Всё бывает в первый раз (джен)

— Север Анатольевич! — Минерва Ибрагимовна еще раз постучала в дверь класса костяшками пальцев. — Север Анатольевич, откройте!

— Возможно, Север Анатольевич уже ушел? — предположил Рэм Александрович со своей обычной немного стеснительной улыбкой.

Минерва Ибрагимовна постучала в дверь в третий раз и даже подергала ее за ручку. 

— Нет, что вы, Рэм Александрович, — возразила она, достав из рукава свой платок и быстро-быстро вытирая лоб. — Север Анатольевич живет школой. Он до позднего вечера остается в своем классе, проверяя домашние работы! — очевидно, Минерва Ибрагимовна считала это величайшей доблестью. — Север Анатольевич! — она предприняла еще одну попытку открыть дверь. — Вы должны забрать из учительской повязку дежурного!

Позади послышались шаркающие шаги, и Рэм Александрович, обернувшись, увидел старика с пропитым брюзгливым лицом, одетого в серый халат; он шел, заложив руки за спину, и что-то ворчал себе под нос.

— А, Аркадий Филиппович! — обрадовалась Минерва Ибрагимовна, заметив старика. — Вы очень кстати. Не могли бы вы нам помочь? Похоже, здесь заклинило замок.

— Поглядим, — прохрипел Аркадий Филиппович.

Нетвердой походкой приблизившись к двери, завхоз — этот серый кардинал школы, сделавший целью своей жизни обворовывание и без того убогого учебного заведения — с кряхтением наклонился, прищурился и заглянул в замочную скважину.

— Э, да тут изнутри вставлено, — определил он.

— Вставлено? — растерянно переспросил Рэм Александрович.

— Этого просто не может быть, Аркадий Филиппович, — Минерва Ибрагимовна снова принялась нервно стучать в дверь, — Север Анатольевич никогда не запирается изнутри. Наверное, что-то случилось! Надо ломать дверь! — не успела Минерва Ибрагимовна договорить последнее слово, как за дверью послышалась возня, чьи-то шаги, сдавленный шепот, а вслед за этим дверь кабинета НВП, наконец, открылась.

В тот же миг из дверного проема на изумленную Минерву Ибрагимовну вылетел Ромка Визлин, растрепанный, в криво застегнутом пиджаке и покрасневший до самых ушей — да настолько, что даже веснушки, густо усыпавшие его лицо, исчезли. Он поднырнул под рукой Минервы Ибрагимовны, случайно толкнул опешившего Рэма Александровича и уже хотел было броситься прочь по школьному коридору, когда Минерва Ибрагимовна окликнула его:

— Рома! Что за поведение? — лисья горжетка на ней неодобрительно качнула головой. — Сейчас же вернись и извинись перед Рэмом Александровичем!

— Извините, — выдохнул Ромка осипшим шепотом, замедлив шаг, но не остановившись. — У меня очень живот болит!.. — и торопливо захромал по направлению к школьному туалету.

Минерва Ибрагимовна, тщательно вытерев нос платком, повернулась к Снейпикову, появившемуся на пороге класса — он торопливо оправлял свою одежду, приглаживал волосы и смотрел на Минерву Ибрагимовну так, словно она заявилась к нему домой посреди ночи.

— Север Анатольевич, что случилось? Я уже стала волноваться, — сказала Минерва Ибрагимовна, вытирая платком уголки губ, в которых помада собиралась с удивительным постоянством.

Снейпиков, уже успевший вернуть своему лицу обычную желчную гримасу, ответил, раздраженно поглядывая то на Минерву Ибрагимовну, то на поворот коридора, за которым скрылся Рома:

— Меня не удовлетворяет прилежание Романа. Я вынужден оставлять его на дополнительные занятия.

Минерва Ибрагимовна, покончив с уголками губ, зачем-то стала сворачивать и разворачивать платок, уже изрядно запачканный помадой и кремом для лица «Снежинка».

— А я как раз рассказывала Рэму Александровичу, насколько ответственно вы относитесь к своей работе, — сказала она гордо, — как благодаря вам ученики уважают ваш предмет! Ваш самоотверженный труд…

— О чем вы хотели со мной поговорить? — поморщившись, пресек поток дифирамбов Север Анатольевич. Минерва Ибрагимовна резко замолчала, смешалась, смущенно вытерла нос и, наконец, ответила:

— Ах, да, Север Анатольевич. Пожалуйста, заберите из учительской повязку дежурного.

— И зачем она мне? — поинтересовался Снейпиков со своим неизменным ехидством.

— Затем, Север Анатольевич, что вы назначены дежурным по школе на время проведения вечера! — обрадовала его Минерва Ибрагимовна таким восторженным тоном, словно сообщала о прибавке к зарплате.

Лицо Снейпикова, которое и без того нельзя было назвать жизнерадостным, приобрело особенно кислый вид.

— Почему я?

— Ну как же, Север Анатольевич, — Минерва Ибрагимовна, искренне удивленная тем, что Снейпиков не горит желанием немедленно надеть повязку дежурного, опять вытащила свой платок и, сняв очки, начала протирать их, близоруко щурясь при этом, — у других учителей дом, семья, им нужно готовиться к новогодним праздникам… — она водрузила очки обратно на нос и закончила радостно: — …а вас дома никто не ждет! — Снейпиков, который до того, как Минерва Ибрагимовна выдала свой неоспоримый аргумент, собирался что-то сказать, так и застыл с приоткрытым ртом; а Минерва Ибрагимовна продолжала: — И еще не забудьте взять со склада костюм Деда Мороза. Вот, Аркадий Филиппович вам его выдаст. Правда, Аркадий Филиппович?

— Минерва Ибрагимовна, — процедил Север Анатольевич сквозь зубы. — На дежурство я, так уж и быть, согласен, но костюм Деда Мороза я надевать не намерен.

— Почему? — глупо спросила Минерва Ибрагимовна, на мгновение перестав сворачивать платок; она собиралась добавить что-то еще, но Снейпиков бросил на нее взгляд, которым можно было испепелить, наверное, с десяток Минерв Ибрагимовен, и бедная женщина поперхнулась словами.

— Минерва Ибрагимовна, если товарищ не хочет, давайте я буду Дедом Морозом, — деликатно предложил Рэм Александрович, украдкой взглянув на воротник рубашки Снейпикова, который тот так и не успел застегнуть.

Минерва Ибрагимовна посмотрела на Рэма Александровича через очки, сползшие на самый кончик ее острого носа.

— Нет, что вы, Дедом Морозом должен быть пожилой человек, — сказала она, не заметив, что опять оскорбила Снейпикова. Тут взгляд Минервы Ибрагимовны наткнулся на морщинистое лицо завхоза, такое же серое и помятое, как и его халат. Почувствовав на себе ее взгляд, Аркадий Филиппович быстро сообразил, что ему грозит участь, которой едва избег Снейпиков; он попытался было отвязаться от Минервы Ибрагимовны, пробурчав что-то насчет инвентаризации, но Минерва Ибрагимовна, не слушая его, решила: — О, пусть Аркадий Филиппович будет Дедом Морозом! Вы ведь не возражаете, Аркадий Филиппович?

Завхоз хотел ответить, что нет, он как раз-таки возражает, но Минерва Ибрагимовна уже шла прочь по коридору, прихватив с собой Рэма Александровича, который бросил на незастегнутый воротник Снейпикова прощальный взгляд, полный необъяснимого сожаления, и поспешил вслед за Минервой.

А тем временем Ромка, закрывшись в кабинке туалета, лихорадочно искал в ранце промокашку. Ранец, с которым, наверное, ходил в школу еще Ромкин папа, был старый, потрепанный и в некоторых отделениях — даже дырявый, поэтому промокашка, как и следовало ожидать, куда-то провалилась, но зато под ноги Ромке, на бежевый кафель туалета, с тихим звоном выкатилась елочная игрушка. Тут Рома и вспомнил, что вызвался принести елочную игрушку Герминэ — для украшения новогодней стенгазеты, но, захваченный водоворотом событий, совсем о ней позабыл.

На Ромкино счастье, Герминэ жила недалеко от школы, возле универмага. Рома добежал до ее дома в считанные минуты, задержался у ледяной горки (но честно съехал с нее всего каких-то пару раз) и вскоре уже бежал на второй этаж, перепрыгивая через ступеньки, благородно отказав себе в удовольствии съехать вниз по перилам.

Герминэ долго не подходила к двери, а когда, наконец, открыла Ромке, тот обомлел: Герминэ стояла перед ним в ярко-красной кофте-лапше, пижамных штанах и красных туфлях на платформе, которые были явно ей велики и гремели об пол квартиры при каждом шаге; все это обилие красного настолько поразило Ромкино воображение, что поначалу он даже не мог ничего сказать. Но окончательно сразили впечатлительного мальчика волосы Герминэ, накрученные крупными кудрями.

— Ой, Герминэ… — протянул Ромка с восхищением. — Какая у тебя красивая прическа! Прямо как у моей мамы…

Герминэ вспомнила химию Роминой мамы, смахивающую на птичье гнездо, и фыркнула, поражаясь Ромкиному умению делать сомнительные комплименты.

— Ты чего пришел? — спросила она недовольно. — Мне некогда, я стенгазету рисую.

— Я игрушку принес, вот, — Ромка полез в ранец за игрушкой и обнаружил, что та раскололась. — Герминэ, извини, — прошептал он виновато, ожидая, что сейчас Герминэ начнет ругать его, и оттого заранее съежившись, — я ее разбил…

— Вот и хорошо, нам разбитая и нужна, — сказала Герминэ, пропуская Рому в прихожую. — Как это ты умудрился ее разбить, в ранце-то?

Ромка с опаской покосился на Герминэ, все еще не веря, что она на него не сердится.

— Я на ранец садился, — проговорил он смущенно, — когда катался с горки у тебя во дворе.

Герминэ опять фыркнула, но ничего не сказала и подтолкнула Ромку ко входу в свою комнату:

— Вот тебе «Пионерская правда» — заверни игрушку, положи на пол и раскроши помельче.

Ромка, желая угодить подруге, принялся с удовольствием давить игрушку ногой, пыхтя, подпрыгивая и громко топая, как вдруг откуда-то снизу раздался стук. Ромка вздрогнул, замер от неожиданности и по привычке схватился за живот.

— Герминэ, что это? — спросил он хриплым шепотом, тараща глаза от страха.

Герминэ копалась в шкафу с одеждой, выуживая оттуда то блузку, то брюки, и ответила, не оборачиваясь к Ромке:

— А, не обращай внимания: это мамаша нашего Снейпикова в потолок шваброй стучит, чтобы ты не топал.

Ромка отчего-то смутился и даже слегка покраснел.

— А что, Север Анатольевич — твой сосед? — спросил он тихо, будто Снейпиков в любой момент мог появиться у него за спиной и вызвать его к доске — Ромка даже оглянулся на всякий случай. — Я его никогда не встречал, когда к тебе приходил…

Герминэ вытащила из шкафа брюки клеш и теперь вертела их так и этак, прикладывая их к себе и критически глядясь в зеркало.

— Не встречал, потому что он постоянно в школе торчит, чтобы к мамаше своей не возвращаться. А когда все-таки приходит домой, она начинает орать на Снейпикова, что он не вынес мусор или купил не ту картошку. Иногда мне самой хочется постучать чем-нибудь по батарее, чтобы эта чокнутая бабка, наконец, угомонилась.

Ромка от удивления даже перестал держаться за живот: настолько ему показалась невероятной сама мысль о том, что Севера Анатольевича кто-то тоже может ругать за невынесенный мусор, как ругали Ромку. По правде сказать, до этого времени ему вообще не приходило в голову, что у Севера Анатольевича тоже может быть мама.

В этот момент снова раздался стук.

— Чего это она? — прошептал Ромка. — Я ведь уже не топаю…

Герминэ махнула рукой.

— Да не бойся ты, ей вечно что-то мерещится. Недавно она ругалась с моей мамой из-за того, что я слишком громко играю на пианино.

— А ты не играй громко, Герминэ, — сказал Ромка, все еще испуганно глядя себе под ноги, будто ждал, что оттуда вот-вот появится мама Севера Анатольевича, которая, без сомнения, еще страшнее самого Снейпикова. — Она же пожилая. Наверное, ей надо отдыхать…

Герминэ повесила клеши обратно в шкаф; встав перед зеркалом, она попыталась примять свои кудри, которые, к ужасу Герминэ, получились прямо-таки громадными, отчего ее голова казалась намного больше тела.

— Дурак, — фыркнула она. — У меня вообще нет пианино, и никогда не было! У бабки просто давно уже крыша поехала. Да и у Снейпикова, наверное, тоже: вон какое задание на каникулы задал, гад.

Рома отчего-то расстроился.

— Нет, Север Анатольевич хороший, — пробурчал Ромка. — Он хочет, чтобы мы хорошо знали его предмет.

Герминэ наконец повернулась к Роме.

— Что ты прицепился к этому Снейпикову? Хватит возиться, давай бери клей и приклеивай осколки на стенгазету. А почему ты в школьной форме? Ты что, так и пойдешь на школьный вечер?

Ромка бережно собрал осколки с пола и, забравшись с ногами на стул, принялся щедро намазывать ватман клеем ПВА, высунув от старания язык.

— Я вообще домой не заходил, — ответил он, прижимая осколки игрушки к стенгазете, из-за чего его пальцы и ладони тут же покрылись блестками, — а то меня папка солдатским ремнем выдерет…

Герминэ в очередной раз попыталась примять свои фальшивые кудри, но, несмотря на все ее старания, они продолжали торчать в разные стороны. «Точно! Как у Ромкиной мамы», — мрачно подумала Герминэ.

— Почему? — спросила она, думая, как бы справиться с этими злосчастными кудрями. Если намочить волосы, они не успеют высохнуть к вечеру. Эх, если бы у нее был фен, как в парикмахерской…

Ромка посадил недодавленный крупный осколок на точку восклицательного знака в надписи «С Новым Годом!» и встал со стула, рассматривая свою работу: вся стенгазета была как попало усыпана блестками, которые кое-где уже начали отваливаться, и Ромка аж вздохнул от восхищения такой неземной красотой.

— А я игрушку с елки без спроса снял, — объяснил он, осторожно трогая пальцем приклеенные осколки.

— Разве твой папа может заметить, что не хватает одной игрушки? — удивилась Герминэ.

— Наверное, уже заметил, — прогундосил Ромка. — У нас все остальные игрушки — картонные… — он наконец оторвался от созерцания шедевра стенгазетного искусства и посмотрел на Герминэ. — Ты такая красивая!.. — вдруг ляпнул Ромка ни с того, ни с сего.

Герминэ от удивления даже перестала мучить свои волосы.

— Да? — хмыкнула она насмешливо. — И что же во мне красивого?

Вопрос Герминэ привел Ромку в замешательство. Он замялся, зачем-то посмотрел на свои ноги в заштопанных носках, потом — на клеши, синевшие в полумраке шкафа, почесал в затылке, как всегда делал на уроках у доски, и в конце концов, призвав на помощь все свое мальчишеское красноречие, выдал:

— У тебя красивый нос!..

Герминэ, которая как раз рассматривала свое отражение в профиль и, как всегда, расстраивалась из-за своего большого носа, ворча про себя: «Чего еще ждать от природы, если у тебя фамилия Гренджирян?», совсем сникла. Заметив, что его комплимент отчего-то не привел Герминэ в восторг, Ромка поспешно добавил:

— Честно, очень красивый. У тебя самый красивый нос в классе. Ни у кого из девочек нет такого носа…

Несмотря на Ромкины старания, Герминэ по-прежнему не выказывала никакой радости, и бедный мальчишка, совсем расстроившись, замолк. Он чувствовал, что ляпнул что-то не то и, сам того не желая, обидел подругу, но сколько бы Ромка ни думал, сколько бы ни напрягал свои извилины (что само по себе было для него трудной и непривычной работой), он не мог понять, что сделал не так. Поэтому Рома принял весьма мудрое решение ничего больше не говорить, чтобы не рассердить Герминэ еще сильнее.

Ромка стойко молчал все время, пока ждал, когда Герминэ оденется — он даже удержался и не сказал, какие смешные у нее штаны, хотя ему очень хотелось; молчал, пока они спускались по лестнице, и Герминэ, чувствовавшая себя неуверенно в маминых туфлях на высокой платформе, висла на Ромке, а сам Ромка со страхом косился на соседские двери и отчаянно боялся, что из какой-нибудь из них может выскочить мама Севера Анатольевича; молчал, когда они пошли через дворы и оказались у чудесной заледенелой тропинки, на которой Ромке так хотелось покататься… Герминэ тоже молчала — отчасти от того, что ей было трудно идти на каблуках по обледенелым кочкам и колдобинам, отчасти от того, что новогодние праздники начинались совсем не так, как ей мечталось: она шла на вечер не с прекрасным принцем (вроде Криса Нормана, в которого Герминэ влюбилась с первого взгляда еще в прошлом году, когда увидела его в «Мелодиях и ритмах зарубежной эстрады), а с одноклассником, да еще и с самым неказистым. Она косилась на Ромкин ранец, каких уже никто не носил, на его драповое пальтишко, когда все остальные ребята уже носили модные японские куртки на синтепоне, на его руки в цыпках, рыжие ресницы, покрасневший на морозе, обсыпанный веснушками курносый нос, и думала только о том, как бы никто из знакомых — особенно из старших классов — не увидел их вместе (и — что самое страшное — не решил, что они с Ромкой — парочка). Поэтому, когда они подошли к школьным воротам, Герминэ на свой страх и риск отцепилась от Ромки и пошла сама, то и дело поскальзываясь.

Ромка было потрусил за ней, но Герминэ бросила ему через плечо:

— Не ходи за мной, что пристал! Иди лучше стенгазету в зал повесь, и так из-за тебя опоздали.

— Но это же ты медленно шла на каблуках, — растерянно пробормотал Ромка, не ожидав от подруги такого предательства.

Но Герминэ уже скинула капюшон, взмахнула кудрями и, стараясь идти легкой походкой от бедра, прошла мимо кучки старшеклассников, которые толпились на лестнице, и зашла в школу, даже не оглянувшись на Ромку.

Рома вздохнул, поморгал, пошмыгал замерзшим носом и поплелся в спортзал, на ходу разворачивая осыпавшуюся блестками стенгазету.