Приказа верить в чудеса не поступало (гет)

От присутствия на похоронах осталось самое тягостное впечатление: Антошин в компании какой-то зареванной девицы и молодого мужчины придерживали отчаянно рыдающую мать; неподалеку стояла невероятно бледная женщина, как позже понял Зотов, жена Глухарева; они с Карповым и Зиминой всю церемонию так и простояли в стороне. Кроме бывшей начальницы, из коллег не пришел никто; приятели и новые друзья остались в Питере и выбраться на похороны нужным не посчитали, найдя куда более важные дела.

Наверное, за подобные мысли нормальному человеку должно было быть стыдно, но Зотов, равнодушно глядя на черные ленты и искусственные цветы, подумал, что все устроилось само собой: теперь не нужно будет «решать вопрос», изобретать какие-то многоходовки, чтобы остановить это безумие, которое Глухарев называл справедливостью. Ирина останется на своем месте, без подстрекательств ее бывшего любовника никому не придет в голову копаться в делах давно минувших дней. Жестоко, да. Цинично? Несомненно. Ну что ж, пусть так. Он, в отличие от Глухарева, никогда не стремился лезть на баррикады, вершить справедливость и играть в никому ненужное благородство. Но одно было неоспоримо: он бы все равно не позволил бывшему майору второй раз сломать Зиминой жизнь. Даже если ради этого пришлось бы пойти на крайние меры.

Но судьба все решила сама…

В ресторан на поминки они трое не поехали тоже. Устроились на кухне у Зиминой; Карпов хоть и смотрел по-прежнему волком, в разборки больше не вступал. Зотову совсем не хотелось оставлять сейчас Ирину одну, но из отдела позвонил дежурный, опять по-крупному накосячили опера — пришлось ехать разбираться на месте.

История со взяткой Михаилу дорого обошлась: кто-то прыткий успел настучать в УСБ, и только отец, не желая подпортить себе репутацию, снова замял скандал, пообещав при этом урыть собственными руками, если что-то подобное повторится еще хоть раз. Зотов подозревал, что он борется отнюдь не за чистоту полицейских рядов, куда больше отца волновала безупречность собственной репутации, и сын, которого приходилось регулярно вытаскивать из сомнительных историй, был, что называется, совсем не в кассу.

Коллеги, они же бывшие подчиненные, встретили без намека на дружелюбие, но Зотов не посчитал нужным распространяться о том, что дело Минаевой оказалось закрыто только благодаря ему. В конце концов, долго засиживаться в отделе он не собирался: шумиха скоро уляжется, и тогда можно будет продолжить продвижение по службе. А еще нужно решить вопрос с приятелем Грачева; посадить любителя малолеток Осипова, который выкрутился в прошлый раз; наладить отношения с Карповым и вернуться в команду; а главное — о многом, об очень многом поговорить с Ириной. И даже сейчас, рискнув столь многим и так много потеряв, Зотов ни о чем не жалел: он знал, что, если потребуется, ради Ирины совершит и куда более серьезное преступление. Снова. Потому что самым страшным для него теперь было только одно.

Навсегда ее потерять.