Я не люблю (гет)

Я вижу тебя не вперывые, и я знаю тебя не год.

Я чувствую то, что ты скажешь.

Я знаю мысли твои наперед

И правду, и ложь, и смех, даже слезы —

Я знаю. Я знаю просто

(С)

Гермиона сидит на кремовом диване, высушенная заклинаниями. Слезы, как из неиссякаемого источника продолжают течь по щекам, падая на светлую обивку и впитываясь в неё, оставляя после себя почти незаметные, но такие уродливые кляксы. И за эти кляксы почему-то стыдно, ведь диван такой светлый и красивый, а она только что сидела на уличной мостовой. Гермиона хочет сосредоточиться на чем-нибудь, чтобы не думать о сегодняшнем дне.

Малфой.

Малфой ходит по своей гостиной кругами, медленно подбираясь к ней. Он снова похож на хищника, на змею, которая кольцами оплетает свою жертву, гипнотизируя взглядом. У него непроницаемое лицо и прозрачные, нечеловеческие глаза. И взгляд действительно какой-то гипнотический. А губы его брезгливо кривятся, когда он смотрит на неё.

Гермиона от этого взгляда вжимается в спинку дивана.

Малфой садится рядом. Невесомо, но ощутимо. Гермиона чувствует его присутствие рядом с собой, чувствует его каждой клеткой своего тела. Внутри все напрягается. И по спине бегут мурашки, а внутри все дрожит, трясётся мелко-мелко, и сердце колотится где-то в горле. Гермиона чувствует себя листом на ветке дерева, который в осень держался до последнего, а теперь вот болтается на промозглом ветру, ожидая своей участи.

Руки Малфоя невесомо прикасаются к ней. Слишком невесомо и слишком осторожно. Но он, будто в противовес своим рукам кривит губы ещё сильнее в презрительной ухмылке. Будто ему неприятно, противно её трогать. Словно Гермиона грязна, а он боится испачкать свои холеные ладони об неё.

Будто его кто-то заставляет прикасаться к ней.

Гермиона ещё сильнее вжимается в мягкую спинку и пытается оттолкнуть его.

— Ты же обещал, что мы только поговорим! — срывающимся голосом шепчет она. Это немногое, что она смогла запомнить.

Малфой ехидно ухмыляется и двигается ещё ближе. Так близко, что вжиматься уже некуда. И от этой близости почему-то перехватывает дыхание. От потока невесомой силы, которая распространяется на все вокруг. И на неё тоже.

— Но ты же молчишь, Грейнджер, — тянет он, подводя черту.

Его правая рука ложится на бедро, медленно поднимая тонкую ткань. Гермиона отстранённо думает, что у него все так: медленно, плавно, тягуче. И слова, и действия. Она вздрагивает, когда пальцы касаются кожи. Они горячие. Они опаляют. Они не такие шершавые как у Рона: подушечки пальцев Малфоя гладкие и мягкие, и по ним будто движется ток. Невесомо.

Гермиона скидывает его руку и вновь пытается оттолкнуть, упираясь в грудь парня острыми кулачками.

— Ты сказал, что не сделаешь мне ничего плохого!

В её голосе ещё звенят слезы, но чувство опасности пересиливает их.

В его голосе лишь насмешка.

— А я и не собираюсь делать тебе что-то плохое!

Гермиона судорожно пытается вспомнить где её палочка. Палочка неосмотрительно оставлена в прихожей.

— Малфой, — шепчет она. Ей хочется, чтобы это было угрожающе — чтобы он все понял. Но получается как-то жалобно, потому что голос дрожит и снова появляются слезы.

Малфой резко встаёт и окидывает её презрительным взглядом.

— Боишься меня? — его бледные губы вновь растягиваются в ухмылке. — Теперь не такая смелая?

Гермиона вдыхает полной грудью, так, что кажется — лёгкие переполнены воздухом. И если до этого грудь не разорвало от боли, то теперь от воздуха — точно. И выдыхает — с облегчением.

Ее лицо опять мокрое от слез. Гермиона жалобно всхлипывает.

Малфой смотрит на неё и морщится. Получается у него как-то зло, будто карандашный портрет смяли в руке. Почему-то девушка вдруг вспоминает, что в такси он делал это мило. Или ей просто показалось?

Просто показалось, что Малфой может быть иным?

— Грейнджер, хватит рыдать, у меня уже голова заболела от тебя. Если не успокоишься, я шарахну в тебя Петрификусом.

Гермиона мысленно уже ненавидит себя за то, что пошла с этим человеком. За секундную слабость и за секундное отчаяние, за то, что пришла глупая мысль, что будет как-то по-другому.

А по-другому не будет. Совсем-совсем не будет.

— Это ты во всем виноват! — твердит она, глядя исподлобья на фигуру, застывшую у окна. Малфой смотрит в затуманенную дождём даль. Можно даже представить, что он романтик где-то глубоко в душе. Если у него вообще есть душа.

Он резко оборачивается, и его губы вновь растягиваются в ухмылке.

— Я? Ты ничего не путаешь? — спрашивает он, приподнимая бровь.

Наверное, из этого человека получился бы хороший актёр. Очень легко ему удалось изобразить удивление. Искреннее удивление. Но Гермиона знает, что это лишь игра.

Потому что в его глазах чётко читается фраза: «Я был уверен, что ты сделаешь это!». Так же чётко, как в свежеотпечатанной, только из типографии книге. Весь его вид кричит эту фразу. И хочется сказать про его заносчивость и высокомерие, только вот выходит, что сейчас они вполне оправданы.

— Из-за тебя я бросила Рона! Доволен?

— Ох, Грейнджер, я безумно польщён. Но жениться на тебе я не собираюсь, учти это, — издевательски говорит он и вновь отворачивается.

Гермионе остаётся только кричать ему в спину:

— Ты тупой ублюдок, Малфой!

Тот лишь безразлично пожимает плечами. А Гермиона понимает, что означает этот жест: ему глубоко наплевать на её мнение и на её слова. Он хозяин положения. И кричать о несправедливости можно сколько угодно, все равно ничего не измениться.

Да и что она, собственно, ожидала?

Просто что-то не даёт ей встать и уйти. Она разбита и сломлена, у нее совсем не осталось сил бороться. Она понимает: будь она с Гарри, он бы обнимал её и успокаивал. Она знает, что Малфой никогда этого не сделает. Но какая-то сила не позволяет ей покинуть его дом.

Его внутренняя сила. Та самая, невесомая.

— Грейнджер, успокойся, ты ведь даже его не любишь, — проносится по гостиной спокойный голос.

Девушка вздрагивает от внезапности и неожиданности услышанного.

— Кто бы говорил! — находит она в себе силы на сарказм. — Много ты в этом понимаешь, Малфой.

Тот лишь долго смотрит на неё. Долго и как-то устало. Наверное, правда, голова заболела от её слез.

— Если бы ты его любила, ты бы никогда не бросила его. Если бы ты не сомневалась в том, что он тебя любит, ты бы просто рассказала ему и всё. Потому что если бы ты любила, ты бы не стала от него ничего скрывать. А он бы тебя простил. Если бы любил, конечно.

Он говорит так уверенно, словно изучал её жизнь несколько лет и готов защитить по ней диссертацию — вот какое у него лицо. Наглое и самоуверенное. Будто он может видеть её насквозь.

Гермиона фыркает, стараясь не думать над тем, что он прав. В какой-то степени и может единственный раз в жизни, но он прав. Она слушает его, затаив дыхание, чувствуя, как над верхней губой выступил пот. Она нервно слизывает его.

— Ах да! Как я могла забыть о том, что ты очень просвещён в этом вопросе! — надтреснутым голосом произносит она.

— Заткнись, — беззлобно бросает Малфой. — Ты любишь только одного человека, — парень делает паузу, наслаждаясь ситуацией и своей ролью в ней. — Себя. Поэтому ты и ушла. Ты же вся такая идеальная. Не хотелось портить репутацию? Самая умная. Самая правильная. Самая...

— Замолчи! — кричит Гермиона, закрывая лицо руками. Она не хочет, чтобы Малфой увидел, как она стремительно краснеет. Его слова бьют как пощёчины, хлёсткие и заслуженные. Гермиона чувствует, что заслуженные.

Она слышит рядом с собой смешок.

Малфой уже тут, протягивает ей бокал с янтарно-золотистой жидкостью, в цвет её глаз. Гермиона быстро мотает головой.

— Я не буду.

И понимает, что потеряла тот момент, когда перестала плакать. Малфой пару секунд смотрит на неё, а потом закатывает глаза.

— Ой, да ладно! — говорит он. — Ты просто не умеешь. Пей маленькими глотками. А не так, как вчера.

Гермиона даже не помнит, как она пила вчера.

А ещё он говорит тоном, которому невозможно сопротивляться. Таким, который просто не терпит возражений. Пропитанным невесомой силой.

Она осторожно отпивает, совсем чуть-чуть, ощущая на губах горечь. Гермиона отпивает чуть больше и чувствует, как горячая волна скользит по пищеводу, останавливаясь в груди и согревая её. Тепло до того приятное, что хочется улыбнуться. Просто потому, что не холодно.

Гермиона задумчиво очерчивает пальцем стеклянное горлышко. И внезапно приходит мысль, что уходить никуда не хочется. Что можно просто сидеть и греться, пусть и от призрачной иллюзии: это немного заглушает то, что происходит внутри и затуманивает то, что твориться в голове. Да и уходить-то некуда, если честно.

Все эти годы она жила в «Норе». Своего дома у неё не было, родительский давно продан. А теперь...

— О чем ты думаешь? — внезапно спрашивает Малфой.

Гермиона отвечает не задумываясь:

— О родителях.

— Расскажи мне о них, — просит он, заглядывая в её глаза и играя кубиком льда в опустевшем бокале. И тянется за бутылкой, чтобы налить ещё. Но зрительный контакт не разрывает.

— Тебе же не интересно, — уверенно говорит девушка.

— Ну, это лучше, чем просто сидеть и молчать.

И Гермиона рассказывает. Рассказывает о том, как глупо боялась в детстве лечить зубы, несмотря на то что родители дантисты. Рассказывает, что мама у неё такая же как она — уверенная и целеустремлённая, а папа, наоборот, мягкий и добрый. Рассказывает, как они, родители, вместе учились. И в каком шоке были, когда их посетила чопорная женщина в странной шляпе и сообщила что их дочь волшебница.

— А почему ты умалчиваешь об их стертой памяти? Теперь они в Австралии, не так ли? — невинно спрашивает Драко, когда остаётся ровно половина бутылки виски, внимательно наблюдая за её реакцией.

Глаза Гермионы округляются, а рот напоминает маленькую букву «о».

— Откуда ты знаешь? — изумлённо спрашивает она.

— Грейнджер, я много о чем знаю, в том числе и о тебе. Связи.

Какими должны быть связи, чтобы знать такой факт из её биографии? Гермиона пытается вспомнить чем занимается парень. Вроде, не так давно она слышала про семейный бизнес Малфоев: отец возложил на Драко все полномочия. Теперь он здоровается за руку с Министром и мило беседует за чашечкой чая с директором Хогвартса. Главный гоблин Гринготтса почтенно склоняет перед ним свою безобразную лысую голову, а начальник Аврората долго что-то обсуждает с ним за ленчем. И это ужасно злит обычного аврора Рона, занимающего весьма посредственную должность.

— Почему ты не вернёшь их? — прерывает он её раздумья.

Она лишь медленно пожимает плечами. Малфой удовлетворённо хмыкает.

— Вот видишь, Грейнджер. Это полностью в тебе. Ты же идеальная, черт тебя подери. Ты боишься того, что скажут твои родители когда узнают об этом поступке. Боишься, что они осудят тебя.

Гермиона вскакивает с дивана. Бокал куда-то отлетает, наполняя гостиную звоном сотни стеклянных осколков.

— Нет, нет, — хочется повторять снова и снова, чтобы как-то откреститься от его слов.

В голове возникает сегодняшняя сцена с Гарри. Память услужливо сообщает о том, что и там она испугалась. Что именно такие едкие, ужасающие мысли возникли у нее. Но ведь она же никогда не была трусихой!

Малфой презрительно провожает бокал взглядом, а потом медленно встаёт и идёт к двери, отлеветировав напоследок бутылку в бар.

— Ты куда? — взволнованно спрашивает Гермиона.

— Я? — он оборачивается и ехидно ухмыляется. — Спать. Думаю, ты помнишь, где моя спальня. Но можешь остаться на этом диване, если так меня боишься.

Девушка старается переварить то, что он только что сказал.

— Я не насильник, — зачем-то добавляет он с абсолютно серьёзным лицом.

— Почему ты так ведёшь себя? — тихо задаёт она вопрос.

Малфой улыбается. И улыбается он как-то по-настоящему, искренне. Внезапно девушке кажется, что когда он что-то делает искренне, то выходит очень красиво. Она быстро мотает головой, прогоняя мысль.

— А разве это не весело, Грейнджер? — говорит он.

И Гермиона понимает, что этот Малфой — не тот, которого она знала. Он такой же сложный, как та самая задача по Арифмантике, единственная, которую она долго решала и до сих пор сомневается, что её ответ был верным.