Приказа верить в чудеса не поступало (гет)

Неминуемое. Неотвратимое. Неизбежное.

Ты знала. Ты знала, чем все закончится — с самого начала, еще перед тем, как шагнуть в этот кабинет. Знала — и все равно пришла сюда. К нему.

Ира рвано выдохнула сквозь стиснутые зубы. Невыносимо. И в груди обжигающе-холодно — сквозяще и страшно, будто стылый осенний ветер выметает из души последние отблески догорающего тепла.

Быть преданной — это так страшно. Но еще страшнее — осознать вдруг, что сопротивляться нет сил. У нее совсем не осталось сил — вымотала эта война с Глухаревым, эти попытки восстановить разрушенное и вернуть то, чего добилась с таким трудом.

Почувствовать. Просто ненадолго почувствовать хоть что-то — хотя бы напоследок, хотя бы один-единственный раз, почувствовать, даже если все это неправда…

— Ира…

Так тихо и надломленно-хрипло. А в безумно расширенных зрачках — все та же зверино-яростная, неугасающая тоска. Необъяснимая… но такая искренняя.

Поверить. Хотя бы на миг поверить — и пусть, пусть на этом закончится все! Пусть…

И когда его руки неожиданно-мягко скользнули по талии, притягивая неестественно-осторожно, Ира только прикрыла глаза, позволяя себе погружение в эту плотную, раскаленную, непроницаемо-душную темноту.

Одну на двоих темноту.

Темноту, в которой они принадлежали только друг другу.

* * *

Это не сон, не галлюцинация и не бред. Это правда, это реальность — такая безумная, жаркая, сладостно-бешеная и уничтожающе-прекрасная.

Это реальность — наглухо запертый сумрачный кабинет, шелест шелка, сминаемого бесцеремонно-настойчивыми руками, пряно-горький запах духов, бархатистость словно подсвеченной изнутри тонкой кожи, сбивчиво-прерывистое дыхание в прохладной темноте, почти невесомые касания рук, восхитительный жар жадно отвечающих губ…

Сколько гребаных дней он не позволял себе думать об этом? Думать о ней. Думать, вспоминать, надеяться…

Надеяться было не на что.

А теперь она стоит в его кабинете — такая непозволительно-красивая, тяжело дышащая, соблазнительная до полной отключки мозгов. Так податливо-выжидающе льнет к его рукам, нетерпеливо-властно целует в ответ… и позволяет. Позволяет вдыхать, прикасаться, чувствовать...

Наконец-то чувствовать.

И это реальность.

Это их реальность — пусть даже на прощание; пусть даже на одну ночь — но эта ночь будет безоговорочно принадлежать только им.

Просто потому что они неизбежные.

* * *

Ира рывком вскочила с постели, в полутьме, разбавленной тусклым сиянием ночника, не сразу нашла в спешке сброшенную одежду. Прижала пальцы к припухшим губам и усмехнулась растерянно и горько одновременно. Безумие… Вся минувшая ночь с Зотовым одно сплошное безумие — вспышка в казенных стенах управления, нахально-жаркие прикосновения рук на заднем сиденье такси, яростный шторм в его квартире… Не сдержалась, все-таки не сдержалась — а ведь давно уже не доверчивая глупая школьница…

Стараясь не смотреть в сторону постели, торопливо натянула смятое платье; чертыхнулась беззвучно, только сейчас вспомнив, что мобильный так и остался в машине, забытой возле управы — а Лена и ребята, наверное, ее вчера обыскались… Нет, ну точно — полное, окончательное и бесповоротное сумасшествие!

Ира бесшумно толкнула дверь спальни и тут же тихонько ойкнула, натолкнувшись на стоявшую у самой двери тумбочку — и на пол спланировал какой-то бумажный пакет. Ирина машинально подняла плотный конверт, да так и замерла ошарашенно, в слабом свете не сразу поняв, что держит в руках.

Это были ее собственные фотографии. И она даже знала, когда именно они были сделаны — в один из тех сумасбродно-лихорадочных вечеров, когда оставалась в квартире у Зотова.

Какого черта все это значит?

Ира раздраженно рванула бумагу — и в руке оказался смятый листок. «Заказ номер…» — и дальше очень знакомые цифры.

Номер мобильного Глухарева.