Изнаночное (гет)

Отметины древнего бога в тени твоих ресниц были в те годы не столь отчетливы, чтобы всерьез переполошиться//

А.Л. Дневниковые вырезки.

Полные рукава пепла и резь в глазах — именно такими легкими последствиями отделалась гриффиндорская староста от далеко не безобидного, между прочим, заклинания, угодившего в старую картинную раму чуть выше её правого плеча. Рывком бросив свое тело в укрытие очередного спасительного нагромождения хлама, она позволила себе зайтись в сухом, надрывном кашле.

У неё ведь было в запасе немного времени, напомнила себе Гермиона. Её противник был чуть ли не в противоположном конце Выручай-комнаты, а она, поняв, что расклад боя складывается не в её пользу, и уйдя в отступление, позаботилась, чтобы пробраться за ней сюда было не так-то просто — парочкой хороших бомбард.

Пожалуй, впервые, сражаясь со сверстником, Гермиона столкнулась с тем, что её навыка катастрофически не хватает. К тому же, она была настолько растеряна и взбудоражена совершенным открытием, что никак не могла взять себя в руки и сосредоточиться. Да и осознание, что явно одерживающим верх противником был не великий чародей, а всего лишь её однокурсник, еще сильнее нервировало. Ведь до сего дня она наивно полагала, что сможет дать достойный отпор в реальной битве с Пожирателями, когда придет время.

Кстати, о Пожирателях: зловещий грохот, раздавшийся из-за поворота не дальше, чем в метрах десяти от самой девушки, красноречиво свидетельствовал о том, что Малфой не будет мирно сидеть и ждать, пока нежеланная свидетельница смоется и поведает всему замку о его секрете. Гермиона подавила новый приступ кашля и, задержав дыхание и прижавшись спиной к какому-то старому, завешенному пыльной портьерой элементу мебели, прислушалась.

Его неспешные твердые шаги, разнеслись по древней зале, еле слышным перезвоном отдаваясь от любого металла, в праздном беспорядке пребывающем в помещении в виде самых разных предметов — посуды, инструментов, украшений и прочего старья, накопившегося здесь за столетия работы школы.

Гермиона понимала, что меньше всего сейчас стоит думать о том, как она напугана — но ничего не могла с собой поделать. В конце концов, это же был Малфой, холеный глумливый красавчик, только и делающий, что разбрасывающийся пустыми угрозами и глупыми издевательствами, она никогда не боялась его прежде. Ей и вообще в голову никогда не приходило — представить, как это, бояться Малфоя. Такое казалось даже нелепым. Может, потому она и сунулась одна в Выручай-комнату, с подачи злополучной карты, ничего никому не сказав. Самое время, конечно, проклинать себя за глупость, вот только у нее не было сил даже на это — настолько страшно ей было, от того, насколько все оказалось страшным.

А ведь Гарри был прав, мелькнула ехидная мысль и тут же виновато спряталась обратно — то, что она ошиблась, что все они, на самом деле, глубоко заблуждались на счет высокомерного слизеринца, уже не имело ровным счетом никакого значения. Потому что вот-вот он найдет её — и тогда уже не позволит никому рассказать ни о шкафе из магазина Горбина, ни о метке, ни о собственных выдающихся талантах бойца. С самого начала, как только тяжелая деревянная дверь распахнулась, не успела ее дрожащая рука лечь на ручку, и их взгляды встретились — её, ошарашенно-неверящий, и его, в обрамлении темноты за спиной какой-то чуть ли не звериный, с того самого момента она знала, что не сдастся без боя, пускай даже такого жестокого, каким сулили его эти глаза.

Она сжала палочку покрепче и, отбросив обессиливающие мысли в сторону, выскочила из укрытия и бросила проклятие — еще даже не глядя, на звук его вопиюще приблизившихся шагов.

Малфой отразил атаку легко, без какого-либо видимого напряжения, одно только лицо выдавало, насколько он сосредоточен; после чего без колебания бросил в ответ свое заклинание — ей, кстати сказать, совершенно незнакомое.

Будь все иначе, она бы восхитилась его движениями — как на втором курсе тайком восхищалась Снейпом во время его показательной дуэли с Локонсом — с каким-то извращенным восторгом, прямо-таки святотатственного характера. Помнится, в тот день беловолосый мальчишка в дорогой мантии и серо-зеленом галстуке тоже дрался — с Гарри. Как ни странно, только сегодня такая умная Гермиона смогла осознать, что от капризного злобного ребенка, неуклюже и на эмоциях бросающего в её друга самые подлые заклятия, из известных ему, ничего не осталось, кроме воспоминаний и бессовестно шикарной одежды.

Только эти воспоминания, впрочем, и определяли его в глазах Гермионы — на протяжении многих лет. Как же глупо. Особенно теперь, когда на его место пришел собранный и прекрасно подготовленный враг, хладнокровно просчитывающий каждое действие и не стесняющийся использовать против противника любую, даже самую темную магию. Положа руку на сердце, Гермиона никогда не решилась бы применить как минимум треть заклинаний, что бросал в нее Малфой. И это в стенах школы, между прочим. К тому же, она чувствовала себя еще и глубоко уязвленной, потому что о еще одной трети она вообще никогда не слышала и только волей удачи умудрилась поставить блок или увернуться от них.

Вообще, не сложись ситуация именно так, Гермиона бы решила, что он пытается попросту измотать её: настолько очевидно сильнее он был, а бой, тем не менее, все продолжался. Все указывало на то, что противник позволяет ей продолжать его, и черт бы с тем, насколько это унижало и обижало лучшую ученицу Школы Чародейства и Волшебства. Ей было непонятно, зачем он это делает, и от неизвестности и растерянности Гермиону буквально пронизывало липким и совершенно неуместным сейчас страхом.

Хуже всего — он ничего не говорил — вообще ничего. Бросился на неё со своей палочкой, как оголтелый, так, что в первую секунду подсознание испуганно пискнуло: “ну вот, сейчас убьет”. В итоге, мало того, что до сих пор не убил, но и не спешил насмехаться в такой привычной для них обоих манере — Малфой, которого она знала, никогда бы не упустил шанс воспользоваться подобной возможностью.

Гермиона, понятное дело, тоже пообщаться не спешила, потому что с трудом поспевала отражать каждую новую атаку. Неудачно уклонившись от фиолетовой вспышки, она врезалась в какую-то потрескавшуюся старую статую, и с раздражением зыркнув на Малфоя, подумала о том, что собрала на себе уже все острые углы Выручай-комнаты из-за этого недоделанного Пожирателя. Его лицо хранило сосредоточенно-непроницаемое выражение, но она вдруг отчетливо поняла, что все это время мыслями Малфой где-то очень далеко. Весь бой — от начала и до конца вовсе не был демонстрацией свежеприобретенных магических навыков, просто высокий уровень мастерства, доведенный до автоматизма, позволял его обладателю без видимого напряжения обдумывать что-то свое.

В новом свете нарочитая затянутость их дуэли показалась измотавшейся в конец Гермионе совсем уж зловещей — но еще сильнее испугаться она уже не успела.

Прицел непроницаемых глаз совершенно осмысленно сфокусировался на ней — да так, что в одно мгновение выбил из её легких весь воздух и, казалось бы — землю из под ног. Где-то мимо ее слуха пролетело его спокойное “Петрификус партиа”, а спину уютно подхватила холодная гладкость векового мрамора. Она даже не успела понять, что произошло, когда оказалась на полу, ошарашенно дрожа ресницами и отчетливо ощущая каждую мурашку, расползающуюся по ее коже под прожектором его взгляда.

Все казалось каким-то нереальным.

Он стремительно опустился рядом с ней — она, конечно, дернулась бы, если б не заклятие, но все, что ей оставалось — беспомощно и недоуменно наблюдать его белые волосы, зависшие на высоте полуметра где-то чуть левее её колен. Он, кажется, поднял что-то с пола, смятое и бумажное, и, развернув, всматривался в находку, чуть приподняв брови.

Предметом, так заинтересовавшим Малфоя, была Карта Мародеров, во время падения вывалившаяся из её мантии.

Разглядывая удивительную находку, Драко поймал себя на совершенно идиотском и неуместном желании присвистнуть. Стремительно становилось понятным многое, что не давало ему когда-то покоя в его глупом противостоянии с Поттером — как тому всегда удавалось оказаться в нужном месте в нужное время и выкидывать самые невероятные, как казалось, выкрутасы. Весь секрет заключался в каком-то жалком клочке зачарованного пергамента.

Тем не менее, конечно, он не мог не понимать ценности этой вещицы — особенно после того, как самым глупым образом засветился при выполнении задания Темного Лорда. То, что вездесущая дура-Грейнджер не обошлась без карты в своем великом подвиге во благо Света не подлежало никаким сомнениям.

Но почему она пришла одна — вот чего он не мог себе объяснить. Что заставило девчонку, скажем, увидевшую его на карте, стремглав броситься ловить с поличным всеобщего врага номер один в комнату-о-которой-почти-никто-ничего-не-знал и не прихватить с собой ни одного из своих извечных телохранителей? Драко, конечно, всегда подозревал, что Грейнджер далеко не такая умная, как все о ней думают, но допустить такую ошибку — что она вообще о себе возомнила?

Если бы он не был настолько выбит из колеи и сосредоточен на том, как же теперь разгребать этот невозможный бардак, то непременно взбесился бы. В такое неспокойное время — и так рисковать. Её поступок был достоин лучших представителей красно-золотого факультета, видимо, не зря говорят — глупость заразительна. Поразительно, как они продолжают пребывать в милой иллюзии, что без труда выиграют войну — с такой-то организацией и слепым рвением в бой.

Раздраженно нахмурившись, Драко вгляделся в пергамент, пытаясь отыскать на нем имена Поттера или Уизли, сначала просто, чтобы убедиться, что в помещение внезапно не вломится подкрепление для грязнокровки, а затем, не обнаружив их ни рядом, ни где-то еще поблизости, с еще большим интересом. После продолжительного и внимательного изучения карты, у него создалось впечатление, что ни одного, ни другого нет в замке. Впрочем, фамилия Уизли не встречалась вообще, что наводило на мысль, что мелкая рыжая точно также испарилась из школы, как и ее братец.

Драко тяжело вздохнул, предвосхищая не самый приятный диалог, и перевел тяжелый взгляд на обездвиженную девушку, затравленно изучавшую его лицо.

— Ну и куда подевались твои друзья, Грейджер? — вопросил он тоном, не допускающим ничего, кроме вразумительного ответа.

Она несколько ошалело моргнула, после чего выдавила из себя:

— Не твое дело, Малфой.

Получилось далеко не так воинственно, как ей бы хотелось. И гораздо более жалко, что вызвало у него рассеянную улыбку, быстро, впрочем, угасшую — на ее место вернулось прежнее раздражение. Ну не идиотка ли.

— Грейнджер, — прошипел он угрожающе. — Подумай еще раз. Где. Твои. Чертовы. Дружки.

Она как-то даже обмякла — на лице ясно отобразилась почти что обреченность. Ответ прозвучал тускло, словно бы признание самой себе, что никто не вытащит её отсюда. Что остается уповать, разве что, на небывалое великодушие Драко Малфоя .

— Их нет в замке с обеда. Они уже уехали, — призналась она и замолчала, переведя тоскливый взгляд в потолок, избегая смотреть на него. Предусмотрительно не рискуя продолжить разговор.

Драко задумался. Неудивительно, что Дамблдор не захотел подвергать опасности Путеводную Звезду Света и переправлять его в Лондон на поезде вечером, вместе с остальными учениками. Обстановочка в магическом мире была более чем напряженная, а Хогвартс-экспресс слишком уязвим, к тому же в нем полным-полно других студентов. Для Темного Лорда и его слуг это, конечно, еще одна упущенная возможность поймать Поттера, но Драко, как ни иронично, это сейчас оказалось только на руку. Вообще, приблизительный план в его голове созрел уже во время их внезапного поединка, стоило ему чуть оправиться от шока и взять себя в руки. А при отсутствии ближайших дружков Грейнджер все становилось до неприличия просто.

Он сразу понял, что не убьет девчонку, просто не сможет. Это было бы самым правильным решением с точки зрения Пожирателя Смерти, особенно учитывая его текущее задание. И принесло бы наименьшее число последствий, если, разумеется, сделать все грамотно. Вот только, несмотря на доводы логики и более чем определяющее его поступки положение Драко, он не чувствовал этого в себе — способности убить.

Убить Грейнджер, поправил он себя мысленно, свою сверстницу, в стенах школы, где он лицезрел её лицо на уроках изо дня в день столько лет. Это, конечно, никак не помешает ему разобраться со стариком и убивать в бою, когда начнется настоящая война.

Мысль показалась абсурдным оправданием, и он поспешно отмахнулся от неё, пытаясь найти более рациональную причину своему более чем идиотскому решению.

Грейнджер была подругой Поттера и могла еще так или иначе сыграть важную роль в войне и даже пригодиться самому Драко — если подобрать нужные рычаги давления. Касательно этого у него тоже имелась пара идей.

При всем при этом сейчас оставлять её в школе, очевидно, было нельзя — как минимум, до конца года, пока все не случилось. Он не обладал достаточным навыком заклинания забвения, чтобы избирательно подчистить ей память, а грязнокровка с внезапной амнезией явно начнет вызывать ненужные ему сейчас вопросы окружающих, в том числе Дамблдора. Непреложный обет как вариант тоже отпадал сразу — Грейнджер с её мозгами и дотошностью обязательно найдет способ обойти его или же, следуя еще одному такому вот «самоотверженному» душевному порыву, как сегодня, предпочтет смерть молчанию. Драко не мог так рисковать — от этого задания зависело слишком многое.

Его план, само собой, казался сумасшедшим, но за свою недолгую жизнь он справлялся и не с таким. Самое сложное, пожалуй, сейчас было не убить девчонку в процессе с её редким талантом выводить из себя нормальных людей.

Откуда, к дракловой бабушке, в нем совершенно ни к месту взялось это чуть ли не благородство, он не представлял. Очевидно, что никто, включая саму не-убитую-Грейджер, ему спасибо не скажет, и что все, что он делает сейчас, это взваливает на свои плечи еще одну нехилую такую проблему. Только этого не хватало с его-то персональным повседневным адом.

Впрочем, отступать от принятого решения — не в правилах Малфоя, напомнил он себе слова Люциуса, и чуть не рассмеялся в голос. Его жизнь всегда подозрительно смахивала на чью-то сумасшедшую шутку, и вся история с Грейнджер идеально вписывалась в неё — в этом ключе.

Драко мрачно изучил её угловатую фигурку, беспомощно льнущую к темно-серому мрамору, так диссонировавшему с нездорово белой в этом освещении кожей ладоней и лица. Игра теней под её глазами и этот жуткий контраст делали девчонку похожей чуть ли не на покойницу, лежащую на поверхности черной воды. Весьма уместный образ, со злой веселостью подумал Драко, с интересом всматриваясь в себя. Гриффиндорская староста впервые не вызывала в нем никаких эмоций. Не было ни привычного раздражения одним ее присутствием, ни презрения к ее происхождению и факультету. В то же время, подавленная и притихшая, явно сожалеющая о собственной глупости Грейнджер не вызывала в нем даже вполне справедливого торжества или злорадства — только тупую боль в висках, как после хорошего удара по голове. Да и сама она, судя по её ошеломленной прострации, находилась в очень похожем на его состоянии.

Не желая больше терпеть эту зловещую тишину, хищно караулящую их из всех затемненных углов помещения, Малфой решительно поднял палочку:

— Империо.

К тебе придет твой эльф и разорвет тебе грудь,

И это будет финал твоих придуманных стран.

© Олег Медведев — Страна Лимонных Корочек.

Гермиона даже не успела испугаться, настолько неожиданным стало для неё именно это непростительное, из всех прочих. По правде сказать, она уже мысленно готовилась к смерти — таким все казалось, мм, бесперспективным. Как минимум. Она всегда полагала, что её обошел стороной поголовный недуг её друзей — способность притягивать неприятности. Вероятно, прошедшие шесть лет в итоге отразились и на её хваленом благоразумии. Обиднее всего было, что даже Гарри и Рон никогда не попадали в серьезную переделку в одиночку, всегда кто-то был рядом, чтобы подставить плечо. Гермиона, очевидно, не была такой любимицей судьбы.

Эффект Империо, кстати, стал для неё чуть ли не откровением — она всегда представляла его неким актом насилия, особо извращенной пыткой. Ожесточенной ментальной борьбой, в ходе которой одна воля болезненно и безжалостно подавляет другую, пока та отчаянно сопротивляется. Конечно же, она была уверена, что попав под Империо, она непременно будет сопротивляться и, возможно, даже весьма успешно — хотя бы какое-то время.

Практика раскрыла Гермионе глаза на её собственную наивность.

Она готовилась к удару — её же очень бережно вобрало в себя нечто ватное и нежное, лукаво подкравшееся со всех сторон.

Она ожидала удушья — но вместо этого легкие вдруг оказались способными вдохнуть еще большее количество воздуха, и, словно надувные шарики потянули ее вверх. Тело наполнила такая легкость, будто все беды мира доселе покоились на её хрупких плечах и в один момент были сброшены.

Гермиона представляла себе шум и путаницу в мыслях, ей довозилось читать, что это первые признаки вторжения в сознание — но слышала лишь тишину, уютную и успокаивающую, совсем не страшную.

И в этой зачаровывающей тишине, она — невольная гостья — не тонула, скорее нежилась, грелась об нее, жаждала её защиты и её безоблачного спокойствия. Тишина ничего не требовала взамен. С нею можно было даже не быть вечно собранной, готовящейся к войне и вконец измотанной своими нерадивыми друзьями и школьными обязанностями Гермионой Грейнджер.

Можно было тихо побыть никем — никуда не бежать, не отвечать ни за что, ни за кого не бояться. Всей вселенной не существовало больше, вне её гулкого и ласкового вакуума, сладковатого вкуса ягод из далекого детства, отчетливого, свежего запаха леса. Вакуума, непонятно откуда взявшегося и создававшего впечатление, будто бы всегда был здесь — в её голове.

А потом прогремел-прозвенел этот голос — грозовой раскат над изумрудными верхушками сосен, разогнавший клубящийся вокруг её ладоней золотистый туман. Пронзивший всё её существо ледяным, белоснежным светом, так, что вся она в благоговении онемела и затрепетала, прислушиваясь.

Голос Малфоя оказался для неё музыкой — столько в нем было стремления, волевого импульса, размеренности и уверенной значительности каждого слова. Столько он вызывал в ней внутреннего отклика, лихорадочной дрожи, свойственной нетерпению начать действовать. Столько брал на себя ответственности за неё.

Никто прежде не придавал ей столько значения, никто никогда не делал этого для Гермионы.

Он позвал её назад — нет, не позвал, а скорее повелел спуститься обратно, в этот глупый, несуществующий Хогвартс — и именно поэтому она без раздумий последовала за ним — это больше не казалось страшным. У неё будто бы выросли крылья, застенчиво-несмелые сгустки света, поддерживающие собственную реальность одной только бездонной силой его воли, словно солнечный блик на водной поверхности, сияющей в его глазах, когда она прямо и выжидающе заглянула в них, поднявшись-взлетев на ноги.

Даже в её опьяненном поразительной легкостью и радостью любования состоянии, собственное поведение показалось бы Гермионе вопиюще интимным, не будь всё таким безоговорочно естественным и совершенно неважным.

— Что мне делать? — совершенно бессмысленно, как она тут же ясно осознала, слетело с её губ — он, казалось, знал каждое слово, когда-либо произнесенное ею в каждом из мозаичных-переливчатых мгновений прошлого и будущего.

Он посмотрел на неё, и на его лице явственно отобразилось какое-то виноватое восхищение и непонятое ею страдание — будто бы проявившись-поднявшись из-под нескольких слоев чистейшего света, мучительно-медленно. Такое выражение можно иногда увидеть у людей в момент смерти. Светлые ресницы на миг опустились, словно жалея её, щадя: так очевидно невыносим для Гермионы был этот миг его слабости.

А потом он вроде бы взял её за руку и молча, уверенно повел за собой — в действительности оставаясь стоять на месте и буравя пасмурным, уже не видимым ей взглядом прямую — словно не знающую ни единого горя мира — маленькую удаляющуюся спину.

Мир снаружи встретил её неожиданно непостижимой серостью и пугающим безразличием к тому огненно-блистательному знанию, которое она несла у себя в груди — её совершенной во всех отношениях миссии — полученной от беловолосого эльфа, выходца старых маггловских сказок, сделавшего её единственной хранительницей своей волшебной тайны.

Мир снаружи безмолвствовал и только враждебно и неотрывно следил за ней — из картинных рам на стенах древнего живущего по собственным законам и равнодушному к маленьким и большим прозрениям своих обитателей замка. Гермионе хотелось как можно быстрее сделать все нужное и сбежать от него, но спокойный и уверенный голос внутри подсказывал ей не спешить, не привлекать к себе лишнего внимания. Она послушно переходила с бега на шаг, улыбалась другим студентам и даже отвечала на вопросы младшекурсников, облепивших её в гриффиндорской гостиной.

Попав, наконец, в комнату, Гермиона хотела было взять с собой одну лишь маленькую, немного расширенную, правда, трехмерным заклятием сумочку с необходимой на каникулы литературой, как делала всегда; но тот же голос очень терпеливо и мягко, словно маленького ребенка, стал упрашивать её собрать все вещи — как если бы она насовсем уезжала из школы. Мало ли что может случиться за грядущие две недели, справедливо рассуждал он. Недоумевая, как ей самой ни разу не пришла в голову столь очевидная вещь, и, пеняя себе за несобранность и неразумность, Гермиона соглашалась с ним. С ангельским терпением она отлавливала по комнате кота и втолковывала ему, что порядочные животные не должны бегать от хозяйки, аккуратно складывала всё, что попадалось под руку в чемодан — всю одежду, письменные принадлежности и оставшиеся книги, всевозможные полезные мелочи.

Её собранность и терпеливая размеренность действий, впрочем, сопровождалась одним-единственным стремлением, укорененным на самых задворках сознания. Остервенелым нетерпением, отчетливо бьющимся в её височной доле, пока она, осилив все приготовления, на отчего-то подгибающихся ногах наконец шагала по коридору поезда к тому самому купе. Выбранному им.

Задвигая за собой дверь, она с удивлением наблюдала за собственными, зачем-то дрожащими пальцами, когда вдруг её спину окатило буквально замогильным холодом. Холодом, который не мог существовать в её укутанном золотой уютной дымкой мире.

И вот тогда совершенно безразличный голос Драко Малфоя распорол этот беззащитно сжавшийся у нее внутри в комочек мир по шву, словно пустой мешок для новогодних подарков.

— Ну здравствуй, Грейнджер. Долго же ты.

Ей было холодно.

Это была, собственно, единственная мысль, крутившаяся в голове Драко, буравившего взглядом вмиг съежившиеся от звука его голоса небольшие плечи, простую черную чуть помятую мантию и наскоро собранные в узел каштановые волосы.

Он был даже рад, что она не обернулась сразу. Не вперилась в него своими внимательными и, что гораздо хуже — он теперь знал наверняка — добрыми глазами. И всерьез подумывал о том, что отдал бы многое, лишь бы не помнить, кто она, лишь бы это перестало иметь значение — для них обоих. И для предстоящего ему дела.

Драко не находил в себе ни капли торжества или хотя бы облегчения — от того, что первая часть его безумного плана оказалась столь выполнимой. Не находил и волнения за дальнейшее развитие событий. Было только отчетливое нежелание делать это с ней — и с собой тоже. Нежелание, очевидно, вызванное чертовым заклинанием, но от этого не менее реальное.

Прежде ему не доводилось сталкиваться с подобным действием Империуса, даже слышать о нем — в том числе и от других, гораздо более опытных в этом деле волшебников. Авторы старых трактатов о черной магии из фамильной библиотеки неоднократно оставляли в своих работах предупреждения — об особых побочных свойствах непростительных и многих других темных заклинаний. Это обуславливалось многочисленными уровнями магии, которые может ненароком задействовать волшебник, прибегая к таким древним и неоднозначным заклятиям. Однако, писали они, для возникновения побочного эффекта, как правило, необходимо сочетание стольких случайных условий, что оно почти — за редким исключением — невозможно. Потому никто никогда и не придавал этому большого значения, кроме, разумеется, самих исследователей. И, с сегодняшнего дня, Драко Малфоя.

В каком-то очень грубом смысле это было сравнимо с легилименцией. Хотя, будь все настолько просто, Драко и переживать бы не стал на этот счет, ну, подумаешь, ненароком заглянул в умную головку Грейнджер, бывает. Но только он не мог сказать, что дословно слышал её мысли, нет, он скорее чувствовал её. Чувствовал не безразлично, как будто наблюдая за переживаниями чужого, не имеющего никакого значения для него лично человека, и даже не сопереживающе. Внезапно возникшее понимание было совершенно другого рода.

Где-то (правда, сам он не взялся бы и приблизительно представить, где) снесло какой-то ведущий переключатель, и все эмоции Грейнджер, все её физические ощущения — буквально весь поток её жизни хлынул через Драко во внешний мир и обратно, замкнувшись на нём же. Оставляя после себя это необычное видение: набор её — их — ощущений как бы из первых рук.

Под ногами раздался знакомый скрежет, разорвав в клочья ватную тяжелую тишину, окутавшую купе, и вывел обоих студентов из их болезненного транса, пока она, опадая, оставалась тихонько дотлевать у их ног.

Поезд тронулся; за стеклом на фоне черного ночного неба щедро тихонько сыпал золотой в свете станционных фонарей снег. Его тени — темные танцующие пятнышки — поплыли по её щекам, когда она повернулась под немую мольбу Драко этого не делать.

Он видел её душу — и после того, что произошло — не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Страшился рассмотреть в них свое отражение.

Он в жизни ничего не крал. Дело было далеко не в аристократическом воспитании — просто для него ничто никогда не представляло достаточной ценности, чтобы так опуститься. Он даже немножко гордился этим, конечно тайком, осознавая все ребячество таких принципов. Осознавая глупым и опасным само наличие принципов у потомственного Пожирателя Смерти.

Он в жизни ничего не крал, и теперь, стоя перед шестнадцатилетней девочкой из Гриффиндора, боялся посмотреть ей в глаза, потому что чувствовал себя омерзительнейшим разбойником на свете. Не за то, что взял у неё, а за то, что доселе не верил в само существование того, что взял. Драко впервые осознал, что не имеет никакого права на то, что собирается сделать с Грейнджер. Что никакой Темный Лорд, никакой Дамблдор, никакая магическая война не станет оправданием для совершившего такое.

Хорошо, что оправдываться и прежде не входило в его привычку, потому что, несмотря на откровения этого бессовестно затянувшегося дня, Драко не мог изменить своих планов, как бы ни хотел.

Он посмотрел на неё — честно принимая наказание — и, кивком указав на место напротив, криво улыбнулся:

— Добро пожаловать в ад, принцесса.

Мы мысленно возвращаемся в обстановку детства во времена тревог. Я осталась там, и ребенок внутри меня танцевал все это время, затем все прошло.

Роджер Желязны «24 вида Фудзи кисти Хокусая»

Малфой как всегда издевался, не изменяя себе, и от этого почему-то становилось чуточку легче. А еще — от той обреченности, что сквозила в его глазах и так чудовищно не вязалась с его насмешливо-ледяным тоном. Все это чудовищно не вязалось с тем, что произошло между ними.

Она потянулась за палочкой по-глупому очевидно, повинуясь рефлексу сделать хоть что-то, на что Малфой молниеносно достал свою и совершенно будничным голосом произнес:

— Экспеллиармус, — после чего убрал ее единственное оружие в карман своей мантии и одарил саму Гермиону не менее спокойным, выжидательным взглядом. Затем холодно улыбнулся уголком губ, видимо, осознав, что в ближайшее время она не планирует принимать его «приглашение» присесть, и снова поднял палочку, чтобы наложить запирающее и заглушающее заклинания на купе.

Всего хваленого самообладания старосты Гриффиндора хватило только на то, чтобы не броситься бесполезно молотить руками дверь купе и звать на помощь. Она лишь молча наблюдала за его манипуляциями и слегка дрожала от какого-то детского предчувствия, что на неё неизбежно надвигается что-то уродливое и страшное. Что-то, с чем она никогда не сталкивалась и чему, как ни постарается, никак не сможет помешать. Гермиона подумала о Малфое, о том, что здравая злость на него сейчас очень помогла бы справиться с растущей внутри паникой, и тут же обнаружила почти полное отсутствие этой злости — будто он сам, вместе с ней, был не источником грозно надвигающегося нечто, но его жертвой.

Она перевела глаза с его лица на несущуюся мимо поезда снежную бурю за окном и мысленно сосчитала до пяти. Постаралась чуть успокоиться и прогнать странные мысли, списав их на шок и остаточное действие этого нетипичного Империуса, под который её угораздило попасть. Потом снова посмотрела на Малфоя, мысленно задаваясь вопросом, отчего в его присутствии ей сейчас неловко даже просто пошевелиться.

Объект её внимания, впрочем, особой агрессивности не выказывал — что уже само по себе вызывало некоторые надежды. На что направлялись эти надежды, Гермиона и сама бы себе объяснить не смогла, если б захотела. Поэтому, поддерживая установившееся между ними напряженное и в то же время относительно мирное молчание, она продолжала настороженно изучать его из своего угла купе.

Малфой молчал, явно не намеренный продолжать разговор, пока она топчется у двери. В наглую пользуясь подаренной отсрочкой, Гермиона вслушивалась в себя с чуть ли не научным интересом. Слишком странные эмоции в ней вызывал сейчас его вид, эмоции, граничащие с тупой, надоедливой ломотой в груди. Невыносимые относительно всей ситуации эмоции.

— Малфой, — выдохнула она, как-то уж до неприличия безнадежно. — Отпусти меня. Я буду молчать.

На его лице нарисовалась легкая, недолгая усмешка — какая-то спонтанная недоуменная, очевидно, мысль. К тому же, скорее всего, не самая веселая, судя по тому, как он помрачнел затем, прежде чем одарить её еще одним тяжелым, неизменно молчаливым и выжидательным взглядом.

Гермиона неловко дернула плечами и, почувствовав накатившую волну беспомощного раздражения, прошествовала мимо него к противоположному дивану с максимально независимым видом. Опустившись напротив, она нервно пригладила выбившиеся из заколки волосы и вызывающе зыркнула на беловолосую причину собственного смятения.

Драко встретил её жалкую атаку безупречной стеной равнодушия, внутренне почти забавляясь — такой по-детски трогательной она выглядела в своих попытках изображать независимость. Окончательно придя в себя, после охватившего его замешательства, он справедливо решил, что если все это принеприятнейшее ему мероприятие и требует провернуть себя в любом случае, то он, Драко, уж постарается получить от этого хоть капельку своего, пускай и садистского, удовольствия. И начнет прямо сейчас.

— Страшно, наверное, — в своей отработанной за годы препирательств с Поттером издевательской манере пропел он, кладя ногу на ногу и откидываясь назад на кресле. Каждым движением демонстрируя непринужденность, которой в действительности совершенно не ощущал.

Выражение лица Грейнджер резко переменилось. Следующие несколько секунд она смотрела на него с искренним изумлением, а затем её взгляд стал наконец прямым и сосредоточенным. Такое лицо у неё иногда бывало на уроках, словно бы она столкнулась со сложной, но теоретически разрешимой задачей.

— Уж пострашней тебя видала, Малфой, — ехидно отозвалась она, чуть наклонив голову вбок. — Но ты, конечно, можешь заавадить меня, если пожелаешь. Доказать всему миру свою крутость. Глядишь, тебя за это даже наградит твой хозяин. Если ты не угодишь в Азкабан раньше.

Драко в ответ хищно прищурился, умело скрыв облегчение за ухмылкой.

В темных глазах Грейнджер под грохот рельс плясали оголтелые чертенята, и он, черт подери, был почти рад их видеть.

Их стремительно засасывало обратно в реальный мир.

Гермионе больше не было страшно — она отметила это с каким-то новым, незнакомым доселе безразличием. Придавленная им, она покорно сидела и прислушивалась, как барабанная дробь собственного пульса стихает в ушах, перестает гулко отсчитывать себя о её грудную клетку. Привычные плоскости ненависти и презрения возвращались на место, с гулким скрежетом сотрясая реальность, неузнаваемым элементом которой оставалась разве что она сама и, быть может, еще и Малфой.

Она посмотрела в окно, преисполненная даже не спокойствием, а какой-то промерзлой торжественной тишиной. Красный поезд летел в пустоту, разрезая снег, оставляющий на стекле мокрые следы своими острыми невесомыми лапками.

Надо же, с ней — с ними — действительно это все происходило.

Малфой неотрывно следил за её лицом своими колючими будто ледяное крошево безразличными глазами. Бессовестно лицемерящими глазами, она знала теперь наверняка, она подсмотрела, он сам ей позволил, наложив свое сумасшедшее заклинание. И Гермиона даже не могла определиться, что поразило её больше — то, как повела себя магия, или то, что, оказывается, таила под собой изморозь этого взгляда, содранная ею наживо.

Что-то подсказывало ей, что не стоит и приближаться к таким пониманиям. Что такие понимания — из разряда тех, что способны разрушить человека до основания, оставить после себя одни только искалеченные убеждения, совершенно непригодные для жизни, словно переломленный хребет, и ничего, ничего взамен.

Прежде Гермиона никогда не сталкивалась со знанием, от которого хотелось бежать, и, как назло, именно в такой момент у неё в арсенале оказалась только запертая заклинанием дверь купе. И этот совершенно незнакомый ей Драко Малфой, держащий её судьбу за шкирку, и, все, что она могла, это вести себя как обычно, чтобы худо-бедно удержать хрупкую иллюзию нормальности.

У нее даже не было сил злиться.

Черт. Она ведь понятия не имеет, что он решил делать дальше.

— Чего ты ждешь, Малфой? — ехидно поинтересовалась она, вцепившись ладонями в обивку сидения. — Ты же все равно сделаешь это снова. Так давай.

Он издевательски выгнул бровь и почти с участием поинтересовался:

— Так понравилось, Грейнджер? Кто бы мог подумать, какие у тебя извращенные понятия об удовольствиях. Хотя, если подумать, что еще можно ждать от жалкой магглы.

В её глазах мелькнуло совершенно неуместное удивление — в конце концов, репллика получилась типично Малфоевской — и даже обида, прежде чем она с ненавистью прошипела в ответ:

— Какая же ты всё-таки тварь, — после чего Драко резко дернулся вперед. Древко его палочки болезненно уперлось ей в горло почти мгновенно — у нее даже не хватило реакции дернуться, так бесшумно и стремительно он двигался.

Гермионе захотелось крепко зажмуриться: рукав его мантии при этом чуть съехал вниз, выставляя на ее обозрение белое запястье с голубоватой россыпью вен и уродливой татуировкой в виде черепа и змеи.

Вспомнились их бесчисленные споры с Гарри на протяжении последних нескольких месяцев. А ведь она, действительно, ни на секунду не верила, что он уже принял метку — до сего дня.

Сегодняшние события, разумеется, и без того были достаточным подтверждением того, что молодой Малфой-таки примкнул к рядам Пожирателей Смерти. Просто все произошло слишком быстро, и у Гермионы еще не было достаточно времени, как-либо к этому отнестись.

— Для начала, — с расстановкой произнес он очень тихо, конечно, отметив её полный смятения взгляд. — Очень советую тебе уяснить свое положение, грязнокровка. Мы больше не в школе, а я не сбрендивший директор, чтобы с кудахтаньем носиться с такими как ты.

— Я это хорошо вижу, Малфой! — подозрительно звонкий голос Грейнджер сорвался. Она отпихнула его палочку каким-то детским движением ладони и дернулась прочь, забиваясь в самую глубь сидения поближе к окну и пряча лицо в рассыпавшихся по плечам волосах, где погрузилась в нервное молчание, тяжело дыша и, очевидно, прилагая все силы, чтобы не расплакаться.

Драко криво усмехнулся и тряхнул рукой, заставляя темную ткань съехать назад на запястье и не отводя выжидательного взгляда от гриффиндорской дурочки. Та, впрочем, довольно быстро взяла себя в руки и тихо, с предательской опаской спросила:

— Так что ты собрался сделать с грязнокровкой, а, Малфой? Если хочешь убить меня или сдать своему змееподобному хозяину, то к чему весь этот аншлаг?

— Расслабься, Грейнджер. Сегодня никто не умрет, — примирительно известил он её. Худенькие плечи еле заметно расслабились, отчего Драко-таки не смог отказать себе в удовольствии и злорадно добавил: — Кстати, если ты будешь паинькой, то я даже проявлю великодушие и позволю тебе заехать домой перед нашим небольшим путешествием. Надо ведь кому-то заставить парочку родственных тебе магглов обо всем молчать, м? Не одному мне делать всю черную работу по разгребанию твоей, между прочем, кучи дерьма.

Губы девчонки мнгновенно сложились в тонкую бледнющую линию, а взгляд стал еще более колючим — загнанный, волчий взгляд, так хорошо знакомый Драко. Взгляд, напоминающий о ему Мэноре, обо всех кто погибал от пыток на его глазах три бесконечных месяца прошедшего лета. Взгляд, которого он никогда прежде не видел на лице золотой девочки гриффиндора.

Черт бы её побрал, гребанную дуру — ей бы сейчас не слезы сдерживать, а радоваться, что сегодня он выбрал не подвергать её той же самой участи. Формально, спасая её ничего не стоящую жизнь, сегодня он выбрал не быть Малфоем. Тем лучше, что никто никогда не узнает об этом — если он сделает все правильно.

Грейнджер явно избегала смотреть на него, и Драко не поручился бы утдверждать от страха или из гордости. Её напряженный профиль, белеющий на фоне стремительно наливающегося темнотой стекла купе, походил на старинный портрет принцессы или герцогини. На средневековые иконы — мрачно-скорбные и в то же время необъяснимо трогательные. А еще, с удивлением понял Драко, на разъетые вековым молчанием и холодом Менора изображения женщин семейства Малфой, на их гордое оцепенелое страдание — потаенное, но обнаруженное и понятое-пережитое им еще во времена ранней юности.

Грейнджер показала себя как прекрасный боец этим утром, что он по правде давно подозревал в ней. Не только тем, что умудрилась отразить хренову тучу мощных и темных заклинаний, но и тем, как держалась все это время: любая другая телка из всех, что он знал, давно бы билась в истерике, поунижавшись предварительно бесполезными уговорами. Драко слишком часто за последнее время видел, как тупели и мельчали люди перед лицом страха, чтобы не оценить ее выдержку.

К тому же, он, сам не зная почему, был уверен, что это не просто гордость — что девчонка действительно понимает его варианты, и потому ведет себя так, как ведет. А это значило, что все будет хоть немножечко легче для них обоих.

И еще — что она не заслуживала его насмешек.

Только вот Драко малодушно гнал эту мысль прочь, предпочитая оставаться в давно привычной роли и позволяя себе одну ребяческую выходку за одной.

Всего было слишком много, дикого, неуместного, так не вяжущегося с каждым из них — и с тем, что они представляли друг для друга. Он просто не хотел двигаться дальше, переходить к сути, прекрасно отдавая себе отчет на какую опасную территорию ступает. В то же время зная, что за спиной остался один только неровно-каменистый край пропасти. И что девчонка все еще балансировала на нем, смелый беспомощно-забавный ребенок с завязанными глазами.

Он позвал её, и конечно же не получил никакой реакции в ответ: Грейнджер впала в прострацию, к тому же, её весьма отчетливо трясло. Драко мысленно дал себе оплеуху: она хоть и гриффиндорка, и подруга Поттера, но, понятное дело, не каменная. Все это кого угодно бы доконало.

Возведя взгляд к потолку и беззвучно вопросив у Мерлина, на кой хер ему это все, он подвинулся на сиденье и повернул ее лицо за подбородок, очень серьезно глядя в мутные от страха глаза. Где-то на уровне подсознания отмечая, что за все эти годы ни разу не имел возможности рассмотреть их так близко и, что, будь его воля, так бы все и оставил. Но совесть, которую он по правде сказать давно считал отмершим атрибутом собственной души, не позволяла ему еще раз поднять на неё палочку, не задав свой вопрос.

Он даже не хотел знать, что сделало с ним это гребаное заклинание, всё, что его волновало, это как облегчить его очередной эффект для девчонки, которая итак была до смерти напугана.

— Грейнджер, — повторил он, чувствуя себя полным идиотом, и в то же время прекрасно осознавая, что требуется что-то более весомое, нежели очередной поток угроз, чтобы заставить её себя слушать. — Я, между прочим, собираюсь снова наложить на тебя это заклинание, так что если у тебя есть какие-то просьбы или пожелания, то очень советую озвучить их сейчас.

И вот тогда девчонка вышла из своего болезненного транса и почти с надеждой посмотрела на него.

Upd от 20 апреля: первые главы пересмотрены и объединены по две, добавлена третья, четвертая в работе.

Всем добра.

“Время, думал я, похоже на кровь, про него говорят — бежит, или — останавливается, или — ваше время истекло, и еще — про него как будто бы все договорились: сколько в нем воды, белков и всяких там липидов, то есть сколько в нем движения, абсолюта и всяческой необратимости”, — Лена Элтанг, Каменные Клёны

Гермиону отпустило ровно в тот момент, когда белая ладонь, всплывшая из темноты, мягко потянула её волшебную палочку на себя, и она послушно разжала пальцы. Как и в прошлый раз, реальность оглушила её, навалилась тяжелой, гулкой обреченностью, почти сбивая с ног. Она прижалась плечом к косяку дверного проема, чтобы не осесть на пол, пропуская своего нежеланного гостя в объятый ледяным молчанием дом и бессильно провожая светловолосую макушку взглядом.

Разумеется, Малфой не мог не удостовериться, что всё сделано в точности, как он приказал — хотя она при всем желании не смогла бы ослушаться даже в мелочи и попытаться спасти себя, ведь она каждую минуту была под заклятием.

Гермиона ненадолго прикрыла глаза, загоняя слезы обратно в сердце, не находя в себе сил посмотреть на своих безмолвных, безразличных ко всему вокруг родителей. Сделанного не воротишь. Её сокровенный, вынашиваемый с сентября план лишить их воспоминаний и отправить подальше от опасности, которая неумолимо надвигалась на волшебный и остальной мир, внезапно обернулся кошмаром — после всего произошедшего. Девушка прекрасно отдавала себе отчет в том, что боль разлуки, на которую придется пойти — ничто, в сравнении с безопасностью родных, еще тогда, когда идея впервые пришла ей в голову. Полагала, что храбро справится с нею, как и со всем, что принесет им война. О чем Гермиона и помыслить не могла, так это о том, что вместе с любимой, но давно не влияющей непосредственно на её жизнь семьей она потеряет и саму, в общем-то, жизнь. Привычные и любимые занятия, друзей, возможность принимать участие во всех надвигающихся событиях. Из лучшей подруги Избранного она внезапно стала беспомощной напуганной девочкой, которая слишком много знает, чтобы такой как Малфой, мог позволить ей остаться. К тому же, Гермиона совершенно не представляла, как долго продлится это внезапное, незнакомое ей Малфоевское снисхождение — очевидно, заклинание и его зацепило гораздо сильнее, чем он хотел показать. Вопрос в том, надолго ли хватит его эффекта и, главное, что будет с ней, с Гермионой, потом.

Еще до конца не верилось, что он действительно пошел ей навстречу — хотя бы в вопросе с родителями. Что спокойно и сосредоточенно её выслушал там, в поезде, и, видимо очень быстро оценив по достоинству её план, согласился без лишних препирательств. Что не воспользовался очевидной возможностью позлорадствовать или причинить ей и её семье еще большее зло. Это было неожиданно и не поддавалось никакому логическому объяснению в купе со всем, что она привыкла думать о нем; но вместе с тем не приносило ей никакого облегчения — слишком страшной и безвыходной оставалась ситуация. Поэтому Гермиона не чувствовала ни благодарности к слизеринскому хорьку, ни в то же время должной ненависти — только недоуменное всеобъемлющее опустошение с горьковатым послевкусием страха, покалывающим самый кончик языка.

Мистер и Миссис Грейнджер не обращали ни малейшего внимания ни на свою обессиленную дочь, ни на незнакомого юношу, появившегося из воздуха посреди их собственной гостинной. Все, что их интересовало в данный момент, это сборы: легкое внушение вкупе со стриающим память заклинанием сработало безотказно, как Гермиона и предполагала. Дочь была их счастьем и смыслом жизни, и, потеряв воспоминания о ней, они удивительно легко загорелись идеей убраться подальше из Англии — их ничего здесь более не держало.

Хмуро понаблюдав за ними недолгое время, Драко ощутил еще один укол жалости по отношению к грязнокровке и поймал себя на неуместном желании сказать что-то утешительное, но поспешно одернул себя — совершенно иную позицию ему сейчас стоило занять по отношении к девчонке, чтобы им обоим было легче пережить все это дерьмо. Да и к чему Грейнжер, в самом деле, была его жалость, когда он отнимал у неё целую жизнь. Он подошел к знакомому чемодану, сиротливо стоящему у входа в дом, и холодно поинтересовался, намеренно не глядя на неё:

— Все твои вещи?

— Да, — слабым голосом подтвердила Грейнжер, ясно понимая, что пускаться в уговоры бессмыссленно. Что Малфой не покинет без нее этого дома.

Кстати, держался он странно — совсем не так, как она бы ожидала от него в доме магглов. Хотя, если подумать, прежняя Гермиона вообще не могла представить Драко Малфоя в такой ситуации. Как бы там ни было, в нем не наблюдалось ни привычной высокомерной брезгливости, ни злобного юношеского бахвальства — только бесстрастная решимость взрослого и незнакомого ей человека. Того, кого Гермиона до сегодняшнего дня не хотела замечать в нем — так проще было воспринимать мир.

Блондин хмыкнул каким-то своим мыслям и взмахнул палочкой, после чего её вещи мгновенно расстаяли в воздухе.

Видимо изумление слишком явно отразилось на её лице, потому что Малфой, направляясь к выходу, таки соизволил пояснить:

— О твоем барахле позаботятся, Грейджер. А теперь нам пора.

— А мы не трансгрессируем? — спросила она прежде, чем подумала, и тут же прикусила язык, чувствуя себя дурой.

Будто бы тебе не все равно. Итог-то все равно один, Гермиона.

Почувствовав знакомое желание закатить глаза — так было всякий раз, когда Грейнджер влезала с очередным вопросом или комментарием на уроке — Драко раздраженно пояснил:

— Я же не идиот, принцесса. Тебя будут искать, и начнут именно с этого дома.

Гермиона мысленно отвесила себе подзатыльник. Он был, конечно, прав: трансгрессия мага всегда оставляет за собой след. След, неумолимо разрушающий безукоризненную картинку: она сбежала из страны вместе с родителями в свете разворачивающейся войны. Другое дело вещи — она подозревала, что здесь Малфой осмотрительно прибег к совершенно иному, более тонкому и совершенно неотслеживаемому уровню магии — к одной из тех её древних разновидностей, о которых она знала меньше всего — силе рода. В конце концов, кто еще, кроме домовых эльфов мог “позаботиться” о её вещах: Гермиона почему-то была уверена, что в данный момент слизеринец не собирался посвящать армию Пожирателей, и, следовательно, даже свою семью, в то, что произошло. В обратном случае, ему действительно было бы гораздо проще убить её сразу или переправить прямиком к своему хозяину.

Он дернул ручку двери, впуская внутрь холодную декабрьскую ночь, и это отрезвило Гермиону. Она встрепенулась и решительно направилась назад в комнату, бросив быстрый умоляющий взгляд на слизеринца:

— Я на минуту, Малфой.

Драко не стал мешать. Он примерно представлял, что именно понадобилось Грейджер, но не мог позволить себе удовольствия не смотреть — заклятие больше не действовало, и от девчонки можно было ожидать чего угодно, особенно с её мозгами. Он нехотя протопал за ней, остановившись у входа и сложив руки на груди.

Она порывисто обняла своих послушных, все еще пребывающих в сомнамболичсеком состоянии от заклинания родственников, до слуха Драко даже донесся еле слышный сдавленный всхлип. Подошла к камину и сдернула оттуда небольшую фарфоровую фоторамку: слизеринец невольно вздрогнул, когда она от души приложила ее о невысокий журнальный столик стоявший рядом. Раздался треск, и осколки колючими брызгами рассыпались по синему пушистому ковру. Самые крупные куски битого стекла остались на месте, она наклонилась и выдернула их голыми пальцами один за одним, не особо заботясь о кровавых полосах, оставляемых ими на её коже. Что-то подсказывало Драко, что у Грейнджер был даже не один более гуманный способ извлечь из рамки фото, которое она после своих непродолжительных злых манипуляций быстро сложила и убрала в карман джинс, но почему-то сейчас ей был предпочтителен именно этот.

Маленькая глупая идиотка.

Он даже не стал предлагать ей залечить искалеченные пальцы, только демонстративно развернулся на каблуках и кивком головы указал ей идти вперед.

Она даже не стала спорить — только злобно зыркнула на него, и, кинув последний, прощальный взгляд на родителей, прошествовала к выходу, на ходу надевая и запахивая теплое стеганое пальто, сдернутое со стены.

Ночь встретила их промозглым безветрием, желто-оранжевым в лихорадочном свете склонивших свои облезлые головы фонарных столбов, отдаленным воющим гулом городских дорог и полицейских сирен.

Если Грейнджер и удивило, что на обочине у дома их ждал самый обычный маггловский автомобиль, она этого никак не выказала — только безразлично позволила предупредительному молчаливому кебмену открыть перед собой дверь, и, нырнув в вибрирующий полумрак салона, затихла, почти что сливаясь с ним.

Драко откинулся на сиденье и посмотрел в окно — отчего-то вид скромного, даже в чем-то трогательного домика Грейнджеров вызывал в нем совершенно незнакомую прежде светлую грусть, еле заметное покалывание в области груди. От этого незамысловатого строения веяло уютом и теплом домашнего очага, эдаким несбывшимся воспоминанием, от которого сердце заходилось болезненной радостью и отчетливостью еще одной заведомо неискупляемой вины, взятой им на себя.

За стеклом полетели-замелькали огни, кажется, начался дождь, быстро поглощаемый липкой, холодной темнотой, клубящейся по ту сторону обочин шоссе. Ночь издевалась, обещая растянуться в безмолвную напуганную бесконечность грейнджеровского взгляда, свербящего ему висок, а он просто хотел спать — вернуться мальчишкой после полугода занятий в прохладную и светлую комнату, упасть лицом в душистые простыни и только лишь никого не играть, не быть ничем, кроме своей усталости, кроме своего безропотного уединения, полного торжествующей умиротворенности и долгожданной тишины. Юноша криво улыбнулся собственным мыслям. Вспомнить бы толком, когда в последний раз можно было позволить себе такое. Каким же богатством, на поверку, это оказалось теперь.

Кто бы мог подумать, Драко, что к шестнадцати годам из вредного нервного мальчишки — оголенного пучка нервов, пульсирующей обиды на принявший тебя в штыки мир, ты станешь эдакой ледяной глыбой — упрямо тянущей нос из мутной темной воды в полнейшем одиночестве полярной ночи. Рефлексирующей рухлядью, сплошным лишь-бы-дотерпеть. Не проще ли было бы и правда, как прочие?

Этому миру по херу на тебя.

Этому миру по херу даже на золотую девочку Грейнджер, что уж там, и по всем его правилам ей одна дорога сегодня — на тот свет.

Минуты размазывались по стеклу водой и, слипаясь в сеть крохотных ручейков текли назад — смелая гриффиндорская девочка изучала его с тем же самым упрямством, с которым сам Драко не поворачивал головы, со жгуче-пристальным электризующим воздух вниманием.

По правде сказать, всё это — и маггловская колымага, с ревом несущаяся на бешеной скорости по мокрой ночной дороге, и их напряженное громовое молчание, и неустанно свербящий его висок грейнджеровский взгляд — было увеселительной прогулкой в уютной компании, по сравнению с тем, что ждало его потом. Хищные ядовито-зеленые цифры электронных часов где-то левее правого плеча кебмена показывали половину четвертого. Путь предстоял не из близких — в такую даль он бы не взялся аппартировать из Лондона, тем более в компании грязнокровки. Но сейчас он даже не жалел, что пришлось взять машину — долгая дорога обернулась чуть ли не передышкой.

Хотелось верить, что его не хватятся в поместье хотя бы до завтрака — каникулы обещали не изобиловать радостными впечатлениями и без выговора от отца, тем более, черт разберет, что от него можно сейчас ждать. После Азкабана Люциус стал бледной тенью себя прежнего — так дает трещину и покрывается коррозией сталь, теряя весь прежний лоск, иссыхаясь — и Драко еще не успел разобраться, что кроется там, в глубине. Потому только пока и мог, что осторожничать.

И всё же Люциус, конечно, был одной лишь жалой крупинкой в море.

С учетом пристального внимания Лорда к персоне Драко, вся затея с грязнокровкой попахивала вообще чистой воды самоубийством — как ни старался тот гнать эту мысль прочь. Мало того, обстановка в рядах пожирателей последовательно накалялась на протяжении последних нескольких месяцев: фанатизм, вспыхнувший после возвращения Редла, уже успел поутихнуть, в то время как его грандиозные планы не спешили осуществляться. Они почти не сдвинулись с мертвой точке в снова развернутой войне. Стены мэнора пропахли страхом: казалось, запах впитывался в одежду и волосы, преследуя Драко повсюду, даже в постели с девушками; он разучился нормально засыпать, дома уже не мог спать вообще; в то время как новый змееподобный хозяин поместья становился все несдержаннее и подозрительнее. Каждое собрание завершалось зверскими пытками и показательными убийствами — уже не только пленников, но и верных Лорду пожирателей, не угодивших ему в любой мелочи.

Драко не без оснований подозревал, что в каком-то смысле стал последним средством Редла, когда прочие исчерпались.

Он один — против старика Дамблдора и его ненаглядного Избранного, попрятавших свои носы за уютными стенами школы.

Он один — потому что имеет неограниченный доступ в Хогвартс, потому что, несомненно, способнее своих сверстников, потому что на него, конечно, есть больше рычагов давления. Ведь не спроста же эта, в конце-то концов, показательная немилость Люциуса, с его-то преданностью делу, огромным влиянием и заслугами перед Лордом.

Он один — не мог же осмотрительный Редл доверить убийство директора Снейпу, надежность которого, учитывая его положение при старике, до сих пор оставалось под большим вопросом.

Он один: кстати, Драко подозревал, что именно поэтому еще жив. Его Змейшество проявлял совершенно несвойственные себе чудеса терпения во время всех неудачных попыток слизеринца восстановить шкаф.

И ведь черт его знает, что будет потом — после. Никто не обещал тебе жизнь, парень, одну только “великую честь” — служить, и не задавать вопросов. Восстановить на хер ему не упиравшую репутацию Люциуса Малфоя. Того самого, который их, между прочим, во все это дерьмо и втянул по самые уши. Уж спасибо тебе, отец.

Взгляд Драко случайно упал на бардачок автомобиля — из него высовывалась, лукаво поблескивая в свете пролетающих за окном фонарей сигаретная пачка — у него как-то даже сразу поднялось настроение. Внезапно вспомнились первое лето после возвращение Темного Лорда — теплые дождливые вечера в Лондоне с Блейзом и Ноттом. Их семьи тогда были слишком взбудоражены и заняты возобновившимися собраниями и активизацией своей былой деятельности, а они — забытые всеми, пьяные и промокшие до нитки, праздно болтались по ночным улицам столицы магической Британии, принимали “старящие” настои, покупали сигареты и выпивку, без зазрения совести проникали в самые злачные места маггловского Лондона и, понятное дело, думать не думали о том, что через пару лет всех их пустят на пушечное мясо.

Хорошее было время, Драко.

Отчего, вспоминая его, ты каждый раз чувствуешь себя стариком?

Он-таки дернул пачку — не смог удержаться. Все равно маггл-кебмен под заклятием, и в себя придет дай бог к завтрашнему вечеру. А там — куда уж о сигаретах, если даже о парочке странноватых подростков и своей незапланированной поездке на другой конец страны вспомнить не сможет. Драко опустил стекло, и, щелкнув зажигалкой, с наслаждением выпустил дым в окно, с удивлением отмечая, что успел забыть, как это расслабляет: и горечь табака на языке, и тлеющий алый уголек в полумраке, и бледно-серые невесомые клочья, мгновенно уносимые на скорости встречным ветром.

Когда он наконец пришел в себя из бездумной никотиновой прострации, пачка заметно похудела — прошло не меньше получаса. В своем углу сиденья в совершенно неуместном, на его взгляд, умиротворении спала Грейнджер.

Сколько еще ему удивляться ей? Подумать только, и это их связывали долгие годы детской вражды, глупой, как оказалось, и пролетевшей за один миг, а ещё — аномально срабатывающее заклинание, это внезапное её заложничество и неизбежная гулкая неизвестность впереди — чертова нескончаемая вереница вопросов без ответа.

Одно радовало — её бессовестный обвиняющий взгляд больше не буравил ему висок, лениво подумал Драко, тоже проваливаясь в сон.

Откуда ему было знать, что Мистер Грейнджер всегда курил за рулем — и одно лишь это уютное воспоминание подарило измученной переживаниями девочке рядом спасительное спокойствие этой ночью.

Upd от 21 июня// Дорогой читатель, проходя мимо, не забывай, оставленный комментарий — плюсик к карме и к вдохновению автора. Любым замечаниям тоже буду очень рада. Мне действительно важно знать, что вы думаете.

Ни земли, ни воды, ничего,

Замела метлой белый свет пыль.

- Мельница, “Обряд”

От резкого звука открывающейся двери и бесцеремонного рывка вверх, Гермиона обескураженно распахнула еще объятые тяжелой дремотой глаза. Морозный воздух, пронизанный розоватой дымкой, ударил ей в лицо, а гуляющий снаружи ветер запутался в подоле материнского пальто — Малфой вытащил её из машины на улицу, чуть ли не за шкирку, словно котенка.

Первые секунды она только оторопело хлопала ресницами, не совсем понимая, что происходит — до тех пор, пока вчерашние события не достигли её просыпающегося сознания. Сон, надо сказать, тут же как рукой сняло.

Машина тронулась с места, медленно развернулась и двинулась в обратном направлении, оставив двух подростков у обочины, стоящими по щиколотку в снегу — дорога была проселочная, и по ней не часто ездили, вот за ночь её и замело. Если бы Гермиона задумалась сейчас об этом, то поняла бы, что вид со стороны у них был уж очень необычный: одинаково продрогший и ошалелый, даже испуганный. К тому же, Малфой продолжал крепко держать её за локоть, ближе к себе, чем того требовала обычная предусмотрительность, слишком сосредоточенный на чем-то, чтобы придать этому какое-либо значение. Все же, о чем могла думать сама девушка, так это о том, что будет дальше.

- Малфой, — жалобно выдохнула она облачко пара в холодный воздух, скорее просто чтобы привлечь к себе внимание застывшего в прострации слизеринца, чем из интереса. Голос осип ото сна, поэтому с губ её сорвался только хриплый шепот. — Который час?

Он перевел на неё взгляд — нездешний и дикий, слишком темный и глубокий на белокожем лице, залитом рассветным солнцем.

- Около четырех, — просипел он удивительно ей в тон, чуть скривившись, будто одна мысль о времени причиняет ему боль. Потом снова посмотрел сквозь неё, вспомнив о чем-то, и дернул за локоть, поворачивая девушку к себе спиной, лицом к бескрайней веренице холмов, укрытых заснеженных лесом, простирающегося до самого горизонта.

- Смотри, принцесса, — прохрипел он ей на ухо, поддавшись странному, непонятно откуда взявшемуся порыву, заставляя её запечатлеть в своей умной головке эту безмолвную, прекрасную скупой северной красотой белую пустыню снега: — Теперь это твой мир. Бежать некуда.

И это было правдой, с ужасом осознала она, ощущая, как тело пробивает крупная дрожь от холода и ужаса, и все же не в силах оторваться от раскинувшегося перед ними вида — ледяного великолепия, отдающегося тупой болью под замирающим сердцем. Они стояли почти на самой вершине одного из этих холмов, вокруг были лишь деревья, снег и небо, высокое, кристально чистое и по-зимнему ясное, пестрящее красками — голубым, золотым и нежно-розовым, пронизанное холодным и душистым воздухом леса. Где-то очень далеко медленно плыл-поднимался над горизонтом одинокий столб дыма, впрочем, её глаз не мог различить под ним ничего, похожего на дома — как и повсюду — на многие километры вокруг.

Гермиона поднесла ладонь ко рту, пытаясь сдержать судорожный полувсхлип-полувздох, а он, не давая ей возможности прийти в себя, притянул её ближе и дернул их вверх — в это самое невозможно красивое и холодное небо.

Если и было то единственное, что нравилось ему в его новом статусе Пожирателя, так это возможность летать.

В этом поступке конечно, было что-то до ужаса пижонское, он мог бы просто трансгрессировать, чтобы не пугать и так до смерти напуганную Грейнджер еще сильнее, только вот удержаться не получилось. К тому же, он никогда не пробовал летать “с пассажиром” и было слишком интересно попробовать.

Очень быстро в поле зрения показался знакомый силуэт старой башни, припорошенной снегом, как и все вокруг. В следующие секунды перед ними распахнулись старые тяжелые двери, и вот он уже опустил дрожащую всем телом Грейнджер на выцветший бархат одного из стоящих посреди гостиной кресел, прекрасно отдавая себе отчет в том, что девчонка врядли устоит на ногах после такого “приключения”. Драко и сам не мог первое время с непривычки, куда уж ей. С улицы тянуло морозным воздухом — взмахом палочки он заставил двери вернуться в исходное положение и еще одним развел огонь в камине. Сразу стало светлее, теплее и даже, он бы сказал, уютнее — Драко вообще любил это место ровно с тех пор, как впервые оказался здесь мальчишкой.

Со стороны кресла раздался шорох — Грейнджер привела себя в сидячее положение каким-то несколько пьяным движением, подтянула к себе колени и, обняв их руками, стала изучать комнату из-под рассыпавшихся по её плечам в беспорядке волос. За ночь, проведенную в машине, наскоро завязанный ею узел из них вконец растрепался.

Он сделал было шаг в её сторону, и замер в нерешительности — слишком много лет он не видел её такой, с тех самых пор, как назвал грязнокровкой красивую двенадцатилетнюю девочку. Совершенно неожиданно она стала тем же ребенком из его воспоминаний, хрупким, испуганным и беззащитным. А еще одиноким — и это так бросалось в глаза, ведь рядом с ней всегда, каждый чертов день все шесть лет валандались двое гриффиндорких придурков и фоном где-то рядом маячил весь её идиотский факультет, плечом, мать их, к плечу. Этим внезапным одиночеством она напоминала Драко, к его ужасу, его самого.

Еще одна капля в море его неискупляемой вины перед миром.

И к черту его.

У Драко были дела поважнее, чем жалеть грязнокровку, которой это, к тому же, совершенно не поможет.

- Кена, — позвал он эльфийку, которая должна была позаботиться о вещах Грейнджер. Та появилась тихо, словно отделившись от стены, без привычного хлопка, с которым перемещались домовики Мэнора — странно, он не был здесь какие-то пару месяцев, а уже успел забыть об этой её особенности. Всё, что связано с этим местом вообще удивительно быстро стиралось из памяти, и Драко даже подозревал, что его родители — по крайней мере Люциус, бывавший здесь всего раз или два много лет назад, начисто забыл о существовании башни. Более того, он вдруг осознал, что в какой-то мере ставил на это, принимая решение спрятать Грейнджер здесь.

- Да, господин, — существо склонило голову в легком поклоне, с эдакой нетипичной для домовика грацией. Драко, признаться, любил в ней это.

- Вещи девчонки?

- Наверху, господин Драко, — подтвердила эльфийка легким кивком, — но позвольте сказать, там слишком холодно, для того чтобы юная мисс смогла остановиться в одной из комнат без вреда для своего здоровья. И в ближайшее время с каждым днем будет только сильнее холодать. Магией верхний этаж не прогреть, а тепла от камина для этого недостаточно. Простите хозяин, но дом стар и, как вы знаете, не предназначен для жизни простого мага в зимнюю пору, особенно для молодой леди без палочки.

Проницательная эльфийка, конечно же была права — он, как назло, об этом не подумал.

- Молодой леди, — ядовито процедил он сквозь зубы, злясь в общем-то сейчас только на себя, но бросая угрожающие взгляды на Грейнджер — придется потерпеть.

- Кена сможет все время поддерживать огонь здесь, внизу, — эльфийка изящным движением тонких лапок указала на всё помещение первого этажа, где они сейчас находились, когда-то выступавшее одновременно и кухней, и гостиной и прихожей по странной прихоти первоначальной хозяйки дома — женщины, судя по воспоминаниям современников, далеко не ординарной. — Если господин Драко позволит, то молодая мисс сможет жить и ночевать здесь, в тепле. Кена всё устроит.

- Делай, что считаешь нужным, — кивнул Драко с видимым облегчением. Странное существо действительно не было ровней эльфам Мэнора: Кена была слишком умной для домовика, а еще слишком дикой и слишком самостоятельной, что не очень удивительно в общем-то, с учетом всех лет, что она провела здесь одна, после исчезновения его прабабки. — Но она не должна выходить отсюда. Это твоя главная задача, Кена, — следить чтобы Гермиона Грейнджер оставалась здесь.

Когда она исчезла — растворилась в тени старых стен, оставив после себя две чашки с дымящейся жидкостью на небольшом столике у камина, Драко позволил себе взять одну и опустился в кресло напротив девчонки. У него оставалось совсем немного времени, прежде чем придется вернуться, и он, признаться был рад и благодарен эльфийке, что не нужно тратить его на возню со ней.

Чай оказался настоем из трав, ароматным и успокаивающим, разлился душистым теплом по телу. Все, что ожидало Драко в поместье внезапно стало не таким страшным — в конце концов, он успешно справился с первой частью своего замысла. Он спас чью-то жизнь, пусть и той, что никогда не отблагодарит его за это и, скорее всего даже не сможет понять — плевать. Впервые в жизни Драко сделал что-то важное без оглядки на мнение или безопасность семьи, на то, что, по чьему-то мнению, он должен делать. Это дарило пьянящее ощущение уверенности, какой он не знал прежде, а еще — пускай и призрачное — свободы. Это было сладко.

Допивая свой чай, он посмотрел на Грейнджер почти с сожалением — настолько испуганной и растерянной она по-прежнему казалась. Но они враждовали много лет, и потому Драко, как никто другой, знал, что она справится с этим — и довольно быстро, и тогда снова начнет представлять угрозу. Следовательно, он не мог позволить себе быть мягким.

Его чашка со стуком опустилась на стол, а в следующий момент Драко уже присел на корточки перед ней, хищно вглядываясь в её замкнутое лицо:

- Просто, чтобы ты уяснила Грейнджер — тебе очень повезло, — он почти рычал. Только попробуй рыпнуться отсюда — узнаешь, ЧТО я действительно могу сделать с тобой. И поверь, тебе это не понравится.

Грейнджер ничего не ответила, впрочем, он и не ждал. Встал, оправил мантию и пошел к выходу.

- Ах да, — он обернулся уже в дверях — черный силуэт на фоне снежной бури, поднявшейся снаружи: — Твоим драгоценным родителям тоже.

А потом тяжелая, искореженная временем дверь глухо закрылась, отделяя Гермиону от остального мира.

От автора: Привет! Соскучились? Они добрались — мне уже и самой не верится! Спасибо всем, кто читал и ждал этого вместе со мной. У нас наконец-то пришли холода, и мне снова пишется, это ведь очень осенне-зимний фанфик, вы почувствовали? Мне интересно!

По поводу диалогов, да, я согласна с тем, что их мало, я постараюсь в скором времени их добавить — но не в ущерб задумке, а в ней столько всего понамешено. Более важного для целостности полотна, так сказать. Поэтому вся их рефлексия, пойманные образы, несуразица описаний — это все равно останется в подавляющем диалоги объеме, по-другому я не вижу смысла именно это писать

“Вокруг нас разбросаны ответы на любые вопросы, надо только суметь отыскать их. Начавший искать становится охотником”

“Не бывает такого, чтобы кто-то хотел откуда-нибудь выбраться — и не выбрался”

Мариам Петросян, “Дом, в котором”.

Мэнор возвышался посреди низкого зимнего неба черной мрачной громадиной. Фамильный замок почти осязаемо источал опасность, и не то чтобы Драко к этому не привык.

Но.

Он всё таки остановился у ворот. И почти вызывающе поднял голову, сбрасывая на плечи капюшон мантии, так что волосы мгновенно припорошило снегом.

Почему-то хотелось унести побольше улицы с собой туда, пусть даже в виде обычной замерзшей воды, которая неизбежно стает и приведет его прическу в не самый официальный вид и возможно даже разозлит Люциуса — Драко было плевать.

Он, конечно, знал, что его ожидали еще ночью, но заходить не спешил, уныло наблюдая, как возвышающиеся над ним ворота с витиеватой “М” на каждой из створок здорово так вело-покачивало из стороны в сторону.

Что ж, вполне предсказуемый эффект от серии аппартаций и влитого в себя по дороге дешевого магловского бурбона, позаимствованного в безымянной придорожной закусочной.

Возможно дело было как раз в этом — с изумлением юный Малфой поймал себя на безбашенном каком-то веселье — ему в это сумасшедшее утро так остро-непривычно совсем не было страшно.

Правда забавно, Драко?

Ведь именно сегодня тебе перед хозяином ой-как-есть в чём каяться.

Ну и клал я на это.

Интересно, а каково это — все решать самому?

Кажется, он начинал понимать, и осознание проклевывалось внезапным ощущением силы.

Он, конечно, не мог не видеть, что ступает по охерительно тонкому льду: вот только под ним, откуда-то из незнакомых галактик в самое лицо ему бил ослепительный свет. Под которым впервые в жизни ему было тепло.

И вот это самое ощущение — он интуитивно чувствовал — сейчас самое время спрятать подальше.

Драко облокотился плечом о каменную кладку и, нашарив пачку, с удивлением обнаружил, что осталась всего одна. Детская привычка вернулась за считанные часы, но это было последнее, о чем следовало сейчас беспокоиться, поэтому, несколько раз с наслаждением затянувшись, он бросил окурок дотлевать в нетронутый снег и коснулся уже негнущимися на морозе пальцами тяжелой чугунной створки. Родовая защита мгновенно откликнулась на прикосновение гулким угрожающим скрежетом древних ворот.

Добро пожаловать домой, мальчик.

С его последнего визита, по правде, мало что изменилось. Мэнор продолжал жить жизнью мертвецов. Впрочем, кое-что новое Драко быстро для себя уяснил: притворяться одним из них оказалось гораздо проще.

Его неожиданное преступление отчего-то послужило некоей извращенной профилактикой: границы недопустимого, прежде такие размытые и в то же время мертвой хваткой сдавливающие его чуть ли не за горло, внезапно разъехались в разные стороны и встали на место. Причем, Драко смутно подозревал, что место это оказалось гораздо дальше, чем это положено у состоявшегося пожирателя.

Капкан не разжался — нет, он не был идиотом, чтобы предположить такое. Просто оказаться в нем еще не значит быть подстреленным — и Драко как-то не задумывался об этом прежде, когда только и делал, что выл, трепыхался и огрызался.

А потом с ним случилась, мать её, Грейнджер. Оглушительная Грейнджер, оказавшаяся отрезвляюще безвыходной западней, подарившей ему этот непривычно вызывающий привкус свободы на кончике языка.

Даже упоительный.

И Драко бы даже поблагодарил её за это при следующей встрече — если б они были в меньшей жопе. Увы.

Снег дружелюбно хрустел под его не совсем ровными, он подозревал, шагами.

Драко поднялся на крыльцо, отстраненно наблюдая, как его ведет вперед какая-то незнакомая пылающая внутри дерзость. Тупой домовик попытался что-то там пищать, кажется, о том, что Малфой-старший будет ждать сына в кабинете перед завтраком или около того — на что был сквозь зубы послан по очень неприличному адресу.

— У меня была бурная ночь, — злобно прорычал драгоценный отпрыск семейства Малфой в посеревшее от испуга жалкое личико эльфа, взлетев по лестнице до своей комнаты. — Люциус подождет. Меня разбудишь, ТОЛЬКО, если Лорд будет вызывать. Всё ясно?

И, не желая слушать идиотское блеяние в ответ, от души захлопнул дверь, наложив на него пару запирающих заклятий.

Из комнаты пахнуло уютом — сказывались то ли алкоголь и совсем непривычная расслабленность, то ли просто тишина и приглушенный свет. В конце концов, он почти не спал за последние сутки. Сбросив пропитавшуюся льдом и холодом мантию прямо на пол, он сделал то, чего не позволял себе дома уже очень много месяцев: упал лицом в подушки, прямо в одежде, совершенно не заботясь о том, в каком мире ему доведется проснуться.

Отчего-то им двигала спокойная уверенность в том, что без серьезной необходимости его действительно никто не побеспокоит.

С этой мыслью Драко, впервые за долгое время, провалился в спокойный глубокий сон, в котором не было места кошмарам.

Камин прогорел — в его черной пасти россыпью алели-перемигивались тлеющие угли. В комнате стоял полумрак, но было тепло и тихо, видимо, потому что снежная буря снаружи наконец улеглась. Гермиона приподнялась на локте и, оглядевшись, обнаружила себя на диване под толстым и стеганым, а еще, очевидно, очень старым одеялом. А ведь она отчетливо помнила, что до того сидела в кресле, прижавшая к себе колени, не в силах не то чтобы пошевелиться, а даже дышать — от ужаса.

Потому, видимо, она и отключилась прямо там — вероятно, сработал какой-то защитный механизм психики.

Так выщелкивается предохранитель, когда сеть оказывается на грани перегрева — простая аналогия из её магловского счастливого детства.

Сердце опасно кольнуло.

Тише, Гермиона, тише. Только не становись истеричкой — это еще никому не помогало.

И всё же. Интересно, как она оказалась на этом диване?

И где носит ту странную эльфийку, которую хорёк приставил следить за ней?

Хватились ли её друзья?

Нет, не надо.

Не думай об этом сейчас.

Гермиона вылезла из-под одеяла и неверной походкой подошла к маленькому окну с облезлой и покосившейся от времени деревянной рамой. Казалось, изъеденное морозными узорами и чуть почерневшее по краям стекло с выцветшими изразцами держалось в нем на чистом слове — или, вернее сказать, на одной только магии.

Она коснулась его слабыми после сна пальцами — от стекла веяло концентрированным холодом, удивительным образом не проникающим дальше, в комнату.

Сколь многого Гермиона еще не знала даже о самом бытовом, казалось бы, колдовстве.

Она опустила лицо и подышала на иней, протерла оттаявший участок стекла рукавом свитера и с каким-то неуместным безразличием оглядела нарисовавшийся снаружи кусок совершенно незнакомого ей мира: в нем, казалось, не было ничего живого.

Словно на планету негаданно опустилась ядерная зима, а никто кроме неё не заметил.

Сосны по кромке леса у дома будто бы спали, одетые в лед и снег, и во сне тянулись к небу — им не нужно было ни о чем беспокоиться. Они были здесь уже, наверное, целую вечность, и наверняка помнили первых хозяев.

Отчего-то Гермионе отчаянно захотелось знать, что с ними стало — и от этого тоска словно бы еще разрослась внутри неё, хотя казалось бы — куда уж глубже.

И это была дрянная тоска — от неё не хотелось плакать.

И что еще хуже — от неё не хотелось жить.

Гермиона совсем не понимала, что с ней происходит — и это ощущение ей, привыкшей все контролировать, тоже совершенно не нравилось.

Она отвернулась от снега и вернулась к очагу, взяла небольшое полено из аккуратной горки, сложенной рядом, разворошила им угли и оставила посредине — древесина была сухая и быстро занялась.

От её рук в темноту взвились искры, не способные обжечь кожу — на мгновение Гермиона даже пожалела об этом: боль в её нынешнем состоянии странно отрезвляла.

Её внимание привлекли уже зарубцевавшиеся порезы на правой ладони — напоминание о вчерашнем вечере, казавшемся дурным непроходящим сном. Продолжением морока от насланного повторно Империуса.

Она развела пальцы в стороны и напрягла ладонь, с каким-то садистским удовлетворением наблюдая, как лопаются тонкие корочки на порезах, и по краям на них выступает свежая алая кровь.

Твоя грязная кровь.

Впервые в жизни Гермиона остро почувствовала презрение к себе: всё оказалось зря. Большую часть своей сознательной жизни она только и делала, что готовилась к этой войне.

И умудрилась проиграть её раньше всех.

Даже раньше, чем война успела толком начаться.

Глупая.

И дело было не в том, что она вдруг обнаружила себя слабее, чем думала — Гермиона смутно подозревала, что такое рано или поздно происходит с каждым — а в том, насколько слабой она в действительности оказалась перед лицом зла.

Самое обидное, что паршивец Малфой даже не был настоящим злом.

Постойте-ка.

Гермиона обессилено осела на пол в том же месте, где наклонилась к камину и зарылась пальцами в волосы, нервным на-грани-истерики движением и с ужасом уставилась в пустоту перед собой.

Эта правда оказалась из разряда тех, от которых хочется отвернуться.

Совершенно ничто не способная исправить — и потому такая ненужная ей сейчас:

Кажется, Малфой и злом в общем-то не был.

По крайней мере, в привычном смысле — и потому все казалось таким сюрреалистично опасным, будто лед, с хрустом расходящийся трещинами под ногами. Неконтролируемо.

Наверное, с очень похожим звуком ломается хребет.

Или, если попробовать замедлить время, прорезает воздух луч Империуса — Гермиона, отчего-то это подозревала с недавних пор:

Это заклятие смяло ее всю изнутри, после чего выпотрошило. Заставило даже не узнать — почувствовать, как больно, оказывается, быть по ту сторону.

Как же ты выжил до сих пор в своей сплошной темноте, скажи, Малфой?

И где мне найти в себе столько же сил?

Лапки домовика не оставляли следов на снегу — Кена двигалась бесшумно и стремительно, словно дикая птица. Зимний лес лениво прислушивался, беспрепятственно пропуская давнишнюю знакомую вперед — в самое свое сердце.

Сосны приглашающе расступились, и серая сморщенная ладошка с доверчивым обожанием ткнулась в другую — изящную и гладкую, с отчетливой синеватой россыпью вен на белоснежной коже.

Мудрая госпожа всегда встречала её одинаково — даже когда не ожидала гостей.

Волшебное пламя плескало голубизной посреди каменных сводов пещеры, и живые тени, рождающиеся в нем, привычно-приветствующе танцевали вокруг свои первобытные танцы, так похожие на те, в котором в иные ночи над спящим лесом и молчаливыми скалами вьется-беснуется падающий снег.

Мудрая госпожа многие годы встречала её одинаково — как давнего и дорогого сердцу друга.

Даже тогда, в самом начале.

— Вы были правы, — поспешила эльфийка поделиться принесенной вестью с той, что вышла из синего пламени. — Молодой Лорд вернулся, и привел с собой девочку. Человеческую дочь.

Ледяная дымка, клубящаяся под сводами пещеры, всколыхнулась и опала у их лиц — и горьким был вздох, сорвавшийся с прекрасных бледных губ хозяйки леса.

И выдавал этот вздох долгие годы ее, сокрытые неподвластной времени молодостью тела — а еще все страшное, что было написано этому уходящему все дальше и дальше в неизбежную тьму миру.

Все страшное, что она видела, выпадет — уже выпало — на долю этих бедных детей.

“Каждый стрелок знает, что такое гордость — эта незримая кость, не дающая шее согнуться”. Стивен Кинг, «Стрелок».

Первые три дня каникул пролетели, к удивлению Драко, быстро, хотя он и вымотался как собака — всяко лучше, чем не находить себе места от страха и безделья, под неусыпным вниманием Люциуса и других пожирателей не имея возможности покинуть замок. Вокруг неизменно царила атмосфера мрачного, сходного с истерией, маразма, торжества необоснованной жестокости и в то же время плохо скрываемого ужаса — и он с удивлением обнаруживал, что наконец научился дышать в ней нормально.

Лорд вызвал его вечером в день прибытия, велел доложить о ходе его задания и, одобрив идею со шкафом, отослал прочь. Перед этим, впрочем, даже поинтересовался со зловещим видом, не требуется ли Драко помощь с ремонтом артефакта, от которой тот поспешно отказался, выразив благодарность за щедрое предложение господина и заверив его, что все итак будет готово в лучшем виде в назначенные сроки. По всей видимости, Лорд остался удовлетворен почтительной уверенностью, с которой отчитался перед ним молодой Малфой, раз не наслал на него парочку непростительных, так сказать, в порядке профилактики.

Что касается самого Драко, тот все больше понимал причины этой странной угрожающей благосклонности: обезумевший от страха мальчик с трясущимися руками на подобном задании во вражеском тылу не принесет своей стороне никакой пользы. Поэтому-то Лорд так злился до этого — не столько от его неудач, ведь неудачи в борьбе с Дамблдором терпели почти все его слуги, сколько наблюдая бестолкового трясущегося от ужаса за себя и семью мальчишку как свое последнее средство против невыносимого старика.

Так что, если Темный Лорд и заметил перемены, произошедшие в младшем Малфое, то одобрил их, а неладного не заподозрил — слишком мелкой сошкой оставался Драко для более пристального внимания с его стороны. Зато это предсказуемо сделал Люциус, чье приглашение “побеседовать” его дражайший отпрыск невежливо проигнорировал как по приезду в Мэнор в то злополучное утро, так и после своей успешной аудиенции. Поэтому на следующий день Малфой Старший предсказуемо поспешил продемонстрировать сыну свое недовольство.

Драко проснулся рано даже по своим меркам и отправился в библиотеку поискать информацию по Империусу: то, что произошло между ним и Грязнокровкой прочно засело в мыслях и не давало покоя. Жалящее заклинание прилетело со спины, и он, не успев отреагировать выронил книгу — редко ожидаешь нападения в шесть часов утра, даже от вконец сбрендившего родителя. Боевая выучка и реакция ловца, однако, не подвели, и пока мозг все еще приходил в себя от столь вероломной атаки, пальцы уже крепко сжимали палочку, направленную в лицо разгневанному Люциусу. Не прими он оборонительную позицию столь стремительно, отец, вероятно, уже насылал на него третий Круциатус подряд, но Драко уже не был тем мальчиком, для которого такие методы воспитания были нормой.

Драко наконец перестал быть мальчиком, он стал Люциусу ровней.

Пришло время узнать об этом, отец.

— Наглый щенок, — прошипел Малфой-старший, и его осунувшееся словно у смертельно больного человека лицо исказилось презрением. — Решил, что если Темный Лорд поручил тебе жалкое дельце, то ты смеешь пренебрегать моими приказами? Так я напомню тебе, кто хозяин в этом доме.

Чтобы отбить полетевшее вслед за гневной тирадой проклятие, Драко даже не пришлось напрягаться — очевидно, отец ожидал, что он смиренно подставится, как делал всегда.

Слабая, почти безразличная усмешка тронула тонкие губы юноши:

— Уж явно не ты, — после этих слов новое проклятие полетело в него, но так и не достигло цели. — Ты давно продал его Темному Лорду, Люциус. Как и свою гордость, и свою кровь. Свою семью, — на последнем слове обманчиво спокойный голос Драко все же сорвался от гнева, а выставленный против следующего Круциатуса блок полыхнул мощнее, отрекошетив заклятие в самого Малфоя-Старшего, отчего тот отлетел назад и впечатался спиной в стеллаж с книгами.

— Знаешь, — задумчиво протянул сын, оправляя идеально выглаженный ворот шелковой рубашки, — а ведь я всегда думал, что ты растил меня как раба, потому что хотел защитить. И только сейчас до меня дошло, что ты сам — раб, — последнее слово он не сказал — выплюнул и, не оставшись понаблюдать, как поверженный родитель будет отскребать себя и собственную желчь от пола, подобрал выпавший из рук фолиант и стремительно покинул библиотеку.

После этого случая Малфой-Старший не искал встреч с сыном, хотя Драко и подозревал, что продлится его спокойствие недолго. C другой стороны, им давно следовало нормально поговорить, и если такое вообще было возможным, то первый камень к этому был заложен именно сейчас — оставалось надеяться, что Люциус сможет переварить произошедшее и сделать верные выводы. В конце концов, и Драко прекрасно отдавал себе в этом отчет, они встряли в этом дерьме по самые беловолосые макушки вместе — вся их пресловутая семейка, её жалкое подобие.

Следующие двое суток, тем не менее, и без душещипательных бесед с отцом выдались насыщенными. Темный Лорд постарался на славу, по-видимому стремясь поднять боевой дух и разжечь еще больший фанатизм в рядах своих приспешников: рождественская культурная программа Пожирателей до неприличия изобиловала рейдами, собраниями и кровавыми гулянками. В последний вечер, когда его Темнейшество-таки соизволил покинуть Мэнор с праздничным визитом к кому-то из своих наиболее влиятельных союзников, и у обывателей поместья наконец выдалась возможность хотя бы вздохнуть спокойно, в носу у Драко непреходяще стоял тошнотворный запах жженой человеческой плоти, в ушах — крики замученных до смерти, перед глазами — их глаза.

Как-то, гуляя по маггловскому Лондону, он увидел рекламный щит с кухонным приспособлением, поразившим его своей практичностью и в то же время циничной жестокостью — комбайном для измельчения мяса.

Вот тем самым куском мяса, пропущенным через это чудо робототехники Драко чувствовал себя сейчас.

Отвратительно изувеченным, переломатым, и грязным.

Грязнее чем, её кровь.

Мысль разнеслась в голове взрывом, оглушительная, внезапная, словно вой предупреждающей сирены — такие раздавались в городах, когда они громили станции или обрушивали маггловские мосты. Драко обвел ошалевшими глазами разбуженного ото сна зал и присутствующих, всех как один подавленно-пришибленных событиями последних двух дней, постепенно приходящих в себя после завершающего собрания и медленно, разбредающихся или аппартирующих кто-куда.

У всех их разных куда была общая, одна-единственная цель, ему хорошо знакомая — забыться. В бутылке огневиски, в объятиях шлюх или новых убийствах.

А у Драко было то, чего не было ни у одного из этих мерзавцев.

У него была Грейнджер — смелая и такая светлая, как ничто из его мира, девочка. Чертова фея-крестная тупых гриффиндорцев, младшекурсников и домовых эльфов. Девочка, которая трогательно расплакалась несколько лет назад, когда он назвал её словом, что могло звучать в его доме, в этом самом доме, по несколько десятков раз на дню.

Драко накинул капюшон темной мантии на лицо и, никем не замеченный, покинул истекающий кровью зал. Слово, которое очень скоро станет приговором, для таких как она — а здесь уже стало.

Машет вьюга по-над крышей снеговым крылом...

Крикни в голос — кто услышит? — Степь да степь кругом...

Огонёк в окне не светит, сколько ни топи...

Да и кто его приметит в той глухой степи?

Не видать милого друга, что тоску лечил -

Он в степи, под песни вьюги крепким сном почил.

Помолясь усердно Богу, в путь отправился,

Всё хотел найти дорогу, да преставился.

Яна Симон.

Снаружи, по всей видимости, не переставал снегопад — Гермионе все больше казалось, что еще чуть-чуть и старый дом окажется навеки похороненным под снегом вместе с нею, беспомощно запертой внутри. С ней творилось неладное, очевидно, от паники и одиночества, и этот постоянный страх, переходящий в паранойю, только усугублял положение.

Гермиона всегда казалась себе сильной и психологически устойчивой личностью — ей, шесть лет прожившей в общей спальне для девочек в Хогвартсе, было с кем сравнивать. Теперь же приходилось расставаться еще с одной юношеской иллюзией — она не справлялась.

Полнейшее бессилие и невозможность предупредить друзей и близких о надвигающейся катастрофе, также как и удостовериться в безопасности своей семьи погрузили её в состояние непроходящего ужаса, отрешенной какой-то ноющей боли сердца, граничащей с физической.

Чуткая эльфийка носила ей горячую воду и измельченные травы для чая, среди которых Гермиона подозревала сильные успокоительные: по всем признакам её состояние давно должно было вылиться в сильную истерику.

Нет.

В серию сильных истерик с рукоприкладством.

Потому что, черт, еще никогда в жизни Гермиона Грейнджер не ощущала себя такой жалкой и слабой. При обескураживающе полном отсутствии контроля.

Из-за этой дурманяще-омерзительной пелены паники, словно со дна, она старалась прислушиваться и присматриваться к тому, что происходило вокруг — без особого успеха — и казалась сама себе в этом беспомощном оцепенении душевнобольной в тяжелой стадии. Внешний мир впервые в жизни не трогал её, все силы свои сосредотачивающую на одном только, чтобы не рассыпаться на части. Вероятно, так прошло несколько дней, слившихся в один — Гермиона бы не взялась даже предположить, сколько именно. Все это время девушка только и делала, что болезненно просыпалась с гудящей головой и непросыхающими от слез ресницами, пила травы, оставленные ей Кеной, пару раз даже, кажется, ела что-то, не чувствуя вкуса пищи, а потом подолгу смотрела на огонь или в окно, прежде чем снова погрузиться в спасительный сон в тепле вороха тяжелых и пахнущих пылью и сыростью одеял. И не было никого и ничего, что вытащило бы её из этого отупляющего, опустошительного онемения.

Так, по крайней мере казалось — пока он не вернулся.

На этот раз Гермиона проснулась от холодного воздуха и резко приподнялась на локтях, настороженно уставившись в сторону двери.

На самом деле, он стоял там уже какое-то время, молча наблюдая за её беспокойным сном: Кена за это время успела нарисоваться в поле зрения и отчитаться о последних днях, а потом раствориться в полумраке гостиной так же незаметно, как и появилась.

С ее немногословного доклада Драко понял несколько вещей.

Во-первых, в доме на холме, в отличие от Мэнора, последние трое суток не пестрили остросюжетными событиями, чему можно было даже позавидовать, учитывая мракобесие, царящее в Мэноре. И во-вторых, психологическое состояние его заложницы явно вызывало серьезные опасения эльфийки, и, глядя на Грейнджер сейчас, он вполне понимал — почему.

Вот уж чего он, если честно, совсем не ожидал.

А что ты думал, мальчик, прозвучала в голове ехидная мысль отчего-то голосом его мрачного декана и по совместительству крестного.

Что она будет драться как львица, вот что, огрызнулся сам себе Малфой и взмахом палочки заставил входную дверь снова приоткрыться, запуская ледяной воздух зимней ночи в дом.

Это ведь надо быть полным идиотом, чтобы после всего произошедшего не догадаться, какой Грейнджер была хрупкой — не слабой, нет. Скорее страшно уязвимой, выращенная в своем розовом благополучном мирке.

А у него сейчас от слова совсем нет времени и сил собирать ее назад по частям — себя бы удержать от падения в пропасть, что стремительно разрастается под ногами.

Выбора, впрочем, тоже нет — все как обычно, в стиле Малфоя. Тебе, дуралей, остается только продолжать игру.

Когда холод в комнате стал достаточно ощутим, Грейнджер сначала смешно наморщила нос во сне, через несколько мгновений поежилась и, распахнув свои большущие темные глазищи, резко села в своем аляповатом коконе из одеял. Вперилась в него мутным ото сна, и в то же время настороженным взглядом. Да и, Малфой догадывался, в его облике было много чего настораживающего — даже для неё: последние две ночи он почти не спал, а решение прийти сюда было настолько спонтанным, что он даже не удосужился зайти к себе переодеться — на нем все еще была рейдовая мантия Пожирателя Смерти.

Черт, это было даже смешно — что он подумал об этом сейчас. Врядли девчонка, в конце концов, ожидала увидеть его в парадном костюме при полном туалете, особенно теперь, когда знала наверняка — кто он. Убедилась на собственной шкуре, можно сказать.

Так что смотри, Грейнджер, смотри.

Привыкай — может, хоть тебе удастся, раз я сам так и не смог.

И она смотрела — повиновалась его немому приказу, будто слышала, и дрожала от холодного ветра, потихоньку, к своему удивлению, приходя в себя. Выныривала из своего тупого, обессиленного оцепенения, оттого, что смотрела на Малфоя, и содрогалась внутри — выглядел он так, словно угодил сюда прямо с места боевых действий: мятая, явно боевая мантия, прожженые в нескольких местах перчатки, непривычно растрепанные волосы и глубокие темные круги под болезненно-лихорадочно блестящими глазами. И еще запах — его отчетливо доносил сквозняк, возможно потому, что Малфой стоял слишком близко, почти склоняясь над ней — пыли, табака, паленой кожи и крови.

Гермиона чуть не засмеялась в голос: молодой Лорд Малфой, холеный красавчик и главный сердцеед Хогвартса, пах так, что хотелось блевать.

А еще — на её счастье — он пах отрезвляюще.

Потому что весь был — даже еле стоящий на ногах — сплошной вызов.

Заговорила она первой, к их обоюдному удивлению:

— В Мэноре стало настолько жарко, Малфой? Или тебя так хорошо приложило заклятием на Пожирательской гулянке, что ты решил притащиться в такую даль и померзнуть с грязнокровкой на пару? — Гермиона и сама понимала, какую чушь несет, но остановиться не могла — скопившиеся в ней отчаянье, неопределенность и напряжение требовали выхода, а Малфой был не просто их источником, он, по иронии судьбы, оказался еще и единственным человеком рядом посреди холодной ночной пустоши, похороненной под снежным бураном. — Или просто заскучал в компании Волдеморта, бедненький?

Если Драко и опешил от её злобной тирады, то ненадолго: через мгновение волосы Грейнджер уже оказались намотаны на его кулак, а голова с силой запрокинута назад, так, что та сдавленно зашипела от унижения и боли.

— Ты в своем уме, сука? — прорычал он в её бледное, перекроенное страданием лицо. — Жить надоело?

И ярость его была искренней, да настолько, что искрилась-опаляла ее влажные от пролитых во сне слез щеки.

— Решился наконец прикончить меня? — смех в её голосе, надо признать, испепелился мгновенно, оставляя после себя одно только хрипящее, мрачное безумие, подстегиваемое болью. Каникулы в кругу семьи определенно пошли вам на пользу, Лорд Малфой.

Хлесткая пощечина — больше унизительная, нежели болезненная, ужалила щеку, и от неожиданности девушка откинулась назад — благо Малфой больше не держал ее за волосы. Зато по-прежнему стоял рядом и остервенело сжимал и разжимал кулаки: быстро же ты его довела, Гермиона, полыхнул разве что тлеющая спичка, забытая на газовой плите. А ты только и хотела, что всего лишь немного отогреть руки, ведь правда?

Так что теперь молись Мерлину и всем известным богам, чтобы стены остались целы.

То-то же, лезть на Малфоя без подкрепления.

— Ты определенно спятила, — пробормотал он скорее сам себе, нежели Гермионе, и словно прислушался к чему-то внутри себя.

Когда он поднял на нее взгляд — потемневший, словно обманчиво унявшееся море, в нем не было ни капли жалости:

— Вот только учти, что мне по херу. Вякнешь такое еще раз — обещаю, схлопочешь Круцио. И поверь, удается оно мне в разы лучше, чем Империус, так что вряд ли тебе понравится, принцесса.

Если девчонка и осталась впечатлилась его угрозой, то природная вредность или гриффиндорская тупость взяли верх над благоразумием:

— Ручки расхотелось марать? Так поздно уже, — издевательски посочувствовала она, снова подавшись вперед из своих одеял. — Ты б хоть перчатки не снимал.

Языкастая как и всегда, смелая до идиотизма: как она бесила его. А прикосновение к её коже все еще горело-пощипывало у него под пальцами, и Драко отчего-то был уверен, что Грейнжер чувствует что-то подобное. И это почему-то заставляло сомневаться, что его Круцио вообще сработает — сейчас, на ней.

Чтобы пытать магией надо хотеть причинить человеку боль, а не заставить заткнуться. Так кому ты врешь, Драко?

Но, терзаемый подозрениями, он все же не позволил им отразиться на своем лице и медленно, собираясь с духом, достал палочку.

Давай же, это надо сделать, хотя бы чтобы привести Грейнджер в чувство. Очертить границы.

Заклинание уже пугливо покалывало — перекатывалось на языке, когда она побежденно выдохнула:

— Нет, Малфой. Не нужно, — и плотнее закуталась, почти прячась.

Температура в комнате за время их перепалки опустилась до уровня уличной, и с губ срывались робкие струйки пара, и голос его не был ни на градус теплее:

— Не нужно ли, — с сомнением хмыкнул он в ответ, впрочем, не так уж угрожающе, как собирался. Потом-таки опустил палочку и смерил притихшую девчонку еще одним тяжелым взглядом. — Учти, Грейнджер, это последнее предупреждение.

Оставалось только понадеяться, что она учла — ради них обоих.

Захлопнув входную дверь заклинанием, Драко сбросил осточертевшую мантию и почти рухнул в кресло — нервное и физическое истощение брали своё. Подтянул к себе пепельницу, щелкнул зажигалкой и бездумно уставился на танцующее в камине пламя.

С тихим, глухим стуком на столешницу опустились деревянные чашки, и преследующее его со вчера тошнотворное месиво запахов наконец отступило, уступая аромату свежезаваренных трав.

Где-то рядом зашуршали-завозились одеяла — из них показались тонкие белые руки, детским движением метнувшиеся за чашкой и тут же спрятавшие её в ладонях.

Забавно — его мать была чистокровной аристократкой — но он хорошо помнил, что она точно так же грела руки о чай, когда он был совсем мальчишкой.

По правде сказать, Драко и сам не знал, зачем пришел сюда.