Ощущения (гет)

Она отравляет рифмами изнутри,

© Вера Полозкова.

Это был низенький деревянный домик, совсем заброшенный, из тех, что слепо смотрят на улицу незастекленными окнами и мало-помалу врастают в землю. Он находился на отшибе, невзрачный и одинокий, всегда привлекал множество людей. Ведь заброшенные дома имеют особенную атмосферу одиночества и какой-то легкой грусти, горечи.

Сегодня дом собрал вокруг себя множество зевак. Он горел.

Абсолютно черный столб дыма поднимался к облакам и был виден издалека. В воздухе витал остро-горький запах дыма, а дым стоял такой, что казалось, будто он заполняет своей вязкостью и мутностью легкие и дышать вовсе невозможно, а грудь сдавливает этот горький комок тумана. Из оконных проемов временами вырывались хищные языки пламени, выглядящие изящными на фоне этого невзрачного дома. Насыщенный их цвет оживлял осеннюю мрачность улицы, создавалось ощущение, что все солнце собралось в этом пламени. Пожар выглядел завораживающе и грандиозно — дом как будто пожирал изнутри кто-то невидимый, пышущий жаром. Где-то внутри сраженного помещения что-то мелодично трещало и ломалось. Дом, совсем как человек, стонал и не хотел погибать, пытался бороться.

Но бороться не выходило. Дом погибал в огне.

Так погибал и он, случайный свидетель пожара, присоединившийся к толпе зевак. Может быть, внешне он выглядел абсолютно нормально — по-осеннему темная одежда, не выспавшийся вид, рюкзак через плечо… Но в душе его что-то всхлипывало, горело, стонало и ломалось, совсем как в несчастном доме. Он жил, но умирал в затянувшемся пожаре, такой пожар в душе люди обычно называют несчастной любовью.

* * *

Её осень была радостной и яркой, вселяющей в душу не тоску, а надежду. Она радовалась каждому желтому или красному листочку, училась, примеряла новое пальто и совершенно не вспоминала о том, кто любит ее уже давно и упорно пытается добиться.

Сейчас она сидела за письменным столом и, склонив голову, что-то писала в потрепанной тетради. Красноватый локон волос то и дело падал ей на лицо, закрывая обзор, и она раздраженно сдувала его, а потом трясла головой, стараясь сконцентрироваться и уделить внимание написанию очередного рассказа.

Она была неидеальна — скорее цинична, чем романтична, курила, литрами глотала кофе, и была чуть более безумной, чем бывают все остальные люди. В ее голове постоянно метались какие-нибудь обрывки фраз, которые было необходимо запомнить, записать, сказать. Она любила творить, хоть и называла свое творчество по большей части бредом.

Она была красива, много смеялась, любила петь и совершенно не умела находить друзей. Она была одиночкой — в принципе и по факту.

И она отравляла.

Все существо ее было ядом — медленнодействующим, но верным и не имеющим исключения. Люди смотрели на нее, говорили с ней и сами не замечали, как вдруг начинали ловить каждое ее слово, пытаться вызвать ее улыбку, заслужить одобрение. Все в ней было магическим — этот изящный поворот головы, завораживающий красноватый отлив волос, грация, с какой она двигалась, умение подавать себя. Она говорила как будто куда-то спешила, но таким мурлычущим, бархатистым голосом, что хотелось нырнуть, зарыться в него, как в пушистое одеяло. Когда она жестикулировала, казалось, что унизанные браслетами и кольцами руки исполняют какой-то странный, но невероятно красивый танец. Она завораживала и пригвождала к месту — сама она была вдохновением, и вдохновение скользило сквозь нее, пронизывало собой ее сущность.

Люди впадали от нее в зависимость — ей можно было завидовать, любить ее, или умереть. Или умереть, любя.

* * *

И он умирал, все сильнее увязая в ней, пусть и на расстоянии, пусть он видел ее только два часа. Он помнил каждое мгновение этих двух часов, хранил в памяти каждое ее слово, представлял себе ее изящные движения и позы.

Он любил болезненно, с каждым днем яд все сильнее действовал на него.

Тогда он стал писать ей. Он слал ей письма, заваливал сообщениями, сочинял для нее стихи и прозу, признавался в любви…

Она была легка будто ветер, она манила и ускользала, обещала и отрекалась.

Он любил упорно, не замечая хода времени, отмечая лишь очередной день, прожитый без нее.

Огонь. Она была огнем — яркая и изящная, разрушающая, поглощающая, танцующая свой завораживающий танец жизни.

Огонь был внутри него — он пожирал, причинял боль и уничтожал его душу.

Горел дом, горел он, и горела она, завораживая даже за тысячу километров.

Неважно, что она далеко.

Когда-нибудь она попадется в его капкан.

И погаснет.