Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Когда Консуэло осталась одна, то через несколько минут она невольно подумала:

«Господи, я так засмотрелась на тебя, на твою красоту, погрузилась в мысли и воспоминания, что забыла сделать то, о чём говорила сама».

Наша героиня накрыла одеялом ноги возлюбленного и начала́ медленно застёгивать пуговицы на рубашке из тонкого атла́са, то и дело поднимая глаза́ на застывшее лицо своего избранника — но на сей раз с тем, чтобы лишний раз увидеть дорогие сердцу черты.

— Сейчас я почти не испытываю страха, хотя душа́ моя по-прежнему трепещет. Но я не буду спеши́ть и теперь — ведь впереди у нас вся ночь, а ванна будет готова ещё не скоро.

Консуэло не стала зашторивать окно. Свет полной луны бросал серебристые блики на тёмную ткань последнего облачения умершего гра́фа Альберта Рудольштадта, сливаясь с золотыми отсветами пламени свеч.

— Эти тени так искажают твои черты, что мне кажется, будто ты говоришь со мной, и брови твои хмурятся, а глаза щурятся и вокруг них собираются морщины, — она ещё раз провела ладонью по лицу своего избранника, — хотя в действительности ты никогда не был недоволен теми немногими словами, что я отвечала тебе. Но, в любом случае, теперь я могу воспринимать эти иллюзии не так болезненно, как было ещё так недавно, хотя они и доставляют мне определённые страдания и до сей поры́. Но о чём мы могли бы беседовать с тобой? Чаще я просто слушала тебя, забыв о себе и обо всём на свете. Я не знала, что могла бы ответить тебе, да и не думала об этом — так как ты не задавал мне никаких вопросов. Наверное, я могла бы лишь пересказывать то, что ты уже успел поведать мне. Но, хотя… нет… я могла бы, соглашаясь с тобой, ужасаться тем злодеяниям, что совершал ты в своих далёких воплощениях, не оправдывая ни одного из них и предлагать иные пути выхода из всех положений. Быть может, с некоторыми из моих предложений ты бы согласился. У меня ещё тогда было много подобных мыслей, но я думала, что ещё успею высказать тебе их все — такова была моя жажда знаний. Она пересиливала собой всё. Если ты не успевал изложить одну историю за вечер — ты продолжал её назавтра — у тебя была прекрасная память. Но, невзирая на свою увлечённость, ты никогда не забывал обо мне и через равные промежутки времени спрашивал, не утомилась ли я внимать тебе. Я могла бы слушать тебя вечно. Профессор Порпора научил меня петь, а ты дал мне бесценные знания истории и их зачатки по философии, медицине и науке о человеческой душе́. Я была восхищена глубиной твоих познаний в этих сферах и даже тем малым их объёмом, коим ты успел поделиться со мной. Если бы по моей вине Создатель не забрал тебя так рано — быть может, ты успел бы изучить и рассказать мне историю всего человечества, а не только религиозных войнах средневековья — твоей жизни хватило бы на это. Тяга к знаниям была у тебя всегда. Ты мечтал о том, что между нашей работой на благо мира мы станем странствовать подобно цыганам, по окрестным деревням и проповедовать свои принципы и истины. И ты рассказывал мне о том, как можно помочь себе в этих путешествиях различными травами при травмах и других неприятностях. И я запомнила всё это. Спасибо тебе. Теперь, собираясь в вечное одинокое путешествие, я защищена этими знаниями. Я уверена в том, что ты стал бы помогать и всем тем, кто нуждался в помощи — твоё доброе сердце всегда стремилось к этому. Ты говорил мне, как, проводя время в лесах, залечивал раны, что получали в своих скитаниях цыгане — приводя их увечья в качестве примеров. Я убеждена в том, что ты исцелял и их ду́ши. Своей любовью ты излечил и моё сердце от того удара, что был нанесён так неожиданно и жестоко. И оно смогло ответить тебе. Но было уже поздно… Если бы ты только захотел, сказал хотя бы одно слово — то я могла бы научить тебя тому немногому, в чём разбираюсь сама — профессионально петь и играть на скрипке. Я уверена в том, что ты очень быстро усвоил бы всё. Ах, если бы в этом за́мке был хотя бы один твой портрет, одно изображение — пусть даже самое маленькое — которое я могла бы взять отсюда и носить с собой — но, увы… Я утешала тебя, когда ты сокрушался о тех грехах, что совершал в прошедших жизнях — но были ли они настоящими? Прости, но я с трудом верю в это — мне кажется, что, кем бы ты ни был, ты никогда не был бы способен согрешить. Если эти воплощения и были на самом деле, то ты мог быть Иисусом Христом или одним из апостолов, но никак не Яном Гусом или Яном Жижкой. Но тогда мне не хочется верить в то, что тебя постигла такая же ужасная мученическая судьба, как и каждого из Его последователей — смерть на кресте. Уж лучше считать, что та, нынешняя жизнь, что окончилась — да, пусть столь же трагически и так рано — была единственной. Но Тот, кто сотворил тебя, задумывал для тебя не такую судьбу, я же нарушила Его замысел. И потому Он не может лишить меня расплаты за это. Мой дорогой, милый Альберт, мир больше никогда не увидит твоей красоты и не услышит твоих прекрасных речей…

Внезапно, услышав кроме собственного голоса, внезапный стук в дверь, наша героиня вновь едва не вскрикнула от испуга, но, оборачиваясь, поняла, что в такой час это мог быть, всего скорее, слуга, пришедший сообщить, что ванна для неё готова.

Так и оказалось.

— Да, да, войдите, — быстро, приходя в себя, но всё ещё дрожащим голосом, со сбитым дыханием и бьющимся сердцем проговорила Консуэло.

«Всевышний, как же глубоко я ушла в свои воспоминания…»

Прислужник несмело повернул ручку, медленно отворил дверь и заглянул внутрь.

— Пани Консуэло, для вас всё приготовлено, — наконец нерешительно войдя, тихо проговорил он.

— Уже? Так скоро? — этот час показался ей несколькими минутами. — Я благодарю вас. И я смею надеяться на то, что сегодняшние горестные заботы не слишком утомили вас. Обещаю, что не отниму у вас много времени на ожидание.

— Пани Консуэло, я не знаю, что вам сказать… Граф Альберт всегда вызывал в нас двоякие, странные, смешанные чувства, но мы в любом случае сочли почётной обязанностью прикасаться к телу нашего молодого господина… И вы ни в коем случае не должны спеши́ть — делайте всё, что вам нужно — мы глубоко уважаем своих господ и тех гостей и их друзей, к которым они относятся с добром. И… я вижу, что вы и вправду хороший человек, пани Консуэло, — расчувствовавшись, добавил слуга. — А сейчас… вы позволите мне идти?

Последние слова были произнесены им с каким-то отчаянием и смущением — он желал спасения из этого крайне непривычного и неловкого для себя положения.

— Я убеждена в том, что страх к Альберту вы чувствовали и продолжаете ощущать всего лишь из-за непонимания. Я и сама долгое время совершала эту ошибку — и вот моя расплата, и более высокой цены нет на свете. И, нет, я должна спеши́ть — по тем причинам, что очень люблю гра́фа и хочу вновь быть с ним рядом как можно скорее и имею святой долг перед ним. А плохих людей не бывает — есть лишь несчастные. И — да — вы можете идти. Я скажу вам, как только закончу свои процедуры.

— Хорошо, — кратко ответил слуга и удалился, испытывая облегчение.

— Я вынуждена ненадолго покинуть тебя, Альберт, но очень, очень скоро я вернусь, — проговорила наша героиня, напоследок вновь проведя пальцами по навсегда остывшему виску любимого человека.

После Консуэло, ступая легко и бесшумно, непрестанно оборачиваясь к своему возлюбленному, вышла из его спальни и беззвучно — словно боясь разбудить Альберта, находящегося в объятиях Морфея — затворила за собой дверь.