В прошлом, будущем и настоящем (джен)

Я всегда ищу твой силуэт:

Yamazaki Masayori, “One more time, One more chance”

Это происходит на последнем курсе, прямо перед выпускными экзаменами: Вальдес подходит к деканату, чтобы обсудить какой-то насущный вопрос с главой кафедры, но тот уже занят разговором на повышенных тонах с высоким широкоплечим мужчиной. Лица мужчины Ротгер не видит, только весьма внушительную спину и длинные чёрные волосы, забранные в хвост.

— Я вам ещё раз повторяю: вы не можете просто так нарушать основные законы и вмешиваться в события чужого времени! Что бы там ни происходило, вас это не касается! — декан уже почти кричит, его большие круглые очки слетели на самый кончик носа и смешно подрагивают при каждом слове.

— К временным разрывам нельзя применять обычные правила! — незнакомец говорит резко и жёстко, Вальдесу кажется, что он вот-вот возьмёт декана за грудки и примется трясти его. — Разрыв во времени — уже само по себе вмешательство в чужое время, это он является нарушением законов, разве не наш долг в таком случае это нарушение устранить?

— А вот это уже интересно, — тянет себе под нос Ротгер и решает дождаться окончания беседы уже не для того, чтобы поговорить с деканом, а чтобы пойти вслед за незнакомцем, столь откровенно и экспрессивно озвучившим его собственные мысли.

Так Вальдес знакомится с Рамоном Альмейдой и оказывается в его компании своеобразных “бунтовщиков”, считающих, что для некоторых чрезвычайных ситуаций политика невмешательства должна быть отменена. Позже он узнаёт — от Аларкона, который довольно быстро к ним присоединяется, — что Альмейдой движут личные мотивы: какой-то его друг упал в разрыв несколько лет назад. По университету ходят слухи, что друг туда не упал, а прыгнул вполне самостоятельно, но все очевидцы упорно отказываются это подтвердить или опровергнуть. Хотя тот факт, что эти очевидцы теперь все поголовно составляют костяк группы настроенных на радикальные изменения людей, говорит о многом.

* * *

Здание института построено с претензией на старинный архитектурный стиль — или на то, что архитектор воображал себе старинным стилем, — поэтому размеры актового зала действительно впечатляют, как и находящийся почти под самым потолком и опоясывающий весь зал по периметру широкий балкон со множеством колонн, а также высокие витражные окна с длинными тяжёлыми портьерами. В данном случае колонны и портьеры особенно интересуют Вальдеса, так как позволяют ему остаться незамеченным на последнем, решающем заседании учёного совета. Совет должен принять решение относительно прошения молодого магистра временной археологии Рамона Альмейды о создании спецподразделения путешествий во времени, призванного выявлять и устранять временные аномалии. Вальдес, как вчерашний выпускник, на слушание, конечно, приглашён не был, что не мешает ему без зазрений совести подслушивать, прячась за колонной. Слушание длится третий час, учёные с разных континентов Земли, а также спутников и колоний Федерации произносят множество заумных запутанных слов, вся суть которых сводится к тому, что Альмейда вроде как бы и прав, но с другой стороны — вроде бы и не прав совершенно. Альмейда оспаривает все претензии в свойственной ему агрессивной манере, но всё тем же научным языком. Вальдес отчаянно зевает и думает, что с него хватит этого занудства. Он бредёт вдоль длинного балкона, практически закрыв глаза, пока уже знакомое болезненное покалывание в нагрудном кармане не прерывает сонливое состояние. Ротгер вскидывает голову и ухмыляется, внимательно вглядываясь в колонны, пока не замечает выглядывающую из-за одной из них ногу. Вальдес бесшумно подкрадывается сзади и борется с детским желанием закрыть увлечённому очередной занудной речью Олафу глаза, а тот, не оборачиваясь, произносит:

— Не ожидал встретить тебя в такой… спокойной обстановке.

Ротгер чуть обижено фыркает: он совсем забыл, что манипулятор Кальдмеера тоже начинает искрить при приближении своего несанкционированного двойника, поэтому остаться незамеченным было изначально невозможно.

— Должен заметить, профессор, вы и сейчас меня не видите.

Олаф послушно оборачивается. Вальдес смеётся — просто так, без причины, и в его глазах пляшут синие искорки, из-за которых Аларкон, проходивший вместе с ним все институтские практики, и Хулио Салина, присутствовавший там в качестве старшего научного сотрудника, уже успели прозвать его Бешеным. Хотя Ротгер и допускает небольшую вероятность, что свою роль в появлении прозвища сыграло и то, что за какие-то три перемещения в разные временные отрезки он ухитрился поучаствовать в гладиаторских боях в древнем Риме, полетать на истребителе времён Третьей Мировой и влезть в вольер к разъярённым полутигрицам-полумедведицам на одной из звёзд Ориона, мотивировав это тем, что все они самки, а к женщинам он всегда найдёт подход. Конечно, ему приходится писать длинные объяснительные после каждой такой выходки, и во всех подробностях объяснять, почему его действия нельзя расценивать как недопустимое вмешательство, и доказывать, что не успел ни на что повлиять и изменить ход истории. Декан, на чей стол ложатся эти опусы, считает их чем-то средним между мемуарами сумасшедшего и фантастическим романом, но Вальдесу неизменно всё сходит с рук — как утверждает он сам, исключительно благодаря обаятельной улыбке.

— Итак, профессор Олаф, что это вы здесь делаете без археологической группы? Используете доверенный вам высоким учёным советом личный именной манипулятор, чтобы подглядывать? — Вальдес округляет глаза в притворном ужасе.

— Мне всегда было любопытно узнать, какими доводами господин Альмейда убедил учёный совет в необходимости создания подобного подразделения, — страшное дело, Кальдмеер выглядит так, словно ему в самом деле интересно, и это внушает Ротгеру почти священный ужас.

— То есть всё-таки подглядываете, — переводит Вальдес.

— А откуда ты знаешь, что у меня личный именной манипулятор? — Олаф смотрит пристально, как на допросе.

— А разве не у всех профессоров такие? — Ротгер невинно хлопает глазами, но на Кальдмеера это не действует.

— Не у всех, но ты ведь и так в курсе.

Вальдес в курсе. Ещё он в курсе, что если слушание закончится в пользу Альмейды, у того тоже такой будет, хотя он пока и не профессор. А у самого Вальдеса личного манипулятора, вероятно, не будет никогда — никто в здравом уме ему такую игрушку не доверит, учитывая, как стремительно разрастается объяснительными его личное дело. Он бы сам себе не доверил. В его кармане лежит никем не зарегистрированный личный манипулятор, но Ротгер не собирается его использовать... Пока.

— Раз уж самое интересное мы оба уже услышали, как насчёт выпить кофе перед тем, как вы отправитесь обратно в тот год, который вы мне, конечно же, не назовёте, а я, так и быть, проявлю неслыханную для меня деликатность, и не стану расспрашивать? — ответа Вальдес не дожидается, просто тащит за собой не особо сопротивляющегося профессора к выходу.

— Ну, я, допустим, самые интересные дебаты уже услышал, а ты разве не собирался узнать, чем всё закончится? — улыбается Олаф, выходя на улицу.

Ротгер ухмыляется, и бешеные искорки в его глазах отражают заходящее солнце:

— Вам было бы нечего здесь делать, если бы они закончились не в нашу пользу, так что в результате я вполне уверен.

— Забавно, каждый раз, когда я тебя вижу, ты становишься всё моложе, однако остаёшься всё таким же нахалом. Я начинаю подозревать, что ты таким и родился.

— Забавно, каждый раз, когда я вас вижу, вы тоже становитесь моложе, однако всё так же стоически терпите моё нахальство…

Олаф действительно выглядит моложе — сейчас ему можно дать от силы лет сорок, и это рождает в голове Вальдеса мысль, которую он пока не спешит озвучивать. Три встречи — слишком рано, чтобы строить какие-то теории, но уже достаточно много, чтобы заподозрить, что совпадений всё-таки не бывает. Будто прочитав мысли спутника, Кальдмеер внезапно спрашивает:

— Сколько раз ты уже виделся со мной?

— Спойлеры, — Ротгер смеётся, хотя ему не смешно. Вряд ли профессор рассчитывал на честный ответ, но ему в любом случае придётся выяснять всё самостоятельно, как и Вальдесу, потому что изменить историю, сообщив кому-то о событиях, которым ещё только предстоит случиться, слишком легко. А предсказать последствия изменений — слишком трудно, даже Бешеный это понимает. — Но мы уже пришли и можем заняться тем, что будем неловко смотреть друг на друга, пытаясь выбрать нейтральные темы для разговора.

* * *

Они говорят о погоде, о кофе, о достоинствах и недостатках телепатических переводчиков, а затем Вальдес неожиданно для себя спрашивает:

— Почему вы решили стать именно археологом времени?

Олаф некоторое время молча вертит в руках чашку, не торопясь с ответом, и Ротгер продолжает:

— Да ладно, неужели эта информация такая уж секретная? Я ведь не спрашиваю ни дату, ни даже место — сомневаюсь, что случится временной коллапс только от того, что вы расскажете эту историю.

— В самом деле, — отвечает Кальдмеер.

Бешеный мысленно ухмыляется: значит, с причинами, по которым Олаф занялся путешествиями во времени, Вальдес не связан, иначе ему ничего не стали бы рассказывать. Можно сделать вывод, пусть и не однозначный, что в то время они ещё не были знакомы. Это, конечно, не особо значимая информация, но уже что-то: рассказывать о будущем нельзя, но если Ротгер сам догадается, это ведь не считается? Он понимает, что слегка провалился в своих рассуждениях, когда Олаф наклоняется вперёд и, внимательно глядя в глаза, говорит:

— Но в таком случае ты тоже можешь рассказать мне, почему начал путешествовать во времени.

“Потому что кое-кто просто надел мне на руку манипулятор и отправил в будущее, а сам остался там, а моё мнение по этому поводу никто не спрашивал” — с неожиданной злостью думает Вальдес, но вслух говорит:

— Я просто очень жаден до впечатлений.

— Значит, не расскажешь, — Олаф понимает всё слишком правильно, и Вальдес становится серьёзным — на одну минуточку, просто в виде очередного исключения:

— Я не могу.

Кальдмеер только спокойно кивает и внезапно начинает рассказывать. О том, как родители хотели, чтобы сын стал юристом, а ему хотелось изучать и исследовать. О том, что он, в конце концов, сбежал из дома, чтобы поступить в Исторический Институт, и нет, он не скажет, в какой именно. Вальдес смеётся:

— Сам я не раз сбегал из дома в поисках приключений, но мне трудно представить вас, делающим то же самое.

— А как реагировали твои родные?

— О, они привыкли со временем. К тому же, я всегда возвращался… — Ротгер неожиданно замолкает. Он впервые за последние несколько лет задумывается о том, что тётушка и дядюшка Везелли, которые, конечно, были страшными занудами, но всё-таки взяли на воспитание такую ходячую катастрофу, как он, и, кажется, искренне его любили, умерли много веков назад, так и не дождавшись очередного возвращения блудного воспитанника.

— Мой отец меня так и не простил. Но с матерью мне удалось помириться спустя несколько лет, — будто прочитав его мысли, замечает Кальдмеер.

Вальдес довольно резко вскидывает голову — он вовсе не нуждается в душеспасительных лекциях о том, что родных надо беречь. Но профессор больше ничего не говорит, или просто не успевает сказать, потому что в этот момент во всём районе гаснет свет. Люди в панике вскакивают со своих мест, а глаза Вальдеса загораются в предчувствии приключений. Он об этом не знает, но загораются они в буквальном смысле: в темноте пляшущие синие искры в зрачках видно совершенно отчётливо. С учётом бесперебойной системы энергоснабжения и нескольких автономных аварийных генераторов отключение электричества — событие почти невероятное, и это не сулит ничего хорошего. Что в переводе на язык Ротгера Вальдеса означает: “пришло время повеселиться”, и Вальдес уже даже обирается озвучить это предложение, когда Олаф отстранённым тоном заявляет:

— Пожалуй, мне лучше уйти, пока не случилось чего-нибудь посерьёзней.

Бешеный продолжает без умолку болтать, высказывая различные аргументы в пользу приключений, пока на светящихся циферблатах сменяются один за другим обозначения. Ротгер старается их не запоминать.

— Вы жалели когда-нибудь? — неожиданно даже для себя спрашивает он, когда Кальдмеер уже готов нажать на кнопку отправления.

— О том, что сбежал из дома? — правильно понимает тот. — Нет. Никогда.

Он исчезает, не прощаясь. Электричество снова включается спустя полчаса.

* * *

Дома — на самом деле, в общежитии, потому что своего дома у него нет — Вальдес подходит к зеркалу и долго разглядывает своё лицо. Ему уже двадцать четыре, но если выспаться, побриться и напустить на себя легкомысленный вид — ну, в общем, свой обычный вид, — то можно сойти и за двадцатилетнего. Он достаёт из кармана чужой манипулятор, и пальцы сами ложатся на основные кнопки управления, слегка поглаживают циферблаты, а затем натыкаются на гравировку. “Олаф Кальдмеер” — и больше ничего, даже даты нет. С силой сжав ни в чём не повинный прибор в руке, Ротгер выдыхает и кладёт его обратно в карман.

* * *

Он приходит к Альмейде примерно через неделю. Тот слушает его долго и внимательно, ни разу не перебив, и лишь по окончании рассказа принимается орать. Орёт он со вкусом, используя такие лексические конструкции, о существовании которых Ротгер, успевший посетить уже немало злачных мест, причём на разных планетах, раньше и не подозревал, поэтому получает даже некоторое удовольствие, слушая потоки грязной ругани от новоиспечённого начальства. Наконец, выдохшись, Рамон садится в кресло и устало говорит:

— Я что-нибудь придумаю.

А спустя месяц Вальдес стоит на пороге дома четы Вейзелей, подбирая слова. Он установил время через два года после своего исчезновения, придумал целую историю о том, как теперь живёт и учится в США, и как сильно ему жаль, что он так безответственно поступил — последнее, впрочем, почти правда. Он даже собирается пообещать навещать родственников время от времени — Рамон подошёл к вопросу ответственно, хотя объяснить невозможность отвечать на телефонные звонки будет трудновато. Резко выдохнув, Ротгер наконец стучит в дверь. Кажется, ему впервые в жизни немного страшно.