Рождение Мракоборца (гет)

This ain't a song for the brokenhearted

No silent prayer for the faith departed

And I ain't gonna be just a face in the crowd

You're gonna hear my voice when I shout it out loud

It's my life

It's now or never

I ain't gonna live forever

I just wanna live while I'm alive

(It's my life)

My heart is like an open highway

Like Frankie said, "I did it my way"

I just wanna live while I'm alive

'Cause it's my life

Bon Jovi “It`s my life”

Хогвартс Июнь 1968

Шла последняя неделя занятий в Хогвартсе, и разморенным ласковым утренним солнцем студентам было явно не до учебы, что школьные профессора со смирением принимали, как должное. Наверное, только один старик Филч мрачно пробормотал бы, что зря основатели сделали потолок большого зала прозрачным, догадайся кто-то его об этом спросить, но отчего-то сделать это в голову никому не пришло.

По всему залу царили веселье и суета, а гомон от голосов переговаривающихся студентов наверняка радостно разносился даже по самым потаенным уголкам школы. И только за слизеринским столом царило вечное молчание, которое одни назвали бы аристократичным, а другие — высокомерным. Впрочем, за небольшим исключением.

Четверо семикурсников, сидевших во главе стола, как раз там, где обычно располагалось законное место команды по квиддичу, члены которой сейчас, боязливо исподтишка поглядывали на них с самого края стола, производили впечатление не просто высокомерных, весь их облик просто кричал, будто они считают себя королями мира. Небрежно брошенные на спинки стульев дорогущие шелковые мантии, рубашки из паутины акромантулов, легкие жилеты из выделанной блестящей драконьей кожи, лишь с концом девятнадцатого века, окончательно сменившие панцири, буквально все говорило о том, что эти молодые люди принадлежали к древним уважаемым семьям.

Что было верно лишь на половину — только двое рыжих братьев-близнецов относились к благородному дому Пруэтов. брюнет с простонародной фамилией Бордман, в действительности был сыном сирены и маггловского музыканта, а сверкающий хищной улыбкой блондин, на деле, и вовсе относился к проклятому роду Беовульфа.

— Энди, чего это ты так скривился, неужели тебе надоела овсянка с тыквенным соком?

— Не береди душу, Ал, ты же знаешь, как я люблю нашу традиционную кухню. Это дерьмо было бы слишком жестоко отдавать даже свиньям! — Зло бросив вилку на стол, брюнет повернулся к преподавательскому столу. — Да и Дамби что-то сегодня слишком счастливый. Не к добру это.

— Эй, вообще-то это моя фраза! Чем тебе так не нравится наш глубоко презира... то есть, уважаемый директор?

— Веришь, Ал, не знаю. Вот Армандо — нормальный мужик был, а этот — тьфу, не бывает таких добреньких. К тому же, как на него посмотрю, постоянно возникает ощущение, будто он сейчас попытается мне загнать пылесос и фонарик.

— О, коротышка полагает, что перед тем, как повергать Темных Лордов и с переменным успехом пытаться преподавать трансфигурацию, старина Дамби подрабатывал комми*? — не смогли остаться в стороне от столь интересной темы близнецы.

— Ну, лицо у него для этого самое подходящее, — значительно воздев к потолку палец, кивнул Бордман.

— Расслабьтесь, парни, последняя неделя учебы, а там экзамены, и все, свобода! Мерлином клянусь, месяц из запоя выходить не буду! И все-таки хорошо, что старик больше не преподает. Помните, на первых курсах, до того как пришла Мак-ги, приходилось все зубрить по учебникам, — лениво потянувшись, при этом краем глаза отслеживая реакцию семикурсниц, с ностальгией припомнил Моуди.

— Эх, профессор Макгонагал. Она такая... строгая, — Бордман мечтательно закатил глаза и причмокнул. — Она — лучшее, что случилось с этой проклятой школой за последние сто лет, минимум. Помните, когда на пятом курсе она пришла к нам на первое занятие, даже ежи, которых мы должны были превращать в подушки, начали петь о любви.

— Еще бы, это стоило нам месяца отработок и двух сотен балов, — хохотнули близнецы.

— Да, зато по защите уже третий год преподы каждый раз кувыркаются. Нам-то ладно, семья есть семья, хоть завтра можем получить мастера, а мелочи каково будет? Вот этому, хотя бы, скользкому, — ткнул один из близнецов в прилизанного платинововолосого второкурсника с рыбьими глазами и очень высокомерным лицом.

— Придется учиться самостоятельно.

— Ал, ты шутишь? — Близнецы дружно расхохотались. — Человек это такая скотина, которая без пинка не то, что учиться, даже с дивана не встанет.

— Не знаю, ребята. Может быть вы и правы...

От общения приятелей отвлек огромный серый филин, с неотвратимостью направляющийся к этой без сомнения привлекающей внимание группе слизеринцев. Сбросив толстое письмо перед Аластором, наглая птица тут же, с громким уханьем, схватила с тарелки куриную ногу и была такова.

— Давай, Ал, рассказывай, кто там тебе посылки шлет, — легко толкнул его в плечо Бордман.

По мере прочтения необычайно длинного письма, глаза парня все сильнее темнели, а губы постепенно сжимались в тонкую линию.

— Мне нужно выйти, — оставив за спиной недоумевающих друзей и почти не начатый завтрак, Аластор набросил на плечи мантию, и скорым шагом вышел из большого зала, по дороге сбив с ног парочку не вовремя вставших на его пути хаффлпаффцев.

— Что это с ним? — Удивленно осмотрел разом помрачневших близнецов брюнет.

— Письмо из министерства...

— И толстое такое...

— Как бы не с завещанием... — Синхронно кивнув, близнецы разом встали из-за стола.

— Пошли, выясним, в чем дело...

— И постараемся, чтобы по дороге никто не попался...

— Моуди ведь.

— Но у нас же сейчас Слагхорн... — Энди Бордман отлично знал, что причина аховая, но не мог не попробовать направить друзей на путь изучения таинств зельеварения.

— Да пошел он, — дружно пожали плечами близнецы.

— И то верно, только предупрежу... — с опаской покосившись на черноволосую красавицу с бледной кожей и алыми губами, парень обреченно вздохнул, и все-таки встал из-за стола, направившись к самой опасной колдунье нынешнего, да и нескольких прошлых выпусков.

— Мидоуз, видишь ли, мы не сможем пойти на зельеварение, прикрой нас, пожалуйста, — состроив щенячьи глазки, обратился к ней самый вменяемый из хобгоблинов.

— Моргана тебя задери, Бордман, ты же староста! Какого драккла я должна иметь дело с этим дерьмом? — Медленно поднимаясь со стула, Доркас Мидоуз говорила совершенно спокойно, только вот сами слова, да и взгляд... парень невольно ощупал горло.

— Доркас, понимаешь, Алу сова из министерства пришла, а учитывая их семейное дело... — Зная взрывной нрав коллеги по должности, говорил он, как можно более ласково, скромно улыбаясь, и будто став в два раза меньше. Единственная колдунья, которая не поддавалась его чарам, и вообще, убежденная, будто он пел довольно посредственно. В общем, Энди не любил Мидоуз, и даже немного побаивался... хм, опасался в смысле.

— Проклятые клоуны, да чтоб вы под землю провалились, придурки! — Несколько секунд подержав коллегу в напряжении, остановив взгляд абсолютно черных бездонных глаз на его горле, девушка недовольно кивнула. — Ладно, придумаю что-нибудь. Но не дай вам Мэрлин пропустить арифмантику. Пшел вон.

— Подруга, ты — лучшая, — широко разведя руки для объятий, парень со счастливой улыбкой сделал несколько шагов ей навстречу, но вовремя вспомнив, с кем имеет дело, извиняющееся подмигнул, и благоразумно спрятал их за спину. — Ну все ребята, пошли.

Шагая по широким коридорам Хогвартса, близнецы даже через несколько минут после общения со старостой зябко пожимали плечами.

— Брр, что за бешеная девка, мужики, вот скажите, почему каждый раз, как вижу её, начинает казаться, будто она сейчас начнет спускать с меня шкуру?

— Не знаю, брат, — содрогнулся один из близнецов. — Но вот на счет «бешеной» очень верно подмечено.

— Страшно подумать, что она с нами сделала бы, не будь на нашей стороне стратегического «оружия»...

— Светловолосого и с ярко-голубыми глазищами...

— Который, ей совершенно не нравится...

— И он тоже не хочет иметь с ней ничего общего.

— Интересно, хоть на свадьбу эти двое нас пригласят?

— И детей неплохо, чтобы в нашу честь назвали... — Дружно хохотнув, все трое скорым шагом направились в гостиную.

— Дело плохо, — ворвавшись в общую спальню седьмого курса, и не обнаружив там буйного приятеля, волшебники с недовольством уставились на огромный сундук, обитый железом.

— Что-то не хочется мне туда лезть, — обреченно вздохнул Бордман. — Там же, как появишься — трезвым не выйдешь. А снаружи уже будет ждать Мидоуз. Разве что до конца ТРИТОНов остаться? А потом сам сдам как-нибудь...

Пинком откинув крышку сундука, Бордман, с показным ужасом глядя на близнецов, перекрестился и прыгнул вниз. Немного поблуждав по внутренним помещениям собственного шедевра, трое хобгоблинов вышли в гостиную.

— Ал, тебе никто не рассказывал, что для того, чтобы начинать пить с утра, неплохо было бы для начала окончить школу?

Отвлекшись от разглядываемого огневиски, Моуди вяло кивнул, и к столу из бара устремились еще три стакана.

— Ребята, это вы. А у меня дед умер, давайте помянем.

— Кратос же старый был и больной. К тому же покалечился сильно под Нурменгардом. Рано или поздно это должно было случиться...

— Да, — согласно мотнув головой, блондин принялся разливать кипящую жидкость. — Забрал с собой четверых. Последнему — вырвал зубами горло. Можете прочитать, — ткнул он в стопку листов на столе.

— Ах.

— Забавно, правда? Он же со времен Гриндевальда нигде не участвовал. Сначала дядя с тетей, затем — родители. Сейчас дед. И теперь я — Аластор Моуди, лорд в изгнании. Такое впечатление, будто нас кто-то решил уничтожить.

Проглотив виски тысячелетней выдержки, трое расселись на диване, задумчиво рассматривая стену, увешанную оружием. Бордман тут же принялся изучать пришедшие из министерства бумаги. Друзья постоянно шутили, будто маггловская кровь дает людям врожденные способности к бюрократии, но правда была в том, что трое остальных являлись придурками.

— Догадываешься, кто это сделал? — Через несколько минут, отложив бумаги, задумчиво спросил он.

— Понятия не имею, — стакан в руке блондина лопнул, и со звоном осыпался на стол осколками. — Но я узнаю.

— А мы тебе в этом поможем, — лица всех троих исказили одинаковые хищные усмешки.

— Вы уверены? Это...

— К дракклам, Моуди, — пихнули его с двух сторон близнецы, и, закинув руки приятеля себе на плечи, указали на стоящий в шкафу высокий серебряный кубок.

— Мы же братья.

— И вообще, все равно собирались устроить гастроли, — согласно кивнул Бордман.

___________

*комми — сокращение от коммивояжер.

Dreadful Thunder

The storms moving in

And Judgment day is calling

My soul has been healed

By the power of steel

And the sound of glory

I will send into the ground

All that are found

By the sign of the hammer falling

Yes Heathens will fall

I will strike down them all

Then you will know my calling Bravery calls my name

In the sound of the wind in the night

My sword will drink blood

And I will fight

Yes I will fight

In the dawn of battle

Dawn of Battle

Manowar “The Dawn of Battle”

Утреннее летнее солнце ласково бросало веселые лучи на древние камни замка, что в последние века стал сердцем Волшебной Британии. Изумрудно-зеленая трава мягко колыхалась от легкого теплого ветерка, а небо было столь пронзительно-голубым, что в нем, казалось, можно бы утонуть...

Впрочем, четверых вчерашних школьников, сейчас неторопливо шагающих к воротам Хогвартса, мало интересовали пейзажи. За последние семь лет они изучили их, как никто другой. Близнецы, вроде бы, даже нарисовали несколько картин. Да и были у этих четверых дела поважнее.

— Ну что, народ, как вам экзамены? У кого какой улов, Ал? — Кивнул черноволосый приятель, везущему за ручку древний сундук, будто какой-то магловский чемодан, блондину.

Близнецы несли за спинами по футляру с гитарами, и заодно всеми остальными вещами, и только сам говоривший предпочел рассовать все привезенные с собой в Хогвартс вещи по карманам. Заодно прихватив с собой и немного лишнего.

— Семь. Арифмантика, чары, зельеварение, трансфигурация, руны, история магии и предсказания, — вдумчиво загибая пальцы ответил блондин. Считать он умел и так, однако с его репутацией немногие об этом догадывались. Слишком «Хобгоблины» любили дурачиться.

— На «Превосходно», я полагаю?

— А что, бывают какие-то другие оценки? — В ответ на высокомерно задранный нос приятеля, Аластор скорчил невероятно глупую рожу, став на какой-то момент похожим на учившегося тремя курсами младше Гойла или Крэбба. О двух слизеринских «гениях», вьющихся вокруг скользкого белобрысого сопляка, слава ходила уже по всему Хогвартсу. Издеваться над убогими, конечно же не хорошо, но бывает так весело...

— Кто бы знал, что ты так невыносимо скушен, Моуди. Мало того, что собрал типичный комплект предметов для какого-нибудь планктона, так еще и заучка.

— Что здесь сказать... Я неисправим, — обреченно вздохнул блондин, подмигивая приятелю. — У тебя-то сколько, Энди?

— Одиннадцать. Все то же самое, плюс теория магии, травология, начала алхимии и артефакторика. Кстати, спасибо, что напомнил, — порывшись в кармане мантии, Бордман извлек наружу кривую, самостоятельно набитую маггловскую сигарету. Подпалив её кончик, парень глубоко затянулся, через пару мгновений выпустив огромный клуб сизого дыма. — Не зря же к Помоне семь лет ходил. Эх, в здешних теплицах воистину чародейские травы. Зря отказались ребята, а какие там кактусы...

Хлопнув по плечу замечтавшегося приятеля, Гидеон или Фабиан, без разницы, указал ему на причудливо меняющий очертания дым.

— Ты бы хоть за ворота вышел, что ли.

— В этом самый кайф... — Мечтательно глядя куда-то в небо, в очередной раз затянулся брюнет.

— Действительно, не стоит этим увлекаться, дружище. Если переусердствовать, однажды и крыша потечь может.

— Я все просчитал, и строго по графику... — Лениво отмахнулся от надоедливых рыжих, Бордман.

— О, если так...

— ...То значит, уже потекла, — близнецы дружно хлопнули ладонями по лбу.

— Бросьте, ребята, Энди не сходит с ума, сколько его помню, он всегда был таким. Так что, либо он совершенно нормален... — Окинув подчеркнуто скептическим взглядом окутанного клубами сладковатого дыма приятеля, Аластор безнадежно вздохнул. — Согласен, это вряд ли. Ну, либо он приехал в Хогвартс уже таким, и нашей вины здесь нет.

— В точку! — Трое громко хлопнули ладонями, стараясь вызвать какую-либо реакцию у приятеля, однако Энди оставался совершеннейше безмятежен.

Только когда до ворот оставалось совсем уж немного пройти, Бордман, в последний раз затянувшись, щелчком пальцев выбросил окурок в траву. Расслабленно проморгавшись, он окинул в последний раз территорию созерцательным взглядом, и, кивнув друзьям, направился прямиком к Филчу.

— Извините, ребята, мне кое-что нужно сделать, — братья подозревали, что Бордман задумал какую-то гадость, но вмешиваться было поздно, да они и не стали бы.

Щелчок, и Аргус Филч замер, как столб, снизу вверх глядя на остановившегося перед ним брюнета. Сначала завхоз разозлился на сопляка, но стоило ему осознать, что он не может, ни заговорить, ни пошевелиться, и в его глазах медленно начал проступать страх. Несколько секунд понаблюдав за меняющейся гаммой чувств на лице сквиба, Энди доверительно хлопнул его по плечу, и запел мягким чарующим голосом:

- Ах мерзкий, злобный, древний прыщ

У всех здесь в почках ты сидишь

Коли ты злобы не оставишь

И извинений не представишь,

С учениками не поладишь,

Здесь до рассвета простоишь.

Освободив старика от Петрификуса, парень добродушно ему подмигнул.

— Всего доброго, Аргус.

Проходя мимо пытающегося вздохнуть сквиба, каждый из братьев счел нужным хлопнуть его по плечу, не все удары были для него безболезненны, а после Аластора он и вовсе едва устоял на ногах, и скорее всего, остался стоять лишь потому, что магия удерживала его от падения.

— Не слишком ли жестко ты с ним? Конечно, Филч — говно еще то, но встретив рассвет у ворот, он лишь еще сильнее на всех обозлится.

— У него есть возможность этого избежать, — брюнет безразлично пожал плечами. — Стоит ему раскаяться, искренне извиниться перед всеми, кого он незаслуженно доставал, то есть, перед всеми... и получить прощение, и пусть гуляет на все четыре стороны.

— Звучит как-то слишком невероятно. Ты сейчас не направил его на «праведный» путь, а всего лишь испортил жизнь неизвестному числу будущих школьников, — окруженный с двух сторон близнецами Аластор весело хохотнул.

— Веришь, брат, мне плевать, — беззаботно прищурился Бордман. — Если у него наберется хоть капля мозгов, это заставит придурка задуматься. Кто знает, может быть, я только что спас его от Авады?

Немного помедлив, брюнет полной грудью вздохнул, с улыбкой наслаждаясь пейзажем летнего леса.

— К тому же, указал сквибу на его место, а также проверил магию условий. Сейчас его не сдвинет с места и Альбус, — значительно возвел палец к небу волшебник.

— О, музыка, она затмевает все, чем эти бездари здесь занимаются, — немного переиначив традиционный возглас директора, брюнет кивнул на вереницу учеников, направляющихся к перрону.

Остановившись у «Музыкального Магазина», где когда-то заказывали свои первые инструменты, которыми пользовались до того, как сделали свои собственные, четверо пожали друг другу руки. Гуляющие по Хогсмиду пестро разряженные обыватели то и дело косились на компанию, кто осторожными, а кто — любопытными взглядами, все же, «Хобгоблины» уже успели заработать достаточно своеобразную репутацию. Впрочем, молодым людям до них не было дела.

— Народ, вечером заходите к восьми. Хочу поглядеть на тела убийц в Мунго, — задумчиво почесав кончик носа, Аластор кивнул троим братьям. Прошел почти месяц с тех пор, как к нему пришло письмо из министерства, и с каждым днем бесполезного просиживания задницы в школе он становился все злее. Друзья даже пытались досрочно сдать экзамены, но получили от директора лишь приправленную лимонными дольками историю о добре, общем благе и всепрощении. Моуди даже описал старику маршрут, по которому директору следовало бы пройти, вместе с лекциями, заодно, попутно прихватив с собой сладости, однако на результате это никак не сказалось. Зато хоть душу отвел.

— А нас туда разве пустят? — Донесся от Фабиана или Гидеона, без разницы, глупый вопрос.

В ответ остальные лишь сокрушенно покачали головами, причем первым обреченно вздохнул его брат-близнец.

— Конечно же, Фабиан, — добродушно улыбнулся ему Бордман, в отличие от Моуди, он умел как-то их различать. Вообще-то, прекрасно определял, кто из них кто, и Аластор, но знай об этом все, шутка больше не будет веселой. — Конечно же, нет.

Понимающе переглянувшись, четверо совершенно беззвучно растаяли в воздухе, временно позволив деревне и старому замку за спинами вздохнуть чуть спокойнее.

Out in the streets

The dogs are on the run

The cats are all in heat

Out in the streets

Snakes are all around you

Dirty rats are on their way

They control you and they'll make you play

Out in the night

Glaring eyes in darkness

Tigers want to fight

Out in the night

Spiders all around you

Spinning webs and make you pray

Tie you up and you can't get away

Bad boys running wild

If you don't play along with their games

Bad boys running wild

And you better get out of their way

Scorpions “Bad boys running wild”

Стоя на площади Парламента, прямо перед Вестминстером, Аластор полной грудью вдыхал свежий воздух. Многочисленные магглы, низкие, опустившие плечи, одетые в одинаковую серую одежду, неспособные даже на миг оторвать взгляд от земли, как всегда, что-то делали, куда-то спешили, совершенно не замечая ни возникшего из пустоты чародея, ни как постепенно истекает время их жизней. Впрочем, на то они и магглы, чтобы сгорать, будто бабочки однодневки, без цели, мыслей, и, собственно, жизни. Было страшновато представить, каково это, вечно бежать, к чему-то стремиться, и даже не подозревать, что весь мир вокруг — лишь декорации. Афиша, за которой идет другая, настоящая жизнь. Ядерная энергия, полеты в космос... и никто из них даже представить не в состоянии, что для волшебника перенестись на Плутон — даже быстрее, чем сходить в гости к соседу.

Не проще, нет, гораздо сложнее, нужно откуда-то взять энергию, правильно сориентировать портключ, подобрать щиты, чтобы тебя не разорвало в первые же секунды... но ничего такого, с чем нельзя справиться, проявив немного усидчивости. Разумеется, если у тебя под рукой есть нужные формулы и хотя бы немного таланта. Ведь в действительности, в мире нет ничего, кроме магии. Вся их обожествляемая «наука» — лишь кое-как приспособленные сквибами осколки старых знаний, не требующие непосредственного воздействия мага. В обычных условиях она работает, но без способности видеть в ней не удастся сделать и шага, ведь невозможно решить задачу, не видя и половины условий. Аластор даже немного сочувствовал этим людям. Однако, справедливости ради, стоит отметить, что его «сочувствие» было в полной мере состраданием музыканта, которое, как известно, во многом сродни милосердию палача. На большее, чем средней паршивости песню о пребывающих в плену иллюзий людях, растрачивающих годы и здоровье ради получения разноцветных бумажек, которые к концу жизни уже и потратить не в состоянии, его не хватало. Да и что здесь возможно сделать? Легко провернуть трюк, сродни тому, что сотворил с Филчем Бордман, и заставить спешащую по своим делам толпу смотреть, как солнце восходит над Лондоном. Но можно ли их заставить увидеть?

Спускаясь по Эбиндон, парень то и дело неодобрительно качал головой. Винить магглов, в общем-то, не в чем, однако, они одним своим видом портили ему настроение. Хотелось сделать для них хоть что-то, но, сколько бы он об этом ни думал, ни малейших идей в голову к нему не приходило. Наверное, все-таки Энди прав, в один прекрасный день узнать, что твое пребывание на Земле несущественно, оказалось бы для них гораздо хуже неведения. Аластор прекрасно знал как о том, что таковы не все магглы, так и о том, что многие из волшебников, по сути, от них отличаются лишь наличием палочек. Маги точно также занимаются совершенно бессмысленными делами, наподобие нормирования толщины стенок котлов, в которых профессиональные зельевары наверняка разбираются лучше чиновников, квиддича или вялых попыток контроля над использованием маггловских изобретений, что не только бессмысленно, но и глупо.

Любить, ненавидеть, что-то изобретать... даже просто на секунду остановиться и почувствовать, насколько красив этот мир, все будет гораздо лучше бесконечной погони за золотом. Зачем зарабатывать больше, чем ты когда-либо сможешь потратить, было для него неразрешимой загадкой. Впрочем, как раз «Хобгоблины» зарабатывали именно столько. Пара концертов, записанная на “Boardman-records” пластинка, и все четверо полностью окупили свое обучение в школе, даже кое-что сверху осталось. Очень неплохо осталось, кстати.

Свернув на перекрестке с Грейт-колледж, Моуди остановился напротив парка. Несколько секунд ожидания, и отодвинув дорожки с продолжающими невозмутимо шагать по ним магглами вверх, будто из ниоткуда появился окруженный кованым забором большой трехэтажный особняк. Когда-то призванный внушать трепет и показывать могущество хозяев, в восемнадцатом веке он был перестроен, и сейчас узкие, похожие на бойницы окна, со злобным прищуром глядящие на окружающий город, скорее служили напоминанием о неуклюжей попытке защититься от мира.

— Дом, милый дом, — с затаенной иронией, поморщившись, произнес Аластор, когда кольцо на двери вцепилось волшебнику в руку. Милые родственнички, которым кое в чем позавидовали бы и Блэки, были свято уверенны, будто в мире нет ничего надежнее крови, и то, что в некоторых вещах они были правы, вовсе не делало проверку хоть сколько-нибудь приятной.

Шагая по небольшому саду, густо засаженному разнообразнейшей хищной флорой, среди которой то и дело попадались боевые горгульи, парень не смог сдержать грустной улыбки. Вокруг Древней Спарты не было стен, ее жители говорили завоевателям «Μολὼν λαβέ»*, Моуди были другими. Они считали, что в войне не стоит упускать ни малейшего преимущества, благо, у них было достаточно возможностей в том убедиться.

Укрепления мрачно напоминали о том, как род лишился статуса «благороднейшего» в семнадцатом веке. Когда прожившие почти сотню лет без верховной власти волшебники вдруг обнаружили, что единственная семья в Британии, обладающая какими-никакими правами на трон, оставшаяся по эту сторону статута — Моуди, никто не пожелал себе таких правителей. Равно, как и расставаться с давно ставшими привычными полномочиями. Если верить семейным хроникам, никто их отбирать у Министерства с Визенгамотом и не собирался, однако, предки вполне могли приукрасить.

Так или иначе, сначала было собрано внеочередное заседание волшебного суда, на котором путем голосования предков дружно лишили статуса. Боунсы, Джонсы, Поттеры, Пруэтты, Блэки, Макмилланы, Гринграссы, Розье, Флинты и многие другие семьи были «против», но благодаря шотландцам их оказалось чуть-чуть меньше половины. И, несмотря на то, что подобные голосования в принципе незаконны, очень быстро представители Визенгамота и Министерства, при поддержке авроров, пришли к воротам Моуди-хауса требовать корону Беовульфа, поскольку «неблагородные» не могут владеть подобным предметом.

Здесь же они и остались. И пусть из семьи тогда выжили, в основном, лишь дети и женщины, Аластор сейчас мог с удовольствием пройтись по костям старых недругов. За следующие тридцать с небольшим лет, предки добились того, что к двадцатому веку половину должностей в Визенгамоте занимают чиновники. «Draco dormiens nunquam titillandus!»** — девиз, написанный над воротами Хогвартса, тогда же Британия узнала, что тем более не стоит связываться с драконоборцами.

Смешно, но устроив кровавую баню Моуди лишь ускорили события, которым изо всех сил пытались воспрепятствовать. Омаггливание. Опасность, от которой не защитят ни крепостные стены, ни сильнейшие из заклятий. Стоит к ним подойти слишком близко и волшебник рискует превратиться в одного из них, сохранившего палочку и умение колдовать, но уже неспособного создать что-то новое. Опасность, которой не существует, потому что разговорами человека нельзя превратить в того, кем он не был изначально.

Столкнувшись с разногласиями между старинными наставлениями, призывавшими держаться подальше от предателей крови, и последними «веяниями» высшего света, Аластор с близнецами лично проверили, может ли получиться из полукровки настоящий волшебник. Честно говоря, сначала их забавлял странный магглорожденный, еще в поезде, когда его почти вежливо попросили освободить купе и провести остаток дороги в тамбуре, без разговоров бросившийся в драку, а затем по какой-то непонятной прихоти судьбы распределенный на Слизерин. Энди обожал всем рассказывать, будто упросил шляпу помочь испортить трем самодовольным у... уважаемым людям жизнь, но о чем он говорил со старой тряпкой в действительности — все еще оставалось для всех, кроме него, загадкой. Трое долго присматривались к чудику, не понимающему, где оказался, и в какой-то момент начали ему по чуть-чуть помогать. Немного рассказывали об истории, немного о чарах, трансфигурации...

Как-то незаметно к концу первого курса четверо стали неразлучны. И в итоге Бордман превзошел все ожидания, даже спустя семь лет с начала учебы он все еще уступал Моуди в атакующих заклинаниях, а Пруэттам — в щитовых, но кто им не уступал? При этом, сын сирены с легкостью давал сто очков вперед приятелям по всем остальным направлениям волшебства. Настоящий гений, способный придумывать новые заклятия буквально на ходу, такие рождаются один раз в тысячу лет. Аластор был уверен, что когда-нибудь станет рассказывать всем желающим, что является другом второго Мерлина. Удивительнее всего — что, услышав на четвертом курсе слово «эксперимент», Энди даже не слишком обиделся. Разумеется, все закончилось дракой и искренним восклицанием «Я вас ненавижу, ублюдки!», однако, не сказать, будто для «Хобгоблинов» это было чем-то отличающимся от их обычного времяпрепровождения. Настоящий слизеринец, и, как бы скептически ни хмыкали представители остальных факультетов, настоящий друг.

Впрочем, пока они учились в школе, особенной межфакультетской вражды в Хогвартсе не было. Пока еще трое быстро раскрыли в себе таланты преподавателей и сумели донести своему факультету, что вежливость должна распространяться не только на тех, кто выше или равен по положению. И тем более, вбили эту мысль в головы остальным. Начиная же с пятого курса, когда Хаффлпафф возглавил Эдгар, а Гриффиндор — Руфус, стычки между школьниками вовсе приобрели сугубо индивидуальный характер.

Предки осознали простую истину, что не только кровь определяет волшебника лишь после того, как при поддержке гоблинов уполовинили ряды высшей аристократии. А на том самом месте, где сейчас расположен фонтан Магического Братства, несколько десятилетий подряд из камня торчали пики с насаженными на них головами министра и глав департаментов. Те, кто пожелали назвать Моуди «неблагородными», в конце концов, получили для того неоспоримую причину. Только вот из затеявших ту авантюру, не осталось никого способного радоваться своему успеху.

Кровопролитие не могло продолжаться вечно, и, в конце концов, после битвы при Каллодене в тысяча семьсот сорок шестом году все решилось. Возглавлявший тогда род Гиперион как то сумел привлечь на свою сторону Георга II, гоблинов и несколько волшебных семейств, включая Альфреда и Немезиду Поттеров, так что участь министерских приспешников была предрешена. Маггловский король даже предлагал Моуди принять власть над волшебным миром, но править в стране, практически все население которой тебя ненавидит, — удовольствие небольшое, и скорее по профилю Темных Лордов.

После поражения министерских недобитков, обещавших возвести на британский престол Чарльза-Эдуарда, которым не помогли ни оборотни, ни с радостью откликнувшиеся на отчаянный зов о помощи французы, был заключен договор. Не с Министерством, от которого тогда осталось немногое или Визенгамотом, уже тогда взявшим в привычку оспаривать тысячелетние соглашения голосованием, а отдельными семьями.

Гиперион пообещал не вмешиваться в дела Визенгамота и Министерства, а «древнейшие» — поддержку в случае новых разногласий с властями. В изменившемся мире оказалось невозможным выжить в одиночку, и нужно было либо отдать накопленное за века золото нуждающимся, в лице чиновников, и расстаться с добытыми кровью знаниями, либо присоединиться к вечной борьбе за власть, встав на сторону той или иной группировки, либо создать свою собственную, неважно. В определенном смысле, Моуди были знатоками интриг и предательства, но, к сожалению или счастью, с несколько другой стороны. Вновь заниматься политикой, после того, как тысячу лет назад, только чтобы уйти от нее, переплыли море, не захотел никто.

Из двух вариантов предки выбрали третий путь — окружить дом ловушками и защитными чарами, пить яд, всегда держать под рукой клинок и учить, учить, учить боевую магию. Сделать все, чтобы связываться с тобой оказалось себе дороже. Долгий путь от королей и героев до всего лишь занозы в заднице. Впрочем, как порой усмехался дед, если от этой занозы болит у целой страны, все еще не так плохо. Такой выход лишал их будущего, и в перспективе был отложенным самоубийством, но они всегда не особенно ценили жизни, предпочитая им красивые жесты. Честь важнее, как же. Вот, что из себя в действительности представляют Моуди: всегда готовы погибнуть сами и залить землю кровью до горизонта ради пары формальностей.

И все же, они смогли измениться, найти свое новое место в мире, пусть, не такое высокое, но сейчас не было и ответственности. Конечно, разрыв вассальных клятв был болезненным, ведь клятва верности — большая честь для вассалов, и является скорее следствием службы, чем причиной, по крайней мере — с этого начиналось, а некоторые слишком уперты, чтобы что-то менять. Роду пришлось довольно сильно измениться, больше не участвуя в политической жизни, также потребовалось отказаться от покровительства младшей аристократии, не принимать на службу обычные семьи волшебников, домовиков, избавиться от конюшен, в которых разводили восьминогих исландских коней.... Аластор себя обманывал, его семье просто вырвали сердце.

Они все также продолжали исполнять свое предназначение: стоять на краю бездны и следить, чтобы оттуда ничто не выползло. Но уже не из ответственности перед вассалами, а по привычке, и просто потому, что слишком любили драться. Каждый день, проведенный в Моуди-Хаусе, Аластор ощущал, что дед и родители готовятся к смерти. Наверное, они стали мертвецами еще тогда, когда Визенгамот с министерством ударили им в спину. Не в первый раз в истории рода, но, вероятно, в последний. Сколько себя помнил, парень не мог отделаться от назойливой мысли, будто наблюдает за окончанием трехсотлетней агонии. Уже в четырнадцать парень легко побеждал в поединках, как отца, так и деда, только лишь потому, что оба дрались, как обреченные. Даже ближайшие друзья и союзники, что тогда, что сейчас утверждали, что Моуди безнадежно застряли в прошлом, и, наверное, были правы. Тяжело быть равнодушным к событиям, которые видел своими глазами.

До недавнего времени, кроме самого факта медленного угасания, беспокоиться было не о чем, так как абсолютное большинство членов магического правительства были связаны договором, но после войны с Гриндевальдом состав Визенгамота вновь изменился в сторону увеличения числа чиновников, и если ослабление родовой аристократии продолжится, рано или поздно, Министерство закончит начатое. И остальные старые семьи тоже вряд ли избегут своей участи, думающие только о сиюминутной выгоде безродные, способные в любой момент взять слово назад, наверняка не откажут себе в удовольствии наложить лапу и на их золото, благо прецедент, пусть неудачный, уже был. Собственно, в этом была одна из причин настороженного отношения к победителю Гриндевальда, проложившего себе дорогу в Нурменгард по трупам аристократии, только, чтобы добраться до своего любовничка раньше русских. Он не был явным врагом и вроде бы тихо сидел в Хогвартсе, но эта его поддержка Министерства и борьба за всеобщее равенство.... Впору было начинать задумываться о переезде. Только в этот раз — сразу в могилу, потому что во второй раз Моуди-Хаус не сдвинется с места.

Оставшись единственным представителем семьи, Аластор получил шанс что-то изменить. Он всегда знал, что однажды возглавит род и был к тому подготовлен, насколько это возможно, и собирался приложить все силы, чтобы Моуди не растворились без следа в веках. Для начала нужно было отдать долги, а потом возродить семью, и, наконец, что-то сделать со старыми наставлениями. Продолжать бессмысленную войну против всего мира разом было бессмысленно, и наверняка, в конце концов, приведет к поражению, но как обезопасить наследие и будущее семьи от все набирающих мощь грязнокровок, он пока так и не придумал. И на размышления времени оставалось все меньше и меньше.

Вот уже двести лет в головах чародеев то и дело мелькает мысль, что даже самый плохой правитель лучше дорвавшейся до кормушки и ни о чем, кроме как набить брюхо, не думающей кучки плебса, но, прежде чем старики поднимут задницы и что-то, наконец, сделают, их, скорее всего, съедят. И то, что последнего настоящего волшебника убьют вовсе не проклятые Моуди, утешением было довольно слабым.

В последнее время в свете снова было полно разговоров о традициях и чистоте крови, бреда о «краже магии» и все чаще мелькал непонятно откуда взявшийся «лорд» с труднопроизносимым именем, по совместительству неудавшийся преподаватель «Защиты». Аластор бы, наверное, его поддержал, и с удовольствием пожал руку, но... он не любил, когда кто-то слишком высоко задирает нос, почему-то всегда при таких обстоятельствах хотелось свернуть оппоненту для симметрии челюсть. К тому же, этот Волдэ-как-его был не слишком щепетилен в выборе союзников. И все же, Аластор искренне желал ему удачи, пусть, кроме отдельно оговоренного случая, о волшебнике стоит судить по его взгляду на мир и обычаям, а не по длинному хвосту предков, к Мордреду! Собственная жизнь и будущее рода были ему гораздо дороже кучки ни на что не годных ничтожеств.

На секунду нерешительно застыв на пороге, и чувствуя на спине так и не ставший привычным испытующий взгляд, чародей отпустил тут же самостоятельно покатившийся в его комнату сундук. Пару раз глубоко вздохнув, Аластор резко ступил под крышу древнего особняка, построенного еще во времена, когда в Британии и в помине не было никакого Вильгельма.

Наполненный отпечатками силы далеко не самых добрых, и не самых светлых волшебников дом требовал способности взять власть силой даже от хозяина. Впрочем, любого другого он бы, скорее всего, уничтожил или забрал с собой. Как и его обитатели, особняк крайне не любил подчиняться.

Короткая, совершенно обычная для современных домов полутемная прихожая, где он оставил на вешалке плащ, создавала впечатление, будто в подобном стиле построен весь дом, впрочем, совершенно ошибочное. За первой же дверью его ждал украшенный мрамором светлый просторный зал с потолками высотой около тридцати футов. Даже лишившись главного, остальным своим привычкам предки не изменяли.

И вот, после долгих блужданий через титанические украшенные бесчисленными коврами, оружием и гобеленами коридоры, волшебник вышел в темную, обшитую зеленым бархатом гостиную. В первую очередь внимание парня приковал изящный, сделанный из черного дерева журнальный столик. Он знал, что скорее всего именно это увидит, но... стопка документов, среди которых Аластор, бросив мимолетный взгляд, заметил несколько звездных атласов и какие-то арифмантические расчеты, омут памяти, потрепанная книгу с неаккуратно вшитыми кожаными листами, мешочек для костей и рассыпанные на столешнице руны, сложившиеся в предначертание неминуемой гибели. Дед знал, на что шел. Увидел гадание, подготовился и вышел навстречу судьбе. Ничего другого парень от него и не ждал.

Упав на диван, Аластор придвинул к себе глубокую прямоугольную каменную чашу и погрузился в воспоминания.

— Здравствуй, внук, — погрузившись в омут, Аластор обнаружил себя сидящим в том же положении что и был, на диване, напротив него же сидел высокий мужчина лет пятидесяти-шестидесяти мощного телосложения. Правой руки у него не было, но человек не выглядел оттого менее опасным: окрашенные в синий цвет борода и волосы, а также боевая раскраска на лице кого-нибудь менее решительного заставили бы почувствовать себя весьма неуютно. — Если мы встретились таким образом, вероятно, я все же ступил на радужный мост, и какое-то время пирую в Вальхалле. Не буду тебя отговаривать от мести, в нашем случае это никогда не помогало, а значит — не зачем тратить время, — хищно усмехнувшись, Кратос с хрустом сжал перед лицом кулак.

— Единственное, в чем я могу тебе помочь — рассказать, что с нами случилось. Не мне тебе рассказывать, что тел твоих родителей до сих пор не обнаружили. Наша работа требует оставлять после себя как можно меньше следов, так что в этом нет ничего удивительного. Пытаясь выяснить хоть что-то, я нанял охотников за головами, и вот, мне пришло известие, будто их клинки видели где-то в Перу. Знаю, наверняка это ловушка, но не могу не попытаться выяснить, что все же случилось с моим сыном. Нехорошо тебя так бросать, но ты уже взрослый мальчик, и сам можешь о себе позаботиться, — неопределенно взмахнув единственной рукой, старик раздраженно потер переносицу.

— Меня от этих разговоров тошнит, но как дань традиции, должен тебе посоветовать: найди хорошую девушку и проживи с ней тихую, долгую и достойную жизнь, умерев в окружении многочисленных внуков и правнуков. Список подходящих вариантов, а также сопутствующие им расчеты — прилагаются, — беззлобно хохотнув, Кратос с улыбкой заглянул внуку в глаза. — Как бы там ни было, будь счастлив, Аластор, и прощай. В любом случае, я подниму за тебя самую большую кружку меда, какую только смогу найти.

Волшебник протянул руку над столом, и в ладонь повторившего его движение парня с тихим звоном упало тонкое золотое кольцо на цепочке. Кольцо Нибелунгов.

Оказавшийся в следующий миг в реальности парень недоверчиво продолжал смотреть на сжатую в кулаке семейную реликвию. Через несколько секунд на ямку между большим и указательным пальцами упала одинокая капля. Всю жизнь он терпеть не мог деда и всегда старался делать все, что только мог, ему вопреки, а сейчас, оставшись на старом кладбище в одиночестве, дорого бы заплатил, чтобы вернуть недоеденного инферналами старого садиста хоть на пару минут. Дед был по-настоящему редким козлом, уж Аластор кое-что в людях понимал, но... он будет по нему скучать.

Грустно взглянув на исписанные бесчисленными формулами листы пергамента, парень небрежно взмахнул рукой, и те, вихрем взметнувшись в воздух, обратились в пепел, еще не долетев до камина. Старик действительно знал его, как никто другой.

________________

* Molon labe — Приди и возьми

** Не буди спящего дракона

Leaving through the back door

Freezing in the cold

Communication breakdown

Emotional overload

Been through a wall of fire

Now I feel like the ashes glow

Cars passing on the freeway

My mind is on the run

I keep running from my shadow

I´m not the only one

Somewhere in the distance

Someone´s taking flight

Destination unknown

Just fade into the light

There´s so much said and done

But after all

The time has come to leave it all behind

If you could see it through my eyes

You´d know I tried to change it all

I´ve been trying all my life

To stand up every time I fall

If you could see it through my eyes

Scorpions “Through my eyes”

До самого прихода друзей Аластор просидел в гостиной, предаваясь одухотворенной грусти и записывая свои мысли с переживаниями на пергамент. В действительности он был очень чувствительным человеком с тонкой душевной организацией, однако, почему-то это мало кто понимал. То ли из-за роста, то ли прозвища, а может быть, дело было в достаточно громком поведении, которое было ни чем иным, как отчаянным криком утопающего в мире, полном жестокости, грубости и насилия. Окружающие почему-то свято верили, будто единственная эмоция, присущая Аластору Моуди — ярость.

А ведь любая увиденная несправедливость наносила парню такие глубокие раны, что обычно он был неспособен их заметить и сам. Только среди таких же возвышенных благородных эстетов парень мог позволить себе редкие минуты светлой печали и пролить скупую мужскую слезу, оплакивая подлость и несовершенство этого мира, в редкие перерывы между алкоголем и девочками.

Так что, возможность со вкусом взгрустнуть чародей не мог упустить ни в коем случае. По крайней мере — сложить слова в песню. Кто-то сказал бы, что использовать чувства, фактически подгадывать момент их зарождения, чтобы выложить их на бумагу крайне цинично, но... да пошли они. К тому же, музыка не терпит лицемерия, как, впрочем, и магия. Аластор даже не подозревал, насколько эти два занятия тесно взаимосвязаны, прежде чем в двенадцать они с братьями создали группу. На первый взгляд, общего не так много: разве что в обоих случаях требуется развить мелкую моторику рук и учить слова. В действительности связь оказалась гораздо глубже, и парень до сих пор не был уверен, что осознает ее полностью.

Рефлексия. И волшебнику, и музыканту одинаково необходимо осознавать причины и следствия своих поступков, впрочем, не только им. Точность в словах, знание арифмантики, смелость экспериментировать, и, наконец, способность отдать всего себя без остатка.

В детстве парень люто ненавидел скрипку и фортепиано, он до сих пор, если честно, на них без злобы смотреть не мог, кто же знал, что оно так обернется. Аластор всегда пропускал «чушь» о могуществе музыки, ее безграничных возможностях, и всякую подобную хрень мимо ушей, считая, что репетитор просто вешает ему лапшу на уши, из-за чего в последние пять лет ко многому приходилось идти самостоятельно. И не всегда эти шаги были безопасны.

Привычно копаясь в себе на пятом курсе, он однажды обнаружил, что к человеку одновременно можно чувствовать жалость, презрение, и при этом над ним смеяться. Пытаясь разобраться, какие же из эмоций настоящие, он однажды настолько задумался, что едва не проиграл дуэль Робардсу, семикурснику с Гриффиндора. Он тогда чуть с ума не сошел, пытаясь разложить собственный мир по полочкам, пока, наконец, не додумался, что одно другому не противоречит, и настоящее — все. Звучит просто, а могло закончиться очень и очень плохо. Ну, да, слава Мерлину, обошлось.

Разбираясь в себе, неизбежно повышаешь дисциплину ума, и, следовательно, улучшаются навыки окклюменции. Не говоря о том, что заклинания также обладают собственным ритмом, аналогично могут разбиваться на такты... даже правила составления во многом совпадают. Магия повсюду, нужно только уметь ее видеть. И конечно, нужно быть не в своем уме, что суметь ей управлять.

Так или иначе, безумны все волшебники. Абсолютно. У кого-то это проявляется, как легкое, или не очень, помешательство на правилах, кто-то минуты не может прожить, чтобы их не нарушить, кто-то увлекается интригами, и, конечно, в волшебном мире есть множество просто чокнутых.

Однако, мало кто задумывается, что это выражение не только шутка. До наступления Темных Веков именно безумие было гранью, отличающей следующего путем волшебника от простого носителя дара. Волшебные способности всегда были уделом избранных, но их даже тогда было далеко не так мало, как принято считать в настоящем. У людей всегда оставался выбор: продолжать жить в тогда еще едином мире, как человек, понемногу пользуясь тем немногим, чем его наделила природа, либо посвятить себя волшебству, приняв на себя и последствия. Многочисленные знахари, шептуны, предсказатели, барды и кузнецы жили бок о бок с простыми людьми, даже не думая о том, чтобы называться волшебниками, и лишь единицы осмеливались на большее.

Они с братьями тоже не избежали этой участи. Близнецы обожали веселье, жили одним днем и терпеть не могли задумываться о чем-то серьезном, из-за чего постоянно попадали в разные глупые ситуации, из которых, тем не менее, обычно выбирались сухими. Аластор, как и едва ли не все в его семье был... мягко говоря, вспыльчив. Прежде чем что-то делать, он заранее продумывал все наперед и старался подготовить несколько путей отступления на случай неудачи, за что стоит поблагодарить семейную «дрессировку», но вот сцепившись с кем-то, уже не мог остановиться, пока противник не будет повержен в пыль. Еще были тщеславие, нарциссизм и некоторые считали, будто что-то не так с его самомнением, но... положа руку на сердце, Моуди вынужден был бы признаться, последние три пункта едва ли имеют какое-то отношение к магии. Самым худшим из четверки был Бордман, вечно спокойный, задумчивый и немного мечтательный, он словно жил в каком-то собственном мире, и с одинаковым выражением на лице мог, как нарезать хлеб за завтраком, придумывая очередное заклятие, так и ломать кому-нибудь кости. Время от времени остальные трое его опасались, впрочем, когда близнецы брались за руны или пытались что-то сварить, бояться стоило уже их, а Бешеный, пусть и сдерживался, на его характер слишком сильно влияла способность управлять Fiendfyre. Как Адское Пламя нельзя остановить, так и ему приходилось, если уж разозлился, куда-то направлять рвущуюся наружу силу. Обычно — в мысленные блоки, но не всегда успевал...

Как ни парадоксально, чем волшебник могущественнее, тем проще ему справляться с негативным воздействием магии. Это и есть древний путь волшебника: отыскать свое безумие и если не подчинить, то хотя бы учитывать, пройти через него, и стать еще сильнее. Слабые этой возможности лишены, даже простые заклятия влияют на их мышление, а попытка заняться высшими чарами или анимагией наверняка приведет к явному сумасшествию.

Выбор, заниматься магией или нет, оставался за человеком вплоть до появления волшебных школ. Точнее, пожелавшим встать на путь магии, требовалось приходить ко всему самостоятельно. Любая мельчайшая крупица знаний стоила осмелившимся изучать волшебство, огромного риска, труда и самоотверженности. А волшебниками становились лишь те, кто действительно заслуживал это звание. Парня всегда утомляли эти россказни о том, какой зеленой раньше была трава, благо в свое время наслушался их сверх меры, однако, до наступления Темных Веков ситуация обстояла именно так. По крайней мере, на этом сходилось большинство источников, которым Аластор мог в определенной степени доверять.

А вот с приходом общего обучения в начале второго тысячелетия стали обучать детей. Равно, как тут же вручать им палочки. Собственно, разделение по признаку древности с появления всеобщей системы магического образования и пошло. Предки одних собирали знания сами и неплохо представляли, в каком мире живут, а другие — разучили несколько заклинаний, дружно надели плащи и вместо трактирщиков с пекарями стали называться волшебниками. Разумеется, ни о каком равенстве, пропагандируемом в последнее время одним чересчур светлым волшебником, тогда речи не шло. «Древнейшие» тихо посмеивались, глядя на внезапно объявившуюся массу «коллег», да и только. Зря.

Сначала расплодившиеся безродные спровоцировали «Охоту на ведьм», а следом и принятие «Статута о секретности», так что нет ничего удивительного в том, что их до сих пор недолюбливают. Статут не повредил только тем, кто ничего из себя не представляя, вынужден был скрываться от магглов, чтобы не отвечать за свои преступления. До начала работы инквизиции волшебникам нередко приходилось маскировать последствия деятельности «коллег» под бубонную чуму, и тогда же, в середине XIV века, был заключен договор с дементорами, поскольку иные аргументы на новоявленных «Великих Магов» не слишком-то действовали. Удивительно, что сейчас громче всех об осквернении устоев кричали как раз те, кто способен проследить свою историю в лучшем случае до кого-нибудь из учеников учеников основателей. Впрочем, зная человеческую природу... этого стоило ожидать. Самые лучшие затеи всегда проваливаются благодаря людям. Салазар мечтал помочь молодым волшебникам раскрыть для себя тайны магии, остальные трое — принести в мир процветание, справедливость, передать свои знания потомкам, и, наконец, преодолеть длительный кризис, возникший после крушения Pax Romana. В Риме было много хорошего — законы, философия, искусство, в конце концов, именно он дал волшебникам хоть сколько-нибудь стройную систему магии, но, в какой-то момент Вечный Город просто сгнил изнутри.

И речь вовсе не о морали: жертвоприношения, извращение древней магии крови, появление первых вампиров, обожествление золота, бюрократия, и христианство — лишь малая часть достижений Древней Империи. Там было попросту невозможно жить, любой патриций, пожелав омолодиться на пару лет, мог запросто схватить первого попавшегося горожанина и потащить на алтарь. Город был постоянно погружен в кровавый туман. Окутанный дымкой черной магии, Рим, тем не менее, веками завлекал все новых и новых жертв, обещая им беззаботное будущее, роскошь и удовольствия, которые даже представить себе невозможно.

Однажды у магов просто лопнуло терпение. Черные заигрались, и когда стало ясно, что если ничего не предпринимать, однажды Империя расползется по всему свету, чародеи устроили Великое переселение. Упоминаний о тех событиях не найти в современной «Истории Магии». По всему миру, чтобы не нервировать магглорожденных, этот предмет с утверждением «Статута» полностью посвятили гоблинским восстаниям. Потому, как у чародеев однажды уже была Республика. Мечта, обратившаяся кошмаром.

Рим был слишком силен, но как выяснилось, “Divide et impera” работает в обе стороны, а варвары тоже умеют учиться. В первую очередь, предводители «диких» племен расшатали верховную власть, а затем Империю раскололи на части и принялись последовательно выжигать на поверку оказавшийся не таким уж и вечным город. Аларих, Гейзерих, Аттила, Тотила... магглы впоследствии стали считать их глупыми дикарями, уничтожившими «цивилизацию», а из волшебников эти имена вовсе помнят лишь единицы. Создание снитча и квиддич, конечно, гораздо важнее.

Аластор помнил. История не относилась к его увлечениям, но кто-то ведь должен. Зигмунд, король Ксантена стоял за правым плечом Алариха, а его внук, воспитанный при дворе Аттилы, сначала с приемным отцом, а затем и вандалами, много путешествовал по Италии. Славные времена... даже война с Гриндевальдом на фоне тех событий не более, чем детская возня в песочнице.

Весьма символично, что история города, начавшаяся с братоубийства, закончилась приходом варваров. Через тысячу с лишним лет со дня смерти Рим, наконец, смог уснуть. Два века войны обошлись Западному Миру дорого, особенно волшебникам. Имперцев было много, они не брезговали жертвоприношениями, и даже выпустили магическую чуму, в равной степени косившую обе стороны. Впрочем, у «дикарей» нашлось, чем ответить. Так уж вышло, что светлых магов в те времена еще не было. А может быть, чистоплюи просто жили недолго, неважно.

Однако даже к тысячному году маги не вполне оправились от понесенных в борьбе с Римом потерь. Недостаток численности привел к тому, что над волшебниками нависла пока еще смутная угроза вырождения, к тому же, слабость Запада начали чувствовать на Востоке, и чтобы как-то исправить сложившееся положение начали появляться волшебные школы. Они должны были позволить волшебникам быстрее восстановиться. Дети, обучавшиеся у талантливейших магов того времени, имели возможность основать собственные благородные дома, фактически даром получая бесценные знания, и поначалу даже были определенные успехи.

Если говорить о Британии, Салазар брал в ученики почти исключительно родовых чародеев, и вместо разучивания основ, старался передать им как можно больше знаний, даже немногочисленные магглорожденные, пришедшие к нему на факультет, после встали на равных с древними семьями. Его вотчиной были алхимия, Темные Искусства и зельеварение. Также, совместно с Гриффиндором, они преподавали предмет под названием «Волшебные существа», который в конце XIX века исключили из программы, как травмирующий детскую психику, и заменили «Уходом». Те два джентльмена ухаживали только за дамами, причем, если речь идет о Салазаре — с переменным успехом. Чары, которые он передавал детям, остальной тройке не нравились, и со временем Слизерин был вынужден покинуть школу, но это отдельная история. Одного из сильнейших темных магов Британии уважала аристократия и крайне не любили все остальные, получающие от выходцев со змеиного факультета, в основном, лишь презрение. Когда-то оно было заслуженным, но... уже к четырнадцатому веку программа на всех факультетах стала общей, а в Слизерине интриги начали ценить гораздо больше, чем магию.

Годрик выбирал похожих на него духом. Сначала он был воином, и только потом волшебником, и учил, в первую очередь, сражаться. Не совсем то, что нужно Моуди, к тому же, Гриффиндор обладал некоторыми странными предрассудками о том, что допустимо на поле боя, а что нет, ну да ладно, в конце концов, по-настоящему больших войн в его времена не велось. Его областью были «Защита», «Руны», «Трансфигурация», а также давно исчезнувшее из программы фехтование. Немногие потомственные волшебники шли учиться на его факультет, однако он буквально заражал даже простых детей честностью, отвагой и благородством. Аластору в детстве накрепко вбили в голову, что все три качества на войне неуместны, но детей Гриффиндор готовил неплохо, да и не столь фанатичен он был, как принято считать некоторыми. Скорее, Годрик считал, что к честности и всему такому, стоит стремиться, по мере возможности. Если уж какое-то время на полном серьезе среди четверых шло обсуждение, стоит ли для отработки некоторых заклинаний использовать магглов, и не состоялось это только благодаря пообещавшей всех проклясть Хельге...

Судя по летописям, у Равенкло с Хаффлпафф дела шли несколько хуже, впрочем, архивисты и обслуга тоже были нужны волшебному миру, не все же на домовиков перекладывать. Шутка, конечно, одна воспитывала исследователей, теоретиков и звездочетов, а другая — целителей и знатоков травологии. Со временем четверка распалась: Слизерин ушел, Годрик глупо погиб, не выдержала предательства дочери Ровена, и Хельге пришлось управлять Хогвартсом в одиночку, в обществе зачарованной шляпы и немногих выросших учеников. Именно благодаря Хаффлпафф, к добру это или к худу, британская школа чародейства и волшебства просуществовала до двадцатого века. Вот кто по праву должен бы носить титул — Величайшая из основателей. О ее достижениях вспоминают столь редко лишь по одной причине. Хельга была скучна. В отличие от остальных недостатков, именно этот, как ни странно, для исторической личности непростителен.

В конце концов, великая волшебница тихо угасла в XIII веке, совсем немного не дожив до трехсот. Едва ли не все волшебники мира собрались в Англии, чтобы почтить память целительницы, но стоило ей упокоиться в Годриковой Лощине, и с тех пор о Хельге иногда вспоминали разве что Смиты.

По всему миру школы быстро росли, выпуская все новых и новых «волшебников», что со временем превратилось в проблему. У преемников основателей не нашлось нужных качеств, чтобы поддерживать образование на заданном уровне. Либо не хватило присущей создателям школ харизмы, чтобы дети хотели взять те же высоты, либо любви к собственному предмету, а если ты не любишь магию, ты не только не добьешься в ней сколько-нибудь стоящих результатов, но и не сможешь чему-либо стоящему научить других. Либо просто таланта. А может быть, действительно, люди не умеют ценить то, что достается даром.

Число прошедших школу постоянно росло, но... проблема в том, что даже после семи или даже больше, лет учебы, из школ выходили не маги, а крестьяне, сапожники, прачки и прочие обыватели с палочками. Единственное что изменилось: теперь они могли проклясть скот соседа, увести чужую жену или мужа, летать на метлах и показывать всем деревенским знакомым собственную исключительность. Вместо возрождения магии основатели школ случайно сотворили «сообщество».

Всего через сто лет, чтобы хоть как-то регулировать жизнь не на шутку разошедшихся безродных, Визенгамот вынужден был учредить Министерство Магии. Сервов в волшебный мир никто не звал, и к тому же, они начали создавать слишком много шума. А старики не любят, когда кто-то гремит под окнами. В итоге все вылилось в «Охоту на ведьм». Инквизиция стала отлавливать не умеющих хорошо себя вести магов и направлять на путь истинный при помощи дыбы и очищающего костра. Едва ли они смогли бы сжечь хоть кого-нибудь, кроме магглов, все же образование тогда было не чета нынешнему, и на каком-никаком уровне, беспалочковой магией владели все... если бы инквизиторам в благородном деле сожжения ведьм не помогали. К счастью, эта часть истории также ускользнула от безродных.

Как бы там ни было, несмотря даже на инквизицию количество «ведьм» непрерывно росло, и в какой-то момент сотрудникам Министерства позволили войти в состав Визенгамота. С принятием статута ситуация в волшебном мире только ухудшилась. Единственный источник средств к существованию для большинства «волшебников» — «работа» в «Министерстве», существующем, кстати, в основном за счет гоблинов и золота древних семей. Есть, конечно, различные лавки и мелкое производство, однако налоги с них едва ли в состоянии прокормить шестьдесят тысяч, к тому же, Визенгамоту постоянно приходится следить, чтобы безделье на какой-нибудь глупой должности не оказалось выгоднее какого-никакого труда.

Положение с образованием одно время пытался выправить Финеас Найджелус Блэк, добавивший в школьную программу изучение традиций и уделявший значительное внимание теории магии, однако лишь снискал славу самого непопулярного директора Хогвартса в истории. А с его смертью все изменения тут же осыпались прахом.

Огромный мыльный пузырь, который только и способен, что пожирать ресурсы. Аластор, не имея ничего против магглорожденных и безродных как таковых, совершенно не представлял, каким образом можно решить вопрос расплодившихся паразитов миром, или, хотя бы без большой крови. Кроме дурацкой полушуточной мысли продавать особенно отличившихся чиновников гоблинам на рудники, и геноцида, никаких других идей в голову не приходило. Также весьма эффективными в плане трудовой адаптации показали себя лагеря Гриндевальда, но.... Уже сейчас так и не ставших полноценными магами было достаточно, чтобы смести всех остальных количеством. Аваду способны разучить и они.

Едва ли не половина кресел в Визенгамоте к началу пятидесятых была занята чиновниками. Скоро недоволшебники уровняют силы... глядя, как позиции безродных из поколения в поколения усиливаются, предки считали что Рим, подобно проклятой птице, восстает из праха. И Аластор был с ними отчасти согласен. Все — то же самое, только нет величия того Города: в отличие от развращенных, но все же что-то создававших имперцев, обыватели точно знали, что любые ответы можно найти в старых книгах, и всегда найдется кто-то, кто сделает твою работу лучше, а значит, незачем и стараться. Даже с развратом до своих предшественников, и то, по свидетельствам Зигмунда-младшего, не дотягивают.

Забавно, Аластор, сколько себя помнил, старался все делать вопреки деду, расшатать замшелые догмы, и терпеть не мог той мрачной обреченности, с которой родители смотрели на мир. Когда он после второго курса привез домой барабанную установку, ожидая скандала, как же, недостойное будущего лорда занятие, пусть, в изгнании, дед лишь понимающе усмехнулся и сказал «Играй хорошо». Но с каждым годом, чем он сильнее сопротивлялся, тем прочнее покрытые пылью заветы въедались в мозг. Сейчас Аластор уже не мог с уверенностью сказать, будто в чем-то сильно отличается от родителей.

Незаметно для него самого, глаза парня потемнели, наполнившись пламенем, а губы скривились в жесткой усмешке. От его улыбки нередко падали в обморок однокурсницы и фанатки, но при взгляде на него сейчас, ноги наверняка отнялись бы и у иного темного мага. Если его роду суждено угаснуть, пусть никто даже не думает, что это пройдет легко. Только не с Моуди.

Тряхнув головой, парень вырвался из воспоминаний, и тут же заметил, что уже полчаса неотрывно смотрит сквозь застывшие на столе руны. «Кано», «Турисаз» и перевернутая «Альгиз». Стоило ему перевести взгляд на стену, и он увидел бесконечную реку огня, окружавшую его со всех сторон. Когда-то давно он уже смотрел на подобное, но сейчас Аластор был абсолютно уверен, что к подземельям это пламя никакого отношения не имеет.

— Эй, дружище! У тебя сейчас рожа, будто только что с того света вернулся, — вырвал его из видения насмешливый возглас элегантно поправляющего строгий темный плащ Бордмана, уже вышедшего из полыхнувшего зеленью камина в компании ящика пива.

— Как знать, Энди, как знать...

You never take the easy way

The wind is blowing straight into your face

You never ever close your eyes

For any trouble that may cross your way

There's no risk that you're not taking

Not a mountain that's too high

Spread your wings, You're gonna make it

To the best time of your life

Don't stop at the top

Touch the sky before you drop

Scorpions “Don`t stop at the top”

Не успел Бордман устроиться на диване, как из вновь полыхнувшего камина вывалились близнецы. Идиоты, сколько им не объясняй, что двойное перемещение опасно, эти двое все пропускали мимо ушей. Время от времени Аластор подумывал избавить их от нелепой привычки к необдуманному риску посредством физического замечания, но их было двое и еще неизвестно, кто кого и чему научит. А рассказать Игнациусу...

Конечно, парень в детстве видел старшего Пруэтта чаще, чем родного отца, четверо вообще чуть ли не жили друг у друга по очереди, вместе переезжая от Пруэттов к Моуди, от них к Бордману, у которого хоть и не было собственного замка, но верхний этаж одного из зданий в Мэйфэре с определенным успехом его заменял, и затем снова в Ирландию. Однако, близнецам уже почти год, как исполнилось по восемнадцать, и жаловаться на пренебрежение техникой безопасности было как-то неудобно.

Помимо сдвоенного перемещения эти двое еще и гитары с собой через камин потащили. Аластор хлопнул себя ладонью по лбу. С тех самых пор, как в прошлом году близнецы где-то достали их с помощью Энди, две покрытых алым лаком Gibson Explorer, одна для левой, а другая — для правой руки, с золотистыми символами “F” и “G” на корпусе, стали их непременными спутниками. Даже Бордман так не носился с отцовским «Фендером». Моуди подозревал, что Пруэтты даже спали с ними. Учитывая, что эксплореры были сняты с производства еще в пятьдесят девятом, парень догадывался, что трое их попросту у кого-то украли. Деньги, может быть, в качестве компенсации и оставили, но он бы не поручился. Дух рок-н-ролла, мда.

Честно говоря, от добытых прошлым летом гитар, в том, что близнецы носили за спинами, ничего не осталось кроме самой конструкции. Сперва они установили улучшенные звукосниматели, затем струны из металлизированного волоса единорога, которые пришлось заказывать у гоблинов, струнодержатель, ручки, колки, а в начале весны и вовсе склеили корпус из волшебных пород дерева, ради которого немало времени проторчали в лесу. И конечно, поверх всех улучшений были наложены сложнейшие комплексные чары, чтобы достичь идеального звучания и не только. Музыка дает едва ли не безграничные возможности в области манипулирования сознанием. Завести парой аккордов толпу или заставить их плакать, не составляло для «Хобгоблинов» особых усилий, так что четверым приходилось постоянно помнить, что творчество непременно должно оставаться целью, а не средством ее достижения. И дело даже не в том, что магия может «отомстить», пусть споры по поводу ее разумности велись от начала времен, едва ли хоть один здравомыслящий человек может всерьез подобную мысль допускать. Просто использовать подобные трюки было бы по-настоящему грязным трюком, и к счастью, обычно они имели возможность добиться желаемого без того, чтобы лезть в чужие мозги. В общем, Моуди едва ли рискнул бы перемещаться с такими артефактами через камин и в одиночку — если они взорвутся из-за перепадов в магическом поле, энергии высвободится достаточно много, чтобы от их обладателей не осталось и пыли.

Аластора всегда раздражало, когда кто-то забывал мыть перед едой руки, совал палочку в задний карман штанов, перемещался вдвоем через камин, трогал голыми руками неизвестные предметы и прочие примеры человеческого скудоумия. Он не был помешанным или что-то такое, просто считал, что у людей есть достаточно возможностей умереть и без этого. Ну, хорошо, он был немного помешанным. Совсем чуточку.

— Эй, Энди, а чего это ты такой растрепанный? — Прислонив футляры к журнальному столику, на два голоса заявили близнецы и тут же хлопнулись по краям дивана. И действительно, Моуди заметил, что жилет приятеля немного сдвинут на бок, а воротник рубашки неопрятно торчит, что для обычно следящего за каждой складочкой на одежде приятеля было, минимум, необычно.

— Договаривался о записи первой пластинки с Уорбек.

— Так и знал, что в шоу-бизнесе все делается через постель, — приманив к себе взмахом руки бутылку пива, обычного, маггловского, а не этой сладкой гадости, Фабиан зубами сорвал с нее крышку и, укоризненно покачав головой, тут же длинным залпом её ополовинил.

— Никаких «через», это... личная инициатива, исключительно для закрепления деловых отношений, — как всегда пребывающий где-то в своих грезах Бордман, у которого почему-то были расширены зрачки, значительно возвел палец к потолку.

— Погоди-ка, ей же лет пятьдесят?

— Зато как сохранилась... — От мечтательной улыбки приятеля у остальной троицы заболели зубы.

— Даешь, брат!

— Как у тебя это выходит? Какая-то особая магия сирен? — Судя по лицу Гидеона, плохо знакомый с ним человек мог бы подумать, будто он не оставит приятеля в покое, пока все из него не выпытает, впрочем, те, кто знали его хорошо, думали также. Этим вопросом брюнета пытали, наверное, последние лет так пять, и несмотря на всю решимость Пруэттов, Энди с поразительной изобретательностью обходил вопросы о своих «особых» способностях, так что, Моуди оставалось только расслабиться и наслаждаться представлением.

— Нет, мой рыжий наивный друг, видишь ли, дело в том, что женщины — как животные. Если ты развесишь уши, они начнут тебе рассказывать бред о том, как им нравится быть свободными и независимыми, как обожают чувствовать себя никому не обязанными, о резвящемся в волосах ветре и прочей чепухе.

— И?

— И так делать не следует. Правда в том, что стоит им почувствовать рядом с собой силу, и они уже неспособны сопротивляться инстинктам. Просто не разрывай зрительный контакт, не давай им думать, и... — расслабленно улыбнувшись, Энди покровительственно похлопал Гидеона по плечу. — И однажды, братишка, у тебя все получится. Никакая это не магия, всего лишь наблюдения старого рок-н-ролльщика.

— Пфф. У меня и так все неплохо. Но проклятье, ей же пятьдесят. Неужели действительно действует на всех?

Сочувственно взглянув на Гидеона, будто на слабоумного, Энди утвердительно кивнул.

— Минерве — тридцать два, так что... без исключения. Прачка от королевы там отличается не больше, чем маггла от волшебницы.

— Ну-ну.

— А ты, Аластор, вообще молчи. Твоя семья тому первое подтверждение. Вместо того, чтобы устраивать с Мидоуз этот детский сад, взял бы бутылку Огденского, да...

— Спасибо, брат, как только мне понадобится твой совет, я тебе обязательно сообщу, — весело подмигнул ему Моуди.

— Не сбивай с мысли, Ал, — оборвал блондина Фабиан. — Энди, так ты и с МакГонагал? Когда успел-то?

Мечтательно сощурившись, Бордман с наслаждением причмокнул губами.

— За неделю до выпуска.

— И все же, серьезно, как ты уломал Уорбек?

— Брат, тебе мой метод не поможет, — не дождавшись реакции от просверливающих в нем взглядами дырки рыжих, брюнет привстал, глубоко вздохнул и поудобнее устроился на диване. — Ладно, мы поспорили, способен ли обычный человек перекричать баньши. Как оказалось, бывает всякое...

— А она в курсе твоего происхождения?

— Конечно, — с видом оскорбленной невинности Бордман выровнялся и резко одернул плащ. — Когда выбрались из постели, я тут же ей все рассказал.

— Мерзавец! — В голосах близнецов явно было больше восхищения, чем упрека, и Бордман лишь согласно кивнул.

— А как же сила любви, о которой нам все семь лет твердил уважаемый директор?

— Любовь. Фабиан, что о любви может знать педераст?

— Ну... — Рыжий с сомнением пожал плечами. Если ставить вопрос так, действительно, могут возникнуть некоторые сомнения.

— Я тебе расскажу о любви. Она не дает ни сил, ни ума, ни таланта, лишь побуждает человека бросить на кон все, что у него есть, и даже больше. В сорок восьмом отец все еще не нашел своего места в мире. Тогда он уже три года колесил по Европе без пенни в кармане, а все, что у него было — гитара и рюкзак за спиной. Учитывая, что в армию попал после того, как гитарой избил двух сержантов, воякой он был еще тем, но все же, прошел Нормандию и продолжал воевать до самого конца войны, той самой, что у вас принято называть «Восстанием Гриндевальда». Возможно, даже шел в одном войске с Дамблдором или Кратосом с Игнациусом. Как сам признавался, когда война кончилась, он жил без цели, и его самого не слишком интересовало, встретит ли следующий рассвет или нет. Так вот, однажды папаша остановился переночевать на берегу моря где-то неподалеку от Монако. Следующим утром он отправился в Британию и за следующие девять месяцев записал четыре альбома на EMI, основал собственный лейбл, выкупил пентхаус.... Когда меня оставили у него под дверью, отец из безвестного бродяги превратился во всемирно знаменитого музыканта и директора звукозаписывающей студии. Сколько себя помню, он вкалывал как проклятый, а каждое лето мы ездили во Францию, посмотреть на море. И могу поклясться, все эти годы, он не переставал ждать, что однажды Аглаопа выйдет к нему навстречу. Так продолжалось, пока на мое пятнадцатилетие не явилась мамаша. Такая же молодая, как в момент расставания. Она поздравила меня с днем рожденья, вручила подарок и исчезла, даже не взглянув на отца. С тех пор он смотреть не может на море, а сейчас они вдвоем с Джими сидят в “Песне Сирены”, нюхают кокаин и рассказывают друг другу, как презирают этих ливерпульских выскочек, променявших дух рок-н-ролла на деньги и толпу. Вот тебе и любовь, Фабиан, он все еще здесь, а его душа давным-давно где-то на дне океана. Как только тебе начнет казаться, будто ты без кого-то не сможешь жить, беги так далеко, как только сумеешь.

Слова приятеля оказались для остальной троицы подобны ушату холодной воды. То ли Энди снова непроизвольно начал морочить их голосом, то ли было что-то еще в его словах, в любом случае, гостиная на некоторое время погрузилась в мрачное уныние.

— Боюсь, дружище в своем рассказе ты упустил одну маленькую деталь, — недоуменно покосившись на самодовольно сощурившегося Моуди, Энди вопросительно приподнял бровь.

— И какую же?

— Ты забыл спросить Дэниэла, стоило ли оно того.

Через несколько минут молчания брюнет будто сдулся.

— Не забыл. Он сказал, что та встреча — единственный момент в его жизни, имевший какой-то смысл. И что ради одного её взгляда готов ждать еще целую вечность. Только мать не придет.

— За Дэниэла Бордмана, самого крутого сукина сына из всех, что я только видел, — Аластор вскинул над столом полупустую бутылку.

Веселый перезвон стекла словно бы сорвал опустившуюся на гостиную гнетущую атмосферу, и уже через пару минут рыжие снова насели на Энди.

— Кстати, братишка, ты не видел, случайно, своего приятеля — крови предателя?

— Он нам новые расчеты для усилителя на днях обещал сделать...

— Не волнуйтесь, через пару недель будут. Мы с Артуром сейчас обдумываем идею запустить по стране волшебное радиовещание. Он, конечно, чмо косорукое, но, должен признать, что думает паренек изящно. Там, где мне приходится, целую систему уравнений сочинять, ему зачастую удается обойтись одной простенькой формулой. И не надо ржать! — Возмущенно вскинулся Бордман, прожигая взглядом согнувшихся пополам близнецов. — Вам, недоумкам, в том, чем мы занимаемся вообще ничего не понять.

— Эм, Энди, в случае с радио речь ведь идет об использовании резонанса эфирных волн?

— Да, именно так, Ал, принцип как у обычного радио, только вместо электромагнитного поля, используется магическое, причем, радиовещание будет распространяться на все области повышенной концентрации магии. Будет ли звучать по всему миру — не уверен, но одного единственного ретранслятора окажется достаточно, чтобы покрыть территорию всей Британии. Мужики, это самая настоящая золотая жила! К тому же, не требует электричества. Пока что не очень стабильно работает, но как только я все пересчитаю без ошибок... эй, ты вообще понимаешь, о чем я?

— Неа, — Аластора и близнецов всегда забавляла высокомерная привычка приятеля считать себя умнее всех. Может быть, оно так и было, но слушать подробные пересказы общеупотребительных теорий было весело. Вся троица считала, что в такие моменты Энди становится удивительно похож на попугая. — Кстати, вы ему платите хоть?

— Чтобы оказаться поближе к оборудованию, он с радостью готов работать и за бесплатно, — хохотнул Бордман, но поймав на себе мрачный взгляд приятеля, поднял руки в примирительно жесте. — Ладно, ладно, Ал, за кого ты меня держишь? Конечно, плачу. За помощь в расчетах по переделке звукозаписывающего оборудования я дал ему целых пятьдесят галлеонов. Даже не предположу, сколько такая работа стоит в действительности, но наверняка, минимум, тысяч пять. А платить столько вчерашнему пятикурснику... пусть радуется и пятидесяти. Может быть, дал бы ему долю, однако вряд ли кто-то заинтересуется товаром, на котором написана фамилия Уизли. Зато я последний год потихоньку копаю информацию по «Клейму Предателя». Я практически уверен, что его можно снять. В большинстве случаев волшебники предпочитают смыть позор кровью, так что эффективность самопожертвования во искупление предательства по понятным причинам остается под вопросом, но наверняка есть и другие способы. Едва ли избавиться от этой штуки будет легко, но все, что я знаю о магии, буквально кричит о том, что у меня получится.

Нахмурившись, Гидеон мрачно осмотрел приятеля.

— Зря ты ему вообще деньги дал, вас видела Молли, и теперь эта дурочка считает, будто учится на одном факультете с будущим повелителем мира, — слушая помрачневшего приятеля, Аластор согласно кивнул. Как для представительницы Древнейшего и Благороднейшего семейства, Молли всегда была удивительно меркантильна. Единственным из знакомых ему людей с таким же упорством перекладывающим все на золото был Бордман, однако, приятель после недолгих расчетов, как правило, говорил «Нахрен!» и делал, как считал нужным.

Возможно, дело в том, что Игнациус принципиально не давал младшей Пруэтт денег, тем не менее, покупая все, что ей захочется. Так поступали почти все чистокровные, вместо того, чтобы расплачиваться самим, дети просто называли фамилию, а трактирщики и торговцы высылали родителям счет совой. Так дети могли ни в чем себе не отказывать, при этом оставаясь под чутким контролем со стороны дражайших родственников. Что по идее быстро отучает детей от привычки сорить деньгами. Срабатывает не всегда.

Близнецы тоже были под строгим присмотром, пока не сыграли на первом концерте. Дальше старик только неодобрительно посматривал на «недостойное» занятие, но ничего поделать не мог, в отличие от Моуди у них дошло до семейного совета, где предки однозначно заявили, что стать филидом — почетно.

Пруэттам из-за этого пришлось помимо рунологии, начиная со второго курса, изучать огамическое письмо и приводить свои «опусы» к определенной размерности, но играть им никто не мешал. Впрочем, сам Аластор вполне заслуженно мог носить звание скальда, так что не ему смеяться над превратностями судьбы. Четверо хранителей традиций, знатоков законов и судей с электрогитарами, больше похоже на скверную шутку, впрочем, у магии нет чувства юмора. «Хобгоблины» давно заметили за собой определенные успехи в неклассическом волшебстве, и им еще только предстояло столкнуться с последствиями.

Даже Энди был бардом, хотя нет, все же скальдом, учитывая слог его писанины, хотя едва ли кого-то действительно интересует точное название занятия магглорожденного. Когда ящик был опустошен, за ним последовал второй, чтобы никто не остался в обиде, и все четверо, наконец, стали собираться в дорогу. Чтобы выйти на улицу, где располагался «Чист и Лозоход» нужно было сначала добраться до Чаринг-кросс, а затем выходить к торговым кварталам, так что от дома Энди было гораздо ближе. Впрочем, четверо никуда не спешили, и вполне могли позволить себе пешую прогулку. К тому же, чем позже они придут в Мунго, тем меньше там будет народу, а значит, и шума, хотя центральная британская лечебница работала круглосуточно, по ночам число посетителей обычно заметно сокращалось.

— О Мерлин, дружище, ты похож на павлина! — Не в силах словами выразить свое разочарование в человечестве, Энди закрыл глаза ладонями и принялся напоказ биться головой о стену.

— Аластор, всего лишь Аластор. Хотя, не могу не признать, что подобная путаница мне льстит.

— О нет! — Бросив полный безнадежной тоски взгляд на близнецов, брюнет патетически вскинул руки. — Братья, неужели вы действительно выйдете на улицу с этим?

— Искусство требует жертв.

— И что не так, братишка? — Осмотрев Моуди с ног до головы, Фабиан недоуменно пожал плечами. — Классный плащ.

— Он золотой. Зо-ло-той, — Энди едва не начал рыдать. — Золотой.

— Ну, я ведь глава рода, мне положено...

— Не пудри мне мозги, даже эти двое могут появиться на любой вашей чистокровной вечеринке хоть голыми, и никто им плохого слова не скажет, — напустившись на друга, парень даже не заметил, как близнецы понимающе переглянулись. — Может быть, посмотрят косо и за спиной что-нибудь скажут, но, как там, «Никто не смеет указывать свободному человеку, что делать».

— Ладно, признаюсь, я всегда хотел его надеть. Правда. Это ведь круто! К тому же, золото здесь только снаружи, а основа из паучьего шелка. И подкладка из оружейного серебра... как сказал Фабиан, классный плащ.

— С кем я связался, — глядя, как Моуди раскручивает сияющий золотом двуручник, Бордман обреченно покачал головой. Через секунду, когда клинок бесследно исчез, парень возмущенно уставился на беспечно улыбающегося блондина. — Эй, это мой трюк!

— Если не хочешь, чтобы твои фокусы повторили, не стоит о них рассказывать. Странно, что ты не знал. Мы вроде бы как-то об этом уже говорили, нет? — Открывая дверь, Аластор заговорщически подмигнул приятелю и хлопнул его по плечу.

— Вы неисправимы.

— Еще скажи, будто тебе это не нравится.

— Ах, идем уже.

It's early morning The sun comes out Last night was shaking And pretty loud My cat is purring And scratches my skin So what is wrong With another sin The bitch is hungry She needs to tell So give her inches And feed her well More days to come New places to go I've got to leave It's time for a show Here I am, rock you like a hurricane Here I am, rock you like a hurricane

Scorpions “Rock you like a Hurricane”

Способность казаться неместными сразу же в двух мирах — большое искусство, и «Хобгоблины» владели им в совершенстве. Если Энди шел с самым независимым видом, пытаясь прикинуться, будто не знает этих трех варваров, а Моуди шагал, будто король мира, то близнецы в полной мере оправдывали высокое звание музыкантов: они корчили прохожим рожи, пугали их резкими жестами, а проходя мимо парламента и вовсе — зарычали на какого-то маггла в костюме. Когда тот споткнулся, всей четверке пришлось заметно ускориться, поскольку охрана потянулась к оружию. Одно дело — повеселиться и кого-нибудь слегка напугать, и совсем другое — причинять реальный вред, а то и устраивать светопредставление. Шоу со спецэффектами «Хобгоблины» устраивали только за деньги.

Когда четверо вышли на Чаринг Кросс, небо над Лондоном уже окончательно погрузилось в ночной сумрак, а улицы затопил в яркий огонь неоновых вывесок. Атмосфера здесь была гораздо легче, чем в старых кварталах аристократии: гуляла молодежь, повсюду слышался смех и музыка. Здесь «Хобгоблины» чувствовали себя как дома, несколько раз по дороге к лечебнице им пришлось выпить со случайными встречными, а на подходе к вечно закрытому супермаркету им только чудом удалось отказаться от приглашения на вечеринку. Нет, силой никто не тащил, но девочки так звали...

— Аластор Моуди, Фабиан и Гидеон Пруэтты, а также Энди Бордман к Эмерику Гриншоу, — приветливо вскинул руку блондин, салютуя следящему за улицей женскому манекену. Не прошло и минуты, прежде чем фигура кивнула, подтверждая право ребят на вход.

— Неужели этот урод все еще в лечебнице? Полтора года прошло... — Удивленно вскинул бровь Гидеон.

— А ты что хотел? Четыреста тридцать восемь переломов, которые к тому же не заживают. Думаешь, все же переборщил тогда? — Обернулся к нему Аластор.

— Так и надо ублюдку, этот мудак мне чуть голову не отрезал. Если не знает, что в «Клубе» темные заклятья применять не стоит, пусть учится. Жаль, конечно, что сюда Гриншоу не я отправил, но это к лучшему. Если бы не дуэль с тобой, наверное, я бы его сразу в Годрикову Лощину отправил.

— Эх, и почему Флитвик это понять не может?

— Дай-ка подумать, вероятно, это как-то связанно с тем, что из-за твоих похождений закрыли дуэльный клуб? — Наивно спросил успевший пройтись оценивающим взглядом по паре молоденьких посетительниц, и послать воздушный поцелуй симпатичной колдоведьме на регистрации, Бордман.

— Знаешь, брат, наверное, ты прав. И как я сразу не догадался? — Сокрушенно повесил голову Моуди. — Старик Филлиус сказал, цитирую: «Лучше бы вы тихо закопали этого недОумка в лесу». И почему гоблины такие кровожадные?

— Не знаю, не знаю, по сравнению с некоторыми, зеленокожие выглядят вполне себе мирными, — задумчиво протянул шатен, сворачивая к лестницам. — Нам куда? В приемной почему-то не написано, где находится отделение для неудачливых пациентов.

— В подвал, конечно.

У лестниц Аластор как-то незаметно внезапно остался один. Впрочем, секунду покрутив головой, он обнаружил причину.

— Предатели, — хмуро пробормотал парень, цепляя на лицо дежурную улыбку. К нему навстречу с верхних этажей шла довольно высокая, стройная черноволосая причина бегства братьев.

— Добрый вечер, Мидоуз, рад тебя видеть.

— Рад, значит, ничего Моуди, сейчас мы это исправим. Какого ### вы ###@# оставили ##@#@ меня ###@ одну #@@### дежурить в этом ##@#@ поезде? Вы что ##@# думаете, мне ##@## больше делать @###@# нечего, кроме ##@@## как ##### следить ##@### за этими @#@##@# учениками?

Улыбка на лице Аластора невольно начала превращаться в болезненную гримасу. Как истинному эстету и джентльмену, ему было крайне неприятно, когда женщины ругаются. Тем более, когда ругаются заслуженно.

— Всегда приятно услышать подобное из уст благородной леди. Не подскажешь, что тебя сюда привело?

— Какая тебе @##@## разница, что @#@## меня ###@# сюда @#@@# привело? Может, ###@# на стажировку @##@# хочу устроиться? Скажи этим ##@@# чтобы немедленно #@#@# вышли и #@##@# посмотрели ##@# мне ##@## в глаза.

— Ты и на стажировку? Тебя же к людям на километр подпускать нельзя, — прищурившись, как ни в чем не бывало, продолжил светскую беседу Аластор. По своему опыту он прекрасно знал, что начинать оправдываться — верный путь к поражению в любом диспуте.

— Меня подпускать нельзя? — Парню чудом удалось удержаться от того, чтобы не поморщиться. Возможно, начать оправдываться было не такой уж плохой идеей: на какую-то секунду ему показалось, что Мидоуз вцепится ему в лицо своими когтями. — И это мне говорит человек, измеряющий расстояние в километрах? Может, мне стоит повторить тебе все на гобблидуке, чтобы лучше дошло?

Все же сработало, Моуди стоило огромного труда, чтобы не отереть со лба несуществующие капли трудового пота. По какой-то странной прихоти судьбы мужчины в присутствии «Хобгоблинов» быстро становились предельно вежливыми, а вот женщины по мере знакомства все больше и больше начинали сквернословить. В свободное время ребята развлекались выдумыванием различных безумных теорий для объяснения данного казуса. Самой популярной была теория Бордмана-Моуди, предполагающая воздействие на окружающих Древней Магии. Более того, старой как мир...

— Не стоит, пожалуй. Мидоуз, мы же в больнице, кроме тебя, здесь есть и другие больные, в конце-то концов... — Он не подумал, что говорил. Ну, почти. Злить мага крови — плохая идея, конечно, если сам в этом не особенно популярном в последнее время разделе кое-чего не смыслишь.

— Ты... знаешь, что, да пошел ты! — Глядя в наполняющиеся тьмой глаза, Аластор подумал, что, вероятно, в этот раз он действительно переборщил. Нужно было сделать каменное лицо и позволить девушке выговориться, и пусть слушать женское нытье было далеко не самым любимым его занятием, ничего страшного бы с ним не случилось. По-настоящему обижать Мидоуз он не хотел. Да, она была слишком правильной, слишком властной, и вообще, связываться со старой аристократией, если не собираешься тут же жениться — себе дороже. А жениться на ком бы то ни было, парень пока не собирался, может быть, лет через сорок-пятьдесят, не раньше. Тысячи будущих фанаток только и мечтающих, чтобы благородный герой уделил им немного внимания, ему бы этого не простили. Вернее, Аластор бы сам себе не простил подобной черствости и эгоизма. В любом случае, все это никак не меняло того, что Мидоуз ему нравилась.

— Посмотри на себя, ты похож на павлина! — В этот раз Аластор все же поморщился. Повторений он не любил. — Ходишь здесь, строишь из себя непонятно кого, а ведь на самом деле ты, Моуди, — пустое место. Все что у тебя есть — симпатичная мордашка, крикливый плащ, несколько старых фокусов и эго размером с гору. Строишь из себя архимага и на каждом шагу поминаешь предков, а сам даже мизинца любого из них не стоишь. Пустышка.

«Сначала павлин, а теперь и плащ не такой. И чего они все к нему привязались? Отличный плащ» — мелькнуло в мыслях у парня, изо всех сил продолжающего глупо улыбаться. Если бы кто-то его спросил, Аластор бы заявил, что этот список не такой уж короткий. И в одном Мидоуз была неправа, у него имелось в запасе очень много фокусов, и не только старых.

— Ты забыла о крепкой заднице.

— На твою задницу, Моуди, пусть смотрят твои одноклеточные дружки. Ах да, забыла, обычно бывает наоборот*. — Усмехнувшись, Мидоуз шагнула навстречу парню, и тому пришлось собрать все свое мужество, дабы не отступить перед лицом разъяренной фурии. — Кстати, я начинаю догадываться, почему вы все время ходите вместе, и постоянно носите кожу...

Чтобы она там ни нафантазировала, Аластор был убежден, что ни в коем случае не хочет узнать ответ, и потому ему пришлось Мидоуз заткнуть, благо она сама подошла к нему практически вплотную. Мрачно пообещав себе, что друзья ему еще за это ответят, парень обреченно прикрыл глаза и залепил уже открывшийся для того, чтобы сказать очередную пакость рот девушки поцелуем.

Изящные руки, вооруженные внушительным набором длинных черных ногтей легли парню на грудь, вероятно, для того, чтобы оттолкнуть, но лишь с неожиданной для женщины силой потянули его на себя. Как-то незаметно для них обоих, двое переместились к стене, продолжая изучать, друг друга поближе. Молчание затягивалось...

— Негодяй! — Какое-то время спустя прижатая к стене Доркас Мидоуз опомнилась, и тут же оттолкнув наглеца, влепила ему пощечину.

— Непохоже, чтобы тебе не понравилось.

— И только по этому, ты еще жив, и даже не потерял некоторых несущественных для дальнейшей жизнедеятельности органов.

Осторожно опустив взгляд, Аластор обнаружил серебряный кинжал чуть ниже своего... живота.

— Не только, — парень слегка пошевелил рукой, все еще отведенной за голову девушки.

— Что? — Ощутив слабый укол в шею, Мидоуз неожиданно улыбнулась. — Отлично, одной рукой замахиваешься, другой бьешь. Женщину! Очень по-слизерински.

— Приятно, когда кто-то говорит с тобой на одном языке, скажешь?

— Иди к драклам, Моуди, — обреченно вздохнув, девушка спрятала кинжал в рукаве, и только тогда её примеру последовал парень. — Уже поздно, мне домой надо.

— Всего доброго, — Аластор отошел в сторону. Что она здесь забыла, девушка так ему и не ответила, но с другой стороны, она имела на то полное право.— Если как-нибудь захочешь продолжить, шли сову.

— Ты неисправим.

— И почему все мне об этом постоянно говорят?

— Неплохой повод задуматься, верно?

Брюнетка давно исчезла за поворотом, а Аластор все продолжал стоять посреди коридора. Сейчас выражение его лица отрешенностью было похоже на обычную мину его крайне задумчивого приятеля, за исключением глупой ухмылки и пляшущего в глазах темного пламени.

— Скажи-ка брат, каково оно, поцеловаться с британской Медузой? — С задумчивым видом разглядывая приятеля, поинтересовался Бордман. В данный момент Моуди ему кого-то удивительно напоминал...

— Такое чувство, будто она только что из меня чуть душу не высосала.

— Кошмар! Буэ... — Трое с омерзением схватились за головы, показывая другу свое отвращение к увиденному. Впрочем, по виду Аластора трудно было сказать, будто мнение друзей, равно как и все остальное в этом мире, его в данный момент интересовало.

— Земля вызывает Моуди, прием, — пощелкав пальцами перед лицом ушедшего в астрал друга, Бордман обернулся к чему-то ухмыляющимся близнецам.

— Наличие отсутствия мозга установлено, — ткнув блондина пальцем в лоб, и не дождавшись ответной реакции, шатен удивленно пожал плечами. — Очнись, дружище, у нас дела.

Тщетно подождав еще несколько секунд, Энди кивнул Пруэттам.

— Пните его, что ли...

Подсечка от Фабиана прошла, что было совсем уж удивительно для Аластора. В воздухе он сделал сальто назад и приземлился на ноги, что было весьма непросто при его росте, тем не менее, сам факт, что Фабиану удалось его задеть, говорил о многом.

— Все, все, я... — Не договорив, Аластор получил кулаком в лоб от шатена.

— Ауау!!

— ... в порядке, — усмехнулся Моуди, глядя на подпрыгивающего, держась за кулак, приятеля.

— У тебя голова, будто из чугуна!

— Пожалуй, покрепче.

— Слушай, дружище, а ты уверен, что у тебя в роду не было великанов? Так-то вроде бы на Хагрида не похож, но рост, сила, сопротивляемость простым заклятиям... некоторое тугодумие...

— Вряд ли. Кем была Мать Чудовищ, Беовульф никому не признается, а с тех пор — только люди. Могла бы вейла в родословной разок оказаться, но.... — Аластор безнадежно махнул рукой. О коварстве бургундов знал даже последний маггл. — Кстати, до Статута предки обычно учились в Шармбатоне, и только после той подставы от Визенгамота у французов появилась возможность сказать, что не примут неблагородных, оскверняющих своим поведением стены древней школы... какие же в Министерстве гады.

— Это да, я бы тоже там с радостью обучался. Почему магглорожденным не говорят, что есть и другие школы? Как только подумаешь, что вместо угрюмого промерзшего замка мог бы учиться во Франции, есть фуа гра на завтрак, купаться на пляжах, и жить среди красоток и утонченной роскоши...

На какое-то время лица всех четверых стали мечтательно-вдохновленными. Их трепетные сердца наполнились тоской и печалью от мысли, что не работай в отделе по образованию столь черствые сухари, как минимум, трое из них могли бы провести беззаботные школьные годы среди утонченных француженок. Лукреция хотела отправить близнецов в Шармбаттон, но Игнациус слишком хорошо знал, что из себя представляют его сыновья, так что Пруэтты пролетели тоже. Через некоторое время избавившись от соблазнительно мерещащихся видов французской Ривьеры, «Хобгоблины» все же нашли в себе силы продолжить путь к подвалу.

— Что вы здесь делаете? Доступ только для персонала! — Воскликнул худой черноволосый с залысинами волшебник лет сорока пяти с неприметным лицом, глядя на приближающуюся к нему четверку. Почему-то в присутствии ребят окружающие становились удивительно нервными.

— Нам надо пройти, — просто заключил Аластор.

— Ччто вы? Я сейчас тревогу подниму! — когда по обе стороны от охранника оказались близнецы, он почему-то занервничал еще больше.

— Нам на-до прой-ти, — как маленькому, по слогам повторил Аластор.

— Трево... — Вскрик оборвался на полуслове, едва лоб блондина столкнулся с переносицей дежурившего у двери волшебника.

Стерев ладонью выступившее на лбу пятно крови, Моуди с недоумением оглянулся на неодобрительно скорчившихся братьев.

— Что?

— Все веселье испортил, как всегда, — хмыкнул Гидеон, извлекая палочку по дороге к двери.

Буквально пару минут близнецы что-то чертили и бормотали перед запертой дверью, и когда они, наконец, закончили, та попросту стала полупрозрачной. Вместо того, чтобы снимать навороченные на дверь защитные и сигнальные чары, близнецы прибегли к временной дематериализации.

— Добро пожаловать, господа, — в театральном жесте приглашающе взмахнул рукой Фабиан.

— Камеры этого морга с нетерпением ждут вас.

— Как-то жутковато звучит, — передернул плечами Аластор. Учитывая обстоятельства...

— Ничего не поделаешь, брат, Sad but true.

— Доиграетесь вы, — больше Моуди говорить не стал, поскольку время действительно поджимало. Пройдя сквозь неощутимую дверь, он осторожно начал спускаться в подвал. К счастью, у волшебников не было необходимости экономить на освещении, и потому теплый рассеянный свет, своим спектром похожий на солнечный, постоянно освещал даже самые глубокие подземелья административных зданий. Конечно, если речь не идет о Хогвартсе. Там слизеринцам приходилось бродить по едва освещенным чадящими факелами туннелям. То ли директора всеми силами желали сохранить старинную атмосферу, то ли в Хоге не слишком любили Слизерин...

— Слушай, Ал, а как ты собираешься искать тела? — Очутившись в зале, ведущем к хранилищу Бордман начал подозревать, что остальная тройка задумала его как-то использовать. И подозрения лишь укрепились, когда Моуди с невозмутимым видом принялся насвистывать что-то задорное, отстукивая ритм на картотечном шкафу.

— Чтоб тебя! Я что похож на чертова библиотекаря? Ну почему каждый раз, как вам троим нужно что-то разыскать в архивах, ковыряться в них приходится мне одному? — Возмущению Энди не было пределов, тем не менее, он с безнадежным вздохом принялся рыться в картотеке. Он постоянно раздражался, когда друзья использовали его в качестве архивариуса, но скорее по привычке. Как это его ни печалило, подпускать к работе с бумагами остальных «Хобгоблинов», было бы крайне опрометчиво. К тому же, шатена немного успокаивала мысль, что друзьям попросту не хватает мозгов, чтобы найти ящик с нужной датой и отыскать по первой букве фамилию.

— Нашел! — Через некоторое время воскликнул парень, удерживая на весу толстую картонную папку. — Так, что тут у нас...

Травм у Кратоса колдомедики обнаружили множество. И, несмотря на то, что большую их часть старик получил еще в начале XX века, а то и в конце XIX, целители все скрупулезно занесли в карточку.

— Ого, не знал, что с таким живут.

— Да еще и...

— ...Круто!

Безутешно покачав головой, Аластор хлопнул себя по лицу. Вместо того, чтобы заниматься делом и тихо свалить, братья принялись с упоением читать многочисленные диагнозы деда. Конечно, винить в этом стоило медиков, написавших вместо короткой выписки о причинах смерти целый роман, однако привычка друзей превращать любое занятие в балаган его порядочно раздражала. Ну, когда он сам не участвовал.

— Не напомните, братья, зачем мы сюда пришли? Хотите — я вам мемуары дам прочитать. Там всяко больше написано, — угрюмое выражение лица, подкрепленное выпавшей в ладонь из рукава палочкой, быстро подействовали на товарищей, и Бордман, в конце концов, зачитал список доставшихся Кратосу в последние мгновения жизни проклятий.

— Конфундус, четыре Секо, два Костолома, три Редукто и укол в спину отравленным артефактным кинжалом напоследок. Думаю, последнее было лишним, — с сомнением протянул Бордман, взвешивая в руке папку, — хотя...

— Так, а вот список неизвестных, доставленных вместе с ним. Так... — Повинуясь щелчку пальцев шатена, дела в ящике выстроились согласно дате поступления.

— Вот они. Перелом шеи, проткнут мечом, Вингардиум Левиоса? Проклятый маньяк, как можно убить Левиозой? А что за заклятье «Вакуумного Пузыря»? Никогда не слышал.

— Модификация «Головного» только постепенно уменьшается давление. Довольно неприятная штука... — Моуди невольно передернуло. Последнее заклятие — по-настоящему скверная вещь. Оно вообще, больше пыточное.

— Хм, здесь написано «В связи с отсутствием запросов родственников, неизвестные были кремированы».

_________________

* Судьба барабанщика — смотреть на три задницы перед собой. Ринго Старр