Мальцева! (гет)

Сначала Лара плачет — тихо, жалобно, то пряча лицо в ладони, то поднимая голову, глядя на тебя ярко блестящими от слёз глазами, полными боли, разочарования и упрёка.

И ты чувствуешь себя сволочью.

Потом Лара срывается на крик, захлёбывается в крике — она ведь так-тебя-любила, она отдавала тебе всё, она всё для тебя делала, чем же ты был недоволен, чего ж тебе ещё не хватало?

И ты чувствуешь себя мудаком.

Потом Лара вскакивает, одним резким, хлёстким движением хватает сумку — ты даже как-то отстранённо и безразлично думаешь, что в следующую секунду эта сумка вполне может с размаху опуститься тебе на голову. Но нет — разозлённо стуча каблуками, низенькими, крепкими и устойчивыми, совсем не такими, как у Мальцевой, Лара выходит в коридор. Ты зачем-то поднимаешься с дивана и идёшь за ней; застываешь в дверном проёме, отупело глядя, как она, тыльной стороной ладони мимоходом утирая слёзы, неловко пытается влезть в пальто.

И перед тем, как застегнуть молнию, смотрит на тебя едко и уничижительно, так, как не смотрела раньше — и шипит сквозь зубы:

— Что, думал, я не замечу ничего? Думал, не знаю, что ты, кобель, лолиту себе нашёл?

Ты хмуришь брови — в первый момент действительно не можешь ничего понять оттуда, из своей растерянной отупелости:

— Чт... что? Лара, какую лолиту? — такое чувство, будто говоришь с душевнобольной.

— Какую лолиту? — в её голосе проскальзывает пара визгливых ноток. — Да эту Мальцеву твою из «А»-класса! Я давно уже подозревала, что ты не просто так на халяву с ней информатикой заниматься начал, — от концентрации сарказма в этих словах хочется заткнуть уши, зажмурить глаза и спрятаться куда-нибудь в бункер, — а как вчера вечером проходила мимо компьютерного класса, так сразу услышала, какая у вас информатика. Хоть бы не в школе это делал, мудак.

— Лара, я... — ты почти ненавидишь сейчас эту женщину за её идиотскую бескомпромиссность; это ведь действительно было вовсе не то, что она подумала, но... разве она тебе сейчас поверит?

Руки с длинными лилово-розовыми ногтями бесцеремонно хватают связку ключей; привычными жестами она открывает внутреннюю дверь, затем, выйдя в предбанник, так же легко справляется с внешней.

— Счастливо оставаться! — ключи с сиротливым звоном летят вниз, к внутренней двери, глухо стукаются о порог.

И ты уже ничего не чувствуешь.

***

Чуть наклонив голову, будто намереваешься кого-то боднуть, ты отупело, исподлобья рассматриваешь письменный стол в кабинете завуча: настольный календарь с животными — на странице с мартом изображён бегемот — ярко-оранжевый стаканчик со стоящими в нём ручками, пластиковая папка-уголок...

— Людмила Алексеевна, — и снова тон как у психиатра, — вы хоть понимаете, в чём вы меня обвиняете?

Она молчит; смотрит на тебя напряжённо из-за толстых стёкол очков, в которых играют солнечные блики.

Она же не дура, ну не дура же, кажется. Не может не понимать.

— Я просто занимался информатикой с отстающей ученицей. Совершенно бескорыстно тратил своё время и силы на то, чтобы помочь девочке. Ещё раз спрашиваю: вы хоть понимаете, в чём вы меня обвиняете?

— Павел Леонидович, поверьте, это ни в коем случае не относится лично к вам, — судя по тону, Людмила всё-таки чувствует себя не очень уверенно, но довольно неплохо это маскирует. — Поймите, мне просто поступила подобная информация, и я бы была плохим завучем, если бы...

— Поступила информация? — ты чувствуешь, как внутри рождается злость, расползается постепенно по телу, неприятно будоража, мешая адекватно воспринять ситуацию. — Вы знаете, я даже догадываюсь, от кого она вам могла поступить.

Ты резко вскидываешь голову; смотришь уверенно и злобно — но в усталых глазах за стёклами очков не видится никакого раскаяния. Кажется, ей плевать. Кажется, всё что ей волнует — это то, была она плохим завучем или нет.

Если, конечно, её вообще ещё что-то волнует. Давненько — кажется, ещё с тех времён, когда сам был в одиннадцатом классе — ты не ощущал настолько острого, раздражённого отчаяния от чужого идиотизма.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдыхаешь нарочито глубоко, ощущая, как вздымается грудная клетка. Успокоиться. Не делать глупостей.

— Это не имеет отношения к нашему разговору, — суховато отвечает она, поджав губы, — от кого мне поступила данная информация.

Ты ухмыляешься. Хмыкаешь. Опять чем-то напоминаешь себе супермена.

— Ну да. Не имеет отношения. Простите, а то, что в компьютерном классе установлены видеокамеры из соображений безопасности школьной техники, к нашему разговору тоже не имеет отношения?

Людмила вскидывает брови. Внутри тебя что-то кипит и бурлит, заставляя сжать под столом кулаки, ощущая, как давно не стриженные ногти впиваются в ладони. Ну не может же, не может не понимать.

— В смысле?..

— В прямом. Вы легко могли зайти к охранникам и попросить видеозаписи наших с Алисой занятий, чтобы убедиться, что занимались мы информатикой и только информатикой. Однако же вы вместо этого предпочли сходу начать обвинять меня в том, чего я не делал.

Кажется, зря ты это сказал, запоздало возникает в мозгу; она может и вправду просмотреть записи. За то, что ты зажимал ученице рот рукой, тебя тоже никто не станет гладить по головке.

Но теперь её очередь вздыхать и прятать глаза.

Неужели всё-таки устыдилась?..

— Ладно, — короткие жилистые пальцы с французским маникюром тянутся к настольному календарю, машинально ощупывают пружинку, соединяющую изображение мартовского бегемота с остальными. — Идите, Павел. Я разберусь с этим вопросом.

Ты поднимаешься с места медленно, грузно; ярость бурлит, бултыхается внутри — всё ещё хочет наружу. А ты уходишь. Тяжело и мерзко — от себя, от Лары, от ситуации.

Оборачиваться не хочешь. Даже боишься. Опять.

И хлопаешь дверью чуть сильнее, чем следует по правилам приличия.

***

— Мальцева?..

Она идёт по коридору быстрыми шагами, никого вокруг себя не замечая; тебе приходится даже осторожно дотронуться до хрупкого плеча, покрытого розовым трикотажем, чтобы обратить внимание.

— Да, Павел Леонидович?

Останавливается перед тобой, чуть пошатнувшись на каблуках. На ней сегодня платье — тёплое, с высоким закрытым воротом. И явно чересчур короткое для школы.

— Как там поживает задание, которое я тебе дал в прошлый раз?

Чёрт. После всего вот этого, что наговорила тебе Людмила, ты внезапно чувствуешь какую-то стыдливую неловкость, когда разглядываешь ноги Алисы — и заставляешь себя отвести взгляд, заставляешь смотреть на лицо, только на лицо. На хорошенькое девичье лицо с аккуратными тонкими бровями. Выщипывает, не иначе.

— Ну... я делаю, — негромко отвечает она. Понятно, ещё не начинала.

— Знаешь что, я тут подумал... Мы с тобой наверстали уже практически все темы, и я думаю, если ты ещё немного позанимаешься самостоятельно, следующую контрольную уж точно напишешь. А я... словом, я думаю, лучше нам пока что прекратить занятия.

Хотел соврать ей про работу, про то, что начальник требует опять вечерами подключаться по удалёнке, про то, что просто вот так получается... Не смог почему-то.

— Х-хорошо, — она дёргает плечиками задумчиво, чуть печально и смотрит вопросительно тебе в глаза — секунду, не дольше.

— Всё в порядке?..

— Да, Алиса, — коротко кивнув, ты принимаешься сосредоточенно изучать потёртый школьный линолеум, испещрённый чёрточками от подошв. — Всё в порядке.

— Ну ладно, — отвечает она, чуть тряхнув головой — смешные хвостики покачиваются туда-сюда. — До свидания, Павел Леонидович!

— До свидания, Алиса...

Ты растерянно смотришь ей вслед; в груди как-то тоскливо щемит. Кажется, она всё-таки ничего не поняла; не знает. И не должна узнать.

Не хочется почему-то её расстраивать. Не хочется впутывать в это грязное, мерзкое, заваренное Ларой; не хочется, чтобы до неё дошли все эти слухи, чтобы она услышала, что про неё, чистую, искреннюю, абсолютно ни в чём не виноватую, говорят там, за спиной...

Ты, кажется, до сих пор слишком хорошего мнения о своих коллегах.

И до сих пор слишком хорошего мнения о Ларе.