Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

— Но… куда? — встревоженно и непонимающе вымолвила канонисса, глядя на нашу героиню. — Ведь вы говорите о гостиной, где уже должно быть всё приготовлено?..

Те двое слуг, что несли тело графа в ванную комнату, стояли в ещё большем замешательстве, нежели все остальные.

— Простите меня… Я должна была сказать вам раньше, но…

— О чём вы? Я не понимаю вас, милая Консуэло… — вновь проговорила Венцеслава.

«Что ж… Этот час настал…», — пронеслось в мыслях нашей героини.

Она глубоко вздохнула — дыхание нашей героини дрожало — и на мгновение закрыла глаза — словно готовясь к чему-то очень важному и неизбежному — как человек, совершивший деяние, по Священному Писанию недозволенное праведнику, но по сути своей не греховное и созвучное высшим велениям его сердца — со страхом и трепетом ожидает, вынесут ли ему страшный приговор или произойдёт чудо и Господь оправдает его.

— Что с тобой, родная моя? — вновь встревоженно проговорил профессор Порпора, пытаясь заглянуть в глаза своей бывшей подопечной.

— Со мной всё хорошо, учитель — конечно, насколько это возможно. Мне нужно сказать вам… всем вам… Я должна озвучить свою просьбу… Очень важную просьбу… Быть может, даже мольбу. Если вы откажете мне — я честно признáюсь вам, что не знаю, смогу ли пережить это, но, уважая вашу волю, я ни в коем случае не посмею настаивать, если…

Теперь уже все родные Альберта обратили к Консуэло обеспокоенные взгляды.

— Дорогая Консуэло, вы пугаете нас! К чему столько прелюдий? — воскликнула в конце концов канонисса. — Говорите же скорее, в чём дело! Что случилось?

— Бог видит, что мне будет весьма непросто произнести эти слова, но иного выбора у меня нет…

— Да говорите же скорее! Пожалейте же наши чувства!

— Я… я прошу у вас разрешения… Нет, лучше будет сказать — молю… Позвольте мне… провести эту ночь… в спальне Альберта. Рядом с ним.

Когда она произнесла те, слова, что давно говорило ей её сердце — ей трудно было продолжать прямо и без страха смотреть в глаза всем, кто сейчас услышал её, но Консуэло не опускала своего взгляда.

Первым от потрясения очнулся доктор.

— Что?! Нет! Я запрещаю вам! Вы совершенно сошли с ума! Это повредит вашему и без того расшатанному здоровью! Да вы хоть понимаете, какой опасностью это грозит вам?! В каком состоянии вы окажетесь поутру?! Так вы точно окончательно угробите себя и этой несчастной семье придётся заниматься ещё и вашими похоронами!

— Любезный господин Сюпервиль, это дело касается только меня и семьи моего… умершего графа. Я не приемлю никаких возражений с вашей стороны — знайте это, — жёстко ответила Сюпервилю наша героиня, и тем самым более он не произнёс ни слова.

— Что?.. — на лице канониссы Венцеславы отразились смятение и страх. — Да вы никак… бредите?.. Кто-нибудь, помогите же этой бедняжке лечь в постель, что уже приготовили для неё…

Но Консуэло не дала тётушке Альберта ничего предпринять, заговорив вновь:

— Нет. Я думала над этим с того самого момента, как умер мой возлюбленный. Я непрестанно обдумывала его, и моё сердце терзалось в сомнениях. Я знала, что мои слова всего скорее причинят вам боль, оскорбят вас, я была готова к этому разговору, я знала, что вы скажете мне в ответ, но несмотря ни на что это стремление ни на миг не покидало моего сердца. Я приняла твёрдое решение. Я чувствую, что должна, что не должно быть никак иначе. Это будет моя первая и последняя ночь наедине с ним, и я не совершу никакого греха.

— Нет. Мы не можем позволить… Ведь вы говорите о том, чтобы лечь с нашим покойным племянником… в одну постель?.. Но… как же это возможно?.. Это противоречит всем догмам… Мы не ожидали такого от вас — вы казались нам совсем другой… Решение? То есть, мы никак не сможем воспрепятствовать этому?.. Да это же грех, в конце концов! — вновь промолвила потрясённая Венцеслава. — Как бы там ни было — наш ответ — нет.

Братья канониссы в таком же ошеломлении продолжали молчать, глядя в глаза нашей героини.

Непреложность последних слов канониссы, её жёсткий запрет прозвучали для Консуэло как вердикт — словно ровная и твёрдая, чёрная гранитная плита неизбежности, кою нельзя было сдвинуть никакими усилиями — разделила жизнь нашей героини на до и после. Но, даже не надеясь уже ни на что, в каком-то безумном, отчаянном стремлении Консуэло нашла в себе силы привести свой последний довод.

— Сможете. Конечно же, сможете — это ваше негласное, законное право, и тогда я буду вынуждена смириться… Но… быть может, это будет стоить моей жизни… — я говорю это не затем, чтобы разжалобить вас — я так чувствую… Да и… какой же это грех?.. Ведь я люблю его, — теперь в её голосе действительно звучала мольба. Наша героиня чувствовала, что ей приходится унижать себя перед этими людьми, могущими равняться почти со святыми, но объятыми веками необъяснимых предрассудков и религиозных убеждений, не имеющих под собой никакой основы. — Клянусь — я не сделаю ничего предосудительного — у меня нет такого и в мыслях…

— Милая Консуэло, мы не сомневаемся в вашей честности и порядочности, дело совсем не в этом… Со всем уважением к вашим чувствам, но… Вы хотите навлечь несчастья на всех нас? Вы знаете, что бывает с любимыми и родными того, кто отправился в горний мир, если они засыпают в одном помещении, в одной комнате с покойным? Вскоре их ждёт та же участь!

— Вы знаете, что я желаю вам только добра, я люблю всех вас всем своим сердцем — несмотря на то, к чему привели ваши действия — никто не мог знать, что всё закончится вот так, и вы руководствовались благими побуждениями, и я буду молиться о вас в продолжение всех отпущенных мне дней… Но речь сейчас не об этом. Нет людей — наравне с Альбертом — святее, чем все вы, и в особенности — та, с кем я говорю сейчас — вы, дорогая госпожа канонисса… Но… вы понимаете, что я могу умереть, если не… Как мне вымолить у вас…

Консуэло опустилась на колени на холодный кафельный пол — что причинило боль её ногам, и сложила руки в молитвенной позе, обратив своё лицо вверх, к тётушке покойного графа, что безотчётно подошла к ней, как только та встала в эту позу.

— Да что же это?.. Прошу вас, поднимитесь… — пожилая женщина безотчётно подошла к ней и подала руку.

— Нет, я буду стоять так до тех пор, пока… я не знаю… Прошу вас, послушайте меня — ведь это будет последняя ночь, когда я смогу видеть земной облик моего избранника, касаться его лица и груди, наслаждаясь иллюзией близости… Я буду говорить только с его душой, и я ещё раз клянусь, что не совершу ничего, что бы опорочило честь Альберта…

— Прежде всего — встаньте. Это вредит вашему и без того серьёзно расстроенному здоровью. Вы можете простудиться, — не терпящим возражений тоном произнесла Венцеслава.

В этот миг Консуэло ощутила, что вновь теряет сознание. Тело её стало наклоняться вперёд, а глаза вновь едва не закрылись, но подоспевшие вовремя граф Христиан и Порпора взяли нашу героиню под руки и подняли, и чувства вновь почти сразу вернулись к Консуэло.

Едва пережив этот приступ и ещё не до конца придя в себя, наша героиня вернулась к тому, о чём говорила — теперь уже почти уверившись, что её слова не изменят ничего, но понимая, что не может вести себя иначе.

— Ведь это будет всего одна ночь… Пройдёт ещё день — и вы больше никогда не увидите меня… Если понадобится — я выдержу вашу ненависть — только позвольте…

— Да за что же мы можем ненавидеть вас — о чём вы говорите, милая Консуэло… Но… что же нам делать?.. Я уже почти готова согласиться, — растерянно оглядываясь на братьев, проговорила канонисса. Теперь её терзали сомнения. — Мы можем понять стремления вашего сердца, но… Неужели же вы не боитесь?..

— Бояться? Но… чего я должна бояться? — в горьком непонимании и удивлении проговорила Консуэло. — Ведь это мой любимый. Это придаст мне сил, которых я сейчас совершенно не чувствую в себе…

— Но… как же…

— Я могу понять ваш испуг. До этого момента я тоже испытывала страх, хотя и не понимала его природы, и пыталась гнать от себя. Сознанием я понимала, что нечего бояться, но не могла приказать своим чувствам. Мы имеем разные убеждения, и я понимаю вас. Но единственное, что сейчас реально — это моя любовь к нему. Я не боялась ничего и тогда, когда провела ночь в одном доме со своей умершей матерью — до той поры, пока наутро её не увезли от меня. Но, быть может, так было потому, что я знала, что мне ничего не придётся делать с её земным обликом.

— Бедняжка… Но никогда в роду Рудольштадтов не было такого…

— Понять?!. — наконец немного опомнившись, в изумлении проговорил граф Христиан. — В своём ли ты уме, сестра?!.

— В своём, Христиан, в своём, — ответила та. — Мне жаль эту несчастную девушку — ведь её чувства искренни.

— Но разве можем мы, исходя лишь из жалости, навлекать на себя неминуемую смерть?..

— Ты знаешь… Быть может, это и вправду лишь предрассудки…

— Что?.. Что ты такое говоришь, Венцеслава?.. — в страхе промолвил барон Фридрих.

— Да, да… Бывало ли такое когда-нибудь — чтобы воочию сбывались эти слова? Слышали ли вы подобные истории?

— Нет, — ответил Фридрих — словно бы впервые туманно, смутно, но всё яснее осознавая, что до сих пор слепо следовал тому, что никогда не было ни проверено, ни доказано, и сам удивляясь сказанному. — Но… разве же зря, разве попусту во всех священных уставах есть строжайшее предостережение о том, чтобы… Не значит ли это, что такое происходило гораздо раньше — когда ещё не было возможности записывать, фиксировать…

— Мы должны разрешить ей, — стояла на своём канонисса.

В едва заметно блеснувших глазах Консуэло загорелся маленький, напоминавший крохотную белую точку, но ясный огонёк надежды.

— Что? Нет! — вновь воскликнул Фридрих тоном, взывающим к здравому смыслу своей сестры.

— У нас нет другого выхода. И, к тому же, я не чувствую, что совершаю грех.

— Злые силы руководят тобой, Венцеслава! Прошу, опомнись!

— Мы не позволяем тебе!..

Наша героиня с замеревшим сердцем наблюдала за этим противостоянием. Все члены этой семьи имели равное право голоса, но перевес сейчас находился на стороне отказа.

Решалась участь души Консуэло. Теперь она понимала, что от неё не зависит ничего.

— Она же умрёт, если… Разве вы не видите, не чувствуете? Она же уже на грани, готовая принять свою участь. Вы же видите, в каком состоянии эта бедная девушка? Позвольте же ей, прошу…

— Но ты хочешь, чтобы тогда умерли мы все?!

— Нет. Этого не случится. Мы не совершаем ничего против нашего Создателя, и Он не вправе наказать нас за это. Что плохого, грешного в том, что любящая душа желает в последний раз проститься с земным обликом иной любящей души? У неё нет дурных помыслов, и Господь видит это. Прошу вас — подумайте же сами…

Ни Фридрих, ни Христиан не знали, что ещё могут возразить.

— Любезная сестра, не иначе как горе застилает твои глаза… — тихо, бессильно проговорил дядя покойного графа.

— Я со своей стороны сказала всё. Вы знаете о моём решении. А дальше — делайте, что хотите. Мне известно, что окончательное решение за большинством. Больше я не могу сделать ничего. Но я до конца дней буду чувствовать вину перед несчастной Консуэло… А если она и вправду умрёт? Переживём ли потерю ещё одной и теперь единственной на этом свете родной нам души? Простит ли нас Господь? Он будет вправе лишить нас жизни именно за это невольное злодеяние… Да, она вскоре уйдёт от нас, но мы будем знать, что где-то на просторах этой большой, необъятной земли есть сердце, молящееся о нас…

Первым сдался граф Христиан.

— Да будет воля твоя, сестра...

Барон Фридрих промолчал, обречённо соглашаясь с остальными.

Наша героиня глубокого вздохнула — словно ей была подарена новая жизнь. Словно она была помилована. Глаза её вспыхнули мягким белым светом.

— Мы разрешаем вам следовать велению своего сердца… Пусть Господь хранит вас… — проговорила канонисса. — Мы благословляем вас.

— Спасибо вам… — произнесла Консуэло дрожащим, полным слёз голосом и поцеловала руку канониссы.

Порпора в растерянности прижал свою бывшую воспитанницу к себе.

— Благословляем?.. Это уже слишком, это переходит все границы… — невольно вырвалось у барона Фридриха.

— Я благословляю — если тебе так будет угодно, — ответила тётя умершего графа.

Учитель и наша героиня сидели обнявшись, а Венцеслава опять присоединилась к остальной семье Альберта Рудольштадта, что сейчас пыталась справиться с новым потрясением. Так прошло около минуты.