Парадокс выбора (джен)

Сказать, что Уильям впал в лёгкую прострацию, когда узнал о произошедшем со Снейпом — это приуменьшить действительность. Учитывая то, что в тот момент он с Лили чаи гонял, пока над слизеринцем «поработали» Мародёры — то он не назвал её грязнокровкой.

А то, что это именно тот момент пика развития отношений (а точнее их краха) между Снейпом и Эванс, не подлежит сомнению. Когда Моррисон услышал новость о том, что беднягу опозорили на всю школу, буквально сняв с него штаны, то изменение «канона» уже случилось, хотел он того или нет (будем честны, на эту его часть парню самую малость наплевать). А потому и рвать волосы от того, что что-то пошло не так — не имеет смысла. Естественно, некоторые вещи изменятся из-за Уильяма, так смысл лишний раз удивляться этому.

Упоминать же то, как тогда злилась Лили и устроила тотальный разнос Джеймсу, вновь похерив и так шаткое перемирие — желания нет вот совсем. Моррисон спокойно самоустранился. Нянькой на каждую проблему быть он не нанимался и не слишком-то и желает того.

Как произошёл тот инцидент со Снейпом, так он и закончился, в прочем. Дальнейшие пару дней до конца учебного года пролетели спокойно: Лили пыталась выловить Северуса для разговора, однако тот шифруется с присущим его факультету достоинством от вообще любых контактов. Уильям заслуженно прокрастинировал и наслаждался погожими деньками, полными лени и беззаботности, большую часть времени зависая с Фрэнком, когда тот свободен от каблука Алисы, или же Адамом, когда он не в потоке вдохновения.

Разъехались все студенты по домам тоже без лишних эксцессов, если не учитывать за таковые погрузку и разгрузку вещей, что входит в категорию привычного. Половину пути Моррисон дремал, наслаждаясь дневным сном и в душе ненадолго почувствовав себя старпёром. Однако ворвавшийся Эдвин с целым мешком сладостей развеял такую мягкую негу, сместив вместо этого всё внимание на конфеты, купленные на его кровные «в честь окончания этого ада».

На вокзале его привычно встретили мать с отцом, и после рутинных приветствий они наконец аппарировали прочь от огромного столпотворения других волшебников. Пара секунд неприятного скручивания всего и вся в тугой узел, как Уильям наконец оказался дома. Ляпота, да и только.

В доме было спокойно. Слишком спокойно, если по правде — даже утомительно, но после всех школьных бурь и внутренних перипетий, после истерзанных неделями экзаменов, сцен, конфликтов и внезапных озарений, тишина казалась почти бальзамом. В первые два дня Уильям почти не выходил из своей комнаты, по праву откисая. Приветственно кивал родителям и вел разговоры ни о чем, высыпался до отвала и читал самые обычные романы, морально отдыхая от магии. Он ел много, сидел допоздна, ленился выходить из дома без особой причины и не испытывал ни капли вины. Просто позволял себе существовать. Культивировал лень с таким усердием, будто в этом было какое-то целительное волшебство для души.

Была мысль пойти прогуляться по Лондону, узнать, появились ли уже игровые автоматы, или он ещё слишком в прошлом для этого. Однако было лень и по итогу больше просто лежал на диване, глядя в потолок, пока солнечные лучи ползали по ковру. Лили раз или два писала — коротко, вроде бы даже просто чтобы не прерывать контакт. Он отвечал в том же духе, лениво и сдержанно, вяло обещая выбраться куда-нибудь ближе к выходным.

Четвёртый день застал его в гостиной, с чашкой охлаждённого чая и газетой, которую он так и не дочитал. Отец вошёл неспешно, в руке держал стопку писем, одно из которых, судя по виду, недавно пришло аж с другой страны, если обратить внимание на печать и сам тип бумаги. Джонатан опустился в кресло и, немного помолчав, пробежался взглядом по строчкам ещё раз.

Как раз подошла мама, и только тогда интрига была развеяна:

— В Германию зовут, — сказал он, без лишней интонации, но взгляд был внимательный. — Обмен опытом, плюс там случай один… миссис Вернер. Помните, я упоминал с год назад? Сложный диагноз, совсем нетипичное плюс что-то тёмное… немцы хотят свежий взгляд, их специалисты зашли в тупик.

Уильям слегка кивнул. Он не то чтобы особенно вдавался в подробности медицинской практики отца, но имя Вернер что-то напоминало. Неважно. Важно было другое — поездка, вся эта перспектива.

— Долго? — Спросил парень, поднимая бровь.

Джонатан поджал губы.

— Почти всё лето. Они хотят, чтобы я приехал как можно раньше, — проговорил отец, взглянув сначала на жену, а потом переведя взгляд на сына.

Мать, неспешно разливая чай, лишь кивнула.

— Поезжай, Джон. Это же то, чего ты сам хотел — обмен, новые наработки. Да и развеяться не помешает. Мы всё равно собирались вырваться куда-то этим летом. Германия — почему нет?

— Мы, — заметил Уильям с лёгким скепсисом.

Отец на секунду замялся, потом кивнул.

— Именно. Ты с нами, Уил. Мы не оставим тебя одного на три месяца — особенно после Хогвартса. Мы и так соскучились. Девять месяцев! Неужели ты и правда думал, что сразу после возвращения тебя выпихнут обратно в одиночество?

Мать чуть улыбнулась, села рядом и коснулась его руки.

— Да и потом… ты нам нужен. А то совсем уже забуду твоё лицо, — чуть игриво фыркнула Эвелин, шутливо пихнув сына в бок.

Уильям молча посмотрел на них. Было в этом всём что-то… неожиданно тёплое. В школе он за это время, честно признаться, отвык от такого тактильного контакта и нежностей. Ни давления, ни попытки что-то навязать — просто желание побыть семьёй, пока есть такая возможность.

И, по правде, ему не было что возразить. Оставаться одному в пустом доме — с глухими теориями в голове, тяжелыми записями, которые не хотелось перечитывать, с ленью, к которой быстро придёт пресыщение… Нет. Он с трудом представлял, что станет делать здесь всё лето. Не снова же упарываться в культивацию своей магии (дяньтяня?).

— Ладно, — вздохнул он, подперев щеку ладонью. — Прокрастинация, конечно, откладывается… но что поделать. Германия — так Германия. Хоть сосиски нормальные поем.

Отец усмехнулся, мать негромко рассмеялась.

— И наконец попробуешь лучшее пиво! — Добродушно подметил Джон.

— Естественно, без пива сосиски не то совсем, — абсолютно понимающе кивнул парень, получив болезненный щипок от матери. Красивая тиранша — горе в семье…

— Ещё чего! Никакого спаивания до совершеннолетия, молодой человек! Всё ясно? — И посмотрела при этом она на мужа с таким взглядом, что оба синхронно ответили:

— Конечно!

Следующие два дня пролетели как под ускоряющее заклинание. Мать с головой ушла в сборы — то заклинаниями сглаживая складки на рубашках, то в спешке проверяя, положены ли в аптечку капли от морской болезни, хотя ехать им предстояло вовсе не по воде, да и вообще… не ехать. Вся кухня, прихожая и гостиная моментально покрылись слоями аккуратно разложенных вещей, пузырьков, списков и разного рода волшебных приспособлений. Джонатан собирался куда спокойнее: его методично зачарованный чемодан сам сортировал зелья по категориям, а документы ровными стопками ложились на дно по мановению палочки.

Уильям же ограничился самым необходимым. Несколько комплектов одежды, книги, записи, немного зелья против головной боли и усталости — всё это без особого порядка полетело в зачарованный чемодан. Если что-то понадобится, то купит уже там, благо в средствах он не стеснён. Ингредиенты с Запретного леса стоят удивительно дорого, знаете ли. Он не особо суетился, ощущая лёгкое раздражение от того, как стремительно и без паузы всё завертелось. Вчера ещё они пили чай и говорили о планах на лето, а уже сегодня чемоданы щёлкают замками, и мать, примеряя на ходу плащ, торопливо проверяет, не забыла ли она что-то.

Всё происходило слишком быстро, почти неестественно. Будто кто-то шепнул: «Сборы!» — и весь дом пришёл в движение, не спросив, хочет ли он крутиться вместе с ним.

Уильям, стоя в дверях своей комнаты, наблюдал, как на полу один за другим складываются пакеты, коробки, свёртки. Он провёл рукой по волосам, с какой-то ленивой тоской думая, что его внутренний ритм, медленный, вязкий, явно не совпадает с этим суматошным гудком к отъезду. Вся его натура, настроенная на постепенность, на обдумывание, на пофилософствовать у окна — бунтовала. Всё слишком активно. Слишком быстро. И совсем уж без привычной паузы на «а точно ли мне это надо?».

Но сопротивляться смысла не было. И потому он просто пошёл допивать остывший чай (который нравится ему в такую жару куда больше обычного), пока за стеной кто-то снова что-то зачаровывал и с шумом захлопывал чемодан. Миры разные, а геморрой со сборами — везде один на целую Мультивселенную, не иначе.

Однако и сборам приходит конец, а отправляться уже пора, приживаясь с чувством нереальности. Резкий толчок, ощущение сдавленного пространства, когда всё вокруг будто втянулось в одну точку, и вот уже привычная улица позади. Слабый хлопок рассыпался по воздуху, словно шаг по лужице. Трое человек возникли у края тротуара.

Перед ними возвышалась потемневшая от времени красная телефонная будка, втиснутая между зданиями из красного кирпича. На стекле местами облупилась краска, а внутри висела скрюченная телефонная трубка — бесполезная для магглов, но служащая воротами в мир, о существовании которого они и не догадывались.

Уильям скользнул взглядом по будке с лёгким внутренним кивком: именно это место. Официальный, легальный вход в Министерство магии. Под ногами — промёрзший асфальт, вокруг — унылая городская улица, которую обычный бедняга ни за что бы не связал с чем-то волшебным. Однако стоило матери прижать руку к стеклу двери, та открылась с мягким щелчком, впуская внутрь.

Втиснулись втроём. Пространства едва хватало, чтобы не задевать друг друга локтями. Джонатан снял трубку, набрал короткий код — 62442 — и четко произнёс фамилии. Будка затряслась, и плавно пошла вниз, словно лифт. Снаружи стекло покрылось густым золотым свечением.

Когда двери вновь распахнулись, воздух сменился — наполнился приятной прохладой, гулом голосов и лёгким металлическим звоном. Они оказались в вестибюле Министерства магии. Высокий потолок, блестящий пол, отражающий движущиеся силуэты. Вдоль стен — ряды золотистых табличек, указатели, огромный фонтан в центре зала с колышущимися магическими фигурами из чистой стали (по мнению парня). Везде стучали шаги работников и просто обычных волшебников, пересекались голоса, мелькали силуэты, одетые в самые разномастные мантии.

Обычное утро в сердце магического государства.

Переместившись по направлению к левому краю зала, они встали в короткую очередь к посту регистрации. За массивной стойкой из тёмного дерева сидели два сотрудника в форменной одежде — один тщательно изучал список прибывших, другой проверял палочки.

Процедура была проста, но обязательна: каждый входящий в Министерство волшебник должен был зарегистрировать свою палочку — подтвердить, что она принадлежит ему, что её сердцевина и материал соответствуют архивной записи. В случае чего Министерство могло быстро определить, какие заклинания были ею применены в определённый промежуток времени (если бы заполучили её, хе-хе). Это был элемент безопасности по большей части внутри самого Министерства. Сам парень считает эту проверку тем ещё бредом сивой кобылы, но, не он, к сожалению, писал законы страны. Иначе тогда родилось бы государство, аналог которого ярко сверкал во второй мировой. Ну или бы он просто мирно строил домики. Ему оба варианта по душе.

Уильям передал свою палочку. Младший клерк наложил сканирующее заклинание, и тонкий синий луч скользнул вдоль древесины, заглянув внутрь. После короткого колебания он вернул её со словами:

— Совпадение. Эбен и перо гарпии. Всё в порядке.

Мать и отец прошли ту же процедуру. Когда все формальности остались позади, к ним подошёл мужчина лет сорока пяти, с прямой осанкой, коротко подстриженным каштановыми волосами и сдержанным, будто бы выточенным из гранита лицом. На нём был тёмно-синий костюм под мантию, со значком маленького красного креста. Универсальный символ для всех врачей мира. Взгляд — внимательный, но вежливый. Немного сухим тоном он начал:

— Добрый день, — произнёс он по-английски с лёгким акцентом, сделав почти незаметный поклон. — Генрих Вайленштайн. Рад познакомиться. Господин Моррисон, миссис Моррисон, — кивок, потом короткий взгляд на Уильяма. — И вы, молодой человек, должно быть, сын. Приятно видеть всю семью.

Он говорил деловито, точно. Джонатан пожал ему руку твёрдо, с лёгким прищуром, каким всегда встречал коллег. Именно с этим человеком ему предстояло работать всё лето — как и с теми, кто будет ждать их по ту сторону портала.

Пройдя через сводчатый коридор за стойкой регистрации, семья Моррисонов в сопровождении Генриха добралась до ограждённой зоны, в которой уже ждали несколько блестящих предметов, аккуратно разложенных на постаменте из полированного камня. Один из них — металлический карманный фонарик с выгравированным гербом Международной конфедерации магов — служил порт-ключом.

— Прошу, держитесь, — произнёс Вайленштайн, указывая на предмет.

О, Мерлин, эти порталы когда-нибудь добьют Уильяма окончательно…

Стоило пальцам коснуться холодного металла, как всё вокруг сорвалось с места. Пространство скрутилось в воронку, вдавливая воздух в грудную клетку, искажающее давление жужжало в ушах, будто они погружались в слишком глубокую воду. Сердце парня на мгновение перескочило куда-то в живот — и тут всё кончилось, спустя субъективно каких-то секунд тридцать(!). Он едва успел восстановить равновесие, когда под ногами ощутил твёрдую плитку, прохладную и неестественно чистую.

Они оказались в зале, гулком и высоком, словно выдолбленном в самой скале. Министерство Магии Германии — величественное и суровое, лишённое внешней декоративности, присущей британским учреждениям. Здесь царили холод и порядок, будто одно только упоминание юмора вызывает у них зубовный скрежет.

В глаза бросалась монументальность: потолок уходил в высоту метров на тридцать, колонны из чёрного мрамора стояли с одинаковым расстоянием, словно солдаты на параде. На полу — строгая геометрия плит из светлого камня, отполированных до зеркального блеска. В воздухе витал лёгкий аромат воска, смешанный с металлическим привкусом — запах архива, порядка, старой власти и самую малость уже всем привычной диктатуры бюрократии.

Витражи, вставленные в узкие готические проёмы, пропускали снаружи рассеянный свет, но тот казался едва ли не серебристым, будто сам воздух тут был другим — холодным, сухим, отрешённым. По стенам на чёрных пьедесталах стояли фигуры — не статуи, а нечто большее: смесь символики, ар-деко и прусской строгости. Они изображали заклинателей в длинных плащах, в динамике, но без излишней экспрессии — всё подчёркнуто сдержанно и собранно.

Ни одного лишнего звука. Только шаги по мрамору и тихие переговаривающиеся волшебники, двигающиеся с точностью и уместностью, а также множество летающих самолётиков в метрах десяти от земли. Что-что, а метод доставки посланий, видимо, в странах не меняется.

— Добро пожаловать в Министерство Магии Федеративной Республики Германия, — коротко произнёс Вайленштайн, как бы между делом, будто это было нечто само собой разумеющееся.

Они миновали широкую арку с выгравированным латинским девизом — «Silentium. Sapientia. Imperium.» — и направились в сторону выхода, скрытого за двустворчатыми дверями с металлическим обрамлением, над которыми высекали изображение змеи, обвивающей розу. Уильям невольно задержал взгляд. В этом месте всё было чужим, точным и, пожалуй, пугающе совершенным. А ещё очень-очень брутальным, он аж почувствовал эту брутальность в воздухе… хе.

Пока они шагали по мраморному залу, Генрих Вайленштайн, не сбавляя хода, начал говорить, как будто был к этому заранее готов. Голос его был спокойным, но с деловитой интонацией человека, что не просто любит порядок — он им дышит.

— У нас тут, — начал он, поворачиваясь к Джонатану и Уильяму с лёгкой полуулыбкой, — всё немного иначе, чем в вашем Министериуме. Структура строже, местами, возможно, даже излишне, но это, как видите, даёт свои плоды.

Он кивнул в сторону магов и ведьм, снующих по галереям с выверенной точностью и без малейшей суеты. Казалось, каждый знает своё место и не отклонится от маршрута ни на полшага. Ни тебе болтовни в коридорах, ни спонтанных исчезновений в вихре магии — вся система будто бы пропитана непреклонной дисциплиной.

— Главное у нас — это эффективность. Эффективность мышления, заклинаний, решений, — продолжил он, чуть понизив голос, будто говоря что-то особенно значимое. — А уже после — родословная.

На этих словах он бросил шутливый, чуть лукавый взгляд в сторону Джонатана:

— Не то, чтобы мы совсем не ценили старые дома и фамилии… просто, как показала практика, магия сама по себе не интересуется, чья у тебя бабушка.

Гриндевальд бы явно оценил такую небольшую речь, однако. От части Уильям даже поддерживает идеалы Геллерта. Ну, это те, где маги должны направлять всё остальное население и продвигать мир вперёд, наконец объединившись. Мировая война в его планы явно не входит.

Слова прозвучали легко, почти между делом, но подтекст был ощутим. Уильям почувствовал, как этот бросок фразы тонко и весьма недружелюбно принизил консервативные порядки магической Британии (с чем он сам согласен, учитывая даже предстоящую войну на почве этой идеологии), где многие до сих пор упиваются древностью рода, а не знаниями в голове.

— Здесь, в Германии, ты в первую очередь волшебник. А уж кем был твой дед — это исключительно дело семейного архива, — заключил он, ведя их дальше по тёмным аркам холла, будто их собеседование и не отвлекало его ни на секунду от внутреннего компаса.

Конечно, наверняка это было несколько утрированно, но все равно — одно то, что их сопровождающий так спокойно беседует на эту тему уже о многом говорит. Хотя наверняка все примерно одинаковое, просто разные обёртки.

Пока они шли по длинной галерее, ведущей к лифтовой шахте, Генрих плавно продолжил рассказ:

— Работать вы будете, в основном, в Клинике святой Вальпургии, — сказал он, обращаясь к Джонатану с лёгким кивком. — Это старейшее лечебное учреждение на территории Германии, основанное ещё в шестнадцатом веке. Некоторые из залов и по сей день хранят ту самую атмосферу — с каменными арками, готическими витражами, и воздухом, который будто помнит каждое заклинание, произнесённое в стенах больницы за последние пятьсот лет.

Он говорил сдержанно, с безупречной выправкой, но по тону чувствовалось, что клиникой он по-настоящему гордится.

— Главный врач — Густав Роменштайн, — произнёс он это имя с уважением, словно речь шла о маге государственного уровня. — Представитель древнего германского рода, в котором каждый мужчина на протяжении восьми поколений работал либо лекарем, либо алхимиком. Но сам Густав — не просто наследник традиции. Он… врач в самом точном и честном смысле этого слова. Строгий, требовательный — особенно к себе — и абсолютно преданный своему делу. Не терпит небрежности, зато искренне ценит профессионалов.

Он сделал паузу, прежде чем добавить:

— С ним трудно, но работать под его началом — это привилегия. И, полагаю, для вас это будет бесценный опыт. Особенно с вашим… нестандартным подходом, — снова слегка улыбнулся он, кивая на Джонатана.

Уильям, шедший чуть позади, лишь кивнул про себя, отмечая, насколько чётко был выстроен рассказ. Как будто каждый абзац был заранее отрепетирован. Но и это ощущение было… успокаивающим. Хоть где-то есть в этом мире компетентные работники.

Уильям шёл позади родителей и Вайленштайна, не особо вслушиваясь в вежливые реплики, которыми обменивались взрослые. Его мысли текли параллельно происходящему, словно из другого потока — более холодного, наблюдательного.

Он не был удивлён и заворожен настолько сильно, чтобы вообще отключить мозг. Ни готическими сводами, ни мраморной строгостью, ни тем, как здесь, в Берлине, всё выглядело отточенным, будто скальпель в руках профессионала. И уж точно не удивляло его, что «древний германский род», «традиции» и «восемь поколений» снова всплыли в разговоре. Почти наверняка — все ключевые посты тут занимали чистокровные.

Но разница была в другом.

В Германии, насколько он знал, и насколько это показывало даже беглое знакомство с устройством Министерства, важнее было не то, кем ты родился, а то, чего ты стоишь, как уже было сказано. Эффективность. Компетентность. Умение справляться с задачами. И если ты полукровка или магглорожденный, но лечишь быстрее, защищаешь надёжнее, строишь прочнее — тебе откроют дорогу. Может, не с первого раза, и с препятствиями, но откроют.

В Британии — всё иначе. Там родословная важнее способностей, связи ценнее знаний, а быть «своим» значило в разы больше, чем быть лучшим. Кумовство, зашитое в подкладку мантии. Он это знал не по рассказам — он это видел. На каждом шагу. Захочет Уильям однажды стать Министром магии (не захочет, конечно, но как пример пойдет) — так Моргана кто и близко подпустит его к выборам, сколь бы влиятельным он ни был. Пока не прогнётся под чистокровных или не повторит успехи одного маленького приютского мальчика — так и останется никем.

Вот почему он почти презирал британское Министерство. Потому что в нём всегда оставался смысл кривого зеркала — карьера зависела не от того, чего ты добился, а от того, у кого ты на обеде бывал. Мерзость, которая сейчас почти во всем мире, к сожалению.

Да, он отдавал себе отчёт, что и в Германии наверняка хватает всякого такого. Завуалированного высокомерия, интриг, попыток принизить соседа, заставить ошибиться. Мир везде один и тот же — только фасады меняются. Но отрицать то, что Немецкое сообщество магов стоит на мировой арене посреди лидеров в одном ряду с Французами, Американцами и Советами — просто глупо. Они сделали из своей системы работающий механизм. И, возможно, это и есть главная магия — заставить мир работать, даже если в нём по-прежнему хватает неприглядных сторон.

Генрих повёл их по коридору к одной из портальных площадок, где они снова встали полукругом, прижавшись плечами. Уильям уже знал, что следующий переход будет кратким — их путь лежал к временному месту проживания, специально выделенному Министерством Германии для уважаемых иностранных гостей. Его чуть передёрнуло от мысли, что он теперь в какой-то степени «гость важный». Странное ощущение.

Рывок, завихрение воздуха, сжатие — и они исчезли, чтобы спустя мгновение оказаться уже в другом месте.

Дом встретил их тишиной и приятным, сухим воздухом. Он стоял на окраине одного из старых кварталов западного Берлина — из тех, что ещё с довоенных времён хранили каменные фасады и кованые балконы. Высокие окна, тяжёлые двери, отполированные ступени. Внутри всё было просто, но с явным намёком на комфорт: зачарованные шкафы, кресла с функцией подстройки под спину, кухня с саморазогревом и аккуратные комнаты с светлыми шторами и чистыми постелями.

— Всё предоставлено Министерством, — с лёгкой улыбкой сказал Генрих, проводя их в дом. — Мы ценим тех, кто может быть нам полезен. Особенно, когда речь идёт о столь сложном деле, как случай госпожи Вернер. Вам будет обеспечен необходимый уровень уединения. Сегодня и завтра — отдых. Работа начнётся с послезавтра. Вам направят график, а я лично заберу вас утром.

Он вежливо кивнул, пожал Джонатану руку, кратко попрощался с Эвелин и даже адресовал короткий кивок Уильяму, скорее оценочный, чем дружелюбный, но и не враждебный. После этого — исчез, словно растворился в воздухе с лёгким хлопком.

Разложились они на удивление быстро. Чемоданы в один миг раскрылись — зачарованные створки мягко вздохнули, словно радовались, что теперь можно расправить крылья содержимого. Джонатан мигом развесил свои рубашки по шкафам, Эвелин ловко заполнила тумбочки и маленькие комоды личными мелочами, а Уильям высыпал одежду на кровать и методом прицельного безразличия разложил всё по местам — как попало, но ему и так сойдёт. В этот раз он выбрал себе комнату на втором этаже, с высоким окном, через которое виднелись черепичные крыши соседних домов и краешек деревьев.

Дом, хоть и выглядел строго, не был душным. На первом этаже располагалась просторная гостиная с камином, кухня, столовая и кабинет — возможно, специально для отца. Второй этаж занимали три спальни, ванная комната и маленькая библиотека, обитая деревянными панелями, с парой уютных кресел и настольной лампой, чьё пламя реагировало на интонации голоса. Всё дышало удобством — никакой роскоши, но в каждой мелочи читалась забота. Идеальный вариант для тех, кто ценит покой и практичность.

Позже, уже ближе к вечеру, семейство решило прогуляться. Прогулка началась с пригорка — откуда виден был старый трамвай, скользящий по улицам с металлическим скрежетом, и завитые в тени деревья на фоне выцветших фасадов. Западный Берлин встретил их неспешным течением жизни. По улицам тянулись силуэты прохожих, уличные музыканты перебирали струны, дети катались на велосипедах. Архитектура здесь пела сразу в нескольких голосах: неоготика соседствовала с модерном, остатки прошлой строгости с новыми фасадами, отмытыми от времени. Всё перемешалось, но ничто не спорило друг с другом — город жил, как организм, залечивший старые шрамы.

Прокатившись пару остановок на трамвае, они оказались у одной из скрытых арок — ту самую описал им Генрих. Незаметная для магглов, она вела в переходный узел, где улицы будто поворачивались сами на себя, и гул машин сменялся ровным шорохом шагов.

Так они и вошли в магическую часть города.

Магический Берлин резко отличался — он будто вывернулся из-под земли. Улицы здесь были уже, старинные, вымощенные натуральным камнем, в воздухе витал тонкий аромат лаврового дыма и жареного хлеба. Дома стояли плотной, почти замкнутой застройкой, и лишь свет из круглых фонарей разрывал эту атмосферу — мягкий, янтарный, как мёд.

Вывески лавок были выведены каллиграфическими шрифтами, порой на латыни, порой на старонемецком. Под ногами иногда проносились зачарованные посылки, обгоняя уличных прохожих. Тут и там прогуливались люди в мантиях, реже — в строгих сюртуках. Было что-то подчёркнуто старомодное в магическом Берлине, словно он намеренно отказывался от бегущего времени.

Местный рынок напоминал смесь базара и алхимической ярмарки: колбы, баночки, книги в кожаных обложках, зелья и магические травы. Воздух звенел от гулких разговоров, заклинаний-подсказок и ярких образов, парящих над витринами. Уильям то и дело останавливался — изучить ту книгу, вглядеться в рунический узор на перчатках, услышать имя очередного древнего мастера зелий.

Этот вечер тянулся без спешки. Город расстилался перед ними, чужой и незнакомый, но с каждой улицей чуть менее чужой. В какой-то момент Эвелин взяла мужа под руку, Джонатан одобрительно кивнул, а Уильям на шаг отстал — просто чтобы не мешать им.

Ощущение сюрреализма и того, будто это всё сплошной сон до сих пор не покидало парня, однако он крепился. Чуть позже мама проголодалась и было выбрано лучшее по внешнему виду заведение.

Кафе было небольшим, уютным, с окнами в пол и коваными светильниками, дающими мягкий янтарный свет. Магическая часть Берлина в это время дня была спокойной — за окном неторопливо проходили люди с пакетами, кто-то читал газету на скамейке, ветер лениво переворачивал страницы. Будто в средние века провалились, если не учитывать современные удобства, а смотреть только на интерьер. Они выбрали столик у окна: отец — на краю, чтобы видеть вход, мать — напротив, с чашкой в руках, а Уильям устроился сбоку, вполоборота к ним обоим, ковыряя вилкой в тарелке с каким-то местным рагу.

— Знаете, — начала Эвелин, усмехаясь чуть в сторону, — я ожидала чего-то куда более… холодного. А тут всё даже мило. Вон, хлеб у них вкуснее, чем у нас.

— Всё у них вкуснее, — буркнул Джонатан, поднося к губам чашку. — Потому что свежее. И кухня здесь другая. Не переедай, кстати. Потом жаловаться будешь.

— Ну хоть не прокисшее зелье из столовой в Мунго, которое почему-то называется молоком, — заметила она с прищуром. — Кстати… думаю, найду себе какое-нибудь занятие. Тут есть центр изучения арканомагических существ, как рассказывал Генрих. Может, найду кого-нибудь, кто согласится рассказать, как у них обстоят дела с дрессировкой флювов, или хотя бы поделиться чучелом будут готовы.

— Чучелом, — хмыкнул Уильям. — И ты ещё жалуешься, что я читаю слишком мрачные книги.

— Разница в том, что я читаю про мрачное, а ты — сам мрачный и читаешь такое же. Бодрее быть надо!

— Туше, — с усмешкой признал он.

Джонатан между тем поставил чашку на блюдце и на секунду задумался.

— Я только надеюсь, — негромко сказал он, — что всё здесь пройдёт более-менее ровно. Без этих наших привычных смен, когда за неделю — семь экстренных поступлений, три наложения несовместимых чар, одно коллективное отравление и где-то ещё в коридоре кто-то орёт, потому что ему случайно слили память не туда.

— М-да, — Эвелин весело фыркнула, — и ни дня без того, чтобы кто-нибудь не телепортировался внутрь шкафа.

— И всё же, — продолжил он, уже серьёзно, — я не строю себе иллюзий. Случай Вернер… ну, ты знаешь, — кивнул он на Уильяма. — Работы в общем, предстоит если не больше, чем раньше.

Уильям кивнул.

— Обязательно затребуй себе премию лучшего работника месяце, хе-хе.

Он отпил глоток сока, немного поёрзал на стуле и добавил:

— Честно говоря, мне тут куда лучше, чем если бы я сейчас сидел дома, жевал тост и думал, куда деться. Опять же — Косая Аллея наскучивает на третий день. Ну или пятый, если очень захотеть.

— С этим, пожалуй, не поспоришь, — Эвелин кивнула. — Всё лучше, чем витать призраком по дому.

— Или по библиотеке, — добавил отец, чуть усмехнувшись. — Хотя и это, конечно, благородно.

Они замолчали на мгновение, позволяя себе просто доесть, каждый уносясь в свои размышления. Тепло кафе, запахи еды, мягкие голоса посетителей — всё будто немного затормозило время, отодвинув тревоги. За окном уже мелькнули первые тени вечернего Берлина.