Тёмная вода (джен)

День за днём Гермиона всё больше привыкала жить отдалённо от большого мира, где кто-то побеждал и умирал, находил и терял, любил и ненавидел. Однажды ей нестерпимо хотелось тайком отшвартовать лодку и посмотреть, что же происходило на материке, в действительности ли дела обстояли, как описывал их её новый друг. Но после всех трудностей, что они прошли вместе, Гермиона не могла бросить Хэйвуда, ничего не объяснив. Конечно, долго удерживать её он не мог, да и сам частенько говорил о тайных вылазках, но несмотря на тщательно скрываемый энтузиазм, не хотел подвергать Гермиону опасности, о чём явственно говорила его забота. Внешне угрюмый и нелюдимый, изредка Хэйвуд показывал иные грани своей натуры, особенно по части бытовых неувязок, которые от его рук происходили удивительно часто. Вот и сейчас сидящая на раскладушке Гермиона смеялась в голос, потому что вымокший до нитки спаситель в буквальном смысле воевал с водопроводом в ванной, посылая на него ворох словесных проклятий.

— Мне порой кажется, — она шумно хватала ртом воздух, — что ты к подобному образу жизни вообще не приспособлен.

— Конечно! — рявкнул Хэйвуд, и что-то снова упало. Гермиона хрюкнула от смеха, но быстро взяла себя в руки. — Я ведь был шпионом, а не краноделом, дроворубом и готовщиком!

— Ты хотел сказать: сантехником, дровосеком и поваром? — поддела его она, заглянув в дверной проём ванной.

— Кто вообще придумал эту жуткую штуковину, Мерлин меня дери?!

Хэйвуд усиленно крутил кран, но вода продолжала хлестать во все стороны, отчего он взревел ещё громче.

— Не знаю, как там насчёт Мерлина, которого ты частенько вспоминаешь, но в ней нет ничего сложного.

Чуть прихрамывая, она зашла внутрь. Щиколотки тут же обожгло льдом. А ведь она ещё ни разу не выходила к океану, видя его лишь через окно. Строгий врач в лице Хэйвуда категорически запрещал ей передвигаться больше необходимого, сетуя на то, что нога обязательно застудится, ткани разойдутся, и все его труды окажутся напрасными.

— А ну выйди отсюда! — гаркнул Хэйвуд, но ничего больше сказать не успел: упругая струя воды брызнула ему в лицо и смахнула капюшон, точно намертво прилипший к голове за прошедший месяц.

Гермиона присела и с лёгкостью закрутила вентиль подачи воды, и теперь в комнате раздавалось лишь эхо падающих с рук Хэйвуда капель. Она не сразу перевела на него взгляд, ведь как бы он ни старался выглядеть чрезмерно мужественно, скрывая своё истинное лицо за всё время их пребывания на этом острове, сейчас он был как никогда уязвим. Конечно, бывали моменты, когда Гермионе удавалось разглядеть какие-то очертания, мимолётные детали его образа в моменты перевязок, по вечерам, когда они могли чуть ли не до рассвета обсуждать прочитанные книги, коих возле кровати набралось уже три высоких стопки; за совместными трапезами, когда он нарочно садился так, чтобы даже боковым зрением не удавалось ничего увидеть. Теперь Гермиона увидела его лицо без теней, капюшонов и ладоней, прячущих следы прошлого: вся правая сторона была сморщена, словно на неё когда-то вылили кипяток, глаз был практически не тронут, разве что неестественно белые точки на фоне глубокого чёрного привлекали внимание; левая же сторона была совершенно нормальной. Внешность была одновременно и привлекательной, и нелепой: длинные тёмно-каштановые волосы до плеч, свисающие мокрыми сосульками, мелкими прядями расползлись от белёсых бровей до курносого кончика носа, форма лица была вытянутой, скулы высокими и острыми, дополняли весь этот портрет тонкие, поджатые скорее от злости губы.

— Довольна теперь? — прошипел он. В глазах его плескалась невысказанная ярость. — Увидела, какой я урод?

— Хэйв...

Но ничего больше сказать она не смогла: Хэйвуд грубо отодвинул её и прямо так, вымокший до нитки, прошлёпал к входной двери и, повозившись в коридоре, вышел. Гермиона была шокирована столь бурной реакцией на разоблачение, в конце концов, этот момент она представляла иначе, но, опомнившись, направилась вслед за ним, едва не поскользнувшись на мокром дощатом полу. Из обуви в коридоре стояли только тяжелые ботинки весьма внушительного размера, две недели назад привезённые Хэйвудом кеды сейчас куда-то загадочным образом исчезли. Выбора не оставалось, кроме как утонуть в чужой обуви по лодыжки и выйти на улицу, которая с первых же секунд окутала холодным апрельским ветром с такими же холодными брызгами океанической воды. Солнце нещадно слепило глаза, которые даже побаливали с непривычки, но Гермиона продолжала идти к отвязывающему лодку Хэйвуду. Если бы не хромота, она бы непременно нагнала его, но попутный ветер оказался быстрее, и уже через минуту лодка отошла от берега, превращаясь в тёмное пятно в океане. Он не мог бросить её здесь одну.

«Не мог ведь?».

Не сейчас, когда сознание приходило в норму, а редкие воспоминания уже не вызывали приступы адской головной боли; не сейчас, когда она обрела верного друга, принявшего её такой, какая она была — чистым листом с заново написанными словами; не сейчас, когда зыбкое одиночество и страх вновь заполняли сердце, отчего оно колотилось, как заведенное. Но ни через час, ни через два, ни в закатных лучах солнца лодка Хэйвуда не показывалась на горизонте. Гермиона стояла на берегу в его тяжелой шубе и пристально смотрела на воду. Из лазурно-голубой она превратилась в бесконечно-чёрную, и блики включившегося маяка отражались в ней, подобно битым осколкам белого стекла. Ребристые волны очаровывали и отталкивали, манили прикоснуться или убежать подальше. Гермиона закашлялась, но продолжала ждать человека за долгий месяц ставшего для неё самым близким. Совсем как та незрячая девушка Дея на шхуне отплывающего корабля до последнего верила в возвращение Гуинплена.

Тучи быстро затянули небо. Гермиона и не заметила, что свет маяка стал ещё ярче. Она страшно боялась, что Хэйвуд не найдёт дороги назад. Вода выходила из берегов, оставляя на покрытых илом камнях мокрые следы. Будь Гермиона сейчас не одна, насладилась бы мрачным пейзажем, но в эту минуту океан пугал её, гнал обратно в наполненный запахом книг и сушёной рыбы дом.

Их дом.

Блуждающий по кругу луч маяка упал на силуэт, в котором Гермиона узнала Хэйвуда, отчаянно борющегося со стихией. По мере его приближения к берегу она делала шаг навстречу, точно боялась, что упусти его из виду, он растворится в воздухе, подобно миражу.

— ... от берега! — крикнул он, но начало фразы Гермиона не расслышала из-за порывов ветра.

— Что?

— Отойди!

Гермиона поняла смысл только когда оказалась в воде. Её сдуло с берега, как пушинку, а разбушевавшиеся волны не давали ни единого шанса на то, чтобы выбраться и сделать хоть один глоток воздуха. Гермиона пыталась плыть, но её уносило дальше от берега, от Хэйвуда и их дома, от всего того, что стало началом новой жизни.

«Герми-вонна, у тебя водяной жук на волосах, — произнёс низкий голос, и она небрежно смахнула насекомое, вновь обращая своё внимание на мальчика с большими зелёными глазами».

Вода резала изнутри ледяными ножами, но эта боль была ничем в сравнении пылающей в голове.

«В её руках ведро с плещущейся водой, а вокруг покрытый кристально-белым снегом лес. На ней несколько тёплых кофт и зовёт она всё того же зеленоглазого мальчика».

Новая вспышка боли отозвалась в висках, и Гермиона оцепенела, прекращая двигаться и отдавая свою жизнь победившей стихии.

«Рон, скорее лезь под мантию! Дамблдор, министр... они через минуту вернутся!».

Вспышка.

«Герми-вонна, я бы хотел, чтобы ты пошла со мной на бал».

Вспышка.

«Не смей так говорить о Хагриде, ты, злобная тварь! — и испуганные серые глаза напротив».

Сильные пальцы крепко схватили её за талию. Уже зависнув меж двух миров, Гермиона увидела чёрную отметину на предплечье вздёрнутой бледной руки, держащей странную палочку, из кончика которой вылетели белые искры.

Тьма поглотила всё вокруг.