодаря нескончаемому обаянию с едва уловимыми нотками коварства, беспрестанно источаемых юношей. Несомненно, большую роль сыграло и то, что он сирота. Бедный, бедный сиротка, которому судьбой был преподнесен величайший подарок… Как уж тут не умилиться, не пустить скупую слезу, украдкой промокнув оную платочком, не содрогнуться, не повести неопределенно плечами, участливо сопереживая юнцу?..

Том имел успех во всем, кроме, разве что, квиддича. Он откровенно презирал этот так называемый вид спорта, но и, вопреки всем ожиданиям, не отдавал предпочтения никаким маггловским играм. Волшебник рос, а вместе с ним возрастали и его плохие душевные качества. Да-да, именно разрастались, будто бегонии в чьем-нибудь ухоженном садике, словно усердно взращиваемый редкий плод в теплице мисс Стебль, как, в конце концов, росток странного деревца, тянущийся к солнечному свету назло сильным порывам ветра.

Риддл был лицемерен, лжив, упрям. В узком, очень ограниченном кругу — среди своих друзей (друзьями их можно назвать только условно) — юноша слыл тираном, эгоистом. И все же его обожали, почти что поклонялись, боготворили, отождествляли с чем-то возвышенным и далеким, таким необычным, величественным... Как-то забылся средь всех дифирамбов тот факт, что Риддл — полукровка. Юноша взял себе другое имя, заменив опостылевшее «Том Нарволо Риддл» на звучное «Лорд Воландеморт». И этому новому имени было суждено стать известным…

Но пока не об этом. Том ловко умел сглаживать назревающие конфликты, усыплять настороженность, бдительность своим наигранным раскаянием, всегда мог найти лазейку в тернистом пути к сердцу человека и покорить его. Том умел подстраиваться под людей так, чтобы в итоге они подставили ему свою шею, а он сел, свесив ножки и взяв в руки кнут. Если слизеринец оказывал какую-то услугу, то он обязательно требовал что-то взамен. Не сейчас, так через год. Став его товарищем, или вернее, приспешником, уйти было практически невозможно...

Если во время своей учебы в Хогвартсе он был на слуху, то после её окончания о Риддле забыли. Был, конечно, неприятный момент, когда юноша явился к профессору Дамблдору, сменившему Амандо Диппета на посту директора, и попросил принять его на должность преподавателя Защиты от Темных сил. В силу разных обстоятельств ему было отказано. После этого Том Риддл исчез. Мало кто знал, где он и что с ним. Некоторые знакомые Тома считали, якобы тот уехал учиться в Германию, причем, совершенствоваться в области темной магии.

Как бы то ни было, долгих двадцать шесть лет о волшебнике не было ничего известно…

* * *

Ретроспектива. Заглянем вновь в 1927 год.

Нечто огромных размеров удивительно юрко скользнуло в широкий проем посередь голого камня. Стена беззвучно встала на место, надежно спрятав вход от посторонних глаз…

Одна из кроватей в девичьей спаленке была пуста. На холодные смятые простыни лениво падал лунный свет. Окно было чуть приоткрыто, свободно впуская тонкие белесые нити. Чуть дальше вдоль по комнате, полог был задернут над чьей-то постелью. Слышалось размеренное дыхание, какое бывает только у действительно спящего человека. Еще чуть дальше — такая же плотно задвинутая материя, ниспадающая с массивного крепления под сводчатым потолком. И еще одно едва различимое дыхание, перемежаемое легким стуком двух, а не трех сердец.

Этой ночью Нагайне не спалось. Девушку мучила головная боль, участившаяся за последние дни, и она знала лишь один способ от неё избавиться.

Когда Айна становилась змеей, все её собственные чувства отходили на второй план. Разум словно раздваивался, тем не менее четко разграничивая сознание Нагайны и… И того существа, в которое она превращалась. Сознание гигантской змеи. Несмотря на ухудшившееся зрение, слух по-прежнему оставался в норме, и, быть может, даже стал чуточку лучше.

Девушка не находила ответы на интересующие её вопросы в книгах, поэтому каждое открытие становилось для неё радостным и пугающим одновременно. Например, Майелз узнала о своем новом обличье гораздо больше, чем хотелось бы. Нет, узнавать ещё и ещё она безусловно желала, но что-то иное, нежели это.

Превращаясь в змею, Нагайна чувствовала себя спокойно. Не было страха, потерянности, одиночества — всех этих бесполезных человеческих чувств, зачастую от людей исходящих. К чему испытывать, допустим, страх, если можно самой привести жертву в ужас? Или, зачем, спрашивается, угнетать, принижать себя, если можно с равным успехом унизить других? И не только унизить — довести до стадии умопомешательства, охваченная животной страстью к… Пожалуй, это можно приурочить к убийству. До убийства человека, впрочем, еще не доходило, но какой восторг испытала змеиная сущность Айны тогда, при виде смертельно бледного Грегори?..

Принимая анимагическую форму, девушка становилась другой. Человеческая жизнь казалась ей чуждой, неведомой. Мысли и образы сплетались с мировоззрением змеи, не подавляя, но и не уступая им. Так было поначалу. Но после один стал одерживать верх, постепенно порабощая другого. И этим «другим» была сама Нагайна.

Есть хотелось реже. Но если хотелось, то чего-то… живого. С неописуемым наслаждением Айна сейчас вгрызалась в свою первую в жизни мышь. После таких будет бессчетное количество.

Длинными острыми зубами змея вцепилась в зверька, вводя яд под тонкую шкурку. Тельце испуганно задергалось, заверещало, содрогнулось в последний раз и застыло, бешено вращая крохотными черными глазками, не в силах боле пошевелиться. Яд парализовывал, сводил мышцы судорогой, обезоруживал на длительное время. Его было достаточно, чтобы проглотить мышь, почти не жуя.

Нагайна проделывала это и ужасалась. Тихий внутренний голос настойчиво шептал что-то, требовал остановиться, передумать, забыть все как страшный сон, вернуться обратно. Разум молча бился в истерике, становилось дурно, а тело тем временем совершало совсем другое, наперекор воле мозга. Тот словно бездействовал, не находясь совсем уж в отключке, но и не вольный что-либо предпринять. Майелз просто наблюдала, как живет своей же жизнью, видела происходящее своими же глазами, но не имела над собою абсолютно никакой власти.

Вновь становясь человеком, девушка могла ненадолго перевести дух. Но и тогда откуда-то изнутри кто-то нашептывал, насвистывал, шипел на разные лады. Все эти слышимые ею одной звуки сводили Майелз с ума, она денно и нощно мучалась от жуткой головной боли. Спасения не было и во сне. Мрачные картинки убийств, краж, преступлений… Где завершающим звеном всегда являлась чья-то смерть. Нагайна плакала от безысходности, ревела от отчаяния и умоляла саму себя прекратить. Её воля ослабла, рушась с каждой секундой от давящих сознание фантазий.

Слизеринка поднялась с колен и бесшумно скользнула в спальню. Путь её лежал мимо общей гостиной факультета, и в какой-то момент девушке показалось, что за ней бдительно следят. Встряхнувшись, она избавилась от наваждения и отправилась в спальню.

Лицо её было каким-то отрешенным, а на губах почему-то блуждала горькая улыбка.

Выход был лишь один — сдаться.

* * *

Следующим утром две пятнадцатилетние девушки застали в комнате престранную картину: тщательно заправленная постель их однокурсницы Нагайны Майелз, распахнутое окно, в которое время от времени с диким воем влетал бешеный ветер и крупными мурашками замирал на телах студенток, собранные в узел и аккуратно завязанные бархатной тесьмой от них же шторы. Никаких следов пребывания третьей девушки, Айны.

Бри и Рэйвен удивленно переглянулись, синхронно опустив взгляд на мятый клочок пергамента, избрызганный чернилами и поспешно скомканный, брезгливо отброшенный в угол. Девушки как по команде протянули руки, чтобы поднять его.

— Я возьму, — опередила подругу Кэрроу.

«…а они не догадываются, что со мной творится. Для всех я веселая и беззаботная, да так, по сути, и должно было быть. Порой я и сама себя не узнаю — оставшись одна, я тут же меняюсь. Но стоит лишь кому-то обратиться ко мне, вновь представляю собой все ту же Айну… Мне будет очень стыдно, если никто так и не узнает истинной причины моего поступка. Здесь было хорошо, — большего и желать нельзя — но что-то внутри меня яро препятствовало подобной жизни. Я и сама не понимаю, почему это делаю. Я потерялась, спасите…»

Далее шла приличных размеров клякса, чуть размытая ближе к левому краю. Очевидно, в это место попала вода… Или капнуло что-то на неё похожее.

— Ты же не думаешь, что она… — испуганно пискнула Брианна. Она стояла в простой ночной рубашке, с немного припухшим со сна лицом, взъерошенная и ничего не понимающая. Девушка зябко ежилась, охватив себя за плечи руками и нервно переминаясь с одной ноги на другую. Рэйвен же, казалось, дикий холод не беспокоил.

— Мерлин… С ней и впрямь что-то не ладилось в последнее время, — прошептала студентка, рефлекторно сжимая найденное в кулаке.

— Разве она вела дневник? — совсем уж убито спросила Бри и тут же осеклась. Она только что сказала об Айне в прошедшем времени!

Кроме как повторного «Ме-е-ерлин…», сказанного с тоской в голове и искренним удивлением, у Рэй на это ничего не нашлось. На фразу соседки она не обратила внимания. Какая разница, откуда взялся этот чертов листочек?! Ей тоже резанул слух глагол «вела».

Конец ретроспективы.