Изнаночное (гет)

“Время, думал я, похоже на кровь, про него говорят — бежит, или — останавливается, или — ваше время истекло, и еще — про него как будто бы все договорились: сколько в нем воды, белков и всяких там липидов, то есть сколько в нем движения, абсолюта и всяческой необратимости”, — Лена Элтанг, Каменные Клёны

Гермиону отпустило ровно в тот момент, когда белая ладонь, всплывшая из темноты, мягко потянула её волшебную палочку на себя, и она послушно разжала пальцы. Как и в прошлый раз, реальность оглушила её, навалилась тяжелой, гулкой обреченностью, почти сбивая с ног. Она прижалась плечом к косяку дверного проема, чтобы не осесть на пол, пропуская своего нежеланного гостя в объятый ледяным молчанием дом и бессильно провожая светловолосую макушку взглядом.

Разумеется, Малфой не мог не удостовериться, что всё сделано в точности, как он приказал — хотя она при всем желании не смогла бы ослушаться даже в мелочи и попытаться спасти себя, ведь она каждую минуту была под заклятием.

Гермиона ненадолго прикрыла глаза, загоняя слезы обратно в сердце, не находя в себе сил посмотреть на своих безмолвных, безразличных ко всему вокруг родителей. Сделанного не воротишь. Её сокровенный, вынашиваемый с сентября план лишить их воспоминаний и отправить подальше от опасности, которая неумолимо надвигалась на волшебный и остальной мир, внезапно обернулся кошмаром — после всего произошедшего. Девушка прекрасно отдавала себе отчет в том, что боль разлуки, на которую придется пойти — ничто, в сравнении с безопасностью родных, еще тогда, когда идея впервые пришла ей в голову. Полагала, что храбро справится с нею, как и со всем, что принесет им война. О чем Гермиона и помыслить не могла, так это о том, что вместе с любимой, но давно не влияющей непосредственно на её жизнь семьей она потеряет и саму, в общем-то, жизнь. Привычные и любимые занятия, друзей, возможность принимать участие во всех надвигающихся событиях. Из лучшей подруги Избранного она внезапно стала беспомощной напуганной девочкой, которая слишком много знает, чтобы такой как Малфой, мог позволить ей остаться. К тому же, Гермиона совершенно не представляла, как долго продлится это внезапное, незнакомое ей Малфоевское снисхождение — очевидно, заклинание и его зацепило гораздо сильнее, чем он хотел показать. Вопрос в том, надолго ли хватит его эффекта и, главное, что будет с ней, с Гермионой, потом.

Еще до конца не верилось, что он действительно пошел ей навстречу — хотя бы в вопросе с родителями. Что спокойно и сосредоточенно её выслушал там, в поезде, и, видимо очень быстро оценив по достоинству её план, согласился без лишних препирательств. Что не воспользовался очевидной возможностью позлорадствовать или причинить ей и её семье еще большее зло. Это было неожиданно и не поддавалось никакому логическому объяснению в купе со всем, что она привыкла думать о нем; но вместе с тем не приносило ей никакого облегчения — слишком страшной и безвыходной оставалась ситуация. Поэтому Гермиона не чувствовала ни благодарности к слизеринскому хорьку, ни в то же время должной ненависти — только недоуменное всеобъемлющее опустошение с горьковатым послевкусием страха, покалывающим самый кончик языка.

Мистер и Миссис Грейнджер не обращали ни малейшего внимания ни на свою обессиленную дочь, ни на незнакомого юношу, появившегося из воздуха посреди их собственной гостинной. Все, что их интересовало в данный момент, это сборы: легкое внушение вкупе со стриающим память заклинанием сработало безотказно, как Гермиона и предполагала. Дочь была их счастьем и смыслом жизни, и, потеряв воспоминания о ней, они удивительно легко загорелись идеей убраться подальше из Англии — их ничего здесь более не держало.

Хмуро понаблюдав за ними недолгое время, Драко ощутил еще один укол жалости по отношению к грязнокровке и поймал себя на неуместном желании сказать что-то утешительное, но поспешно одернул себя — совершенно иную позицию ему сейчас стоило занять по отношении к девчонке, чтобы им обоим было легче пережить все это дерьмо. Да и к чему Грейнжер, в самом деле, была его жалость, когда он отнимал у неё целую жизнь. Он подошел к знакомому чемодану, сиротливо стоящему у входа в дом, и холодно поинтересовался, намеренно не глядя на неё:

— Все твои вещи?

— Да, — слабым голосом подтвердила Грейнжер, ясно понимая, что пускаться в уговоры бессмыссленно. Что Малфой не покинет без нее этого дома.

Кстати, держался он странно — совсем не так, как она бы ожидала от него в доме магглов. Хотя, если подумать, прежняя Гермиона вообще не могла представить Драко Малфоя в такой ситуации. Как бы там ни было, в нем не наблюдалось ни привычной высокомерной брезгливости, ни злобного юношеского бахвальства — только бесстрастная решимость взрослого и незнакомого ей человека. Того, кого Гермиона до сегодняшнего дня не хотела замечать в нем — так проще было воспринимать мир.

Блондин хмыкнул каким-то своим мыслям и взмахнул палочкой, после чего её вещи мгновенно расстаяли в воздухе.

Видимо изумление слишком явно отразилось на её лице, потому что Малфой, направляясь к выходу, таки соизволил пояснить:

— О твоем барахле позаботятся, Грейджер. А теперь нам пора.

— А мы не трансгрессируем? — спросила она прежде, чем подумала, и тут же прикусила язык, чувствуя себя дурой.

Будто бы тебе не все равно. Итог-то все равно один, Гермиона.

Почувствовав знакомое желание закатить глаза — так было всякий раз, когда Грейнджер влезала с очередным вопросом или комментарием на уроке — Драко раздраженно пояснил:

— Я же не идиот, принцесса. Тебя будут искать, и начнут именно с этого дома.

Гермиона мысленно отвесила себе подзатыльник. Он был, конечно, прав: трансгрессия мага всегда оставляет за собой след. След, неумолимо разрушающий безукоризненную картинку: она сбежала из страны вместе с родителями в свете разворачивающейся войны. Другое дело вещи — она подозревала, что здесь Малфой осмотрительно прибег к совершенно иному, более тонкому и совершенно неотслеживаемому уровню магии — к одной из тех её древних разновидностей, о которых она знала меньше всего — силе рода. В конце концов, кто еще, кроме домовых эльфов мог “позаботиться” о её вещах: Гермиона почему-то была уверена, что в данный момент слизеринец не собирался посвящать армию Пожирателей, и, следовательно, даже свою семью, в то, что произошло. В обратном случае, ему действительно было бы гораздо проще убить её сразу или переправить прямиком к своему хозяину.

Он дернул ручку двери, впуская внутрь холодную декабрьскую ночь, и это отрезвило Гермиону. Она встрепенулась и решительно направилась назад в комнату, бросив быстрый умоляющий взгляд на слизеринца:

— Я на минуту, Малфой.

Драко не стал мешать. Он примерно представлял, что именно понадобилось Грейджер, но не мог позволить себе удовольствия не смотреть — заклятие больше не действовало, и от девчонки можно было ожидать чего угодно, особенно с её мозгами. Он нехотя протопал за ней, остановившись у входа и сложив руки на груди.

Она порывисто обняла своих послушных, все еще пребывающих в сомнамболичсеком состоянии от заклинания родственников, до слуха Драко даже донесся еле слышный сдавленный всхлип. Подошла к камину и сдернула оттуда небольшую фарфоровую фоторамку: слизеринец невольно вздрогнул, когда она от души приложила ее о невысокий журнальный столик стоявший рядом. Раздался треск, и осколки колючими брызгами рассыпались по синему пушистому ковру. Самые крупные куски битого стекла остались на месте, она наклонилась и выдернула их голыми пальцами один за одним, не особо заботясь о кровавых полосах, оставляемых ими на её коже. Что-то подсказывало Драко, что у Грейнджер был даже не один более гуманный способ извлечь из рамки фото, которое она после своих непродолжительных злых манипуляций быстро сложила и убрала в карман джинс, но почему-то сейчас ей был предпочтителен именно этот.

Маленькая глупая идиотка.

Он даже не стал предлагать ей залечить искалеченные пальцы, только демонстративно развернулся на каблуках и кивком головы указал ей идти вперед.

Она даже не стала спорить — только злобно зыркнула на него, и, кинув последний, прощальный взгляд на родителей, прошествовала к выходу, на ходу надевая и запахивая теплое стеганое пальто, сдернутое со стены.

Ночь встретила их промозглым безветрием, желто-оранжевым в лихорадочном свете склонивших свои облезлые головы фонарных столбов, отдаленным воющим гулом городских дорог и полицейских сирен.

Если Грейнджер и удивило, что на обочине у дома их ждал самый обычный маггловский автомобиль, она этого никак не выказала — только безразлично позволила предупредительному молчаливому кебмену открыть перед собой дверь, и, нырнув в вибрирующий полумрак салона, затихла, почти что сливаясь с ним.

Драко откинулся на сиденье и посмотрел в окно — отчего-то вид скромного, даже в чем-то трогательного домика Грейнджеров вызывал в нем совершенно незнакомую прежде светлую грусть, еле заметное покалывание в области груди. От этого незамысловатого строения веяло уютом и теплом домашнего очага, эдаким несбывшимся воспоминанием, от которого сердце заходилось болезненной радостью и отчетливостью еще одной заведомо неискупляемой вины, взятой им на себя.

За стеклом полетели-замелькали огни, кажется, начался дождь, быстро поглощаемый липкой, холодной темнотой, клубящейся по ту сторону обочин шоссе. Ночь издевалась, обещая растянуться в безмолвную напуганную бесконечность грейнджеровского взгляда, свербящего ему висок, а он просто хотел спать — вернуться мальчишкой после полугода занятий в прохладную и светлую комнату, упасть лицом в душистые простыни и только лишь никого не играть, не быть ничем, кроме своей усталости, кроме своего безропотного уединения, полного торжествующей умиротворенности и долгожданной тишины. Юноша криво улыбнулся собственным мыслям. Вспомнить бы толком, когда в последний раз можно было позволить себе такое. Каким же богатством, на поверку, это оказалось теперь.

Кто бы мог подумать, Драко, что к шестнадцати годам из вредного нервного мальчишки — оголенного пучка нервов, пульсирующей обиды на принявший тебя в штыки мир, ты станешь эдакой ледяной глыбой — упрямо тянущей нос из мутной темной воды в полнейшем одиночестве полярной ночи. Рефлексирующей рухлядью, сплошным лишь-бы-дотерпеть. Не проще ли было бы и правда, как прочие?

Этому миру по херу на тебя.

Этому миру по херу даже на золотую девочку Грейнджер, что уж там, и по всем его правилам ей одна дорога сегодня — на тот свет.

Минуты размазывались по стеклу водой и, слипаясь в сеть крохотных ручейков текли назад — смелая гриффиндорская девочка изучала его с тем же самым упрямством, с которым сам Драко не поворачивал головы, со жгуче-пристальным электризующим воздух вниманием.

По правде сказать, всё это — и маггловская колымага, с ревом несущаяся на бешеной скорости по мокрой ночной дороге, и их напряженное громовое молчание, и неустанно свербящий его висок грейнджеровский взгляд — было увеселительной прогулкой в уютной компании, по сравнению с тем, что ждало его потом. Хищные ядовито-зеленые цифры электронных часов где-то левее правого плеча кебмена показывали половину четвертого. Путь предстоял не из близких — в такую даль он бы не взялся аппартировать из Лондона, тем более в компании грязнокровки. Но сейчас он даже не жалел, что пришлось взять машину — долгая дорога обернулась чуть ли не передышкой.

Хотелось верить, что его не хватятся в поместье хотя бы до завтрака — каникулы обещали не изобиловать радостными впечатлениями и без выговора от отца, тем более, черт разберет, что от него можно сейчас ждать. После Азкабана Люциус стал бледной тенью себя прежнего — так дает трещину и покрывается коррозией сталь, теряя весь прежний лоск, иссыхаясь — и Драко еще не успел разобраться, что кроется там, в глубине. Потому только пока и мог, что осторожничать.

И всё же Люциус, конечно, был одной лишь жалой крупинкой в море.

С учетом пристального внимания Лорда к персоне Драко, вся затея с грязнокровкой попахивала вообще чистой воды самоубийством — как ни старался тот гнать эту мысль прочь. Мало того, обстановка в рядах пожирателей последовательно накалялась на протяжении последних нескольких месяцев: фанатизм, вспыхнувший после возвращения Редла, уже успел поутихнуть, в то время как его грандиозные планы не спешили осуществляться. Они почти не сдвинулись с мертвой точке в снова развернутой войне. Стены мэнора пропахли страхом: казалось, запах впитывался в одежду и волосы, преследуя Драко повсюду, даже в постели с девушками; он разучился нормально засыпать, дома уже не мог спать вообще; в то время как новый змееподобный хозяин поместья становился все несдержаннее и подозрительнее. Каждое собрание завершалось зверскими пытками и показательными убийствами — уже не только пленников, но и верных Лорду пожирателей, не угодивших ему в любой мелочи.

Драко не без оснований подозревал, что в каком-то смысле стал последним средством Редла, когда прочие исчерпались.

Он один — против старика Дамблдора и его ненаглядного Избранного, попрятавших свои носы за уютными стенами школы.

Он один — потому что имеет неограниченный доступ в Хогвартс, потому что, несомненно, способнее своих сверстников, потому что на него, конечно, есть больше рычагов давления. Ведь не спроста же эта, в конце-то концов, показательная немилость Люциуса, с его-то преданностью делу, огромным влиянием и заслугами перед Лордом.

Он один — не мог же осмотрительный Редл доверить убийство директора Снейпу, надежность которого, учитывая его положение при старике, до сих пор оставалось под большим вопросом.

Он один: кстати, Драко подозревал, что именно поэтому еще жив. Его Змейшество проявлял совершенно несвойственные себе чудеса терпения во время всех неудачных попыток слизеринца восстановить шкаф.

И ведь черт его знает, что будет потом — после. Никто не обещал тебе жизнь, парень, одну только “великую честь” — служить, и не задавать вопросов. Восстановить на хер ему не упиравшую репутацию Люциуса Малфоя. Того самого, который их, между прочим, во все это дерьмо и втянул по самые уши. Уж спасибо тебе, отец.

Взгляд Драко случайно упал на бардачок автомобиля — из него высовывалась, лукаво поблескивая в свете пролетающих за окном фонарей сигаретная пачка — у него как-то даже сразу поднялось настроение. Внезапно вспомнились первое лето после возвращение Темного Лорда — теплые дождливые вечера в Лондоне с Блейзом и Ноттом. Их семьи тогда были слишком взбудоражены и заняты возобновившимися собраниями и активизацией своей былой деятельности, а они — забытые всеми, пьяные и промокшие до нитки, праздно болтались по ночным улицам столицы магической Британии, принимали “старящие” настои, покупали сигареты и выпивку, без зазрения совести проникали в самые злачные места маггловского Лондона и, понятное дело, думать не думали о том, что через пару лет всех их пустят на пушечное мясо.

Хорошее было время, Драко.

Отчего, вспоминая его, ты каждый раз чувствуешь себя стариком?

Он-таки дернул пачку — не смог удержаться. Все равно маггл-кебмен под заклятием, и в себя придет дай бог к завтрашнему вечеру. А там — куда уж о сигаретах, если даже о парочке странноватых подростков и своей незапланированной поездке на другой конец страны вспомнить не сможет. Драко опустил стекло, и, щелкнув зажигалкой, с наслаждением выпустил дым в окно, с удивлением отмечая, что успел забыть, как это расслабляет: и горечь табака на языке, и тлеющий алый уголек в полумраке, и бледно-серые невесомые клочья, мгновенно уносимые на скорости встречным ветром.

Когда он наконец пришел в себя из бездумной никотиновой прострации, пачка заметно похудела — прошло не меньше получаса. В своем углу сиденья в совершенно неуместном, на его взгляд, умиротворении спала Грейнджер.

Сколько еще ему удивляться ей? Подумать только, и это их связывали долгие годы детской вражды, глупой, как оказалось, и пролетевшей за один миг, а ещё — аномально срабатывающее заклинание, это внезапное её заложничество и неизбежная гулкая неизвестность впереди — чертова нескончаемая вереница вопросов без ответа.

Одно радовало — её бессовестный обвиняющий взгляд больше не буравил ему висок, лениво подумал Драко, тоже проваливаясь в сон.

Откуда ему было знать, что Мистер Грейнджер всегда курил за рулем — и одно лишь это уютное воспоминание подарило измученной переживаниями девочке рядом спасительное спокойствие этой ночью.

Upd от 21 июня// Дорогой читатель, проходя мимо, не забывай, оставленный комментарий — плюсик к карме и к вдохновению автора. Любым замечаниям тоже буду очень рада. Мне действительно важно знать, что вы думаете.