Под знаком волка (гет)

До отбоя было еще далеко, и Гермиона, не скрываясь, бодро шагала по коридору третьего этажа. Десять минут назад она выскочила из гостиной под аккомпанемент воплей Лаванды и возмущения Дина. Странное поведение Гарри ее беспокоило лишь первую минуту после того, как он изложил свой гениальный план, и на смену этим переживаниям быстро пришла радость от того, что Рон, вероятно, больше не будет прятаться за ее юбкой от настойчивой подружки.

Гермионе хотелось едва ли не пританцовывать от радости: наконец-то свобода!

А с каждым шагом, приближавшим Грейнджер к комнатам Люпина, к ней возвращался недавний азарт — Ремус столько поддерживал ее не только накануне экзамена, но все пять недель до этого, что по праву мог разделить ее успех.

Восторженная, окрыленная мыслями об их общем достижении, Гермиона постучалась в дверь. После февральского полнолуния она считала бестактным врываться в комнату Ремуса, даже если знала пароль.

Люпин тут же открыл дверь, будто тревожно метался по гостиной, ожидая кого-то: волосы спутаны, в глазах смятение, дыхание учащенное — казалось, он вел какую-то внутреннюю борьбу.

Не успев даже подумать о том, что она делает, Гермиона тут же кинулась в его объятья и обвила руками шею мужчины, заставив его от неожиданности сделать несколько шагов назад.

— Ремус, я сдала! Я справилась! — воскликнула она и повернула голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

Лицо Люпина оказалось ближе, чем ожидала Гермиона, и нежные губы неловко мазнули по щеке, прикасаясь к уголку его растянутых в улыбке губ. И оба замерли, будто разделили один Петрификус Тоталус на двоих. Сердце отсчитало десяток ударов, но вполне возможно, что прошло не больше пары секунд, потому что оно стучало в груди, как сумасшедшее.

Неправильно, неуместно, ненормально… но так интригующе. Градус неловкости мгновенно взлетел до нереальных высот.

Гермиона расцепила руки, сделав шаг назад, распахнула глаза, глядя на Ремуса в упор. В огромных карих глазах плескалось удивление и радость.

Люпин сходил с ума.

И любые благочестивые порывы были обречены умереть в зародыше, потому что сознание подкидывало слишком убедительные аргументы «за». Она ведь все понимала. Она не могла не понимать, как действует на него… и все равно пришла.

Гермиона прижала ладони к пылающим щекам и, явно пытаясь скрыть смущение, затараторила:

— Простите, Ремус. Я такая неловкая. Просто хотела сказать спасибо за поддержку. Надо еще сделать домашнюю работу по нумерологии. Я пойду…

Вот только все внутри него восставало против ее слов, а у человека, ослабленного волчьей сущностью, не было сил бороться с собой. В два шага Люпин оказался рядом с девушкой, обвил гибкий стан железными объятьями и стремительно коснулся ее приоткрытых губ.

И это не было ни случайным прикосновением, ни занимательным экспериментом, как в прошлый раз: чувственные движения, настойчивость, которую никто и никогда не приписывал тихому Ремусу Люпину.

Он углубил поцелуй, запутывая пальцы в волнистые волосы и поворачивая голову Гермионы так, чтобы было удобнее ласкать ее губы. Второй рукой, обхватывая ее за талию, смял в руках ткань школьного свитера, то ли в надежде удержать себя в руках, то ли пытаясь разорвать одежду на ошеломленно застывшей Грейнджер.

Его кожа пылала, по телу прокатывалась дрожь, а в короткие секунды, на которые он отрывался от сладких девичьих губ, в комнате раздавалось его утробное рычание. Казалось, он слышал ее приглушенный, сдавленный вздох, но за пульсацией крови в ушах мог бы не расслышать и крика.

И Гермиона ответила на этот грубый, глубокий, бесстыжий поцелуй, пытаясь вернуть Ремусу весь пыл, который он вкладывал в свои действия. Узкие ладошки скользнули вверх по груди и плечам, лаская потертую ткань мантии намного более чувственно, чем она того заслуживала, и повторили его собственное движение, зарываясь в короткие русые волосы на затылке.

В голове Люпина возопил какой-то тоненький и слабый голосок о том, что все это необходимо срочно прекратить, что он — старый извращенец, который растлевает ребенка, но в ответ на каждую разумную реплику человека, волк внутри него отвечал свирепым оскалом.

Ремуса окружал ее запах. Тонкий, сладкий, он щекотал ноздри и пьянил разум. Сквозь пелену желания Люпин услышал чей-то холодный голос, но едва ли его бы это остановило, потому что слова звучали пустым набором звуков.

— Я не твой домовой эльф, чтобы таскать зелья!

А в следующую секунду его в горло укололо что-то тонкое и острое — кончик волшебной палочки, а боль прострелила шею. Словно жгучее ядовитое жало вонзилось в бьющуюся в агонии артерию.

Первое, что он увидел, когда с трудом поднял веки — огромные, испуганные глаза Гермионы. Зрачки расширены, да так, что радужки почти не видно, грудь вздымается, на каждом вздохе вжимаясь в него все сильнее, а влажные губы покраснели и распухли от его варварских поцелуев.

С низким стоном, не способный сопротивляться своему порыву, Люпин попытался снова склониться к этим манящим губам, но очередной настойчивый толчок в шею вернул его с небес на землю. С чудовищным опозданием Ремус понял, что все еще судорожно сжимает в кулаке волосы Гермионы, наверняка причиняя ей боль.

Он немедленно разжал руки, отпуская ее, и в ту же секунду сообразил, что не сама Грейнджер прервала их поцелуй, испугавшись его напора. Чуть скосив глаза в сторону, он встретился взглядом со Снейпом, и сердце его камнем свалилось в черный колодец страха.

Но беспокоило Люпина вовсе не то, что его застали за недостойным поведением. Он вообще не думал о себе в тот момент — достаточно, и так наломал немало дров. Он попытался спросить девушку, снова встречаясь с ней взглядом, но голос был хриплым и едва ли похожим на человеческую речь:

— Гермиона, я сделал тебе больно?

Оглушенная, дезориентированная, она отрицательно мотнула головой, но прежде, чем успела хоть что-то сказать, оказалась перебита незваным гостем:

— Ты ее чуть не сожрал, падаль, — выплюнул Снейп, а потом обратился к студентке: — Вы немедленно направитесь в мой кабинет, и будете ждать у входа столько, сколько понадобится. Вам все ясно?

— Ремус ни в чем не виноват. Это я его спровоцировала, — прошептала она и тут же сжалась под свирепым взглядом своего профессора.

Но заговорил Люпин, предупреждая поток грязи, который мог бы вылить на нее Нюниус.

— Не стоит меня выгораживать, Гермиона. Я не смог сдержать себя в руках, но этого больше не повторится. Все будет в порядке, — попытался ободрить ее мужчина, за что получил еще один толчок палочкой. Кожу на шее немилосердно жгло, будто старый недруг воткнул ему в горло раскаленную кочергу.

— В порядке? — Снейп сощурился. — Ты глаза-то свои видел, гребанный Казанова?

Люпин не видел, но если чувства, которые бушевали внутри него, хоть на треть отражались этим безумием внешне, то радужка его должна была переливаться фосфоресцирующим желтым цветом. Волк выл внутри него, рвал и метал, и по венам ядом растекался адреналин. Его била крупная дрожь, а кожа на спине взмокла, приклеивая ткань рубашки к горячей коже.

— Немедленно прочь из комнаты, Грейнджер, если не хотите вылететь из школы, — отчеканил Снейп, одаряя ее взглядом, которого и не каждый раздавленный таракан когда-либо удостаивался.

Едва за студенткой закрылась дверь, зельевар отпрянул от Ремуса, как от прокаженного, и холодно приказал:

— Пей свое зелье. Полнолуние только завтра, а ты того и гляди обернешься.

Чувствуя, как внутри него поднимается волна отвращения к себе, Люпин сделал несколько тяжелых шагов до стула и упал на него без сил. Его мутило от ощущения собственной никчемности, а мысли о том, что могло произойти, не появись вовремя Снейп, грозили вот-вот заставить его позорно разрыдаться на глазах у школьного недруга.

— Спасибо, — прошептал он.

В несколько глотков Ремус осушил дымящийся бокал, даже не ощутив вкуса, а потом облокотился локтями о колени и спрятал в ладонях лицо, краем уха слушая полные яда слова:

— Пытаешься подхватить опадающее знамя Блэка, а, старый похотливый кобель? Она заслуживает много большего, чем твоя жалкая волчья шкура.

Северус стоял так далеко от него, насколько позволяла крохотная гостиная, но все равно от него исходили такие волны ледяного презрения, что впору было бы удавиться от ненависти к себе.

— Черт подери, Снейп, я и без тебя все это знаю! — огрызнулся Люпин в ответ. — Я старый, нищий и чертовски опасный оборотень! Но с ней я впервые за эти годы чувствую себя полезным и нужным хоть кому-то, кроме Дамблдора! Знания — пожалуйста, компания — пожалуйста. Все, что угодно, лишь бы она была довольна. Но я не ожидал от себя такой подлости сегодня и совершенно не хотел, чтобы все так далеко зашло. — Ремус сжал ладонями голову, будто она грозила вот-вот взорваться, и вскочил со стула, заметавшись по крохотному свободному пятачку комнаты. — Черт!

— Лжешь! — выплюнул Снейп с отвращением. — Не хотел бы — не набросился! Если она настолько важна тебе, как ты говоришь, то ты от нее откажешься. Вон, и Дамблдора приплел. Помнишь его главное правило? Всем приходится чем-то жертвовать ради других. Вот и принеси свою жертву, Люпин. Или что — герои мы только на словах?

Снейп подначивал, провоцировал, бил в болевые точки и явно наслаждался его раздавленным состоянием. И хотя Ремус был не уверен, что уловил все его колкости — часть просто пролетала мимо ушей, уже через несколько минут у него создалось стойкое впечатление, что только ошибкой природы можно было объяснить рождение такого подлого и мерзкого создания, как он.

На плечи наваливалась тяжесть, ноги стали ватными, а зверь внутри скулил, как побитый щенок, и на смену гневу пришла опустошенность, притупляющая все чувства.

— Я тебя последний раз предупреждаю, — продолжал Снейп, — если ты еще раз к ней приблизишься, в твоем волчьем зелье появится много побочных эффектов. — И, заметив, что Люпин его почти не слушает, едва ли не по слогам, как слабоумному ребенку, пояснил: — Сдохнешь от боли при трансформации, намек ясен?

Ремус кивнул, а потом стал вслух рассуждать, чтобы избавиться от желания немедленно прекратить свое жалкое существование:

— Ты совершенно прав насчет того, что я не имею права подвергать ее такой опасности. Но вот что интересно, почему тебе было просто не оглушить меня и не сдать Альбусу, а ее не отчитать и не отправить в башню? К чему такая забота?

Снейп едко усмехнулся.

— Не обольщайся, сообщение директору следующий шаг в моем списке.

— Неправда, — возразил Люпин, прекращая метания и внимательно разглядывая бывшего однокашника. — Если ты не отправил патронуса Дамблдору сразу, то ты не сделаешь этого и теперь. Мою репутацию ты с радостью смешал бы с грязью, значит тебе небезразлично, что подумают о Гермионе. Но ведь она даже не учится на Слизерине. Северус, ты ревнуешь?

Лицо Снейпа не выражало ни удивления, ни былой насмешки. Ни единой эмоции. Только бровь изогнулась над холодными черными глазами.

— Люпин, ты белены объелся? Ты всегда был чуть меньшим идиотом, чем твои дружки, но сейчас даже Поттеру дал бы форы. Это, знаешь ли, моя работа: защищать детей в этом замке от грязных педофилов.

Со вздохом Ремус опустился на пол и прислонился спиной к двери в спальню. Вид у него был донельзя потерянный, тени под глазами стали ярче, а в груди все еще ворочался стыд. Но теперь к нему добавилось какое-то неясное сожаление, будто он навсегда потерял что-то очень важное.

— Ты неправильно врешь, Снейп, — тихо проговорил Люпин, не отрывая взгляда от языков пламени в камине, словно именно там находились все ответы на его вопросы. — Ты врешь себе, а надо окружающим.

— Мне плевать на то, что ты думаешь, — бросил ему на прощание Снейп и исчез за дверью, взмахнув напоследок черной мантией, как крылом.

И от чего же вдруг жизнь стала такой поганой?

* * *

Гермиона топталась у кабинета декана Слизерина и сверлила взглядом ни в чем не повинную дверь. Помнится, когда она в прошлый раз была в этом кабинете, Снейп грозился сдать ее в рабство Филчу.

Но, как бы ни пыталась она отвлечь себя воспоминаниями о малозначительных пустяках, мысли старосты все равно возвращались к одному и тому же событию: поцелую с Ремусом Люпином.

Мягкий, добрый, заботливый — он нравился ей не только как собеседник, но и как мужчина, который помог ей найти в своей душе струнки, которые она считала ржавым довеском к логике и чувству справедливости.

И она нисколько не жалела того, что на пояснице, наверняка, остались синяки от грубых объятий, а сердце — в полном смятении от того, что Ремус называл вдохновением. Вот только почему в прошлый раз, когда Гермиона сама решилась поцеловать Люпина, она ничего не почувствовала?

Конечно, вспоминая его глаза, отливающие янтарным блеском, лихорадочный румянец на щеках и настойчивость движений, Гермиона испугалась того, что Ремус себя не контролировал, но, с другой стороны, если бы не это — он никогда не решился бы поцеловать ее. Он не выделял ее из других детей ни когда учил их на третьем курсе, ни когда сталкивался с ней каждый день летом в доме на Гриммо, 12, хотя она втайне мечтала ему понравиться. Но тогда она была еще ребенком, а теперь?

И самолюбию Гермионы несказанно льстило, что в ней, наконец, хоть кто-то увидел взрослую девушку, а не растрепанную заучку-Грейнджер.

Вот только было ли от этого проще совестливому и принципиальному Люпину? Едва ли.

К тому моменту, как Гермиона уже места себе не находила от волнения за судьбу Ремуса и почти решилась вернуться к нему в комнаты, чтобы извиниться за свое поведение (а разумным его, если уж быть до конца честной с самой собой, назвать было нельзя), она услышала тихие шаги, приближавшиеся к ней со стороны выхода из подземелий.

— В кабинет, — скомандовал Снейп, подступая, и дверь перед ней раскрылась сама собой.

Холодная мрачная комната с заспиртованными гадами в банках встретила ее гнетущей тишиной. Не потрескивали поленья в камине, располагая к спокойствию и откровению, как в комнате Ремуса, не разгоняли мрак яркие огоньки свечей в свисающих с потолка лампах. Только несколько старомодных светильников бросали болезненный мутно-зеленый свет на лицо профессора, стремительно опустившегося в кресло за письменным столом.

— Сядьте, — прозвучал приказ, и Гермиона примостилась на край жесткого стула перед Снейпом.

Чувствуя себя не в своей тарелке, она не отрывала взгляда от сцепленных на коленях рук, побелевших от напряжения, а когда все же посмела поднять глаза, увидела, что Снейп, водя длинным пальцем по губам, задумчиво ее рассматривал.

— Я ожидал, что вы разумнее, мисс Грейнджер, — заявил он через несколько минут. Гермиона промолчала. — Как посмотришь, с виду: старательная умница, помешанная на учебе, голова набита мусором вроде дословных цитат из энциклопедий. А на деле: малолетняя преступница, легко заводящая дружбу с опасными тварями вроде оборотней и гиппогрифов и всякими беглыми отбросами общества.

— Ремус не опасная тварь, — сквозь зубы процедила Гермиона, всеми силами сдерживая непрошеные слезы.

— А куда же делся профессор Люпин? — участливо поинтересовался Снейп.

— Как вы верно заметили, он больше не мой профессор, сэр.

— Еще и дерзите преподавателю, — в его голосе явно слышалось разочарование. — Тихий омут, мисс Грейнджер? Пара дюймов чистой водицы, а дальше черти штабелями до самого дна?

— Вы ошибаетесь, сэр, — как заводная продолжала повторять Гермиона. Сэр, сэр, сэр. Она мечтала вытащить волшебную палочку и проклясть этого сэра за его злобный ядовитый язык, но сомневалась, что переживет эту попытку.

— Ну конечно, я сразу так и понял, — продолжал насмехаться Снейп. — Как раз в тот момент, когда застал вас выходящей из комнаты Люпина. Вы хотя бы дождались, пока он в человека превратится, или вас, наоборот, привлекает пикантность его мохнатого состояния?

Гермиона в ужасе подняла на него глаза. И как можно было произносить такие мерзости с таким бесстрастным лицом? Снейп несколько секунд смотрел на нее, онемевшую от шока, а потом скривился и произнес:

— Как благородно с его стороны не воспользоваться ситуацией.

— Вы позвали меня, чтобы обсудить мою личную жизнь? — обретя дар речи, выдавила из себя Гермиона.

— Вовсе нет. Я решил предложить вам занятия окклюменцией, — неожиданно произнес он, снова сбивая Грейнджер с толку.

Гермиона вовсе не была глупой и прекрасно понимала, что Снейп был слишком зол для такого широкого жеста, не говоря уже о том, что едва ли он был способен на бескорыстную помощь в принципе. Чуя подвох, она постаралась как можно почтительней спросить:

— Еще несколько недель назад вы и думать об этом не желали. Могу я узнать, что изменилось, профессор?

Он картинно развел руками.

— Я передумал. — И дал ей время осознать предложение. — Но у меня есть условие, — через некоторое время продолжил Снейп. — Вы перестанете общаться с нашим четвероногим другом.

Едва удержавшись, чтобы нервно не засмеяться, Гермиона покачала головой. Он предлагал бросить Ремуса на растерзание собственной совести в обмен на знания. Как подло. И настолько по-слизерински, что вызывало почти восхищение.

— Это нисколько не помешает моей подготовке к занятиям, сэр, — попытала удачу староста, больше ради интереса услышать его возражения, нежели надеясь на то, что он отступится от своих требований.

— Не желаю, чтобы секреты моего профессионального мастерства попали не в те руки. Такой ответ вас устроит? — Снейп смерил ее холодным взглядом. — В любом случае, не пытайтесь примерить на себя роль базарной торговки. Вы либо соглашаетесь с моими условиями, либо нет. Решайте.

Но выбора не было. Гермиона знала, что рано или поздно Гарри захочет сбежать. А значит, она должна была думать в первую очередь о деле, а не о собственных эмоциях.

— Я согласна, профессор Снейп.

И поежилась, когда на его лице промелькнула почти дьявольская усмешка. Как будто он ни секунды не сомневался, что все так и будет.

Снейп взмахнул волшебной палочкой, и на столе появился маленький стеклянный шар, очень походивший на напоминалку Невилла. Внутри шарика переливалось голубое свечение.

— Если вы нарушите наш уговор, я узнаю об этом, — пригрозил профессор, взглядом указав на шарик. — Можете быть свободны, мисс Грейнджер.

Гермиона шла на негнущихся ногах к выходу, удивляясь, что он не снял с факультета ни единого балла, когда уже в дверях ее нагнал голос Снейпа:

— Ах, да. Двадцать пять баллов с Гриффиндора за недостойное поведение в стенах школы, еще пять за дерзость преподавателю и десять за нахождение вне башни после отбоя.

Ну, наконец-то, все стало на свои места.

Все.

Кроме сердца.

* * *

Позже вечером, сидя в тихом закутке в море юношеского безумия Гриффиндорской башни, Гермиона писала свое первое письмо Люпину. Она долго искала слова, то черкая пером на пергаменте и подбирая точные формулировки, то сразу комкая листы и заталкивая их в сумку.

Как ни старалась девушка, объяснения звучали пустыми и бездушными звуками, насмешкой над ее жалкой попыткой избежать встречи тет-а-тет, но иных вариантов у нее не было.

Ремус,

я искренне сожалею, что мое неразумное и бестактное поведение спровоцировало вас и привело к подобным результатам. Мне бы очень не хотелось, чтобы у вас из-за меня были проблемы с директором. Простите.

Я бы хотела объяснить все и лично извиниться, но не могу больше приходить к вам: профессор Снейп согласился заниматься со мной окклюменцией, но поставил такое условие.

И поверьте, Ремус, я никогда бы не согласилась отказаться от вашего общества, если бы не Гарри. Но ему нужна помощь, и я должна быть хорошо подготовлена.

И да, я совершенно не жалею о том, что произошло, и хотела бы, чтобы вы воспринимали это так же.

Ваша,

ГГ.

Перечитав свою короткую записку еще раз и довольно кивнув, Грейнджер сложила ее втрое и подошла к камину. Зная, что едва ли привлечет чье-то внимание в гостиной, она вытащила из кармана маленький закупоренный флакончик с дымолетным порошком, которым предусмотрительно запаслась на днях, и бросила щепотку в огонь. Пламя отозвалось зеленым светом, давая понять, что камин в башне все еще подключен к сети, и Гермиона, тихо прошептав: «Комнаты Ремуса Люпина» — отправила письмо в круговерть путешествия.

Она не знала, что ее послание вылетело из черной пасти незажженного камина и мгновенно попало в плен бледных ладоней с цепкими пальцами, которые на доли секунд показались из-под длинных белых манжет рубашки и тут же по-паучьи нырнули обратно.

Через минуту пергамент мягко спланировал обратно во чрево холодного камина и вспыхнул алым огнем, озаряя светом исказившиеся в ухмылке черты лица мужчины и отражаясь в его черных, как безлунная ночь, глазах.