Рождение Мракоборца (гет)

Leaving through the back door

Freezing in the cold

Communication breakdown

Emotional overload

Been through a wall of fire

Now I feel like the ashes glow

Cars passing on the freeway

My mind is on the run

I keep running from my shadow

I´m not the only one

Somewhere in the distance

Someone´s taking flight

Destination unknown

Just fade into the light

There´s so much said and done

But after all

The time has come to leave it all behind

If you could see it through my eyes

You´d know I tried to change it all

I´ve been trying all my life

To stand up every time I fall

If you could see it through my eyes

Scorpions “Through my eyes”

До самого прихода друзей Аластор просидел в гостиной, предаваясь одухотворенной грусти и записывая свои мысли с переживаниями на пергамент. В действительности он был очень чувствительным человеком с тонкой душевной организацией, однако, почему-то это мало кто понимал. То ли из-за роста, то ли прозвища, а может быть, дело было в достаточно громком поведении, которое было ни чем иным, как отчаянным криком утопающего в мире, полном жестокости, грубости и насилия. Окружающие почему-то свято верили, будто единственная эмоция, присущая Аластору Моуди — ярость.

А ведь любая увиденная несправедливость наносила парню такие глубокие раны, что обычно он был неспособен их заметить и сам. Только среди таких же возвышенных благородных эстетов парень мог позволить себе редкие минуты светлой печали и пролить скупую мужскую слезу, оплакивая подлость и несовершенство этого мира, в редкие перерывы между алкоголем и девочками.

Так что, возможность со вкусом взгрустнуть чародей не мог упустить ни в коем случае. По крайней мере — сложить слова в песню. Кто-то сказал бы, что использовать чувства, фактически подгадывать момент их зарождения, чтобы выложить их на бумагу крайне цинично, но... да пошли они. К тому же, музыка не терпит лицемерия, как, впрочем, и магия. Аластор даже не подозревал, насколько эти два занятия тесно взаимосвязаны, прежде чем в двенадцать они с братьями создали группу. На первый взгляд, общего не так много: разве что в обоих случаях требуется развить мелкую моторику рук и учить слова. В действительности связь оказалась гораздо глубже, и парень до сих пор не был уверен, что осознает ее полностью.

Рефлексия. И волшебнику, и музыканту одинаково необходимо осознавать причины и следствия своих поступков, впрочем, не только им. Точность в словах, знание арифмантики, смелость экспериментировать, и, наконец, способность отдать всего себя без остатка.

В детстве парень люто ненавидел скрипку и фортепиано, он до сих пор, если честно, на них без злобы смотреть не мог, кто же знал, что оно так обернется. Аластор всегда пропускал «чушь» о могуществе музыки, ее безграничных возможностях, и всякую подобную хрень мимо ушей, считая, что репетитор просто вешает ему лапшу на уши, из-за чего в последние пять лет ко многому приходилось идти самостоятельно. И не всегда эти шаги были безопасны.

Привычно копаясь в себе на пятом курсе, он однажды обнаружил, что к человеку одновременно можно чувствовать жалость, презрение, и при этом над ним смеяться. Пытаясь разобраться, какие же из эмоций настоящие, он однажды настолько задумался, что едва не проиграл дуэль Робардсу, семикурснику с Гриффиндора. Он тогда чуть с ума не сошел, пытаясь разложить собственный мир по полочкам, пока, наконец, не додумался, что одно другому не противоречит, и настоящее — все. Звучит просто, а могло закончиться очень и очень плохо. Ну, да, слава Мерлину, обошлось.

Разбираясь в себе, неизбежно повышаешь дисциплину ума, и, следовательно, улучшаются навыки окклюменции. Не говоря о том, что заклинания также обладают собственным ритмом, аналогично могут разбиваться на такты... даже правила составления во многом совпадают. Магия повсюду, нужно только уметь ее видеть. И конечно, нужно быть не в своем уме, что суметь ей управлять.

Так или иначе, безумны все волшебники. Абсолютно. У кого-то это проявляется, как легкое, или не очень, помешательство на правилах, кто-то минуты не может прожить, чтобы их не нарушить, кто-то увлекается интригами, и, конечно, в волшебном мире есть множество просто чокнутых.

Однако, мало кто задумывается, что это выражение не только шутка. До наступления Темных Веков именно безумие было гранью, отличающей следующего путем волшебника от простого носителя дара. Волшебные способности всегда были уделом избранных, но их даже тогда было далеко не так мало, как принято считать в настоящем. У людей всегда оставался выбор: продолжать жить в тогда еще едином мире, как человек, понемногу пользуясь тем немногим, чем его наделила природа, либо посвятить себя волшебству, приняв на себя и последствия. Многочисленные знахари, шептуны, предсказатели, барды и кузнецы жили бок о бок с простыми людьми, даже не думая о том, чтобы называться волшебниками, и лишь единицы осмеливались на большее.

Они с братьями тоже не избежали этой участи. Близнецы обожали веселье, жили одним днем и терпеть не могли задумываться о чем-то серьезном, из-за чего постоянно попадали в разные глупые ситуации, из которых, тем не менее, обычно выбирались сухими. Аластор, как и едва ли не все в его семье был... мягко говоря, вспыльчив. Прежде чем что-то делать, он заранее продумывал все наперед и старался подготовить несколько путей отступления на случай неудачи, за что стоит поблагодарить семейную «дрессировку», но вот сцепившись с кем-то, уже не мог остановиться, пока противник не будет повержен в пыль. Еще были тщеславие, нарциссизм и некоторые считали, будто что-то не так с его самомнением, но... положа руку на сердце, Моуди вынужден был бы признаться, последние три пункта едва ли имеют какое-то отношение к магии. Самым худшим из четверки был Бордман, вечно спокойный, задумчивый и немного мечтательный, он словно жил в каком-то собственном мире, и с одинаковым выражением на лице мог, как нарезать хлеб за завтраком, придумывая очередное заклятие, так и ломать кому-нибудь кости. Время от времени остальные трое его опасались, впрочем, когда близнецы брались за руны или пытались что-то сварить, бояться стоило уже их, а Бешеный, пусть и сдерживался, на его характер слишком сильно влияла способность управлять Fiendfyre. Как Адское Пламя нельзя остановить, так и ему приходилось, если уж разозлился, куда-то направлять рвущуюся наружу силу. Обычно — в мысленные блоки, но не всегда успевал...

Как ни парадоксально, чем волшебник могущественнее, тем проще ему справляться с негативным воздействием магии. Это и есть древний путь волшебника: отыскать свое безумие и если не подчинить, то хотя бы учитывать, пройти через него, и стать еще сильнее. Слабые этой возможности лишены, даже простые заклятия влияют на их мышление, а попытка заняться высшими чарами или анимагией наверняка приведет к явному сумасшествию.

Выбор, заниматься магией или нет, оставался за человеком вплоть до появления волшебных школ. Точнее, пожелавшим встать на путь магии, требовалось приходить ко всему самостоятельно. Любая мельчайшая крупица знаний стоила осмелившимся изучать волшебство, огромного риска, труда и самоотверженности. А волшебниками становились лишь те, кто действительно заслуживал это звание. Парня всегда утомляли эти россказни о том, какой зеленой раньше была трава, благо в свое время наслушался их сверх меры, однако, до наступления Темных Веков ситуация обстояла именно так. По крайней мере, на этом сходилось большинство источников, которым Аластор мог в определенной степени доверять.

А вот с приходом общего обучения в начале второго тысячелетия стали обучать детей. Равно, как тут же вручать им палочки. Собственно, разделение по признаку древности с появления всеобщей системы магического образования и пошло. Предки одних собирали знания сами и неплохо представляли, в каком мире живут, а другие — разучили несколько заклинаний, дружно надели плащи и вместо трактирщиков с пекарями стали называться волшебниками. Разумеется, ни о каком равенстве, пропагандируемом в последнее время одним чересчур светлым волшебником, тогда речи не шло. «Древнейшие» тихо посмеивались, глядя на внезапно объявившуюся массу «коллег», да и только. Зря.

Сначала расплодившиеся безродные спровоцировали «Охоту на ведьм», а следом и принятие «Статута о секретности», так что нет ничего удивительного в том, что их до сих пор недолюбливают. Статут не повредил только тем, кто ничего из себя не представляя, вынужден был скрываться от магглов, чтобы не отвечать за свои преступления. До начала работы инквизиции волшебникам нередко приходилось маскировать последствия деятельности «коллег» под бубонную чуму, и тогда же, в середине XIV века, был заключен договор с дементорами, поскольку иные аргументы на новоявленных «Великих Магов» не слишком-то действовали. Удивительно, что сейчас громче всех об осквернении устоев кричали как раз те, кто способен проследить свою историю в лучшем случае до кого-нибудь из учеников учеников основателей. Впрочем, зная человеческую природу... этого стоило ожидать. Самые лучшие затеи всегда проваливаются благодаря людям. Салазар мечтал помочь молодым волшебникам раскрыть для себя тайны магии, остальные трое — принести в мир процветание, справедливость, передать свои знания потомкам, и, наконец, преодолеть длительный кризис, возникший после крушения Pax Romana. В Риме было много хорошего — законы, философия, искусство, в конце концов, именно он дал волшебникам хоть сколько-нибудь стройную систему магии, но, в какой-то момент Вечный Город просто сгнил изнутри.

И речь вовсе не о морали: жертвоприношения, извращение древней магии крови, появление первых вампиров, обожествление золота, бюрократия, и христианство — лишь малая часть достижений Древней Империи. Там было попросту невозможно жить, любой патриций, пожелав омолодиться на пару лет, мог запросто схватить первого попавшегося горожанина и потащить на алтарь. Город был постоянно погружен в кровавый туман. Окутанный дымкой черной магии, Рим, тем не менее, веками завлекал все новых и новых жертв, обещая им беззаботное будущее, роскошь и удовольствия, которые даже представить себе невозможно.

Однажды у магов просто лопнуло терпение. Черные заигрались, и когда стало ясно, что если ничего не предпринимать, однажды Империя расползется по всему свету, чародеи устроили Великое переселение. Упоминаний о тех событиях не найти в современной «Истории Магии». По всему миру, чтобы не нервировать магглорожденных, этот предмет с утверждением «Статута» полностью посвятили гоблинским восстаниям. Потому, как у чародеев однажды уже была Республика. Мечта, обратившаяся кошмаром.

Рим был слишком силен, но как выяснилось, “Divide et impera” работает в обе стороны, а варвары тоже умеют учиться. В первую очередь, предводители «диких» племен расшатали верховную власть, а затем Империю раскололи на части и принялись последовательно выжигать на поверку оказавшийся не таким уж и вечным город. Аларих, Гейзерих, Аттила, Тотила... магглы впоследствии стали считать их глупыми дикарями, уничтожившими «цивилизацию», а из волшебников эти имена вовсе помнят лишь единицы. Создание снитча и квиддич, конечно, гораздо важнее.

Аластор помнил. История не относилась к его увлечениям, но кто-то ведь должен. Зигмунд, король Ксантена стоял за правым плечом Алариха, а его внук, воспитанный при дворе Аттилы, сначала с приемным отцом, а затем и вандалами, много путешествовал по Италии. Славные времена... даже война с Гриндевальдом на фоне тех событий не более, чем детская возня в песочнице.

Весьма символично, что история города, начавшаяся с братоубийства, закончилась приходом варваров. Через тысячу с лишним лет со дня смерти Рим, наконец, смог уснуть. Два века войны обошлись Западному Миру дорого, особенно волшебникам. Имперцев было много, они не брезговали жертвоприношениями, и даже выпустили магическую чуму, в равной степени косившую обе стороны. Впрочем, у «дикарей» нашлось, чем ответить. Так уж вышло, что светлых магов в те времена еще не было. А может быть, чистоплюи просто жили недолго, неважно.

Однако даже к тысячному году маги не вполне оправились от понесенных в борьбе с Римом потерь. Недостаток численности привел к тому, что над волшебниками нависла пока еще смутная угроза вырождения, к тому же, слабость Запада начали чувствовать на Востоке, и чтобы как-то исправить сложившееся положение начали появляться волшебные школы. Они должны были позволить волшебникам быстрее восстановиться. Дети, обучавшиеся у талантливейших магов того времени, имели возможность основать собственные благородные дома, фактически даром получая бесценные знания, и поначалу даже были определенные успехи.

Если говорить о Британии, Салазар брал в ученики почти исключительно родовых чародеев, и вместо разучивания основ, старался передать им как можно больше знаний, даже немногочисленные магглорожденные, пришедшие к нему на факультет, после встали на равных с древними семьями. Его вотчиной были алхимия, Темные Искусства и зельеварение. Также, совместно с Гриффиндором, они преподавали предмет под названием «Волшебные существа», который в конце XIX века исключили из программы, как травмирующий детскую психику, и заменили «Уходом». Те два джентльмена ухаживали только за дамами, причем, если речь идет о Салазаре — с переменным успехом. Чары, которые он передавал детям, остальной тройке не нравились, и со временем Слизерин был вынужден покинуть школу, но это отдельная история. Одного из сильнейших темных магов Британии уважала аристократия и крайне не любили все остальные, получающие от выходцев со змеиного факультета, в основном, лишь презрение. Когда-то оно было заслуженным, но... уже к четырнадцатому веку программа на всех факультетах стала общей, а в Слизерине интриги начали ценить гораздо больше, чем магию.

Годрик выбирал похожих на него духом. Сначала он был воином, и только потом волшебником, и учил, в первую очередь, сражаться. Не совсем то, что нужно Моуди, к тому же, Гриффиндор обладал некоторыми странными предрассудками о том, что допустимо на поле боя, а что нет, ну да ладно, в конце концов, по-настоящему больших войн в его времена не велось. Его областью были «Защита», «Руны», «Трансфигурация», а также давно исчезнувшее из программы фехтование. Немногие потомственные волшебники шли учиться на его факультет, однако он буквально заражал даже простых детей честностью, отвагой и благородством. Аластору в детстве накрепко вбили в голову, что все три качества на войне неуместны, но детей Гриффиндор готовил неплохо, да и не столь фанатичен он был, как принято считать некоторыми. Скорее, Годрик считал, что к честности и всему такому, стоит стремиться, по мере возможности. Если уж какое-то время на полном серьезе среди четверых шло обсуждение, стоит ли для отработки некоторых заклинаний использовать магглов, и не состоялось это только благодаря пообещавшей всех проклясть Хельге...

Судя по летописям, у Равенкло с Хаффлпафф дела шли несколько хуже, впрочем, архивисты и обслуга тоже были нужны волшебному миру, не все же на домовиков перекладывать. Шутка, конечно, одна воспитывала исследователей, теоретиков и звездочетов, а другая — целителей и знатоков травологии. Со временем четверка распалась: Слизерин ушел, Годрик глупо погиб, не выдержала предательства дочери Ровена, и Хельге пришлось управлять Хогвартсом в одиночку, в обществе зачарованной шляпы и немногих выросших учеников. Именно благодаря Хаффлпафф, к добру это или к худу, британская школа чародейства и волшебства просуществовала до двадцатого века. Вот кто по праву должен бы носить титул — Величайшая из основателей. О ее достижениях вспоминают столь редко лишь по одной причине. Хельга была скучна. В отличие от остальных недостатков, именно этот, как ни странно, для исторической личности непростителен.

В конце концов, великая волшебница тихо угасла в XIII веке, совсем немного не дожив до трехсот. Едва ли не все волшебники мира собрались в Англии, чтобы почтить память целительницы, но стоило ей упокоиться в Годриковой Лощине, и с тех пор о Хельге иногда вспоминали разве что Смиты.

По всему миру школы быстро росли, выпуская все новых и новых «волшебников», что со временем превратилось в проблему. У преемников основателей не нашлось нужных качеств, чтобы поддерживать образование на заданном уровне. Либо не хватило присущей создателям школ харизмы, чтобы дети хотели взять те же высоты, либо любви к собственному предмету, а если ты не любишь магию, ты не только не добьешься в ней сколько-нибудь стоящих результатов, но и не сможешь чему-либо стоящему научить других. Либо просто таланта. А может быть, действительно, люди не умеют ценить то, что достается даром.

Число прошедших школу постоянно росло, но... проблема в том, что даже после семи или даже больше, лет учебы, из школ выходили не маги, а крестьяне, сапожники, прачки и прочие обыватели с палочками. Единственное что изменилось: теперь они могли проклясть скот соседа, увести чужую жену или мужа, летать на метлах и показывать всем деревенским знакомым собственную исключительность. Вместо возрождения магии основатели школ случайно сотворили «сообщество».

Всего через сто лет, чтобы хоть как-то регулировать жизнь не на шутку разошедшихся безродных, Визенгамот вынужден был учредить Министерство Магии. Сервов в волшебный мир никто не звал, и к тому же, они начали создавать слишком много шума. А старики не любят, когда кто-то гремит под окнами. В итоге все вылилось в «Охоту на ведьм». Инквизиция стала отлавливать не умеющих хорошо себя вести магов и направлять на путь истинный при помощи дыбы и очищающего костра. Едва ли они смогли бы сжечь хоть кого-нибудь, кроме магглов, все же образование тогда было не чета нынешнему, и на каком-никаком уровне, беспалочковой магией владели все... если бы инквизиторам в благородном деле сожжения ведьм не помогали. К счастью, эта часть истории также ускользнула от безродных.

Как бы там ни было, несмотря даже на инквизицию количество «ведьм» непрерывно росло, и в какой-то момент сотрудникам Министерства позволили войти в состав Визенгамота. С принятием статута ситуация в волшебном мире только ухудшилась. Единственный источник средств к существованию для большинства «волшебников» — «работа» в «Министерстве», существующем, кстати, в основном за счет гоблинов и золота древних семей. Есть, конечно, различные лавки и мелкое производство, однако налоги с них едва ли в состоянии прокормить шестьдесят тысяч, к тому же, Визенгамоту постоянно приходится следить, чтобы безделье на какой-нибудь глупой должности не оказалось выгоднее какого-никакого труда.

Положение с образованием одно время пытался выправить Финеас Найджелус Блэк, добавивший в школьную программу изучение традиций и уделявший значительное внимание теории магии, однако лишь снискал славу самого непопулярного директора Хогвартса в истории. А с его смертью все изменения тут же осыпались прахом.

Огромный мыльный пузырь, который только и способен, что пожирать ресурсы. Аластор, не имея ничего против магглорожденных и безродных как таковых, совершенно не представлял, каким образом можно решить вопрос расплодившихся паразитов миром, или, хотя бы без большой крови. Кроме дурацкой полушуточной мысли продавать особенно отличившихся чиновников гоблинам на рудники, и геноцида, никаких других идей в голову не приходило. Также весьма эффективными в плане трудовой адаптации показали себя лагеря Гриндевальда, но.... Уже сейчас так и не ставших полноценными магами было достаточно, чтобы смести всех остальных количеством. Аваду способны разучить и они.

Едва ли не половина кресел в Визенгамоте к началу пятидесятых была занята чиновниками. Скоро недоволшебники уровняют силы... глядя, как позиции безродных из поколения в поколения усиливаются, предки считали что Рим, подобно проклятой птице, восстает из праха. И Аластор был с ними отчасти согласен. Все — то же самое, только нет величия того Города: в отличие от развращенных, но все же что-то создававших имперцев, обыватели точно знали, что любые ответы можно найти в старых книгах, и всегда найдется кто-то, кто сделает твою работу лучше, а значит, незачем и стараться. Даже с развратом до своих предшественников, и то, по свидетельствам Зигмунда-младшего, не дотягивают.

Забавно, Аластор, сколько себя помнил, старался все делать вопреки деду, расшатать замшелые догмы, и терпеть не мог той мрачной обреченности, с которой родители смотрели на мир. Когда он после второго курса привез домой барабанную установку, ожидая скандала, как же, недостойное будущего лорда занятие, пусть, в изгнании, дед лишь понимающе усмехнулся и сказал «Играй хорошо». Но с каждым годом, чем он сильнее сопротивлялся, тем прочнее покрытые пылью заветы въедались в мозг. Сейчас Аластор уже не мог с уверенностью сказать, будто в чем-то сильно отличается от родителей.

Незаметно для него самого, глаза парня потемнели, наполнившись пламенем, а губы скривились в жесткой усмешке. От его улыбки нередко падали в обморок однокурсницы и фанатки, но при взгляде на него сейчас, ноги наверняка отнялись бы и у иного темного мага. Если его роду суждено угаснуть, пусть никто даже не думает, что это пройдет легко. Только не с Моуди.

Тряхнув головой, парень вырвался из воспоминаний, и тут же заметил, что уже полчаса неотрывно смотрит сквозь застывшие на столе руны. «Кано», «Турисаз» и перевернутая «Альгиз». Стоило ему перевести взгляд на стену, и он увидел бесконечную реку огня, окружавшую его со всех сторон. Когда-то давно он уже смотрел на подобное, но сейчас Аластор был абсолютно уверен, что к подземельям это пламя никакого отношения не имеет.

— Эй, дружище! У тебя сейчас рожа, будто только что с того света вернулся, — вырвал его из видения насмешливый возглас элегантно поправляющего строгий темный плащ Бордмана, уже вышедшего из полыхнувшего зеленью камина в компании ящика пива.

— Как знать, Энди, как знать...