Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Когда вся процессия остановилась у спальни покойного графа, Консуэло вновь проговорила:

— Я открою вам дверь.

— Подождите, — поспешно промолвила канонисса. — Дайте мне ещё раз посмотреть на моего мальчика — перед тем, как расстаться с ним на це́лую ночь.

Слу́ги покорно развернулись к семье Альберта.

Наша героиня наблюдала эту сцену спокойно, не испытывая ничего, кроме сострадания к несчастным родным младшего из Рудольштадтов — ведь совсем скоро ей предстояло провести наедине со своим любимым так много часов — и никто не будет мешать им. Да-да, именно «им». Консуэло хотела лишь, чтобы эта пора настала как можно скорее.

«Это будет наша последняя встреча наедине. И пусть я даже не найду, что сказать ему — я буду ощущать присутствие его души́. Будет происходить немой диалог наших сердец, наших чувств», — думала Консуэло.

А канонисса вновь погладила своего умершего племянника по совершенно побелевшему лбу и чёрным как смоль волосам, теперь ещё отчётливее выделявшимся над гладкой кожей и произнесла:

— Прощай, мой дорогой. Пусть хотя бы первая ночь твоей души́, отделившейся от тела, пройдёт в этих стенах и подготовит её к пребыванию в горнем мире. Я буду молиться о том, чтобы сегодня твой дух явился каждому из нас если не наяву — ибо мы не достойны этого — то хотя бы во снах — если только кто-то сможет заснуть — и сказал слова́ своего напутствия, которые мы будем помнить и которым станем следовать до конца своих дней. Но заслуживаем ли мы того, чтобы ты говорил с нами после того, что мы невольно сделали с тобой?..

Братья Венцеславы также подошли ближе и, понимая, что это один из последних моментов, когда они могут видеть земной облик Альберта и, стоя за её спиной, не решались подойти ближе и прикоснуться к его холодной коже — потому что это касание лишний раз напомнило бы им о том, что в этом теле больше нет души́. Они были согласны со словами своей сестры, но не знали, что ещё могли бы добавить и оттого лишь безмолвно цепенели от осознания того, что дальше — только заказ гроба и похороны. Прекрасный облик их любимого младшего родственника навсегда исчезнет под землёй. Это казалось им кощунством. А потом не будет ничего. Всё закончится. Но продолжится ли жизнь? Ответ на этот вопрос не был известен никому, и наша героиня входила в число этих людей.

— Что ж… — сказала наконец тётушка умершего графа, — Я думаю, что, как бы ни было всем нам тяжело, но пришла пора ложиться спать. Завтра предстоит… думаю, что я не ошибусь, если скажу, что это будет один из худших дней в нашей жизни. И, чтобы пережить его и сделать всё, что необходимо, нам понадобятся силы. Очень много сил.

— Да, — произнёс после небольшой паузы барон Фридрих. — Нам всем нужен отдых — иначе мы не выдержим…

— Нет… Я не могу уйти отсюда сейчас… — срывающимся голосом проговорил Христиан, дрожащей ладонью неловко касаясь волос покойного сына. — Что значат теперь эти прикосновения для тебя? Ведь ты больше не можешь почувствовать их. И я не могу поговорить с тобой — поздно. Поздно для всего. Мне не воскресить тебя…

Да, он наконец смог погладить родного сына по волосам — преодолев робость, страх и трепет. Но сейчас это усилие не стоило уже ничего, оно было бессмысленным — как и эти чувства.

— Я не хочу уходить отсюда. Мне не хватило того времени, что провёл я в его спальне. Мне хочется стоять здесь вечно. Мне хочется говорить с ним. Но я не знаю, что говорить ему. Но если я не могу больше ничего — то я хочу просто быть с ним, бесконечно смотреть и гладить по голове.

Горячая прозрачная слеза капнула из его глаз на сомкнутые ресницы Альберта и потекла вниз, по безжизненному виску, и объятый горем отец невольно внутренне вздрогнул. Казалось, что это плачет сам граф Рудольштадт-младший.

— Это знак… знак, что он прощает меня… прощает всех нас и сострадает нам…

Доктор Сюпервиль пристально наблюдал за Христианом, со скрываемыми досадой и злостью думая, что вновь может понадобиться его помощь.

— Да. Я тоже верю в это. Но пойдём же, — положила свою руку на его ладонь канонисса. — Я вижу, как ты устал. Ты едва держишься на ногах. Если завтра ты хочешь быть рядом со своим сыном, чтобы проводить его в последний путь — сейчас ты должен если не заснуть, то хотя бы лечь в постель. Наш дорогой Альберт навсегда останется в нашей памяти. Я помню те счастливые моменты, когда он приоткрывал перед нами завесу своей души́, и за ней не было ничего страшного и неясного нам, а лишь невыразимая, сильная любовь ко всем нам. Мне даже кажется, что он любил нас больше и глубже, нежели мы его. Лишь наш мальчик был способен на такую силу этого чувства. А быть может, так кажется мне потому, что выражалось и ощущалось оно им по-иному. А может быть, имело место и то, и другое. Но вот то, что я знаю точно — эта любовь всегда была проникнута такой печалью и обречённостью, она порой разрывала мне сердце. Теперь я понимаю, что и Альберт сам страдал от силы этого чувства и от того что не мог дарить его нам неизменно в той форме, в которой мы могли бы понять его. Мой милый племянник всегда желал нам самого лучшего. Его объятия были редкими, но такими горячими, в них было столько нежности… моё лицо тонуло в его чёрных густых волосах, я чувствовала его горячее дыхание… Но… всё… — опомнилась наконец канонисса, — пора заканчивать эти разговоры…

Сестра мягко взяла руку брата в свою и Христиан поднял глаза и, непрестанно как-то растерянно оборачиваясь и продолжая плакать, на несколько шагов медленно отошёл от тела сына, и в конце концов, когда увидел перед собой Консуэло, то просто безвольно остановился и опустил глаза.

Барон Фридрих также подошёл к нашей героине, встав справа от Венцеславы.

Почти в то же мгновение к ним присоединился и доктор.

— Дорогая Консуэло, — начала канонисса, понимая, что ей, как и прежде, придётся говорить за всех. — Мы должны от всего сердца, от всей души поблагодарить вас за то, что бы не сделали мы сами. Никто из нас не смог бы совершить ничего из того, на что отважились вы. Вы с достоинством прошли всё до конца.

— Нет, я ещё не…

— Да, мы знаем — сейчас вы переоденете нашего дорогого Альберта в погребальную одежду. Мы знаем, что вы справитесь и с этим. Господи, если бы это случилось без вас, если бы… Я не знаю, жив ли был сейчас кто-то из нас…

— Что вы такое говорите, милая канонисса, право…

— Я говорю совершенно серьёзно, моя милая Консуэло. Мы все слишком слабы — в отличие от вас. И завтра вы тоже будете с нами. Ваша поддержка бесценна. И я также думаю о том, смогли ли бы вы перенести это горе, узнав о смерти моего дорогого племянника, находясь вдалеке. Но если бы вы уже успели уехать в Германию и потому не имели возможности прибыть тотчас же, дабы попрощаться с нашим Альбертом… И, тем самым, я должна сказать, что Господь помог вам, как можно более смягчив этот удар. Простите, если я задела вас этими словами, но…

— Нет, госпожа Венцеслава. Я вынуждена согласиться с тем, что вы правы. Я бы не пережила подобного. Я должна была быть рядом с ним в этот страшный час. И я была с ним. Всевышний оказался благосклонен ко мне. Быть может, я и не самый грешный человек на свете — я и сама готова признать это — но Его милость ко мне не может длиться вечно — я знаю это. И это будет справедливо. Основа этого мира — справедливость. Никак не может быть иначе.

— Не говорите так, родная моя. Горе застилает ваши мысли. Вскоре вы вновь станете осознавать, что достойны высшего счастья. А сейчас мы должны пожелать вам покойной ночи — если только последнее будет возможно…

— Если бы я отказалась от своего решения — эта ночь была бы для меня невыносимой, она стала бы адом на земле. Я чувствую, что моему сердцу действительно будет легче, если я проведу это время наедине с земным обликом моего… графа Альберта Рудольштадта. Доброй ночи, госпожа Венцеслава, граф Христиан, барон Фридрих… Пусть эта ночь принесёт вам хотя бы небольшое облегчение. Могу я обнять вас? Всех вас — чтобы хоть как-то утешить… — последние фразы наша героиня проговорила, повинуясь нежданному, горячему душевному порыву, полному сострадания.

— О, да, конечно, я и сама хотела попросить вас об этом, но боялась, что у вас уже нет сил даже на это. Мне казалось, что вы едва держитесь. Идите же ко мне…

«Боже, какая трогательная сцена! Я сейчас расплáчусь! Когда же наконец завершится весь этот театр?! Это представление длится уже слишком, слишком долго!», — злился про себя Сюпервиль, сдерживаясь всё с бо́льшим и бо́льшим трудом.

Когда Консуэло приблизилась к пожилой графине — та вновь прижала её к себе. Наша героиня ощутила на своей щеке тепло слёз несчастной женщины и сама не смогла подавить новый приступ тихого плача. Минуту они молчали, словно пытаясь успокоить друг друга — после чего Консуэло почувствовала, как пальцы Венцеславы разжимаются.

— Теперь я чувствую, что в силах продержаться эту ночь. И это ещё раз говорит о том, что в вас есть неиссякаемая душевная сила. Со временем она умножится и вы станете способны дарить её всем, кто встретится на вашем пути, всем нуждающимся в укреплении духа.

Наша героиня со слезами на глазах слушала канониссу, а когда та перестала говорить, то подошла к отцу своего возлюбленного и влажными от слёз губами прошептала — дрожь в голосе не давала ей говорить:

— Граф Христиан…

Ему пришлось немного наклониться, чтобы заключить Консуэло в объятия.

При высоком росте и крупном телосложении графа в его руках маленькая фигурка нашей героини казалась ещё более хрупкой. Отец Альберта испытывал к нашей героине отцовские чувства.

— Вы навсегда останетесь для меня дочерью. Одним из моих детей, что остался жив. Обещайте же беречь себя.

— Да, я сделаю всё возможное и во имя вашей любви ко мне.

— Во имя любви к вам всех нас. Сейчас я бы не задумываясь дал разрешение на ваш брак — только бы Альберт был жив. Вы стали бы для него прекрасной и любящей супругой.

При этих словах Консуэло пришлось глубоко вздохнуть, чтобы её слёзы не перешли в рыдания.

— Простите, моя милая… я причиняю вам боль… я не хотел…

— Я знаю. Всё нормально.

Наша героиня в действительности чувствовала новый приступ душевной му́ки, но понимала, что эти слова были сказаны графом не с тем, чтобы заставить её страдать.

Наконец Христиан разжал свои объятия и Консуэло обратила свой взгляд на его брата.

— Барон Фридрих…

— Я говорил с вами менее остальных и потому не так хорошо знаю вас, но мне достаточно и того, что я слышал и видел и рассказов о вашем характере и поступках от Венцеславы и брата. Вы не однажды спасли жизнь и душу моего племянника.

— И не смогла сделать этого сейчас…

— Увы, мы — всего лишь люди — земные существа, и не все пути Господни вéдомы нам. И сейчас нам ничего не остаётся, кроме как полагаться на волю Всевышнего. Мы бессильны изменить случившееся. Но вы также навсегда стали для меня дочерью.

Когда дядя Альберта отпустил нашу героиню из своих объятий, канонисса вновь проговорила:

— Что ж, наша милая Консуэло. Теперь мы всё-таки должны окончательно. попрощаться с вами на эту ночь. Она будет последней, проведённой вами в этом за́мке, и последней для нашего дорогого племянника. Дай Бог нам всем пережить её. Мы ещё раз желаем вам покойной ночи. Да придаст вам Господь сил.

— Доброй ночи, госпожа Венцеслава, господин граф Христиан, барон Фридрих… — промолвила наша героиня, переводя печальный взгляд, всё ещё полный слёз, по очереди на каждого из несчастных родственников умершего графа Рудольштадта-младшего.

— Мы встретимся в гостиной утром — за столом.

— Да, — сказала Консуэло.

Когда наконец воцарилось молчание, доктор Сюпервиль тихо промолвил:

— Будет ли ещё нужна моя помощь?

— Я чувствую себя… вполне сносно, — ответила канонисса и обратила свой взгляд по очереди на братьев. — А вы — Христиан, Фридрих? Не нужно ли вам что-то?..

Оба мужчины, не поднимая затуманенных слезами глаз лишь отрицательно покачали головой.

— Что ж… Тогда позвольте мне удалиться к себе?.. — с обманчивой учтивостью задал вопрос всем присутствующим Сюпервиль.

— Да, мы отпускаем вас, чтобы завтра вы с новыми силами смогли… Ибо мы думаем, что и для вас…

— О, да, я также безусловно переживаю случившееся как невосполнимую потерю… — доктор с притворной печалью опустил глаза, словно скрывая подступившие слёзы.

Когда Консуэло услышала эти слова и наигранную дрожь в голосе этого человека, то несмотря на всю подавленность и крайнюю усталость, ей захотелось закричать: «Прекратите лгать! Сейчас же!» — ибо эта ложь переходила все границы и была столь наглой, циничной, беспардонной и бессердечной… Но, уже почти открыв рот, она вновь смогла сдержать себя.

— Вы, наверное, уже считаете Альберта едва ли не собственным сыном — ведь нам приходилось так часто посылать за вами, когда мы не понимали, что происходит с нашим дорогим мальчиком…

— Да, госпожа канонисса, так и есть… — согласился врач, но про себя подумал: «И столько же раз я не мог помочь ему — был просто не в силах — и лишь наблюдал за этими бесконечными обмороками и истериками, которые со временем мне порядком надоели — давая лишь успокоительные средства. Каждый раз происходили или бред, или потеря сознания, или необъяснимые судороги, а иногда всё это соединялось вместе, и я так уставал порой по целым часам слушать эти крики и мог попросту увеличивать дозы, доводя этого «бедного мальчика» до состояния сна, после которого он пробуждался как ни в чём не бывало… Да, однажды я даже посоветовался с одним из своих коллег, но он также не смог сказать ничего вразумительного, и, убедившись, что всё это лишь перешедшие все грани игры от безделья, я бросил эти попытки и продолжил лгать, что совещаюсь с более знающими докторами. Я приходил и делал одно и то же, не особо следя за состоянием этого избалованного дворянского сыночка, что от скуки без посторонней помощи окончательно свёл себя с ума — понимая, что это бессмысленно и зная, что вы будете хорошо платить мне. Надо же — обладать такими несметными богатствами и при этом быть настолько глупыми…»

Наша героиня глубоко вздохнула, чтобы остаться спокойной и подумала: «Лучше бы этот доктор молчал, не говорил ни единого слова и лишь учтиво улыбался!»

— Держитесь, — пожилая графиня взяла врача Сюпервиля за руки.

— Да. Да, я буду стараться… — проговорил он, делая паузу, дабы показать, что ему наконец удалось успокоиться. — Что ж, в таком случае я удаляюсь… Покойной ночи, госпожа Венцеслава, граф Христиан, барон Фридрих, месье Порпора, мадемуазель Консуэло…

— Что ж… Доброй ночи, господин Сюпервиль.

— Но прежде я распоряжусь, чтобы слýги приготовили для вас тот же самый чай, но на этот раз в нём будет больше успокаивающих трав, чтобы вы смогли заснуть.

— О, спасибо вам, за заботу — даже в таком состоянии вы думаете о других людях. Это ещё раз говорит о том, что вы выбрали своё ремесло по истинному призванию. Мы увидимся утром в гостиной за завтраком.

И врач не слишком быстрой походкой — дабы не дать усомниться в собственной честности и скорби родственникам ушедшего в мир иной графа — направился в сторону лестницы и вскоре скрылся из вида, провожаемый рассеянными и печальными взглядами родных Альберта.

«Благодарение Всевышнему, наконец-то этот человек ушёл!», — пронеслось в мыслях нашей героини, которая даже не кивнула доктору в ответ.

Один из слуг — тот, что держал спину и голову графа Альберта — бросив краткий взгляд на тело — несмело вопросительно промолвил:

— Вы позволите внести…

— О, да, да, конечно, сейчас уже можно, — ответила Венцеслава. — Но мы должны видеть то, как вы делаете это и как Консуэло закрывает за собой дверь. Мы не можем уйти, не увидев этого.

— Вы поможете мне переодеть… графа Альберта? — спросила наша героиня.

— Да, конечно, пани Консуэло.

Слуг не покидало ощущение, что сейчас они станут совершать нечто противоестественное — так как они помнили, что последует за этим. И в известной мере обстоятельства самом деле было так. Но ничего греховного не было в этих деяниях.

Оба работника вновь повернулись к двери и наша героиня открыла им её, а затем вновь — как бы вопросительно — взглянула на родных своего возлюбленного, что стояли на том же месте. В чертах её читались почти смертельная бледность и усталость, едва сдерживаемые слёзы отчаяния и беспомощности, но вместе с тем и готовность совершить последнее, что она могла сделать для Альберта.

Канонисса молча кивнула, едва заметно грустно улыбаясь. В этом движении читались разрешение, материнская ласка и доброта, ободрение и поддержка.

И, не прекращая смотреть в глаза всем троим убитым горем пожилым людям, Консуэло медленно и бесшумно закрыла за собой створку двери.