Упала, очнулась - султанша! (джен)

Десять месяцев спустя.

Ну, типа.

Серьёзно?

Сулейман, единственный наследник действующего султана, ссыковал, что его отправят не в Манису. Я ссыковала, что мой брат — дебил. Хотя в конце сериала он сбагрил своего единственного выжившего сына, Селима, в Кютахью, тем не менее, она находилась достаточно близко от Стамбула, может, даже ближе Манисы.

Однако дело не только в расстоянии — санджак престолонаследника давал статус. Туда отправлялся шехзаде, негласно поддерживаемый падишахом, и это было знаком для всех пашей, чиновников и улемов. Доехать до Стамбула без препятствий из Кютахьи сложнее, чем из Манисы. К тому же много лет спустя Сулейман знал, что именно Селим убил своего брата, Баязида, и это, разумеется, не могло придать теплоты отношениям отца и сына.

Таким образом, всем стало ясно, что единственного наследника, конечно, не казнят, так как это подвергнет опасности династию, но своё отношение к сыну Сулейман выразил очень явно.

Но тут у нас ситуация другая — дядю Коркута и его сына отец, разумеется, скоро казнит, хотя по истории очень жалел об этом решении и плакал на могиле брата. Даже у Пияле, самого верного слуги, спросил, что можно для него сделать. А тот ответил, что его единственный долг — охранять место погребения своего господина.

Там вообще вроде странная история была, типа Селим решил проверить Коркута на верность, подослал поддельное письмо с предложением организовать бунт, дядя согласился и очень быстро сдох. Дядю Ахмеда с детьми уже устранили, но один из наших кузенов сумел спастись и свалить в Персию. Угадаете с трёх раз, кто эта заноза в заднице? Правильно — ёбаный Мурад!

Его сестра, Исма-султан, выйдет замуж за Исмаила I, который старше её на девять лет, а сам кузен женится на сестре шаха. Блин, да этому персу всего двадцать два было, когда он в котлах своих приспешников сварил! Милосердием чувак явно не страдает, ничего не скажешь. Невнятный Шахиншах с детьми также был казнён.

Так что теперь я с сёстрами и Валиде тряслась в карете, а брат гордо разъезжал где-то впереди. Селим велел нам сперва прибыть в Топкапы, видимо, хочет продемонстрировать своё величие и напомнить сыну, кто тут босс. Да и посмотреть на наследника не мешало бы. Логику понять можно.

Бедняжка Бейхан, вся зелёная, скрючилась над тазом. Матушка придерживала её платок и волосы, Фатьма молча сидела рядом, а Шах ехала в другой карете вместе с няньками. Странная история — малышке всего три года, а мать так спокойно оставляет её на целый день, по сути, одну. Да, дистанция не превышает пятнадцати метров, но Хубан же этого не понимает. Ко мне в её возрасте Валиде относилась явно теплее.

— Привал! — раздался долгожданный вопль, и я с наслаждением вывалилась на травку, разминая пятую точку вместе с затёкшими конечностями.

Тут как тут нарисовался Сулейман, опять в белой рубашке, поверх которой был надет кожаный жилет, и таких же штанах. Довольный жизнью, зараза. На лошади, конечно, тоже не курорт столько времени сидеть, но там хотя бы удобное поджопное седло. Плюс ветерок обдувает, да и окрестности видно, не то что из этой тюряги на колёсах. Надо сказать, Валиде запретила нам даже верховую езду, заявив, что это не положено и приличные девушки ездят в каретах. На вопрос, что делать, если нет кареты, последовал совет идти пешком. Я едва не сказала, куда маман следует идти с такими советами, но сдержалась. Причём Михримах же каталась, точно помню, а тут такая несправедливость!

Поэтому у меня в голове созрел авантюрный, но от этого не менее привлекательный план.

— Ну как вы? — спросил брат, спрыгивая с коня.

— Отвратительно, Сулейманушка, родненький, — заныла я, — помоги!

Слегка попятившись от такого напора, он опасливо покосился на меня и обратился к матери, спрашивая, всё ли в порядке и как себя чувствует Бейхан. Получив удовлетворительный ответ, начал подозрительно пялиться.

— Ты что-то задумала. Я чувствую это.

— Братик, ты же меня любишь?

Сулейман выпал в осадок. Это ловушка, мы оба прекрасно понимали, поэтому, глубоко и очень, очень тяжело вздохнув, он страдальчески вопросил:

— Что конкретно ты хочешь?

— Мне так нравится наше взаимопонимание, — радостно улыбнулась я. — Хочу на лошадь, надоела карета, сил моих больше нет.

— У нас нет лишних, так что терпи.

— Ты дурак? Я же ездить не умею. Конечно, не нужна отдельная лошадь, не хочу со сломанным позвоночником потом мучиться. Возьми меня к себе!

Сулейман охуел так, что, наверное, около минуты не мог выхуеть обратно. Просто таращился своими огромными голубыми глазами, наверное, как на живого Ибрагима после восемьдесят пятой серии, и очнулся, только когда я щёлкнула пальцами и спросила:

— Чё зыришь, штаны пузыришь?

— Но это не положено! Нанесёт урон твоей чести и чести династии!

— Здесь только твоя охрана, которая должна молчать, а если не может, то у меня для тебя плохие новости, кареты с вещами, слуги, привыкшие к моей ебанутости, и семья, — сказала я, подходя к мирно стоящей белой лошади и аккуратно прикасаясь к её шее. — Ну так что?

Вместо ответа я почувствовала, как сильные руки подхватывают снизу (сука, за задницу, но с другой стороны, не за колени ж ему меня пихать), и спустя миг конь, ощутив незнакомого человека на спине, зафыркал.

— Хатидже! — воскликнула матушка, поддерживая стоящую возле кареты Бейхан.

— Не волнуйтесь, мама, брат не даст упасть! — выкрикнула я и хихикнула. Но тут этот паразит, удобно устроившийся сзади, ударил пятками по бокам лошади, и очень быстро мне стало не до смеха.

* * *

Селим мрачно шагал по каменным коридорам дворца. Сбылась мечта, то, для чего он был рождён — стать правителем великой империи, тенью Всевышнего на земле, чьи приказы выполняются беспрекословно. Вот только за узорчатым троном, стоящим в покоях падишаха, ему в холодном лунном свете чудились нехорошие тени, шепчущие проклятия на самой грани слышимости.

Бодрствуешь — ничего, а как только ложишься, полностью расслабляешься, закрываешь глаза, появляется этот таинственный шум, как будто говорят, но слов не разобрать. Ни одной ночи не спал султан спокойно — каждый раз вскидывался, хватался за лежащий под подушкой кинжал, осматривался. Но пусто, молчат древние стены, только ветер доносит шум волн Босфора. Со времен Мехмеда Фатиха очень многие шехзаде были казнены, потому что оказались менее везучи, чем их братья, и души несчастных, казалось, навсегда остались у места, отнявшего жизнь.

Поэтому, когда солнце уходило за горизонт, даря последние тёплые лучи дремлющему после жаркого дня городу, в главных покоях дворца обязательно зажигалось множество свечей. Наложниц, набранных и подготовленных для падишаха, Селим не звал — с бесполезными курицами нужно спать, говорить слова любви, когда мысли заняты совсем другим. К тому же остаётся брат Коркут с племянником-тёзкой. Что с ними делать, в общем-то, понятно, только вот незадача — слово падишаха о даровании жизни уже дано.

При этом почти все паши, поддерживающие Ахмеда, из принципа перешли на сторону Коркута, поэтому казнь без повода чревата очень серьёзными последствиями.

Нужна причина, которая так очернит шехзаде, что всякий, кто его поддержит, сам бы считался изменником. Вот тогда-то никто и вякнуть не посмеет, потому что своя шкура всяко дороже.

Селим поморщился. Менее трёх недель бывший султан Баязид отошёл в мир иной. Это снимало лишний опасный фактор, но всё же было печальным. Скорбным. Селим помнил ещё те времена, когда ребёнком сидел здесь за большим столом, полном близких и не очень родственников.

* * *

Ощущение было, словно плывёшь на собственноручно сделанном из говна и палок плоту — постоянно качаешься, нет опоры под ногами, боишься упасть. Я в панике вцепилась в луку седла, руки уже начали болеть, а брат, зараза, выдохнул куда-то в плечо и пришпорил.

— ТЫ ЧТО ДЕЛАЕШЬ?

— Мы едем. Успокойся, всё в порядке...

— МЫ ВСЕ УМРЁМ!

— Нет. Я не позволю.

— ПОСЛУШАЙ ТЫ, КУСОК ДЕРЬМА, Я ТЕБЯ-Я-А-А-А-А-А-А-А!!!

— Ты нервируешь лошадь.

— ОНА УСКОРИЛАСЬ!

— Это я сделал.

— А-А-А-А!!

Сердце стучало, как бешеное, в затёкшие руки пришли слабость и неприятное покалывание, а перед глазами забегали разноцветные мушки — ну прямо как помехи на телевизоре. Я знала, что это признаки приближающегося обморока, а потому нехило струхнула — навернуться с полутора метров на скорости около сорока километров в час не улыбалось совершенно. Единственное, что можно было сделать, так это ускорить развитие событий. Поэтому я для вида взвизгнула и обмякла, откидываясь назад, брату на грудь, но стараясь при этом не выпускать из рук седло.

Теперь струхнул уже Сулейман.

— Хатидже! — затряс он меня, одной рукой натягивая поводья. — Хатидже!!

Подождав, пока паника дойдёт до точки кипения, я пошевелилась, пытаясь оценить успешность манёвра, и открыла глаза. Мушек не было, зато был напуганный брат, взирающий огромными глазами. Чувство вины немедленно дало о себе знать, ведь он искренне переживает и нервничает. Я плохой человек?

— Спусти, пожалуйста, вниз.

Сулейман тут же спрыгнул на землю и помог мне спешиться. Всё-таки может быть понимающим, добрым, милым. Когда не говнится, конечно.

— Хатидже! — спешно подошла, даже, можно сказать, подбежала, Валиде, выглянувшая из кареты, чтобы узнать причину остановки кортежа, который, как известно, строго ориентировался на шехзаде. — Что с тобой?!

— Мамочка, — ошарашенно пробормотала я, опешившая от такого напора, — ничего страшного, просто напугалась...

Я определённо плохой человек.

— Ведь было же сказано, что не пристало слабой девушке ездить верхом! Впредь чтобы подчинялась без всяких возражений!

— Валиде, — вякнул было Сулейман, но под её сердитым взглядом быстро заткнулся.

— На тебе тоже есть вина! Нечего сестре потакать по любому поводу, учись отказывать и думать головой! Я позволяла вам вольности по доброте душевной, но теперь вижу, что зря! — разбушевалась матушка.

— Мамочка, — делано покачнувшись, пробормотала я, — голова кружится...

Айше тут же подхватила меня под руку и повела к карете, попутно приказывая рабыням позвать лекаршу, которая сидела где-то с остальными слугами. Это не было лишним — в той, покрытой туманом прожитых лет прошлой жизни, у меня были слабые сосуды, а я не знала, перенеслись они в тело Хатидже или нет. Да, я была довольно болезненной, и упаси Аллах сохранить это свойство тела в суровых условиях средневековья.

Сухонькая женщина лет сорока, с начинающей пробиваться сквозь тёмные волосы сединой довольно быстро распаковала чемодан и приступила к осмотру. И был он, ну, не очень-то приятным в дорожных условиях.

— Вы чувствовали такое раньше? — спросила она, проверяя мой пульс.

Да, пять сотен лет вперёд.

— Нет, никогда.

— Вы быстро устаёте?

От того, что приходится срать в горшок? Очень.

— Не замечала за собой подобного.

— Принимаете ли вы какие-то лекарства?

— Да, — вмешалась Валиде, пристально наблюдавшая за процессом лечения. — Моя дочь ежедневно пьёт по три капли успокаивающего отвара, добавленного в щербет, после обеда. Это имеет значение?

— Госпожа, серьёзных признаков болезни я не обнаружила, вероятно, Хатидже-султан просто испытала сильный стресс. Надо подождать, желателен, конечно, постельный режим, но спокойное путешествие сидя не должно навредить. Также я бы рекомедовала уменьшить дозу отвара до двух капель.

— Поняла тебя, можешь идти.

* * *

Сулейман остался один.

Он в каком-то трансе стоял возле коня, наблюдая, как удаляются к каретам Валиде и Хатидже, спустя короткое время автоматически кивнул на предложение янычара двигаться дальше, одним слитным движением оказался в седле и тронул.

Она просила остановиться, а он просто не слушал.

Она кричала от страха, вовсе не от азарта, веселья или желания досадить. А он руководствовался как раз последним, чтобы в следующий раз сестра не приставала с глупыми просьбами.

Она просто захотела быть ближе к нему.