Остров Зеро (гет)

— Вот объясните мне, дражайший Григорий Ростиславович, вы с какой, собственно, целью в партию вступали? Дурью маяться?

— Отнюдь, Данила Сергеевич, отнюдь. Ещё капусточки с клюковкой передайте, пожалуйста.

— Пожалуйста.

— О чём бишь мы? Ах да. Позволю себе заметить, что я ваш законный, неотъемлемый — не побоюсь этого слова — член. Не будь меня, кого бы распекали на партсобраниях, кого перевоспитывали? Внешний враг далеко — за океаном, пятая колонна носа не высовывает. Тут для сплочения рядов требуется свой, внутренний, пятый элемент. Деклассированный и маргинальный. Словом, подрывной.

— С каких это пор вы, Гришенька, деклассированны? В каком месте, извините меня?

— В душЕ, Данька, в душе. Вчерашних рыжиков солёных не осталось ли?

— Не осталось.

— А наливочки?

— И наливочки.

— Да как же так, любезный! Было ведь…

— А вот так, Гриня. Сосед наш болезный Леонид давеча простудиться боялись и в профилактических целях всё выкушали. Теперь почивать изволят.

— Ну Лёнька горазд… Придётся опять в сельпо бежать.

— Да неужто, Григорий — ваше благородие, сами и побежите? В сельпо-с.

— Я вчера ходил. А сейчас, чувствую, не встану. Поручим продовольственно-горючую миссию другу нашему Дмитрию. Господин хороший Дмитрий. У меня в кармане куртки пятьсот рублей. Спасайте товарищей и сами присоединяйтесь.

Митя оторвался от чистки ботинок:

— Не, ребят, сегодня я вам в этом деле не товарищ. И тем более, не господин поручик.

— Амурные дела-с. — Комсорг понимающе кивнул, точнее, уронил голову на грудь и на несколько секунд отключился.

Гриша наоборот встрепенулся:

— Где же наша душенька Светик? Не позвать ли её к столу?

— Не стОит, — заверил друзей Митя.

Но Даня на предложение отреагировал живо. Алкоголь пробудил в нём глубоко запрятанное гусарское лихо.

— Зови Светку! Я, знаешь, давно хотел тебе сказать… вот при ней и скажу.

Гриша благодушно улыбнулся, обнял комсорга, незаметно перелил ему остатки коньяка, а в свой стакан плеснул минералки.

— Правильно, товарищ! Твоё здоровье.

— Вот ты зачем это делаешь? — вяло возмутился Даня.

Гриша даже обиделся.

— То есть как, зачем? Я тут тебе весь вечер втолковывал про подрывной элемент. Ты пойми, ведь я не для себя стараюсь, а из тебя, карьерист ты хренов, дитя великовозрастное, человека стараюсь вылепить. Другой бы мне давно за Светку репу бы начистил, а ты всё интеллигентничаешь, уговариваешь чего-то, к совести моей взываешь. Наконец-то хоть огрызаться начал. Прогресс. Надо за это выпить.

Данька угрожающе покраснел и попытался подняться. Неудачно.

— Или лучше за дам, как считаешь? Стоя. Но тебе можно лежа.

У Даньки кружилась голова. Он ухватился за Гришино плечо, поник, обмяк и, сдаваясь досрочно, констатировал, что коньяк закончился.

— Коньяк закончился, сивуха осталась, — отмёл возражения Гриша, — что мы, ради женщин сивухи не выпьем? До дна, комсорг. Мужик ты или где?

Митя окончание сцены лицезреть не стал. Облачился в чистое, умылся одеколоном и отправился в женскую половину общежития.

Случилось так, что аккурат после лекции студентов выгнали из гостиницы. Насовсем и, что особенно досадно, даже не за хулиганство — Гришины умеренные непотребства островитян не впечатлили. Все номера заняла юниорская легкоатлетическая сборная, понаехавшая в срочном порядке тренироваться на знаменитой островной спортбазе. Короче говоря, выселяли москвичей исключительно ввиду обстоятельств и с молчаливого согласия «замполита» — институтского куратора Евсеича, который уже успел доказать свою бесполезность в вопросе Франкфурта, а очутившись в островной глуши, окончательно махнул на всё рукой. Больше заступиться было некому.

Замполиту выделили отдельную комнатку на частном секторе, где он и залёг — видимо, до окончания корнеплодных работ, сдав студентов с рук на руки бригадиру — Горыну Семёнычу ТопчигрЕчко (урожденному Карену), человеку с замысловатым происхождением, южным загаром и раскатистым украинским ГЭ.

Горын расквартировал «своих» по-простому, по-свойски (четыре человека в комнате) в ближайшей общаге, велел отдыхать и набираться сил для намеченного на «спозарынку» первого выезда в поля.

Гришка с Данькой набирались сил с шести вечера и чуть не до рассвета. Митя и Оля снова ходили гулять на мост, но вернулись рано — ночь выдалась холодная.

В семь утра Горыныч пинками да криками выгнал бригаду на зарядку:

— Веселей, ребятки! Евсеич велел начать с физподготовки. А то ж дохляки совсем. Мотыгу не удержите. Бегом марш до моста и обратно! Заодно согреетесь.

Озябшая колонна затрусила по дорожке. Впереди еле живой, нежно-зелёный Данька, Горын замыкающий.

— Товарищ бригадир, а чего Евсеич с нами не бегает? — Гриша был с утра также предсказуемо несвеж, но крепился.

— Да этот уж убёг, не догонишь. Только пятки сверкали.

— Когда?

— Вчерась. С полчасика у тётки Нюры в койке провалялся, и всё. Не могу, говорит, больше, сил моих нет. Прощайте, мол, не поминайте лихом. В общем, отбыл ваш замполит обратно в Москву. Приветик вам передавал. Завещал не шалить, не отлынивать, бригадира слухать. Сказал, к зиме вернётся. А зимы у нас холодные, снежные, с ноября по март. Дороженьки заметёт, и не проедешь. В общем, в апреле его ждите, не раньше. Всех домой отвезёт, кто за зиму не окочурится. Чего приуныли-то? Думаете, я с вами один не справлюсь, работой не обеспечу? Как осенью последнюю картошку выкопаем, будете мне в приусадебном хозяйстве помогать. Банька вот у меня разваливается, подновить бы надо… Эх, москвичи, я из вас таких стахановцев…

Колонна остановилась. Горын осёкся. Никто из студентов не улыбался. Переглядывались, доставали телефоны.

— Он же наши паспорта собрал! Оформлять чего-то собирался. — Спохватилась Ленка. Дрожащими руками она набрала куратора: — Алло! Арсен Евсеевич? Вы здесь? Где Вы? Вернитесь! Алло! Вас посадят, Арсен Евсеич! ... Не отвечает. Дама какая-то взяла трубку… Господи. Он правда уехал?

— Какая такая дама? — Горын отобрал у девушки телефон. — Алё. Нюрка? ЗдорОво. Как там наш москвич? Совсем его укатала, курва старая? Живой? Дай-ка ему трубочку на секунду, а то ребятня волнуется.

Лена включила громкую связь. Раздалось шебуршение, звуки падения, женский смех. Потом Евсеич очень пьяным голосом проорал: «Служу России» и отключился.

Народ безмолвствовал. Все взгляды обратились на бригадира.

— Да пошутил я, чего вы? Здесь ваш замполит. Куда он денется? Он Нюрки ещё ни один не сбегал. А вы сразу зассали. Тоже мне, трудовая молодёжь. В лагеря бы вас всех…

— Ты, дядя, не заговаривайся, — начал звереть Гриша: — Какие лагеря?

— Пыонэрские, мать твою. Ну, чего встали? Была команда до моста и обратно. Живей. Колени выше. Данила-мастер, подавай пример. А то плетёшься нога за ногу. Мужик ты или где?

От этих слов комсорга согнуло пополам.