Парадокс выбора (джен)

С окончанием отработок, свалившихся на Сириуса после злополучного инцидента со Снейпом, всё постепенно начало входить в привычную колею — включая регулярные дуэли с Уильямом. Они снова встречались в пустых классах и тренировочных залах, разминаясь сначала привычными чарами, а потом переходя к полноценным поединкам, где палочки звенели от напряжения, а воздух гудел от магии.

В одном из таких вечеров, когда закатный свет пробивался сквозь оконные решётки, Уильям красиво поймал момент — Сириус только что выставил щит, как тот резко сменил тактику, срезав контратаку и, быстрым, почти хлёстким обезоруживающим выбил палочку у друга. Та, описав дугу, со звоном ударилась о каменный пол. Блэк же встал, слегка ошарашенный, с приподнятой бровью.

— Ладно, — не охотно протянул он, поднимая оружие, — это было неплохо. Для начала, конечно.

— Естественно, — усмехнулся Уильям, убирая палочку за пояс. — Приятно снова видеть твою физиономию без следов великомученика. Кстати, как вообще твои отработки? Подметал, мыл, страдал и всё такое? А то ты про них вообще молчишь, хотя обычно, твои возмущенные возгласы разносятся по всему этажу.

Сириус закатил глаза и бухнулся на край ближайшего стола, сбив с него пыль магическим порывом.

— И всё такое… Три недели подряд сортировал склянки с тухлым драконьим жиром и прочей гадостью в кладовой у Слагги. Потом у Флитвика клеил перья к колпачкам для дуэлянтов. Это вообще было оскорбление. А ещё… у Гончей кошки были карточки с морализаторскими цитатами. Я должен был выписывать их красивым почерком. Вручную. Перо за пером. Страдания во плоти, а?

Уильям хмыкнул.

— Могло быть хуже. Хотя, это звучит как наказание для пятилетнего ребёнка. За исключением тухлого драконьего жира, конечно. Его вонь — это что-то вне моего понимания.

— Ага. Спасибо ещё скажи, что не отправили унитазы чистить у домовых эльфов. Хотя… У них вообще они есть? — Сириус лениво потянулся. — Хорошо хоть, что за ЗОТИ ещё не прилетело, тогда вообще могли бы и маменьке письмо отправить, а это чревато.

— Повезло, это уж точно, — фыркнул Моррисон, — и я до сих пор не понимаю, как ты её вообще заколдовал. Я тоже хочу когда-нибудь это повторить с кем-нибудь особо надоедливым.

Сириус поднял бровь и насмешливо прищурился.

— Ну, это тонкая магия. Понимаешь, надо попасть в саму структуру объекта. Не просто зачаровать поверхность, а вплести заклинание в слои материала. Я её связал с классическим заклинанием проигрывателя — только вместо обычного голоса подставил заранее записанный звук. А чтобы она реагировала на речь, влепил примитивную схему отслеживания ключевого слова.

— И кто же тогда издавал такие эротичные скрипучие стоны? — Шутливо спросил парень. — Дай угадаю, Марлин? Чем же вы таким занимались, что она аж так стонала, хе-хе?

— Явно тем, для чего ты ещё не дорос, — белозубо ухмыльнулся Блэк, — малыш Уил.

— Ох, тогда если ты у нас такой старик, то не проси потом поднести стакан воды, когда одряхлеешь, а то боюсь, что вместо нужного содержимого там будет бурное месиво.

— Ну что ты, — откровенно веселился брюнет, стараясь не заржать, — для такого у меня будет очень красивая блондиночка. А ты, увы, шатен. Не в моём вкусе, знаешь ли!

Уильям покачал головой, смеясь.

— Ты мне сердце разбил, Сириус. Как же я без этого проживу — даже и не знаю. — парень драматично упал в стоящее неподалеку кресло.

— С палочкой в правой руке, — довольно отозвался Блэк.

— Да иди ты, — отмахнулся Моррисон, не желающий и дальше извращать свои мозги на подготовку более смущающего ответа.

Главное, что чувство юмора Блэк не утратил за время отработок, и все их посиделки с контрабандным огневиски не превратятся в нудное собрание алкоголиков. К счастью, пить он все ещё не спешит начинать — нет никакого желания.

* * *

На уроке древних рун царила привычная напряжённая тишина, нарушаемая лишь щёлканьем перьев по пергаменту и сухим, отчётливым голосом профессора Бабблинг. Она с самого начала дала понять: поблажек не будет. СОВ всё ближе, а значит — никаких скидок на невнимательность, усталость или непонимание. Что и следовало ожидать, впрочем.

Темой занятия стала одна из сложнейших категорий — комбинирование рун из различных алфавитов. Даже у самых старательных на лицах проступило сомнение: древненордические, гальские, финикийские, а теперь ещё и смешение? Но профессор, как всегда, была беспощадно чёткой. Она пояснила, что волшебная письменность не едина, и искусство чар через руны требует умения не только понимать символику каждого алфавита, но и чувствовать, как один энергетический рисунок влияет на другой.

Чокнуться можно запросто. Это как учить язык, и каждый раз с нуля. При этом все через один по сложности как китайский или японский.

Как однажды охарактеризовал это всё Уильям ещё с третьего курса — тотальный кабздец и мечта полиглота (кстати, он не уверен, что данный талант применим к этой категории языков).

— Нельзя просто взять гальскую руну для защиты и приписать к ней скандинавскую руну движения, — жёстко произнесла она, проходя между рядами. — Энергии могут конфликтовать. Представьте — вы соединяете электрическую цепь и водопровод. Итог, как минимум, нелеп. Как максимум — фатален.

Речь шла о так называемой полифонной структуре, когда рунические формулы складываются из разнородных знаков, образуя новый магический эффект, невозможный при использовании символов одного происхождения. Такие комбинации могли усиливать чары, стабилизировать их или, наоборот, сделать эффект менее предсказуемым, если использовать их без знания дела.

— Сначала смысл, потом энергия, — подчеркнула Батшеда. — Руна должна не просто сочетаться визуально. Она должна продолжать мысль предыдущей. Только тогда у вас получится стабильный глиф, а не бесполезная клякса, которая даже не засветится.

Весь урок прошёл в строжайшей сосредоточенности. Пергаменты заполнялись схемами, вычислениями и пометками на полях. Профессор требовала точности, глубины анализа и логического подхода — а ещё умения чувствовать ритм древнего языка, где каждый изгиб черты значил больше, чем целый абзац обычной речи. Отчаявшиеся ученики начали отстукивать знак «sos».

Для тех, кто хотел идти дальше базовых чар и действительно углубляться в структуру магии, этот урок был не просто зубрёжкой, а своеобразным рубежом: понять — значит выйти на новый уровень. Остаться в неведении — значит всю жизнь рисовать защитные руны, которые не защитят даже от лёгкого сквозняка, образно говоря.

Весна же в этом году окончательно вступила в свои права лишь в апреле. Снег, державшийся с упрямством обиженного школьника, которому отказала девчонка (Прямо как Поттер после отказа Лили), наконец оттаял, обнажив пропитанные влагой клочья земли, сырой булыжник дорожек и клумбы, где тут же проклюнулись первые робкие побеги на радость профессора Спраут. С крыш начал стекать остаточный лёд, осыпаясь тяжёлыми каплями, и замок постепенно наполнился запахом сырости и почвы — неизменным предвестником долгожданного тепла. А ещё многочисленной простудой у тех, кто решил что уже лето, и пошёл гулять налегке, да аллергией на все что только может цвести.

С наступлением весны в библиотеку вернулась старая толкотня. Пяток недель до СОВ заставил даже самых ленивых обитателей школы усесться за книги, как бы им того ни хотелось. Скрип перьев и шелест страниц вновь стал звуковым фоном всех вечеров, а библиотекарша с бесстрастным выражением лица патрулировала ряды, выгоняя тех, кто слишком громко шептался, мешая остальным, полностью при этом игнорируя мольбы о необходимости подготовки.

И Уильям, несмотря на то что чувствовал за собой крепкую базу, поддался этой атмосфере общего напряжения и стадному эффекту. В глубине души он знал: лучше перебдеть, чем потом получить средний балл. Повторить то, что уже выучено, перечитать заметки, свериться с формулировками, а кое-где — обновить даже те темы, что казались ему очевидными. Во избежание. Все равно осталось недолго, и можно пока снизить темп собственных занятий.

Парень поймал себя на мысли, что теперь, когда он углубился в практику окклюменции и научился довольно быстро входить в состояние медитации, память стала куда чётче. Мысли выстраивались более ясно, важные детали всплывали по щелчку, а формулы и рунические рисунки, казавшиеся когда-то утомительными, теперь легко вспоминались почти целиком. Конечно, до настоящей фотографической памяти было далеко — он и сам это признавал (как до Луны пешком, честно говоря), — но эффект был ощутим.

Вот бы ещё легиллименцию ему — и был бы полный набор будущего Архимага к тридцати годам. Но чего нет, того нет, увы и ах.

Подготовка к СОВ постепенно стала тяжким делом для большинства. Сама по себе Лили была прилежной ученицей — дисциплинированной, цепкой и организованной, — но с каждой неделей список тем разрастался, а объём информации начал буквально душить. Поэтому однажды вечером, когда они сидели в библиотеке за одним столом, она, отложив перо и уставившись в страницу с диаграммой фаз луны для зельеварения, внезапно призналась:

— Слушай… Я тут подумала… Ты ведь наверняка это всё уже выучил, как и к прошлым экзаменам. А я, кажется, скоро сойду с ума. Может, поможешь?

Уильям поднял бровь (иногда это умение он использует и просто так, перед зеркалом. Круто же!), сдерживая улыбку. Он-то и правда был готов. Своё он выучил ещё заранее, как и говорилось, а теперь просто освежал в памяти нужные вещи.

— Конечно, — ответил он спокойно, — но предупреждаю: я буду спрашивать как преподаватель. Запытаю вопросами до смерти так, что станешь молить о пощаде.

— Ты издеваешься, — буркнула она, но глаза у неё в тот момент как будто посветлели. — Ладно. Давай.

С тех пор вечера слились в череду занятий, а практика парня отошла на второй план. Не каждый всё-таки год у него окончание пятого курса происходит с комиссией от Министерства. Они занимали два дальних кресла у камина в гостиной или собирались в библиотеке, составляя расписания, схемы и прореживая учебники под карандашные пометки. Лили не скупилась на жалобы — то на тупые формулировки, то на мерзкие таблицы с составами зелий, где всё выглядело как сплошной фармацевтический ад. Иногда она поднимала глаза от текста и возмущённо говорила:

— Я уверена, ты просто родился с этим знанием. Никто не может помнить так много формул по зельям без какой-то тёмной магии. Так нечестно, я тоже так хочу!

— Нет, просто я не трачу по паре часов каждый день на то, чтобы обсуждать с Марлин какие парни придурки, — спокойно парировал он, чуть усмехнувшись от слишком заметного удивления Эванс, — да, Лили, это слышали все, кто сидели рядом.

Она кинула в него перо, надувшись, при этом ещё и промазав.

Но всё это не раздражало. Напротив — в их взаимодействии чувствовалась лёгкость и какое-то молчаливое понимание. Лили училась быстро, особенно если материал раскладывали по полочкам. А Уильям оказался терпеливым «учителем» — не сюсюкал, не хвалил на каждом шагу, но направлял, подсказывал, помогал структурировать. Большой мегамозг, в общем (если бы он действительно был таким же умным, как одноимённый герой мультика, эх).

Бывало, что они зависали до позднего вечера, устало переглядываясь над книгами и угощаясь принесённым подкупленным домовым эльфом печеньем. И в таких моментах Уильям по-настоящему чувствовал тот самый школьный уют и уникальную атмосферу.

Очередной утренний выпуск Пророка едва не проскользнул мимо внимания. Прямо на развороте между сухим отчётом о заседании Визенгамота и рекламой новой линии котлов с особым покрытием затесалась короткая заметка — без громких заголовков, без тревожных восклицаний. Просто строчка: «За последнюю неделю зарегистрированы три случая исчезновения добропорядочных магглорожденных волшебников. Министерство просит сохранять спокойствие и сообщает о начале расследования». И всё. Ни подробностей, ни имен, ни версий. М-де, информативно однако.

Всё же ничего не стоит на месте. Конечно, может он и параноик, но не могли же сразу три человека просто пропасть? Вот только когда грядёт большой взрыв на арене страны — он не особо чётко и помнит, к сожалению. Даже записи в дневнике не слишком выручают, ибо и в первоисточнике не было точных сведений о том, когда начнется война. Ну, или он их не запомнил, потому и не вписывал, что тоже может быть.

Выручай-комната встретила его, как всегда, мёртвой тишиной. В этот раз она предстала складом из книг, предметов, магических инструментов, столов, сундуков, разбросанных пергаментов — всего того, что могло хоть гипотетически натолкнуть на след. В своём первозданном виде. Комната-где-всё-спрятано. Даже грёбаный крестраж, который он ищет уже три с лишним года — и ничего!

Он ворошил грудки старых мантий, перелистывал забытые дневники, прислушивался к магическому фону, пытаясь уловить хоть малейшее искажение, хоть слабый отклик той мерзкой, чуждой, мёртвой магии, что осталась бы за крестражем (он не настолько искусный маг, к сожалению, чтобы что-то почувствовать).

Но всё было мертво — по-другому. По-человечески. Просто забытые вещи, просто старые запахи, просто отброшенные без нужды предметы. Он знал, что должен почувствовать хоть что-то. Как Люк Скайуокер, только вместо Силы — магия. Но даже обойдя всю комнату с хламом вдоль и поперёк — ни-че-го!

Пропажа крестража, если тот действительно находился в замке, становилась уже не просто загадкой — она перешагнула грань невозможного. Он не мог исчезнуть. Магия оставляет следы. Особенно такая. А здесь — будто чёрная дыра затянула всё внутрь и не оставила даже шепота. Или он спрятан настолько искусно, что это за гранью понимания Уильяма.

Парень ведь пробовал все известные ему поисковые и обнаруживающие чары, однако, ожидаемо, ничего не вышло.

Просто нонсенс, а что делать дальше в этом плане — он без понятия. Ну, как говорится: надежда умирает последней. Помянем всех Надежд.

К середине мая Хогвартс будто затаил дыхание. Коридоры стали тише, чем обычно, и каждый первый погряз в аду учебном. Ученики пятого и седьмых курсов вжимались в книги и свитки, заваливали библиотеку, на ходу зубрили перечни ингредиентов, ритмично повторяли жесты заклинаний, будто заговорённые.

За окнами уже вовсю цвела весна — всюду яркая, живая, мягкая зелень. Но никто не обращал на это внимания. Учебные будни слились в один серый, насыщенный, требовательный поток: завтрак — библиотека — урок — библиотека — обед — библиотека — ужин — зубрёжка у камина. Даже Барнс, который обычно мог расслабиться хоть под звук пушечного выстрела, бродил с видом едва живого человека, взявшего в долг у собственной силы воли под стопроцентную ставку.

С Лили они по-прежнему занимались вместе — она больше паниковала, он больше подбадривал, но вместе справлялись. Марлин, сияющая на фоне грядущего кубка по квиддичу, тоже вносила светлые краски в общее безумие. Даже Фрэнк, давно переставший шифроваться с Алисой, казался спокойным — возможно, из-за постоянного присутствия девушки под боком. А может просто скурил какую травку, кто разберёт этих гербологов и что у них в голове.

Экзамены начались в понедельник, ясным утром. Таблицы, развешанные на досках в гостиной, казались приговорами — и всё же вызывали облегчение: всё, вот оно, начинается. Осталось только отстреляться.

Зельеварение прошло в гробовой тишине. По два факультета за раз, с присутствием проверяющих от Министерства. Снейп у своего котла работал как хирург, Барнс, сопя, перемешивал ингредиенты наобум, но с удивительно правильным результатом, а Уильям — размеренно и уверенно, отточенным движением разбивал, нарезал, перемешивал, отвешивал, внутренне морщась от всей этой гадости, к которой, такое ощущение — никогда не сможет привыкнуть. Напиток Живой Смерти, который они все варили, переливался на дне его котла глубоким глянцевым блеском, без осадка, с нужной консистенцией. Слизеринцы зыркали косо даже друг на друга.

Древние руны оказались выматывающими. Комбинации символов, расшифровка древних рунических алфавитов, практическая часть с анализом защитного круга — всё это требовало предельной концентрации. Профессор, как всегда, была строга, так ещё и двое других специалистов рунологии не добавляли спокойствия. Многие ученики вышли из класса, словно после выживания в буре.

Защита от Тёмных Искусств… вот здесь атмосфера резко изменилась. Профессор Пэмсбри, одетая в мантию из безупречной чёрной ткани, стояла у входа с видом палача, которому выдали ордер на правосудие.

— Что ж, — сказала она, раздавая каждому по индивидуальному листу с заданиями. — В этом году я ожидаю особенного блеска. Всё-таки у некоторых из вас было столько… вдохновения. Особенно, — взгляд метнулся к Сириусу и Джеймсу, — в освоении нестандартных практик.

Всё же догадалась… Помянем Блэка.

На теоретической части были ситуации, сложные до абсурда: «Вы остались один на один с волшебником, использующим запрещённые заклинания. У вас — только сломанная палочка и слабый защитный амулет. Что делать?». Или: «Опишите все случаи, в которых Импедимента неэффективна, и приведите альтернативные действия с доказательной базой». Но настоящая месть началась на практике.

Каждый должен был по очереди пройти через три ситуации: разоружить нападающего, отразить заклинание, и применить нужное контр-заклинание в условиях стресса. Стресс обеспечивала сама Пэмсбри — смачно крича, кидая рядом с учениками светошумовые чары, внезапно меняя положение объектов и обосновывая всё тем, что в реальной жизни всё будет куда тяжелее. Учитывая её уроки — ирония просто максимального уровня. Сириуса несколько раз специально сбивали с ритма. Поттер даже выругался вслух, прежде чем смог верно отразить базовое Обезоруживающие. Уильям — сжал зубы, ни разу не оступился, но к финалу чувствовал, будто прокрутил через себя три дуэли подряд, настолько душно всё это было.

После экзаменов осталась только усталость и тихое облегчение. Остальные дни шли по кругу: кто-то пересматривал пройденное, кто-то валялся на траве, отходя от пережитого, переговариваясь ни о чём. Но тишина перед грозой становилась всё более явной — ощущение нарастающего давления никуда не исчезло. Впереди их всех ждут результаты, которые придут через недели полторы.

Последняя неделя перед концом учебного года в Хогвартсе всегда чувствовалась особенно. Будто весь замок начинал дышать чуть легче: стены казались светлее, окна — чище, воздух — свободнее. Весна окончательно перетекла в раннее лето. Трава у озера выросла гуще, чем обычно, и тёплый ветерок всё чаще разгуливался в коридорах, напоминая о близости каникул. Иногда небо затягивало серой пеленой, срывался внезапный дождь, тёплый, краткий, но шумный. И через десять минут всё снова заливалось солнцем, будто ничего и не было.

На Гриффиндоре это время традиционно означало одно — пора устроить прощальную вечеринку. Причём громкую, живую и, по негласному правилу, с контрабандным огневиски, без которого обнаглевшие подростки совсем уж не хотят веселиться. Алкаши малолетние… Уильям всё это сурово и недовольно осуждает. Лучше бы уж соки пили, чем эту гадость, для которой ещё не доросли.

Собрались в общей гостиной почти в полном составе. Кто-то развалился на подушках и коврах у камина, кто-то облюбовал широкие подоконники, а самые резвые устроили небольшой танцевальный хаос в центре. Музыка играла с помощью зачарованного граммофона, который Блэк с Поттером притащили ещё в прошлом году, так и до сих пор используют на таких посиделках. Всё было весело, громко, живо. Кто-то пытался вспоминать курьёзы года, кто-то просто обнимался от переизбытка чувств и алкоголя, а кто-то — как Уильям — сидел в кресле с бокалом яблочного сока и думал о смысле жизни.

Всё же вливаться в пьяный угар, — где даже смеющаяся Лили оказалась, сейчас слёзно обнимающаяся с Марлин по неизвестной ему причине, — было явно не для него.

Как парень уже говорил ранее — он не любил такие сборища. Не из-за людей — скорее из-за их объёма. Пьяные выкрики, смех, валяющаяся повсюду мишура и глупые танцы делали его нервным, но в то же время — это был Гриффиндор. Его факультет, его третий дом. Второй — у родителей, а первый в другой жизни. В такие вечера всё вокруг напоминало о том, что, несмотря на тьму, тревоги и личные страхи, у него есть место, где его ждут и принимают с бутылкой огденского в руке, хе.

* * *

На следующий вечер после вечеринки в гостиной Гриффиндора в замке стояла почти хрупкая тишина, как будто Хогвартс и сам слегка похмелился вместе со своими обитателями. Большинство студентов только просыпалось к этому времени, ибо гуляли решительно все, с первого по седьмой курс. И если у младших всё было в рамках приличий — то про остальных упоминать не имеет смысла.

Сквозь окна пробивалось мягкое, размытое солнце — не яркое, но тёплое, рассеянное, будто день не торопился уходить. В комнате у камина, где накануне играла музыка и танцевали старшекурсники, теперь звучал только негромкий звон ложечек о чашки.

Уильям и Лили сидели на диване с пледом, каждая из кружек источала аромат чая с лимоном. Столик между ними всё ещё хранил следы вчерашнего торжества — пара забытых карточек от взрывающихся карт, блестяшка от хлопушки, и чьё то недоеденное пирожное, которое за ночь успело обмякнуть.

— Не верится, что всё, — Лили откинулась на подушку, глядя в окно. — Год как будто просвистел. А дальше… каникулы. Лето.

— Ага, — кивнул Уильям, задумчиво мешая чай. — Я, наверное, буду прокрастинировать с особым рвением. В этом году, чувствую, талант раскроется по-настоящему и выйду на новый уровень.

— Вот уж чего-чего, а в этом успеха тебе не занимать, — усмехнулась она, подтянув ноги под себя. — Я, кстати, почти пол-лета у бабушки проведу. У нас там ежегодный сбор всей семьёй. Сад, качели, гамаки, клубника, солнечные ожоги, клещи и все остальные прелести природы.

— Слышится почти идиллия, — заметил он. — Только не забудь защиту от комаров и не есть бабушкин пирог с черникой, которым все потом мучаются неделю. Насколько помню, она его не умеет готовить.

— О, ты помнишь! — Чуть рассмеялась Лили. — Мучительно сладкий и ужасно гордый за себя, как и сама бабушка. Жаль, что все боятся ей сказать правду, хотя клубничный у неё получается на загляденье, между прочим!

Он тоже улыбнулся, тепло и чуть вяло. Сидеть вот так, болтая ни о чём, — в этом было что-то правильное после экзаменов.

— А ты не думал куда-нибудь съездить? — Спросила она, потягивая чай.

— Пока нет. У меня слишком тесные отношения с ленью. Может, пару дней на природу выбраться, но без фанатизма. А если честно — пока не знаю, — Моррисон пожал плечами, — хочу просто лежать и отдыхать. А ещё спать и вкусно кушать.

— Ну, это хотят вообще все, — понимающе покивала девушка.

Жаль, что скорее всего этим летом он опять будет заниматься чем угодно, кроме отдыха…

* * *

Северус лежал, привалившись к стволу старой ивы, чьи длинные ветви тяжело свисали к земле, отбрасывая кружевную тень на выцветшую от солнца траву. Пахло сыростью и илом — озеро в последние дни разогрелось, и у берега стояла лёгкая, тёплая дымка. Вода чуть-чуть шевелилась от ветра. Он вперился взглядом в гладь, но, как всегда, смотрел сквозь неё.

Последние дни учебного года текли лениво, словно кто-то притормозил время. У всех были планы, прощальные вечеринки, пустая болтовня в коридорах, пересмешки, ворохи пергаментов с итоговыми оценками — но всё это казалось ненастоящим, плёнкой поверх другой реальности, более важной и единственно настоящей. Той, где он сидел один у воды, и мысли его неслись куда-то далеко, в тихий, обветренный дом в Паучьем Тупике.

Мама… Состояние её ухудшалось. Маггловские врачи, которых вызвала случайная прохожая, когда мать упала в обморок, ничего не смогли сделать. «Хроническое истощение», — сказал один, с отвращением косясь на худое, бледное лицо Эйлин. — «Возможно, аутоиммунное. Вам надо будет обследоваться в госпитале». Госпиталь. Маггловский. Она лишь кивнула, но никуда не пошла. Северус это знал. Не могло быть иначе — гордость. Или слабость. Или усталость, слипшаяся с плотью.

Хоть письмо написала, и он успел прибыть достаточно вовремя, чтобы решить оставшиеся вопросы с магглами.

Северус сжал челюсти, отвёл взгляд от воды. Тяжело. Тошнотворно тяжело. Мысли клубились, сбивались в узлы, не давая дышать. Он мог бы помочь… должен помочь. Только пока не знает как. Защищать и лечить — разные ветви магии. И ту, что лечит, он знал только по верхам.

Хорошо хоть, что сейчас она находится в покое после смерти Тобиаса. Не хотелось бы представлять, что этот ублюдок мог с ней вновь сотворить.

Оторвавшись от своих безнадёжных мыслей, Северус достал из-под плаща потёртую книгу. Его старый учебник заклинаний — теперь почти полностью переписанный, перекрёстный, испещрённый новыми заметками, формулами, маленькими диаграммами жестов и волновых форм. Он бережно перелистал страницы — кожа на пальцах шершавая, сухая от времени и чернил. Внимание скользнуло к полям — тут недавно он записал идею: направленное искажение отражённого щита.

«Если после Protego повернуть вектор отведения на 45 градусов, и запитать сброс сквозь устойчивую руну, то можно добиться не просто отражения, а трансформации отражённой энергии — либо в ослепляющий импульс, либо в порыв ветра, в зависимости от амплитуды. Вопрос — как стабилизировать, чтобы не пошло обратно?».

Он выдохнул. Вдохнул снова. Перо скользнуло по бумаге, записывая:

«Опционально: при избыточной отдаче — заземлить в камень под ногами. Магический импульс не всегда должен быть возвращён. Можно рассеять».

Строчка за строчкой, тихо, аккуратно, как будто он не писал, а извлекал эти слова из чего-то большего, что было в нём. Мысли унялись. Здесь он знал, что делает. Здесь, в этих формулах и отточенных словах, было нечто похожее на порядок.

Он черкнул дважды: «испытать. Возможны побочные эффекты», и убрал перо.

Здесь, под деревом у озера, Северус был сам собой. Без должников, без проклятий и насмешек, без страха быть пойманным на чём-то постороннем. Только чернила, формулы, и одна невозможная задача — как не сойти со всем этим с ума.

Иногда казалось, что тишина вокруг озера была единственным, что не отвращало. Вот только в ней и мысли невольно пролезают в голову, сколь не пытайся отрешиться. Мир, рассыпанный по мелким, едва различимым бликам на воде, позволял хотя бы на время забыть, что дом рушится.

Не физически — он всегда был ветхий, с неровными стенами, пахнущий затхлостью и сыростью — но мать… ей становилось всё хуже. Северус не был врачом, но и не был дураком — почки или лёгкие, возможно, что-то куда серьёзнее, даже магическое. И маггловские врачи здесь бы не справились, а уж в их районе и вовсе никто пальцем не пошевелит ради Эйлин Принц.

Он провёл рукой по лицу и опустил взгляд на раскрытый учебник. Чары всегда успокаивали: формулы, коррекции, мельчайшие правки в структуре магической формулы. Он кропотливо заносил пометки в поля, будто от точности зависящей схемы зависела жизнь матери — и может быть, так оно и было.

В голову внезапно закралась неприятная, но логичная мысль. Отец Моррисона — тот самый гриффиндорец, вечно лезущий не в своё дело и ошивающийся рядом с Лили, — работал целителем. Насколько он помнил, даже не просто врачом, а специалистом по сложным случаям в «Мунго». Слюна будто слиплась на нёбе. Обращаться через самого Моррисона? Абсурд. Глупость. Унижение.

И всё же — если совсем прижмёт…

Между тем, ветер качнул листву над головой, и Северус на секунду прикрыл глаза, пытаясь подавить дрожь. Он успел сделать ещё одну запись — комбинацию упрощённых компонентов для паралитика, — как услышал смех.

Характерный, громкий, раздражающе уверенный, будто лающий. Сириус Блэк, ну конечно, кто же ещё.

— О, а вот и Нюнчик! — Донёсся его голос.

Северус напрягся, откладывая перо и быстро пряча учебник. Попытался сохранить спокойствие, но внутренняя волна напряжения поднялась мгновенно. Он потянулся к палочке, но — слишком поздно. Одно резкое, практически моментальное Обезоруживающие выхватило её прежде, чем пальцы сомкнулись на древесине.

— Спокойно, Нюниус, — усмехнулся Блэк, держа палочку Снейпа двумя пальцами, будто что-то грязное.

Поттер рядом рассмеялся, будто в этом было что-то забавное, с ними был и выродок Петтигрю. Люди стали подходить — не друзья (кроме Лили и парочки однокурсников их у него не было), просто зеваки, обожатели зрелищ. Даже с других факультетов. Северус почувствовал, как уши заливает кровь — не от стыда, а от ярости. В другой жизни, в другом теле, он бы взорвал их всех на куски. Изуродовал бы так, что даже родные матери бы не узнали. Но сейчас — слишком поздно.

— Хочешь немного подышать воздухом с высоты? — Джеймс с театральным жестом взмахнул палочкой. Обычная левитация, насколько Снейп успел разобрать по движению кисти. И прежде, чем Северус успел осознать, что происходит, его рывком подняло в воздух и приковало к стволу дерева.

Штаны намеренно, чужим влиянием чар стянулись вниз, из-за чего он оказался лишь в одних портках, потёртой мантии с растрёпанными волосами и обнажёнными ногами, когда заклинание разошлось по ткани, окончательно спалив брюки. Сдавленный смех пронёсся по толпе, как набегающая волна.

Он видел лица. Кто-то явно смеялся — просто потому что можно. Кто-то отворачивался, не вмешиваясь. Кто-то — и это, пожалуй, хуже всего — наблюдал с любопытством, будто за сценой в школьном спектакле.

Северус не издал ни звука. Только глубоко втянул носом воздух, пытаясь сохранить хоть остатки достоинства. Сжимал зубы, чтобы не упасть в ту самую, такую привычную бездну — безысходности, в которой он варился всё детство. Но не помогало.

Слизеринец не знал, сколько это длилось. Несколько секунд? Минуту? Год?

Сейчас он шёл по коридору, как шёлк по битому стеклу. Каждый шаг отдавался в черепе гулким эхом — он не слышал ничего, кроме собственного дыхания. Не чувствовал воздуха, кожи, тела. Только сквозняк в лёгких и жжение под рёбрами, будто его вывернули изнутри, вывалили на потеху, а потом неловко затолкали обратно, как попало.

Когда под деревом под ним оборвались чары, и он с глухим шлепком врезался в землю, Северус не встал сразу. Он лежал, глядя в расплывшееся небо. Оно было тускло-синее, как выцветший чернильный след на манжете. Кто-то рядом еще ржал, кто-то хихикал вполголоса, а он — просто лежал.

Пока руки его тряслись.

Он не плакал. Он не закричал. Не позволил самому себе такой вольности и слабости ещё большей. Но внутри всё вздрагивало — будто каждая клетка тела осознала масштаб позора. Он был не просто унижен. Его выставили — выставили, как паршивого урода. Животное. Тварь.

Северус прикусил щеку изнутри — до крови. Горечь заполнила рот, а на ней — ярость. Он хотел убить. Хотел медленно, вдумчиво убивать каждого из них. Видеть, как Блэк корчится от лихорадки, вызванной некорректно наложенным заклятием, как Поттер захлёбывается собственной самоуверенностью, лишённый магии, как Люпина разрывает, когда тот тщетно пытался сложить нужную цепочку рун.

Он даже Петтигрю ненавидел — не за поступок, а за то, что был рядом с ними и вечно подначивал. Утырок.

Северус сжал пальцы до боли. Палочка дрожала. Сердце стучало где-то в горле.

И ведь знал же, знал, что нельзя садиться спиной к озеру, когда поблизости могут появиться эти… животные. Но он устал. Он просто… устал.

Теперь даже мысль обратиться к Моррисону — этому чертову, практически всегда вечно уравновешенному гриффиндорцу, с вечно знающим всё лицом и умным взглядом — выглядела как глупость. Смешная, наивная, по-детски доверчивая. Словно он, Северус Снейп, способен вызвать хоть чью-то симпатию. Словно кому-то не плевать.

Идея была блаженством. Иллюзией.

Когда он сидел у корней дерева, пытаясь с трясущимися руками распутать узел второго заклятия, стянувшего его рубашку наизнанку, то хотел исчезнуть. Каждый жест — пытка. Не только физически — морально. Он знал, как это выглядело. Видел выражения лиц. Слышал, как кто-то сказал: «Глянь, он почти голый», — и толпа захохотала. Они смеялись над ним как над каким-то уродцем с ярмарки. Не как над равным, не как над врагом — как над забавой.

И это — худшее.

Когда пришёл Крауч, кто-то всё же его позвал — Северус уже почти смог бы сам. Он не поднял глаз, не стал благодарить. Просто отступил в сторону, когда чужая палочка с щелчком сняла оставшиеся чары.

Барти ничего не сказал. Лишь коротко и отрывисто кивнул и ушёл обратно в сторону замка, ни слова не бросив, не сделав ни одного жеста сочувствия. За что Снейп, пожалуй, был ему даже немного благодарен.

Он захлопнул за собой дверь и наложил запирающее заклинание с такой силой, что резкий щелчок отразился от стен. Старый класс зелий был пуст — серый, гулкий, пахнущий медью и нагаром. Здесь давно никто не занимался, и про его существование будто вообще забыли. И всё же — это было укрытие. Здесь не было глаз. Не было смеха.

Северус тяжело выдохнул. Сделал шаг — и с размаху сбил с подоконника пустую банку. Она покатилась по полу, звякнув стеклом. Вторая — следом. Потом он схватил стоявшую на полке коробку с пробирками и с грохотом швырнул об стену. Стёкла рассыпались каскадом, будто хрустальный дождь. Накопившаяся злость начала вырываться наружу. Всё, что он сдерживал, всё, что горело под кожей, наконец прорвалось.

Он кричал. Не громко — глухо, гортанно, как животное. Ударил по столу кулаком, до костей. Потом ещё. Закатал рукав — и поцарапал кожу об неровный край стекла. Он должен был что-то чувствовать — иначе сойдёт с ума.

Обрушил одну из полок, швырнул табуретку в шкаф. Раздался хруст, зазвенели стеклянные осколки. Руки дрожали. В груди — липкая, гулкая пустота, где давно уже ничего не росло. Ни доброты. Ни надежды. Только один голос:

Они будут наказаны. До последнего.

Северус пообещал. Себе. Всему, что осталось от его достоинства. Они заплатят.

Заплатят так, что забудут, как дышать.

Губы дрожали. Зубы стиснуты до боли. Плечи — натянуты, как струны.

Он вытер слёзы рукавом — зло, резко, почти со злостью. Будто мог вытереть и само унижение. Будто мог стереть себя.

Потом обессиленно сполз по стене. Каменная поверхность была холодной, и он позволил себе раствориться в этом холоде. Закрыл лицо ладонями. Дрожал. Боялся. Ненавидел. Себя. Их. Всех.

«Я ничтожество, верно?».

Маленькая часть внутри снова нашептывала знакомый приговор — тот, который он слышал в детстве. Тот, что выучил наизусть ещё в доме у Паучьего Тупика. Он не был красивым. Не был весёлым. Не был тем, кого любили. Он был Северусом. Острым, хрупким, злобным. Ничтожеством во плоти.

Пальцы бессильно сжались в сальные пряди. Волосы прилипали к коже. Пахли гарью и зельями. В этом запахе была вся его жизнь — гниль старых книг, кислота варева, нотка металла. И вдруг — так остро, до мурашек — вспомнились слова ублюдка Моррисона. Брошенные будто невзначай — полтора года назад, в одном из коридоров, рядом с Лили. Тогда Уильям поддел его примерно похожей фразой:

«Ты бы хоть голову мыл, Снейп. Хоть раз в году. Или ты так великого зельевара изображаешь, погрязшего в собственных делах?»

Северус уже и не помнит, что именно тогда ответил. Но слова остались. Запеклись где-то под кожей.

«Я не хочу пахнуть, как подвал. Я не хочу, чтобы на меня смотрели с брезгливостью. Я просто… хочу, чтобы хоть одна тварь не морщилась при виде меня. Хотя бы Лили».

Это был маленький порыв. Мелкий протест. Но именно сегодня, когда из него снова сделали посмешище, он вдруг подумал — чёрт с ним, потратится. Купит нормальное зелье. Пусть заберёт остатки от сбережений, но он избавится от этой вони испарений.

Волосы — были ничем. Но хотя бы за них он мог взяться. Хотя бы они — в его власти.

Он сжал себя руками за плечи, так и сидя под стеной, согнувшись в три погибели. Не плакал. Просто дышал. Тихо. Рвано.

Тихое обещание звучало у него в голове, как заклятие:

Они все заплатят за это сполна.