Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Слу́ги подошли к скамье, осторожно взяли тело Альберта Рудольштадта на руки и, повернувшись в другую сторону, направились к выходу. Третий прислужник шёл впереди, чтобы открыть им дверь.

Консуэло обратилась к остальным работникам:

— Я прошу тех из вас, кто будет не слишком утомлён, когда всё здесь будет убрано — приготовить для меня ванну. Но не утруждайте себя слишком сильно — мне не нужно много воды.

— Да, пани Консуэло, — покорно ответствовал старший слуга.

А наша героиня последовала рядом с теми, кто нёс тело её избранника, не сводя чуть затуманенных глаз с земного облика своего возлюбленного.

Семья Альберта, а затем учитель и доктор расступились, давая дорогу слугам. Пока работники проходили мимо — родные умершего графа провожали взглядами навек застывшие черты своего любимого сына и племянника.

Все понимали, что первой вновь должна идти наша героиня и, прежде чем составить часть этого неофициального шествия, подождали несколько мгновений, пока Консуэло займёт своё место в импровизированной процессии.

Когда всё шествие, выстроившись тем же образом, что и ранее, миновало порог ванной комнаты — старший прислужник затворил дверь и, приказав двум из младших работников идти за водой, вместе с остальными принялся за уборку.

Во время проведения обряда Консуэло чувствовала в себе ту меру физических и душевных сил, что позволяла ей действовать, но сейчас, когда всё было позади — к ознобу вновь прибавилось головокружение — но, впрочем, оно было лёгким и потому давало нашей героине самостоятельно — пусть и не слишком быстро, однако всё же идти вперёд.

Когда доктор Сюпервиль, видя состояние Консуэло, приблизился к ней, чтобы оказать возможную помощь — наша героиня тихо, чуть дрожащим голосом, едва обернувшись к нему, но в известной мере — так, чтобы это мог понять только сам врач — сухо, сурово и твёрдо ответила:

— Спасибо вам за вашу заботу, но я смогу идти одна.

И он более не совершал подобных попыток.

«Господи… Неужели же я сделала это?.. Я омыла тело своего возлюбленного. Вот этими самыми руками, — она посмотрела на свои ладони, — я приготовила человека — и, мало того — своего любимого человека — к похоронам. Он был таким молодым и красивым… Как же жаль… Мне не верится, что всё это происходит в моей жизни. И какие же смешанные переживания я испытываю. Горечь утраты и одновременно сладость нового опыта. Прости меня, Господи, за эти чувства. Мне хочется верить в то, что они не греховны. Слишком долго иные знания кроме музыкального искусства были недоступны мне, но этот год вместил в себя столько всего… Мой любимый при жизни открыл для меня целый мир. Господи, теперь я сделала всё, что в моих силах».

— Родная моя, я всё-таки обниму тебя, — раздался голос учителя Порпоры, заставивший нашу героиню вздрогнуть, очнувшись от мыслей. — Мне хочется поддержать тебя. Я не знаю, как ты смогла…

— Благодарю вас, учитель, но, право, не стоило…

Наблюдая эту сцену, Сюпервиль усмехнулся.

— Не иначе как любящая душа́ Альберта придала мне сил для свершения последнего обряда.

— Ты проявила такую твёрдость духа, на которую способен, как мне думается, не каждый взрослый мужчина. Ты прошла сквозь всё. Ты сделала всё. Я восхищаюсь тобой. Да, я тоже мужчина, но я сам не могу проверить этого — потому что у меня был и есть только один близкий человек на этой земле — ты. И я знаю, что ты будешь жить долго. Очень долго. Господи, и о чём только я говорю — все мысли смешались… прости меня… Но в одном я убеждён безоговорочно — твоя будущая жизнь будет очень интересной, тебя ждёт множество приключений и встреч, и все они будут тёплыми и счастливыми, а от опасностей тебя непременно станет хранить сам Господь, — проговорил Никола Порпора.

— Что вы такое говорите, господин учитель — не дай Бог никому пережить подобное… Вы не теряли любимых людей и потому не можете понять меня в полной мере, но в том нет вашей вины. И вы никогда не испытаете этого. Это ваше счастье — Господь, сама судьба избавили вас от такого страшного грядущего. Но мне же кажется, что я никогда не смогу прийти в себя… — при этих словах учитель ещё крепче прижал к себе свою бывшую воспитанницу, — А что же касается моей судьбы — ведь теперь вам доподлинно известно, что жизнь непредсказуема, и случиться может всё, что угодно. И я сейчас не имею в виду вечную дорогу, по которой идут странствующие певцы и музыканты — я боюсь, что однажды моя душа просто не выдержит этой тяжести, этой тоски и взлетит отсюда навстречу моему возлюбленному. И я не говорю о том, что что-то сделаю с собой — так может произойти самопроизвольно. Вы знаете, я по-хорошему завидую вам — если со мной случится что-то, что оборвёт мою жизнь ранее естественно определённого природой срока — вы не увидите моей смерти и даже не узнаете о ней. И, нет, я совершила не всё. Я не смогла сделать этого физически. Я не несла его на своих руках. И от этого меня терзает горькая досада. Но ещё горше мне оттого, что я больше ничего не могу сделать для своего любимого человека, и момент нашего прощания всё ближе, и он неотвратим…

— Моя родная, я бы почувствовал, что твоя душа больше не воплощена в физическом облике в этом мире и стал бы скорбеть о тебе до самой нашей встречи на небесах — пусть даже там мне разрешат увидеть её лишь мельком — ибо иного я не достоин. Но пока я жив и ещё много лет после — с тобой этого не произойдёт. Господь не может быть так несправедлив. Ты ещё так молода — почти юна, и ты знаешь, что граф Альберт любил тебя и при жизни, и сейчас его душа тоже полна этого чувства, и оно не иссякнет никогда, и великая сила этой любви будет стоять на страже твоей земной жизни. И я тоже буду молиться о тебе до последнего своего дня. Ведь ты пообещала, что будешь жить — не только Альберту, но и самому Всевышнему. И ты смогла совершить всё, для чего не требовалась физическая сила, но было необходимо огромное мужество. Я никогда не знал и не видел тебя такой.

— Да, Альберт продолжает любить меня и на небесах, и я дала эти клятвы — но судьба уличных артистов, работающих за подаяние или кров, полна земных опасностей, порой можно голодать целыми днями — как было во времена моих путешествий с матерью, и доказательство тому — болезнь, забравшая отсюда её строгое, но справедливое сердце. И, к тому же, я совершенно точно не заслужила того, чтобы Создатель оберегал меня от каждой беды́ — для того есть более достойные ду́ши, а душа́ моего избранника — всего лишь человеческая — земного, смертного существа, и потому она не всесильна, увы — она подчиняется Господу…

— Как бы то ни было — я не устану повторять тебе, что ты заслуживаешь самых высшиг благ, а тем более — теми страданиями, той чудовищной несправедливости, что допустил Он в отношении тебя, и Господь даст их тебе. Я буду с тобой завтра — в тот день, когда земной облик молодого графа предадут земле, я не оставлю тебя — ты знаешь это. Быть может, я не умею утешать, но я буду рядом и стану держать тебя за руку.

— Да, я знаю, учитель. Да, это состоится уже завтра, и никак невозможно отдалить этот момент… Как же страшно это осознавать, и с каждым мгновением мне становится всё страшнее — словно тёмная, мрачная небесная бездна разверзается, готовая поглотить меня… Спасибо вам. Всевышний, но как же мне выдержать… — последнюю фразу Консуэло произнесла в новом приступе отчаяния, не обращаясь ни к кому, смотря сквозь застывшее лицо своего избранника.

— Помни о своей внутренней силе. Твоя душа не расколется на тысячи мелких кусочков. Ты сможешь вновь собрать себя и жить дальше.

— Да услышит вас Вседержитель… Но знаете, что ещё разрывает мне сердце — я не смогу быть с вами рядом в ваш последний час, если вдруг ваш уход окажется сопряжённым с физическими страданиями. Несмотря на то, что теперь я не могу доверять вам — я бесконечно люблю вас. То же самое я могу сказать и о скорбящих родных Альберта, — прибавила она приглушённым голосом — дабы не причинять ещё большую боль канониссе и её братьям.

— О, родная моя, зачем ты ещё сильнее терзаешь свою собственную душу… Уходя в мир иной, я буду знать о том, что я не одинок, что где-то есть сердце, которое непрестанно молится за меня, и, какими бы ни были мои мучения, они станут легче в тысячу раз. А что касается близких графа — пусть в этом за́мке ты прожила всего лишь год, но оставила после себя много дорогих воспоминаний — своими словами, поступками и искренней и чистой любовью к графу. Посмотри же, сколько искренних душ желают тебе счастливой судьбы!

— Да будет так, учитель, да услышит вас Господь… — но, как было неизменно с момента смерти её избранника и как ни старалась Консуэло придать своему голосу бодрости, в словах её не звучало ни капли надежды.

Но её бывший педагог хотел надеяться, что эта ночь подарит нашей героине краткий отдых и хотя бы немного облегчит её бедное сердце.

«Но возможно ли будет такое для моей родной Консуэло рядом с… Мне даже страшно об этом думать. Но всё в руках божьих. Не оставь же нас», — подумал он, вновь взглядывая на свою бывшую подопечную.

«Господи… Неужели мы совершаем это?..», — безотчётно пронеслось в мыслях слуги́, что держал на своих руках голову и спину умершего графа и был вынужден беспрестанно видеть перед собой лицо покойного Альберта Рудольштадта.