Альфи (гет)

Октябрь в Хогвартсе в тот год выдался на редкость мрачным и дождливым. Тяжёлые тучи неспешно плыли над замком, изредка разрываясь на короткие ливни, которые застилали окрестности густой, влажной пеленой. Воздух в коридорах был насыщен запахом мокрой шерсти мантий, старого камня и какого-то безнадёжного уныния, которое не могли развеять даже самые яркие заклинания. Для Альфи эта погода стала идеальным метафорическим фоном. Он чувствовал себя словно улиткой, втянувшейся в раковину, — каждый его шаг был осторожным, каждое слово — взвешенным, каждый взгляд — контролируемым.

Прошёл уже месяц с начала учебного года, и его жизнь превратилась в тщательно отрепетированный спектакль. Утром — уроки. Два новых предмета добавились к его расписанию, и они были как два разных полюса.

Прорицания с профессором Сивиллой Трелони проходили в душной, наполненной паром от бесчисленных чайников и тяжёлыми ароматами благовоний комнате на северной башне. Сама профессор, больше похожая на гигантское насекомое в очках с линзами невероятной толщины, видела в каждом чайном листе, в каждой карте Таро знак неминуемой гибели. Её тонкий, дрожащий голос, вещающий о «Великих Опасностях, что поджидают за углом», сводил с ума одних и приводил в восторг других. Лаванда Браун и Парвати Патил были очарованы. Они с упоением вглядывались в хрустальные шары, пытаясь разглядеть в их дымчатой глубине образы будущих мужей, и заводили специальные дневники для записи своих «видений», которые в основном сводились к тому, что Гарри Поттер или Альфи Дамблдор (смотря кто был в фаворе на этой неделе) вот-вот признаются им в любви. Альфи отсиживался в самом тёмном углу, стараясь не привлекать внимания, и мысленно благодарил Мерлина за то, что предсказания эксцентричной профессорши пока что обходили его собственную тьму стороной.

Древние руны с профессором Батшедой Бабблинг, напротив, были глотком свежего, хоть и ледяного, воздуха. Профессор Бабблинг, маленькая, юркая женщина с седыми волосами, собранными в тугой пучок, и глазами, горящими фанатичной любовью к своему предмету, не терпела разгильдяйства. Её класс был аскетичным: парты, доска, мелки и никакой мистики. Только сухая, отточенная многовековой практикой грамматика мёртвых языков. Руны требовали не интуиции, а железной дисциплины ума, точности и бесконечного терпения. Альфи, благодаря переводу «Книги Бездны», трудностей с основами не испытывал, но остальным было куда сложнее. Предмет выбрали единицы — в основном когтевранцы, пара слизеринцев, жаждавших знаний о древней магии, Гермиона Грейнджер и он с Невиллом. Невилл сидел рядом, с таким напряжённым и сосредоточенным видом, будто от правильного перевода зависела судьба мира, и постоянно что-то черкал в своей тетради гусиным пером, которое вечно разбрызгивало чернила.

По выходным, начиная с третьего курса, студенты получили право посещать Хогсмид. Для большинства это было долгожданным праздником — возможность сбежать из стен замка, наесться сладостей в «Сладком королевстве», пошуметь в баре «Три метлы» или просто побродить по улицам знаменитой волшебной деревни. Для Альфи эти поездки стали ещё одним источником стресса. Толпа, всеобщее веселье, необходимость изображать лёгкость и беззаботность — всё это выматывало его не меньше, чем самые сложные заклинания. Он отшучивался, что предпочитает тишину библиотеки или прогулки по пустынным коридорам, но на самом деле он просто боялся лишний раз попасть на глаза кому-то, кто мог бы донести.

Потому что главной проблемой, отравлявшей его существование, стал Невилл. Вернее, не сам Невилл, а то, во что он превратился под влиянием Корвуса Паркинсона.

Их дружба не закончилась. Она стала… другой. Невилл по-прежнему сидел с ним за завтраком, делился новостями о своих мандрагорах, смеялся над его шутками. Но в его глазах появился новый, твёрдый, почти фанатичный блеск. Он стал говорить другими фразами. «Чистота намерения», «бдительность — наша обязанность», «тьма не должна найти лазейку».

Профессор Паркинсон, видя в травмированном мальчике идеальную почву для своих идей, взял его под своё крыло. Невилл выпросил у него дополнительные занятия, и вскоре эти занятия переросли во что-то большее. Сначала это был просто кружок для заинтересованных студентов, желавших «углубить знания о защите от тёмных искусств». Но очень быстро он приобрёл чёткую структуру, устав и звучное название — РАССВЕТ. «Рать Адептов Света, Сдерживающих Власть Ереси Тьмы».

Для своих членов, в основном гриффиндорцев и пуффендуйцев, впечатлённых харизмой Паркинсона и его благородной риторикой, это была почти благотворительная организация. Они видели себя рыцарями без страха и упрёка, которые должны «приглядывать за своими сокурсниками и оберегать их от пагубного влияния тьмы». Они искренне верили, что делают мир лучше, предотвращая мелкие пакости вроде списывания или распространения сплетен, которые, по их мнению, могли быть первым шагом на тёмный путь.

Альфи знал правду. Он не знал, что происходит на собраниях, но догадывался, что Паркинсон мягко, но настойчиво направлял разговоры в нужное русло. Судя по подслушанным разговорам, он учил их не доверять внешности, внушал, что даже самый милый и безобидный человек может скрывать ужасную тайну. РАССВЕТ был не кружком по интересам. Это была разветвлённая сеть доносчиков, идеально отлаженный механизм слежки, глаза и уши Паркинсона, разбросанные по всему замку. Школьное подразделение Стражей Бездны.

И самым ужасным было то, что Невилл, его лучший друг, стал одним из ключевых «адептов». Он не доносил в прямом смысле. Но он с жаром обсуждал с другими «подозрительное поведение» некоторых студентов, его тетрадь по древним рунам была испещрена не только переводами, но и заметками о том, кто куда ходил и с кем говорил. Альфи больше не мог доверять ему. Любая их беседа, любая откровенность могла стать доносом, пусть и невольным.

Каналы связи с Пэнси были практически перерезаны. Отец держал её в ежовых рукавицах. Они обменивались лишь краткими, ничего не значащими взглядами в Большом Зале или на уроках. Однажды он попытался просунуть ей записку в библиотеке, но она, встретившись с ним глазами, едва заметно покачала головой и отошла к группе слизеринцев. Рисковать было нельзя.

Альфи чувствовал, что его стратегия «не выделяться» даёт сбой. Его попытки быть серой мышкой, средним студентом, наоборот, привлекали внимание. Паркинсон и его юные адепты воспринимали это как скрытность. Внук великого Дамблдора, переживший нападение Лестрейнджей, не мог быть просто посредственностью. Его «незаметность» была ширмой, за которой, несомненно, скрывалось нечто тёмное и опасное. Он видел, как на него косятся члены РАССВЕТа, как они перешёптываются, когда он проходит мимо.

И тогда он принял решение. Если скромность не работает, нужно сыграть в другую игру. Если они ждут от него тайны, он даст им тайну. Такую, что они подавятся.

Он сменил тактику. Вместо того чтобы стараться слиться с толпой, он начал вести себя нарочито подозрительно. Он стал оглядываться по сторонам, прежде чем свернуть в коридор, делая это так явно, что это не могло остаться незамеченным. Он начал пропадать в самое разное время, особенно по вечерам. Но самое главное — он завёл себе тетрадь.

Не простую тетрадь для заметок, а толстый ежедневник с кожаным переплётом и застёжкой. И он никогда с ней не расставался. На уроках он что-то усердно в неё записывал, но не лекции, а что-то своё, закрывая страницу рукой. На переменах он утыкался в неё в углу, делая вид, что поглощён чтением, но его взгляд постоянно бегал по залу. Он носил её при себе всегда, даже в туалет.

Естественно, это не могло не вызвать вопросов.

— Альфи, а что это у тебя за книга? — как-то раз спросила Лаванда, пытаясь заглянуть через его плечо.

Альфи резко захлопнул переплёт и прижал его к груди.

— Н-ничего особенного, — пробормотал он, делая испуганные глаза. — Просто… личные записи. Ничего интересного.

— О, личный дневник! — всплеснула руками Лаванда. — Как романтично! Ты записываешь туда свои сокровенные мысли?

— Что-то вроде того, — уклончиво ответил Альфи и поспешил ретироваться.

С Невиллом было сложнее.

—Альфи, я видел, ты вчера опять куда-то ходил после ужина, — сказал он как-то утром, смотря на него с лёгким беспокойством. — И с этой тетрадью. Всё в порядке? Может, тебе помочь?

— Всё в порядке, Невилл, — отрезал Альфи, стараясь, чтобы голос звучал неестественно бодро. — Просто… занимаюсь одним проектом. Секретным. Очень важно, чтобы никто не узнал.

Невилл нахмурился. В его глазах мелькнуло непонимание, смешанное с той самой «бдительностью», которую в него вбил Паркинсон.

— Секретные проекты… это не всегда хорошо, Альфи. Помни, что говорил профессор Паркинсон…

— Я всё помню, — резко оборвал его Альфи. — И это как раз тот случай, когда секретность оправдана. Доверься мне.

Он видел, как Невилл сжал губы, но промолчал. Рана на их дружбе кровоточила всё сильнее.

Слухи поползли по замку с быстротой лесного пожара.

— Дамблдор что-то замышляет.

— У него какая-то тайная тетрадь.

— Он проводит ночи в заброшенных классах.

Члены РАССВЕТа активизировались. Альфи чувствовал на себе их взгляды — пристальные, оценивающие. Он стал их главной мишенью, их Белым Китом.

Он подыгрывал им. Он стал ещё более скрытным и странным. Начинал разговор и резко обрывал его, если кто-то подходил слишком близко. Выходил из комнаты при появлении определённых людей. Он даже начал шептаться с портретами на стенах, делая вид, что получает от них какие-то указания. Портреты, старые и забытые, с удовольствием включались в игру, нашёптывая ему всякую околесицу про погоду и былые времена, что со стороны выглядело крайне подозрительно.

Паркинсон, несомненно, был в курсе. На своих уроках он иногда бросал на Альфи долгий, изучающий взгляд, но ничего не говорил. Он наблюдал. Ждал, когда его юные охотники за тенью соберут достаточно «улик».

И вот, наконец, час пробил. Однажды вечером, когда Альфи, по данным «наблюдателей», снова отправился в одно из заброшенных крыльев замка, группа самых ревностных членов РАССВЕТа во главе с Эдрианом Пьюси (который, к удивлению Альфи, тоже оказался в их рядах) решила действовать. За ними, сохраняя дистанцию, шёл Невилл — бледный, с несчастным лицом, но движимый чувством долга. Они должны были узнать правду. Ради безопасности школы и блага самого Альфи. Да, именно так.

Они крались по тёмным коридорам, прижимаясь к стенам. Эдриан шёл первым, его лицо искажено гримасой самодовольства. Вот он, момент истины! Сейчас они поймают этого выскочку-Дамблдора с поличным! Он дёрнул головой, и группа замерла у двери в старый класс астрономии, откуда доносились приглушённые голоса и какой-то странный, сладковатый запах.

Эдриан распахнул дверь.

— Ага! Попался! — торжествующе крикнул он.

Картина, открывшаяся их глазам, заставила их остолбенеть.

Комната была залита ярким светом от люстры, которую, видимо, специально починили для этого случая. В центре, на нескольких сдвинутых столах, стояли медные тазы, миски, сита и прочая утварь. Воздух был густым и сладким от запаха цитрусов и карамели. А посреди всего этого великолепия стоял Альфи в заляпанном сахарной пудрой фартуке поверх мантии. Рядом с ним суетились трое домовых эльфов, которые с важным видом перетирали в мисках цедру, выжимали сок и с серьёзными лицами помешивали что-то в тазах, откуда поднимался ароматный пар.

Альфи, услышав крик, вздрогнул и уронил на пол свою злополучную тетрадь. Она раскрылась, и все присутствующие смогли увидеть её содержимое. Это были не схемы тёмных ритуалов и не списки жертв. Страницы были испещрены аккуратным почерком, но это были… рецепты. Сложные, детализированные рецепты.

«Соотношение лимонного сока и сахарного сиропа для идеальной кристаллизации.»

«Влияние температуры на хрупкость карамельной корочки.»

«Эксперимент с добавлением мятного экстракта в цедру.»

Альфи смотрел на вломившихся с выражением абсолютного, неподдельного ужаса.

— Вы… вы что здесь делаете? — прошептал он, бледнея. — Это… это секретно!

Эдриан Пьюси стоял с открытым ртом. Он смотрел то на Альфи, то на эльфов, то на разлетевшуюся по полу лимонную мякоть.

— Что… что это? — выдавил он наконец.

— Это… — Альфи сгорбился, словно пойманный на месте преступления. — Это мой новый рецепт. Засахаренных лимонных долек. Я… я совершенствую его. Боялся, что кто-то украдёт… или, не дай Мерлин, сами дольки!

Один из эльфов, с бантиком на ухе, важно подошёл к Эдриану.

— Юный господин работает над большим искусством! — прочирикал он. — Очень секретный рецепт! Лучшие дольки в мире будут! Но пока не готовы. Слишком кислые или слишком сладкие. Баланс ищем!

Наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь бульканьем сиропа в тазу. Члены РАССВЕТа переглядывались, не зная, что сказать. Невилл смотрел на Альфи, и на его лице медленно проступало облегчение, смешанное с глубочайшим стыдом.

— Так вот твой… «секретный проект»? — наконец проговорил Эдриан, и в его голосе звучала непередаваемая гамма эмоций — от злости до разочарования и полного недоумения.

— Да! — воскликнул Альфи с внезапной горячностью. — Вы не понимаете! Это же целая наука! Температура плавления сахара, время вымачивания, толщина нарезки… Дедуля всегда говорил, что в мелочах кроется истинное мастерство! Я хочу создать идеальную лимонную дольку! Такую, чтобы она взрывалась на языке и сладостью, и кислинкой одновременно! И я не хотел, чтобы кто-то мне мешал или, что ещё хуже, присвоил моё изобретение!

Он выглядел настолько искренним в своей одержимости, так комично серьёзным в своём засахаренном фартуке, что кто-то из стоящих сзади адептов не сдержал сдавленного хихиканья. Ледяная строгость «разоблачителей» дала трещину.

Эдриан Пьюси фыркнул, развернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из класса. За ним, смущённо перешёптываясь, потянулись и остальные. Невилл задержался на мгновение.

— Альфи, я… прости…

— Всё в порядке, Невилл, — Альфи махнул рукой, снова уткнувшись в свою тетрадь и делая пометку о «нарушении температурного режима из-за внезапного сквозняка от двери». — Просто… в следующий раз стучитесь, ладно? Вы все испугали бедных эльфов. У Диззи от стресса сироп пригорел.

Невилл кивнул и поспешно ретировался.

«Эпическое разоблачение» лимонного заговора стало притчей во языцех. Слух разнёсся по замку с ещё большей скоростью, чем предыдущие. Но теперь он вызывал не страх, а смех. Альфи Дамблдор, внук директора, «повелитель дементоров», оказался не зловещим некромантом, а чудаком, одержимым кондитерским искусством. Его странности мгновенно обрели новое, безобидное объяснение. Ну, чудак и чудак. Яблоко от яблони, как-никак. Дамблдор и тот с бубенчиками в бороде ходит.

Альфи, почувствовав, что игра идёт в его пользу, удвоил усилия. Он продолжил выстраивать репутацию безобидного чудика, наследующего чудачества дедули, но с своей собственной, кулинарной спецификой.

Он не просто странно себя вёл — он творил абсурд, но делал это с такой искренностью, что это выглядело максимально реалистично. Теперь, если он оглядывался по сторонам, все думали, что он высматривает, не идёт ли кто-нибудь помешать его очередному «эксперименту». Если он шептался с портретами, считалось, что он советуется с ними по поводу исторических рецептов сладостей. Он начал носить с собой не только тетрадь, но и маленькую коробочку с образцами своих неудачных проб, которыми время от времени угощал встречных, заставляя их морщиться от неожиданной комбинации вкусов.

Он «разоблачался» снова и снова, но каждый раз это приводило к чему-то нелепому. Кто-то, проследив за ним, обнаружил, что он тайком пробирается в оранжереи к профессору Спраут. Все решили, что он наконец-то перешёл к тёмным зельям и ищет редкие ингридиенты. Оказалось, он выпрашивал у неё редкие сорта мяты для своего нового рецепта «мятно-лимонных облаток».

Другой раз его выследили до астрономической башни в полночь. Подумали самое худшее. Оказалось, он в рамках нового «проекта» определял, как фазы луны влияют на кристаллизацию сахара, и записывал наблюдения в ту самую тетрадь.

Каждое такое «разоблачение» лишало РАССВЕТ части его авторитета. Над адептами начали посмеиваться.

— Что, опять Дамблдора с лимонными дольками поймали? — слышали они в коридорах.

Энтузиазм начал угасать. Следить за чудаком, помешанным на сладостях, было неблагодарным и, что главное, абсолютно бессмысленным делом. Глаза и уши Паркинсона постепенно отворачивались от Альфи, переключаясь на другие, более подозрительные объекты.

Альфи почти позволил себе расслабиться. Его стратегия сработала. Он отвёл от себя удар, высмеяв саму идею слежки. Он снова стал невидимкой — не потому, что был серым и незаметным, а потому, что его странности стали привычными и неинтересными.

Но он недооценил Корвуса Паркинсона.

Однажды вечером, когда Альфи сидел в гриффиндорской гостиной и пытался делать вид, что читает учебник по зельеварению (на деле обдумывая, не добавить ли в следующий рецепт щепотку перца чили для «пикантности»), к нему подошёл Невилл. Он выглядел взволнованным, но не тревожным, а скорее воодушевлённым.

— Альфи, — начал он, садясь рядом. — Я говорил с профессором Паркинсоном. О тебе.

У Альфи похолодело внутри, но внешне он лишь поднял бровь.

— И что же наш светоч бдительности сказал?

— Он сказал… — Невилл сделал паузу, подбирая слова. — Что твоё… увлечение… хоть и странное, но свидетельствует о пытливом уме и стремлении к совершенству. И что такая энергия, если её направить в правильное русло, может принести большую пользу.

Альфи смотрел на него, не понимая, к чему клонит друг.

— Профессор считает, — продолжил Невилл, — что ты мог бы стать ценным членом нашего общества. РАССВЕТа. Он лично приглашает тебя на следующее собрание.

Вот он — ответный ход. Элегантный, смертельно опасный. Паркинсон не стал бороться с чудачеством. Он принял его и предложил Альфи стать частью своей системы. Согласиться — значит оказаться в самом логове врага, под пристальным, неусыпным наблюдением. Любая ошибка, любое неверное слово будут немедленно замечены. Отказаться — значит сразу выдать себя. Только человек, который как минимум не осуждает тёмную магию, отказался бы от чести бороться со «злом» под руководством такого мудрого наставника.

Альфи почувствовал, как ловушка захлопнулась. Он сидел и смотрел на сияющее лицо Невилла, который искренне верил, что предлагает ему руку дружбы и спасения, и понимал, что его игра в чудака только что перешла на совершенно новый, несравнимо более высокий уровень сложности.

Его лето, его тренировки, его Тень, его секрет — всё это было детской забавой по сравнению с той партией, в которую ему теперь предстояло сыграть. Партия, где ставкой была его свобода, а может, и жизнь.

Он медленно выдохнул и натянул на лицо слабую, неуверенную улыбку.

— РАССВЕТ? Ну… я не знаю, Невилл. Я не очень-то командный игрок. Да и со всеми этими… темными искусствами я не сталкивался.

— Именно поэтому ты нам и нужен! — воскликнул Невилл. — Твой ум, твоя способность видеть неочевидное! Профессор сказал, что ты можешь взглянуть на вещи под другим углом. И… — он понизил голос, — это поможет тебе самому. Чтобы твои... увлечения… не завели тебя в тупик.

Последняя фраза прозвучала как отголосок уроков Паркинсона.

«Любое чрезмерное увлечение, даже самое безобидное, может стать ступенькой к тьме.»

Альфи понял, что выбора у него нет. Бегство было бы равно поражению.

— Хорошо, — сказал он, и его голос прозвучал тише, чем он хотел. — Я приду. Когда собрание?

— В эту пятницу, после ужина, — обрадовался Невилл. — В кабинете защиты от тёмных искусств. Я тебя проведу.

Он хлопнул Альфи по плечу и отошёл, явно довольный собой. Альфи остался сидеть в кресле, глядя на потухающие угли в камине. Его Тень на стене казалась ему сейчас не защитником, а зловещим напоминанием о той истинной тьме, что таилась внутри, и о новом, самом опасном противнике, который пригласил его в свой дом, чтобы наблюдать за ним вблизи.

Он сунул руку в карман и нащупал там пакетик с лимонными дольками. Кислый вкус, обычно такой бодрящий, сегодня показался ему невыносимо горьким.