Империус (гет)

И с помощью заклинаний, и вручную Ремус и Тонкс принялись перерывать то, что осталось от лаборатории Зелии, в поисках завалявшейся где-то и чудом уцелевшей бутылки с волчьим противоядием. Не сговариваясь, они поделили помещение, причем Тонкс искала на правой половине, а Ремус — на левой. Притягивающее заклинание, однако, не принесло результата, и, хотя Тонкс убеждала его, что бутылка могла где-то застрять, а потому поиски не являлись напрасной тратой времени, Ремус уже чувствовал себя побежденным.

Луна поднималась. В их распоряжении оставалось минут десять или даже меньше до того момента, как его уже дрожащее в предвкушении тело пронзит боль, возвещая начало трансформации, которая изменит его до неузнаваемости, а без последней порции волчьего противоядия исчезнет и его разум. Еще меньше времени оставалось до той секунды, когда ему придется отослать прочь Тонкс — несмотря на ее протесты, он знал, что до восхода луны она должна покинуть институт. Уйдет ли она с ним или одна не имело значения. В тот момент, когда увидел перед собой разгромленную лабораторию, он понял, что поиски волчьего противоядия обречены на провал. Опечатанное помещение рядом с основанием лифтовой шахты обеспечит ему уединение, необходимое для трансформации, а несколько наложенных заглушающих заклинаний, возможно, даже помогут избежать ненужного внимания до тех пор, пока утром не прибудет помощь.

Надежда была зыбкой, но на большее рассчитывать не приходилось.

— Ах ты ж черт! — тихо воскликнула Тонкс.

Ремус обернулся к ней и увидел, как она — такая бледная — смотрела на покрытый чем-то красным палец.

— Тонкс?

— Порезалась, — раздраженно объяснила она. — Чертово стекло. Мне надо было быть более осторожной.

Надо было. Еще как надо было.

Кровь. На ее пальце была кровь, он видел ее — видел, как она стекала по коже, увлажняя ее, и когда разыгралось его подогреваемое скорой трансформацией воображение, ему показалось, что он ощущает ее запах — резкий аромат, словно нашептывающий ему о добыче, о голоде, о всепоглощающей потребности впиться зубами в чью-то плоть в свете луны…

Нет! Соберись!

— Не облизывай, — резко предостерег Ремус — резче, чем намеревался, в своей борьбе с одолевающей его кровожадностью. Его слова заставили Тонкс замереть, остановив инстинктивное движение руки к губам. — Очисти рану и заживи ее с помощью палочки. Только Мерлин знает, что с тобой случится, если хоть капля этой смеси попадет в твою кровь или желудок.

— Ты прав, — согласилась Тонкс и, нерешительно улыбнувшись ему, вытерла окровавленный палец о мантию, а затем пробормотала заклинание, заживившее рану. — А ведь могло получиться довольно забавно. Мне всегда хотелось быть трехголовой рыбой или полосатым жирафом, — игриво заметила она. — Представь себе, если этот коктейль оказался бы настолько странным, что я превратилась бы в Долорес Амбридж…

Ремус едва ее слушал. С трудом сглотнув, он боролся с инстинктами, которые заставляли его смотреть на красные пятна на ее мантии. Кровь, там все еще была кровь…

Забудь о крови! Человек, ты человек, ты человек…

— Ремус?

Несмотря на то, что она позвала его тихим голосом, он подпрыгнул на месте от неожиданности. Подняв глаза, он обнаружил, что она смотрит на него со смесью неуверенности, сочувствия и тревоги. Она поняла.

— Сколько до восхода луны? — мягко спросила она.

Недостаточно долго. Сумев по крайней мере заставить свой голос звучать ровно, Ремус ответил:

— Может, десять минут, может, меньше.

Какое-то мучительное мгновение она удерживала его взгляд, а затем посмотрела вниз на кучи битого стекла и разлитых зелий.

— Тогда нам надо поторопиться, — заметила она как бы невзначай. — У нас не так много времени.

«Да, ты права.

И я не могу позволить тебе тратить те минуты, что еще остались».

Несколько мгновений он просто смотрел на нее, вбирая вид ее бледного лица, непривычную безжизненность обычно таких ярких волос, ее практически неистовые движения, с которыми она перебирала окружающие ее обломки, и чувствовал, как исчезают последние надежды. Он знал, что делал — он пытался запомнить каждую черточку любимой женщины, прежде чем встретится лицом к лицу с необходимостью вырвать ее из своей жизни навеки. Это все бессмысленно, безнадежно… Времени больше нет — ни для волчьего противоядия, ни для них, и все, что они сейчас делали, это откладывали неизбежное. Он не позволит ей пострадать из-за этого.

«У меня осталось не так много времени, но ты…

Я хочу, чтобы у тебя его было больше».

— Тебе надо уходить.

Он намеревался произнести эти слова тихо, но вместо этого они с силой сорвались с его губ, отдаваясь эхом, отражаясь от стен, повторяясь до тех пор, пока, казалось, не заполнили все помещение, давя на находящихся в нем людей. Он видел, как она замерла подобно статуе на мгновение, а затем медленно подняла голову. Горящие темные глаза ясно давали понять, что его ожидает битва. Но теперь он был настроен решительно, и ничто не заставит его изменить мнение. Она может кричать на него, сколько влезет, но если ему придется применить заклинание Империус, чтобы выдворить ее отсюда до восхода луны, он сделает это.

«Я не позволю тебе умереть из-за меня, как бы ты, очевидно, ни желала этого».

— Мы это уже обсуждали, — низким и полным угрозы голосом сказала она. — Я не оставлю тебя, Ремус.

— Еще как оставишь, — возразил Ремус, довольный тем, как спокойно звучал его голос. Он поднялся на ноги. — Время вышло, Тонкс. Мы пробовали Акцио, но безрезультатно. Ты и правда считаешь, здесь есть волчье противоядие, которое мы сможем найти?

Она тоже оставила свое занятие и медленно и плавно поднялась на ноги. На ее лице застыло вызывающее выражение.

— Ремус, мы только начали искать…

— И у нас нет времени закончить обыск, — грубо перебил он ее протесты. — Это помещение — лучшее, что я могу найти для трансформации. Учитывая отсутствующий лифт, волк не сможет вырваться отсюда, не сможет никому навредить. — Он заставил свой голос звучать жестче. — А это значит, что здесь нет места для тебя. Если ты хочешь успеть до опечатывания замков, тебе нужно уходить сейчас. Я буду в безопасности.

— В безопасности? — повысив голос, переспросила она. — Ремус, да ты посмотри на это место! Здесь везде стекло! Если ты перевоплотишься здесь, то весь изрежешься!

Ремус уже качал головой.

— Со мной все будет нормально. Когда ты уйдешь, я приберусь немного…

Пришла ее очередь перебивать его.

— Мы сделаем это быстрее вместе.

Он ощущал, как из глубины души поднимается беспомощный гнев, вызванный ее упрямством, но не хотел превращать аргументированный спор во взаимные упреки.

— Я не позволю тебе умирать из-за меня.

Ее безжалостный взгляд обжигал.

— Полагаю, это мне решать.

Ремус быстро терял контроль над собой.

— Ты хочешь умереть? — резко рявкнул он, заметив, как она слегка поморщилась. — Чего ради, Тонкс? Ради какого-то извращенного чувства верности? Или во имя упрямства? Недостаточно веская причина для меня!

Она стиснула кулаки и сделала шаг ему навстречу.

— Ты знаешь, зачем я остаюсь.

О Мерлин, не сейчас! Да, он очень любил ее, но, черт побери, ей следовало бы пересмотреть свои приоритеты; моменты, которые она выбирала для подобных разговоров, были чудовищно неподходящими.

Ремус не удостоил ответом ее намек, стремясь не отходить от темы и не позволять увлечься очередным бессмысленным спором.

— Тебе надо уходить, — повторил он резко. — Тебе надо спасаться, пока такая возможность еще есть. — Он посмотрел ей в глаза. — Я серьезно.

— И что, ты ожидаешь, что я просто брошу тебя здесь? — спросила Тонкс, делая еще один шаг вперед; стекло под ее ногой зловеще хрустнуло. Она не отводила взгляда. — Брошу тебя здесь на верную смерть или того хуже?

Он стиснул зубы. Черт побери, разве она не понимает?

— У меня нет выбора. У тебя — есть.

Лицо Тонкс напряглось, и Ремус слишком поздно осознал, что сам дал ей козырь в руки.

— Да, у меня есть выбор, Ремус, — ответила она тихо, но ее голос дрожал от гнева. — И я сделала его. Если останешься ты, то останусь и я. Вот так просто.

«Черт возьми, нет! Уходи, просто уходи! Как ты можешь быть такой упрямой? Как ты можешь быть такой глупой?»

— Иди, пожалуйста. — Отчаяние, гнев, чувство безысходности нарастали в нем лавиной, и вот он уже перешел на крик. Нервное напряжение и ярость, как волной, смыли его видимое спокойствие. В несколько шагов он преодолел разделяющее их расстояние, расшвыривая попавшиеся по пути обломки. Он едва сумел остановиться и не схватить ее за плечи, чтобы встряхнуть, как непослушного щенка.

— Убирайся отсюда! — крикнул он, а затем с трудом втянул в грудь воздух. — Помоги мне бог, если ты не уйдешь прямо сейчас, я…

— Что? — бросила она, приближая свое лицо к его. — Ты что, Ремус? Вышвырнешь меня? О, я хочу посмотреть, как ты попытаешься это сделать!

Чужие эмоции заставляли гореть его кровь. Жажда волка, его ярость стремились вырваться из плена хрупкого человеческого тела, которое не сможет сдерживать их долго. Его разум жгло огнем от неистового желания пустить все на самотек, рвать, кусать, уничтожать…

— Я убью тебя!

Убью тебя, убью тебя, убью тебя, убью тебя…

Предательское эхо повторяло его слова до тех пор, пока они не оказались поглощены тишиной. Ее взгляд причинял ему боль.

— Ты убьешь меня, — совершенно плоским тоном повторила Тонкс. — Ремус, да ради…

— Останешься здесь, и я убью тебя, — безжалостно перебил он ее. — О, я сделаю это ненамеренно. Не по своему желанию. Но когда луна взойдет, Тонкс, что я хочу, не будет больше иметь никакого значения. И я убью тебя. Сожру, даже, может так случиться, живьем! — продолжал говорить он, снова повышая голос. Волку внутри него понравилась эта идея. — Мне не будет дела до того, кто ты такая, не будет дела до моих чувств; я вопьюсь зубами в твое тело и разорву тебя на части, оставляя лишь несколько кусков мяса и кости. Я буду стоять над твоими останками с твоей кровью на зубах и языке и выть от радости на луну! — Он вцепился пальцами ей в предплечья практически инстинктивно, словно желая таким образом доказать свою правоту. — Ты умрешь, и я буду наслаждаться этим. Я буду упиваться вкусом, убийством, и твоя личность не будет иметь никакого значения до тех пор, пока я в этом теле и под влиянием этого разума! Нет… — Он смотрел на ее обращенное к нему лицо. Не сумев разобрать ее выражение, он медленно опустил руки, освобождая ее от захвата. — Нет, — мягко повторил он; его слова звенели от заключенной в них истины. — До самого утра мне будет все равно. До того момента, когда я проснусь весь в крови и ошметках того, что когда-то было человеком. Того, что когда-то было тобой. — Руки тряслись от желания прикоснуться к ее лицу. — И если у меня останется еще хоть капля разума, я окончу свою жизнь в тот же момент. Я не смогу жить, зная, что отнял жизнь. Тем более, твою.

Он замолчал, чувствуя, как ее темные глаза словно бы ощупывают его лицо, но не мог встретить ее взгляд, не мог ничего, кроме как смотреть на осколки на полу у своих ног.

Ты должен был это сделать. Ей нужно было понять…

А в следующее мгновение, к его потрясению, она рассмеялась.

Она смеялась невесело и так, словно не могла поверить в то, что только что услышала. Ремус пораженно посмотрел на нее.

— Ты считаешь, это смешно?

Она мгновенно перестала смеяться.

— Нет. Но я думаю, что ты рехнулся.

— Что?

— Видишь ли, я только что поняла, в чем дело, — сказала Тонкс. — Я только что осознала, что ты обо мне думаешь. Ты считаешь, что я… — Она несколько раз глубоко вздохнула, а затем уставилась на него горящими глазами. — Значит, считаешь меня глупой, Ремус, да? — рявкнула она вдруг. — Думаешь, я настолько тупа, что полагаю, что большой и страшный волк Люпин не причинит мне вреда? Что я могу остаться здесь и гладить тебя по пушистой мордочке и не оказаться разорванной клыками на ленточки? — Ремус покраснел в ответ на ее обвинения, и это, казалось, только усилило ее гнев. — Хочешь — верь, хочешь — нет, но я знаю, на что иду! Я знаю, что оборотни не домашние любимцы! Я не собираюсь сидеть здесь и наблюдать за твоей трансформацией, ты, придурок! Я намеревалась обосноваться наверху шахты лифта, чтобы защищать тебя! А если ты считаешь, что я просто уйду и оставлю тебя на милость дементорам, то ты еще тупее, чем считаешь меня!

Ремус стиснул зубы, чтобы не начать орать в ответ. Разумеется, она не стала бы… он явно не думал головой. Но все же это не отменяло того факта, что…

— Тебе не следует делать даже этого. Ты должна уйти, пока еще…

— Я не оставлю тебя, — снова перебила она его. — Не смей снова просить меня об этом. Я начинаю чувствовать себя чертовым попугаем.

— Тонкс…

— Нет, Ремус! — вдруг яростно проорала она. — Нет, меня уже тошнит от этого! Меня тошнит от тебя и твоего стремления к саморазрушению! Меня тошнит от гребаных самопожертвований! Хоть раз в жизни ты можешь попытаться не быть мучеником?

— Чего? — с недоверием переспросил Ремус.

— Ты слышал! — крикнула Тонкс. — Отлично, хочешь беспокоиться обо мне? Тогда беспокойся вот о чем! Как я должна жить дальше без тебя?

— Одним целым гораздо лучше, чем тысячей кусков!

— Я не настолько глупа! Помнишь? — крикнула она. — Да что с тобой такое? Я мракоборец, Ремус! Почему ты с таким остервенением пытаешься оградить меня от опасностей, про которые я все знаю и так?

— Да потому что я люблю тебя!

Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…

И снова эхо подхватило его слова, мягко унося их в тишину. Но на этот раз, казалось, они звучали дольше.

Тонкс смотрела на него. Он смотрел на Тонкс.

А затем слабо, но явственно она улыбнулась.

— Наконец-то, — проговорила она устало, но с облегчением, с торжеством. — Наконец-то, черт побери.

Ремус закрыл глаза. Он чувствовал, как колотится в груди сердце, а возбуждение и ужас наполняют его тело.

«Я не должен был говорить ей этого…»

— В этом нет ничего хорошего, Тонкс.

— Да? — переспросила она, и ее голос не обещал ему ничего приятного.

Он предпочел не открывать глаз, но с легкостью представлял себе злое выражение на ее лице.

— Без меня ты в большей безопасности.

— И это говорит человек, спасший мне жизнь.

Ремус тяжело вздохнул, моля всех богов вбить в голову любимой им женщины хоть немного здравого смысла.

— Любить меня опасно. Быть любимой мной — еще опаснее.

— Что, боишься, что я порежусь твоей открыткой на день святого Валентина?

Ремус распахнул глаза, страстно встречая дерзкий взгляд.

— Это серьезно. Разве ты не можешь понять? — Его голос задрожал, когда он вспомнил лица тех, кого любил и потерял по вине судьбы, времени или войны. — Я слишком опасен, Тонкс. И если жизнь чему меня и научила, так это тому, что те, кто любит меня, страдают.

Тонкс еще какое-то время смотрела на него, а затем ее глаза широко распахнулись, и в них отразилось понимание. Медленно она покачала головой.

— Как можно быть таким эгоистом? — прошептала она.

Ремус уставился на нее. Не стоит и упоминать, что не такого ответа он ожидал.

— Что?

Но Тонкс не отвела взгляда.

— Ты ведешь себя эгоистично, Ремус.

Ремус продолжал смотреть на нее. Почему она не может понять?

— Разве не ты только что велела мне перестать быть мучеником и подумать о себе?

— А ты смешной. Мне с трудом удается держать себя в руках.

Ремус решил проигнорировать ее сарказм.

— Я думаю о тебе. Ты заслуживаешь лучшего.

На ее лице отразилось возмущение.

— А ты кто такой, чтобы решать, что лучше для меня?

— Ты слишком молода, чтобы разбрасываться жизнью…

— И ты слишком молод, чтобы разбрасываться своей жизнью! — И снова она не дала ему закончить. — Тебе не так уж скоро стукнет сорок, Ремус! У тебя впереди, вполне вероятно, еще лет сто! Но знаешь, что я думаю? — Она стиснула зубы. — Я думаю, что ты настолько привык к тому, что все в твоей жизни идет наперекосяк, что оставил попытки быть счастливым. А я люблю тебя слишком сильно, чтобы вот так просто на это смотреть. — Осторожно, неуверенно она протянула руку, пересекая разделяющее их расстояние, чтобы коснуться его ладони.

— Я слишком сильно тебя люблю, — повторила она шепотом.

Последовавшую за ее словами тишину невозможно было терпеть. Он заглянул ей в глаза.

Последняя баррикада начала рассыпаться в пыль. Он ощущал, что слабеет.

Как она может испытывать эти чувства по отношению к нему? Как он может позволять ей испытывать эти чувства, тогда как…

— Нет, — выдохнул он в последней попытке защититься. — Боги, нет. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не чувствуй этого.

Тонкс пожала плечами и печально улыбнулась.

— Я ничего не могу с этим поделать. Прости. — Она глубоко вздохнула. — Я люблю тебя, Ремус, — просто сказала она. — Нравится тебе это или нет, но придется смириться.

Он едва заметил, что качает головой.

— Не думаю, что смогу.

Она всмотрелась в его лицо.

— Почему? И на этот раз не вываливай на меня весь таз отговорок. Я хочу услышать правду.

Правду. А в чем, черт возьми, заключается правда? Ремус слышал гул крови в ушах, руки тряслись, а он все пытался совладать с дыханием, уставший от необходимости удерживать рассыпающуюся в прах последнюю баррикаду. Она хотела правду. Правда таилась за каждой причиной, каждым сомнением, каждой отговоркой, которую он только мог придумать — в чистой выжимке из его чувств, которые жили глубоко внутри него.

До сего момента он отрицал эту правду. Но усталость смела последнюю его защиту.

«Она заслуживает знать. Я должен сказать ей».

— Я боюсь, — признался он.

Он видел, как смягчился ее взгляд, как чуть приоткрылись ее губы.

— Я доверяю тебе, — ответила она.

Ее слова были тихими и простыми, хоть и пробирали до самого сердца, но Ремус был уверен, что она не до конца осознавала всю наивность подобного заявления.

Он медленно покачал головой.

— Как ты можешь доверять мне, если я сам себе не доверяю? У меня внутри живет волк, и он силен, очень силен. Как бы мне не хотелось в этом признаваться, я не раз способствовал увеличению его силы…

Он почувствовал, как она погладила его по руке.

— Ты всегда одолевал его прежде. И будешь одолевать в будущем.

— Но это неправда.

Он должен ей сказать. Она считала его сильным, но это не так — он знал за собой слабость своего разума, преследовавшую его всю жизнь. Она думала, что знает его, но разве это возможно? Настоящего его знали разве что его отец и мать, а также Грюм и Дамблдор — они все видели цену его слабости. И да, это больно, но она заслуживала знать это тоже, заслуживала знать правду о том, кем — или чем — он являлся.

Он был уверен, что его слова приведут ее в ужас.

— Ты не знаешь меня, Тонкс, — прошептал он в отчаянии. — Не настолько хорошо, как сама полагаешь. — Он встретил ее взгляд, страшась того, что собирался сказать, но полный решимости сделать это. — Я слабый человек, — проговорил он поспешно самые страшные слова, не позволяя им задержаться на губах, признаваясь в самом постыдном впервые в жизни. — Я становился бешеным, Тонкс. Разумом, телом и сердцем, и это случалось не раз. Пока живу, я буду представлять опасность для всех вокруг меня. Кровь взывает ко мне, и я не могу поклясться, что однажды не отвечу ей.