Хорошо подготовленный разум - The Well Groomed Mind  (джен)

Когда я в первый раз читал Устав Хогвартса, я пропустил несколько устаревших положений, которые в последний раз использовались в 1782 году, в том числе и раздел про отношения наставник-ученик. Оглядываясь назад, я понимаю, что зря проигнорировал эти положения.

В магической Великобритании устаревшее не значит не действующее. Когда Дамблдор приказал Моуди стать моим наставником, он выполнил первые два условия договора: дал согласие опекуна и директора. Когда Крауч назначил мне индивидуальные занятия, которые занимали больше половины всего моего учебного времени, и стал обучать меня, он выполнил третье условие: дал согласие наставника. Когда я спросил его про клевету и диффамацию, я невольно выполнил четвертое условие: доверился ему, признав своим наставником, тем самым заключив магический договор старше и могущественнее, чем договор с Кубком Огня. Идеальная комбинация, по мнению Дамблдора, потому что, даже если он потеряет личный контроль надо мной, я все еще буду под контролем одного из его людей.

К счастью (или нет, в зависимости от точки зрения), договор был заключен между мной и Краучем, а не между мной и Моуди, потому что настоящий Моуди никогда не получал такого предложения.

Контракт не позволит Краучу приказывать мне ввязаться в опасные для моей жизни переделки, более того, он обязан предостерегать меня от таких дел. А вот, если после этого я пренебрегу его предупреждением, он может отменить ученичество. Обучаясь у него в течение нескольких лет, я, возможно, стану эмоционально зависим от него, но в то же время в отношениях наставник/ученик, не может быть обмана и принуждения. Ибо это противоречит договору.

А это значит, что я, возможно, сделал себе одолжение, распознав в Моуди самозванца. Выходит, Крауч единственный человек, которого Дамблдор не сможет обмануть и заставить поверить, что Дурсли были хорошими людьми.

Поистине увлекательный раздел магии, который я был не прочь изучить позже.

— Я вижу, ты уже догадался, — сказал Барти, опуская перо. Он все еще был в своем натуральном облике, ибо здесь было достаточно безопасно. Он запер входную дверь, отключил камин и даже магический аналог автоответчика. Ни домашние эльфы, ни портреты, ни преподаватели и студенты не могли войти сюда без его разрешения. А самое главное... Дамблдор позволил ему навести высшие чары безопасности вокруг своего кабинета и личных покоев, которые не пропускали никого без магии самого Крауча или без его устного разрешения, потому что настоящий Грозный Глаз был жутким параноиком. Крауч не запирался постоянно, но завел привычку делать это всякий раз, когда спал; в выходные дни; и во время наших уроков. Впрочем, никто бы не посмел его осуждать, даже если бы он запирался на весь день.

— Да, сэр. Почему вы согласились на это? И …знает ли Он?

— Если ты имеешь в виду Темного Лорда, то да. Я не так изолирован, как ты думаешь, Поттер. У нас есть особые средства связи. Ты помнишь тот день, когда сорвался в кабинете Дамблдора? Тогда ты разбил вдребезги все его стеклянные побрякушки с помощью чар седьмого курса, причем произнес их на парсельтанге. Я до сих пор не спросил, откуда ты их узнал, — сказал он сам про себя. — Дамблдор посетил меня через десять минут после твоего ухода, и специально напомнил мне положения Устава. Я послал Темному Лорду свои воспоминания о той ночи, когда твое имя выпало из Кубка, о твоей встрече с Дамблдором, о твоей вспышке гнева от попытки манипулирования тобой, — его глаза блестели, — и о своей встрече с Дамблдором после этого. Мы оба пришли к выводу, что помогая тебе, сможем добиться намного большего, чем наоборот. Но я уверен и мой Лорд согласился со мной, что если ты попытаешься справиться с Дамблдором сам, последствия будут плачевными.

— Вы не могли отказать Дамблдору, когда он попросил обучать меня, потому что настоящий Моуди сделал бы то же самое. С другой стороны, чем больше времени я проводил с вами, тем выше была вероятность того, что я распознаю в вас самозванца и скажу об этом Дамблдору.

— Именно, — ответил он, довольный, что я все понял. — Договор препятствует нам нанести прямой вред друг другу.

— Ибо рассказав Дамблдору, я, скорее всего, добился бы вашей смерти, а контракт защищает тайну вашей личности, — продолжил я развивать свою мысль. Договор помешал бы Краучу лично убить меня или телепортировать к Волдеморту без палочки, но не защищал меня так же сильно, как его. Если он организует нашу встречу с Волдемортом, то будет чувствовать себя прекрасно, пока он уверен, что мне ничего не угрожает. — А как насчет Легилименции? Если Дамблдор пробьет мою защиту, и увидит... — я замолчал.

— Вот почему мы сосредоточились так интенсивно на Окклюменции, в первые два месяца.

— Но я все еще не могу ему помешать прочитать свои мысли.

— Ты можешь обнаружить его ментальную атаку. Я также убежден, что ты почувствуешь любые попытки изменить свои воспоминания или личность.

— Кстати, что ты предпримешь, если он надавит сильнее на твой разум, чем тогда, на празднике?

— Свяжусь с ДМП, отправлю Добби с письмом к Сайласу, и свяжусь с Ритой Скитер.

— Вообще-то, я все еще был не в восторге от Скитер, но своевременное оповещение прессы помешало бы Дамблдору скрыть свои преступления.

Он ухмыльнулся, гордый, как отец за сына.

— Видишь? Я никогда не упоминал о двух последних вариантах. Ты добавил их по своему усмотрению. Если Дамблдор атакует тебя Легилименцией, у тебя есть знания и ресурсы, чтобы заставить его поплатиться за это.

— Но он, все-таки, мой законный опекун. Он может утверждать, что был в своем праве.

— Если я не ошибаюсь, твоему адвокату есть, что ему противопоставить на основании завещания твоей матери.

— Я не знаю.

— Почему нет? — сказал он, продолжая свою работу. Он листал маггловские и магические книги, рисуя заметки на полях тетради, записывая свои собственные наблюдения на чистый лист пергамента.

— Это сложно. Я объясню после того, как вы закончите работу.

— Сложнее, чем это? — спросил он, показывая целую стопку пергаментов на столе.

— Я не уверен.

— Мне нужно еще несколько часов. Почему бы тебе не поработать над рунами?

— О'кей, — ответил я. В последнее время, парсельруны стали даваться мне легче, да и интересно стало. Я больше не ворчал, что мне трудно.

Прошло три часа, прежде чем Барти отложил перо и отодвинулся от стола.

— Передвинь свой стул сюда, — сказал он, указывая рядом с собой.

Я протащил его по ковру, оставляя глубокие борозды на нем, и опустил на указанное место. Барти приподнял стул, сгладил ковер взмахом палочки и снова опустил его на место. Я подошел и аккуратно присел.

— Так мне померещилось? — спросил я.

— Трудно сказать. Основываясь на том, что я лично наблюдал и переживал, не думаю, что ты выдумал все это, но если судить объективно, в это трудно поверить. Вся твоя теория основана на двух ключевых моментах. Если они не верны, то твоя теория тоже. Теперь, ответь на вопрос, каковы ее слабые стороны?

Он превратил это в очередной урок.

— Первое мое предположение: Дамблдор циничный эгоист, — ответил я. — Он озабочен только своей личной властью, что не импонирует ни моим интересам, ни интересам Магического мира.

— Твоя теория об Ордене Феникса действительно совпадает с фактами и с моими личными наблюдениями во время и после последней войны, но я могу судить предвзято.

Это еще мягко сказано. Законы, принятые Дамблдором и Краучем, в сочетании с полной безнаказанностью первого и фанатизмом второго, который вынес своему сыну обвинительный приговор на основе выдуманных доказательств, которые магглы не стали бы даже учитывать на суде, говорят сами за себя.

— Ведь как он поступил в пятидесятые и шестидесятые годы? Он подождал пять лет после победы над сторонниками Гриндевальда, чтобы победить его самого на «дуэли» и принять «заслуженные почести», а вот, когда дело дошло до принятия некоторых законопроектов, тут он никогда не опаздывал. Запрет на «темные» книги и артефакты. Политическая цензура на СМИ. „Придира” — последняя свободная газета в волшебном мире. Правовая дискриминация оборотней, вампиров, кентавров... В принципе, на дискриминацию любого народа, который не подконтролен ему и, возможно, когда-нибудь выступит против него. Заключение в тюрьму неугодных лиц по ложным обвинениям. Все его политические оппоненты либо в опале, либо погибли, либо исчезли.

— Верно. Большинство его противников того периода либо погибли на войне, либо находятся сейчас в Азкабане. Я почти уверен, что Темный Лорд и Нотт — единственные, кто остался в живых и на свободе.

— Нотт?

— Нотт младший, твой ровесник.

— Как вы думаете, мое предположение верно?

— Да. Ты заметил, когда он вторгается в твой разум?

— Дамблдор использует Легилименцию либо когда хочет изменить мою личность, либо когда хочет, чтобы я ввязался в очередную авантюру, где можно запросто погибнуть.

— Я не совсем правильно выразился, но смысл тот же. Пока Мастер-Легилимент не проверит твой разум, нельзя быть уверенным ни в чем.

— Но вы...

— Я просто волшебник, который владеет легилименцией, но не мастер ментальной магии, а твой разум прочитать труднее, чем у большинства волшебников. — Моя растерянность, должно быть, слишком четко отразилась на лице, раз он решил пояснить. — Когда я вхожу в твое сознание, могу просматривать твои воспоминания, иногда даже чувствовать твои эмоции, но я не могу понять твои мысли. Наши сознания кардинально отличаются, потому что ты думаешь на парсельтанге, а не английском. Я сомневаюсь, что ты когда-нибудь замечал это, потому что для тебя разница между парсельтангом и английским незначительна.

Я приподнял одну бровь.

— Но...

— Я спросил об этом Темного Лорда после нашего первого урока по Окклюменции. Он сказал, что каждый змееуст думает на родном языке, то есть, на языке змей. Лидс сказал то же самое. Для тебя первым родным языком является парсельтанг, а вторым — английский. Поэтому ты подсознательно думаешь на нем.

— Вот почему я этого не замечал, — сказал я ошеломленно. — Когда я разрушал фальшивые воспоминания, их было легко обнаружить: они были похожи на заплатки на настоящих воспоминаниях.

Я закрыл глаза, вспоминая свое первое упражнение в Окклюменции и странное чувство, которое я ощутил, когда просматривал свои воспоминания, позже названные мной «фальшивые воспоминания Дамблдора».

— Используйте на мне Legilimens, — сказал я взволнованно.

— Что?

— Просто сделайте это. Вы сами все поймете.

Со скептическим выражением на лице, Барти направил палочку на меня и пробормотал нужное заклинание. Я почувствовал, что Барти вторгается в мой разум и опустил свои ментальные щиты, если можно так называть мои слабые барьеры, показывая ему воспоминания о Хэллоуин, на первом курсе.

...Квиррел вбежал в Большой Зал и заорал что-то о Тролле. Началось столпотворение...

Барти осторожно коснулся заплатки и отступил.

Я быстро заморгал, вынырнув из воспоминания.

— Странно, — пробормотал он, качая головой. — Такое странное ощущение. Я мог видеть и слышать все вокруг себя, но твои мысли были совершенно непонятными мне. Это нормально. Единственный раз, когда я понял твои мысли, это когда ты сообщил мне, что знаешь о том, что я не настоящий Моуди. Затем, они изменились. Ты волновался за Грейнджер. Думал, что никто не станет искать ее в туалете и не найдет. Что ты единственный, кто знает, где она.

Еще один кусочек паззла встал на место.

— Если я покажу вам все свои воспоминания, вы сможете определить, когда мои мысли менялись с парсельтанга на английский язык.

— Да. Как и сейчас... К Гекате, Поттер. Он делал это. Он действительно делал это. Как ты все это понял?

— Я просмотрел свои воспоминания, потом старые издания Ежедневного Пророка, и указы Визенгамота.

— Кто еще знает об этом, кроме Грейнджер?

— Вы. Гермиона знает не все. Она поймала меня, когда я записывал теорию об Ордене Феникса, но я не рассказывал ей ничего сверх того.

— Ты записывал все свои исследования в библиотеке?

Я кивнул.

— Я проверял наличие портретов и накладывал чары, которым вы меня учили.

— Я говорил тебе, что эти заклинания — защита от дураков, — сказал он. Глаза у него были дикими от тревоги, а пальцы сжимали палочку так, словно он был готов проклясть меня в любую секунду.

— Никто не поймал меня.

— Да что ты знаешь. Маленький глупый... — он умолк и сделал глубокий вдох, успокаиваясь. Безумный блеск в его глазах исчез. — Если Дамблдор подозревает, что ты узнал, он либо наложит на тебя Оbliviate, либо уже сфабриковал опровергающие доказательства. Он поставил слишком много на свою репутацию, — произнес он с отвращением, — чтобы позволить какому-то сопляку подмочить ее. Ты понимаешь, насколько это безумно звучит? Альбус Дамблдор пойман с поличным своим учеником.

— Я сомневаюсь, что я первый в школе, кто раскусил его.

Он нахмурился.

— А разве был кто-то еще?

— Когда мистер Риддл сказал, что Дамблдор никогда ему не нравился, прозвучало это так, будто он прознал про какие-то его темные делишки.

— И правильно, но не думаю, что он еще тогда проделывал нечто подобное. И с каких это пор ты такой вежливый по отношению к Темному Лорду?

— Время течет — все меняется.

— Так и есть. — Он побарабанил пальцами по столу. — Излишне говорить тебе, как это опасно, но я, все-равно, скажу. В своих заметках ты называл Дамблдора добрым диктатором. Он совсем не добрый. Учти также, что Министерство считает его твоим опекуном, а это значит, что он может делать с тобой все, что пожелает, за исключением твоего открытого убийства; на все возражения и вопросы он ответит, что он был в своих правах, и все будут верить ему, потому что он Альбус Дамблдор. Если он не убьет тебя лично, то подстроит все, как несчастный случай или смерть от рук Пожирателей. Обучая тебя Окклюменции, возможно, я сделал все только хуже. Раньше он бы использовал Легилименцию, чтобы заставить тебя поступать, как ему хочется. Теперь он не может действовать открыто, и это ставит тебя в еще более опасное положение. Боюсь, единственное, что удерживает его от немедленной расправы над тобой, это его вера, что я Аластор Моуди. Готов поспорить, ты заметил, что я знаю биографию Моуди и его характер вполне прилично.

— Да, сэр, — сказал я, гадая, с чего бы это, он добровольно стал делиться информацией.

— Аластор Моуди закончил Хогвартс вместе с моим отцом. Они поступили в Академию Авроров вместе и были напарниками тридцать пять лет. Он мой крестный отец. — Мои глаза расширились от удивления. — Я провел большую часть детства, бегая за ним и подражая ему, начиная от того, как он приглаживал волосы, и, заканчивая тем, как он говорил. Мы перестали разговаривать друг с другом примерно в то время, когда я закончил Хогвартс, но наши отношения были натянутыми еще тогда. — Горечь прозвучала в его голосе. — Он всегда вставал на сторону отца. Несмотря на это, настоящий Аластор Моуди доверяет Дамблдору, но не безоговорочно. Если бы он когда-нибудь узнал, что Дамблдор незаконно использует магию на несовершеннолетнем, он бы бросил Дамблдора в Азкабан быстрее, чем тот успел бы сказать квиддич.

— Вы угрожали ему Азкабаном в ту ночь, когда я сорвался, потому что реальный Моуди сделал бы тоже самое.

— Вот именно. В общем, у тебя есть только два варианта: отстранить Дамблдора от опекунства или бежать к Темному Лорду. Конечно, ты всегда сможешь вернуться к варианту ручного мальчика Дамблдора.

— Я пас, — сухо сказал я.

— Я подумаю. — Барти вернулся к моим последним записям. — Самое худшее — это твое расщепление личности.

— Это больше, чем расщепление. Если я не получу своевременную помощь, и я имею в виду квалифицированную помощь мастера-легилимента, то вскоре либо сойду с ума, либо покончу жизнь самоубийством.

— Сколько тебе осталось?

— Два месяца, если мне повезет.

Он потер глаза.

— Ты не дотянешь и до третьего тура.

— Нет, — согласился я. — Я думал выскользнуть из замка через камин в «Трех Метлах» и попасть в больницу Св. Мунго, но они не станут лечить меня без разрешения опекуна, чего Дамблдор никогда не допустит. — Я закусил щеку изнутри.

Я рассмотрел все варианты, проанализировав свою ситуацию от и до ad nauseum (лат.), но надо смотреть правде в глаза — я всего лишь четырнадцатилетний пацан. Я многому научился у Барти за последние четыре месяца. Не только Заклинаниям, Рунам и Магической теории. Он учил меня даже тому, что не найти ни в одной книге. Иногда я думаю, что мое доверие к нему неуместно.

Я чуть не рассмеялся. Взрослый, которому я доверяю больше всего на свете, Пожиратель Смерти, беглец из Азкабана. Когда я постучал в его дверь, я уже принял свое решение. Я доверяю ему, потому что он единственный взрослый, который не отвернулся от меня и не предал, пока.

Я доверяю ему, потому что у меня нет выбора.