Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

А тем временем, когда Консуэло осталась наедине со своим любимым — канонисса и её братья вместе с Николой Порпорой медленно направились к лестнице, ведущей в гостиную, чтобы оттуда разойтись по своим комнатам.

— Я призна́юсь, что страх за нашу несчастную Консуэло не только не отпускает меня, но он стал ещё сильнее с тех пор, как я узнала о её намерении — столь твёрдом, что никакие уговоры не действуют на эту бедную ду́шу. Как только перед моим взором невольно предстаёт картина, где эта хрупкая девушка лежит на одной постели с холодным мёртвым телом и обнимает его — меня охватывает такой ужас… Да, пусть даже это тело моего родного племянника, моего любимого Альберта, но это ненормально, в этом есть что-то противоестественное… Я боюсь за её разум. Будет ли она в рассудке наутро, выйдет ли к нам сама, сможет ли пойти на похороны? Боже мой, да проснётся ли она с рассветом? Проснётся ли вообще?.. Консуэло уже столько времени находится в крайнем физическом и нервном истощении, и её внешний вид не способен показать всей силы страданий, что испытывает сейчас это несчастнейшее на свете сердце. При нас она, собирая всю свою силу воли, делала вид, что ей лучше, чем это есть на самом деле — я понимала это. И, кто знает, что происходит сейчас с этой девушкой в одиночестве, чем она занята? Быть может, она сейчас вновь бессильно рыдает, задыхаясь и, совершенно лишившись сил, едва не теряя сознание, стоя на коленях около постели моего мальчика и спрашивая у небес — за что ей такая несчастная судьба, а ему — такая ужасная и до невозможности преступно ранняя смерть?.. Да, скорее всего, так и есть. Консуэло не может, не хочет расставаться с ним на срок до конца своих дней… А что, если после похорон она также скоропостижно умрёт, ничего не делая с собой — прямо в нашем за́мке или едва покинув его?.. Как же страшно мне думать о её судьбе, о которой мы, все скорее, никогда ничего не узнаем…

— Мы полностью поддерживаем тебя, дорогая сестра, и, разделяя твои чувства, в той же степени сострадаем Консуэло, и ты знаешь об этом. Так, быть может, ещё не поздно переубедить эту бедняжку? Мне думается, что после этой ночи её желание уйти вслед за ним только усилится. Она не даёт этой свежей ране зажить даже хотя бы самую малость, бередя её безостановочно, каждое мгновение, каждым своим действием. Но в течение этого часа она хотя бы была занята чем-то, и это отвлекало её, но теперь — когда она просто ляжет рядом с ним и будет лишь смотреть и обнимать его… Я — взрослый мужчина — не выдержал бы таких мук. В конце концов, ты была права́, говоря, что для свершения всех этих обрядов есть специально обученные люди, которые выполняют свою работу и получают за неё жалованье.

— Нет, Христиан, мы не станем более уговаривать её. Во-первых, я уверена в том, что нам это не удастся, а во-вторых — если бы даже у нас это и получилось — увещеваниями ли, или, не дай Бог, угрозами — то мы бы сделали только хуже, совершенно точно сведя её с ума своей жестокой непреклонностью и невозможностью лицезреть и ощущать того, кто для неё дороже жизни. И, быть может, она в действительности тогда не выжила бы… Я всего лишь выразила словесно своё волнение, не собираясь предпринимать ничего. Мы есть друг у друга, и мы знаем, что будем вместе до тех пор, пока не уйдём в мир иной — и дай Бог, чтобы это случилось в одно и то же время… Но не будем сейчас говорить об этом. Консуэло же знает, что ждёт её — одиночество и вечное странствие. Это её тяжёлый, но осознанный выбор. Вскорости у неё не останется никого, и все ныне живущие, с кем она была близка — останутся отныне лишь в памяти Консуэло. Доверие к нам она потеряла, и потому в её воспоминаниях наш образ уже никогда не будет таким светлым, и это будет причинять Консуэло боль в течение всей жизни. В своих мыслях она не сможет говорить с нами так же откровенно, как станет беседовать с Альбертом — он станет единственной душой, коя сможет выслушать и ответить ей… Она останется совершенно одна на всём белом свете. Я бы не вынесла подобного. И мне очень страшно за неё ещё и по этой причине. Некому будет поддержать и утешить её в минуты, когда новый приступ горя захлестнёт её душу, заставляя тонуть в слезах…

«Как же жаль, что они не переменили своего решения, — подумал Сюпервиль, который проходил мимо и, оставшись незамеченным, услышал обрывок этого разговора. — Потому что у меня самого́ не хватило бы духа совершить такое даже под пытками, и я готов был бы вывести её из комнаты этого несчастного гра́фа, не обращая внимания на сопротивление, заручившись помощью самого сильного из слуг. Это самый безумный поступок из всех, что я видел и о которых слышал в своей жизни. Мне кажется, что даже этот сумасшедший граф оказался бы не способен на подобное. Но, хотя — кто знает — быть может, он её и надоумил — теперь я знаю, что подобное вполне было в его духе...»

Идя впереди всех, графиня Рудольштадт остановилась возле коридора, где находились спальни старших хозяев имения.

— Христиан, выдержишь ли ты эту ночь в одиночестве? Я вижу, что ты находишься почти на той же грани, что и бедняжка Консуэло. Если хочешь — я могу посидеть с тобой до тех пор, пока ты не заснёшь.

— Нет, Венцеслава, — сдерживая слёзы, ответил старший граф Рудольштадт. — Ты должна прежде всего думать о себе. С божьей помощью я переживу эти несколько часов один. Если станет совсем невыносимо — я буду молиться. Я прочту все молитвы, которые знаю. А все мы, благодарение Господу, помним их немало.

— Да, это очень хороший совет для всех нас, — проговорила пожилая графиня.

— А я принял это решение ещё раньше — почти сразу же, как мы узнали о том, что… — осёкшись в конце и сделав невольную паузу, чтобы проглотить слёзы, промолвил барон Фридрих, — и это пусть немного, но утешало и поддерживало меня. Не знаю, почему я не сказал вам… Общение с Богом — это наша единственная опора сейчас.

— Не кори себя, брат, — утешительно сказала Венцеслава. — Просто ты, также, как и мы, убит горем. А теперь — давайте же обнимем друг друга на грядущую ночь. Пусть же Господь укрепит нас.

Вначале оба брата по очереди прижали к груди пожилую канониссу, что была ниже ростом их обоих — простояв так по нескольку мгновений, а затем заключили в объятия и друг друга.

После взаимных пожеланий покойной и доброй ночи все трое разошлись по своим спальням, где после краткой молитвы, усталые, измученные, наконец смогли забыться сном, в коем не было ни единого видéния.