Парусник в тумане (гет)

Лили

Облака лениво плывут по бледно-голубому небу, напоминая больших тучных коров. Травинка щекочет лицо, и Лили, смахнув ее, неохотно переворачивается на живот и снова утыкается в книгу. Она почти просмотрела четыре увесистых тома, но так и не нашла нужный символ. За три дня, прошедших с той ночи, она пролистала столько страниц, что на указательном пальце появилась саднящая мозоль.

Вздохнув, Лили вынимает из последних страниц небольшие репродукции картин, стащенные у Петунии. Только отвлекаясь на них, она находит в себе силы листать дальше. Яркие, нежные, страстные и приглушенные — такие разные цвета, такие разные манеры, но суть одна — поймать мгновение. Поймать «сейчас». Лили с улыбкой рассматривает мост из едва заметных розовых точек и тут же прячет картинки в конец книги.

Еще сто страниц — и перерыв.

— Лили!

Она приподнимает голову, выглядывая из пахнущей летом травы. Отец идет ей навстречу, смешно засунув руки в карманы брюк.

Чертыхаясь, Лили быстро запихивает книгу в сумку и делает вид, что просто отдыхает, положив руки под голову.

— Я тебя везде ищу, — отец садится рядом и, расстегнув пуговицу на рубашке, шумно вдыхает соленый ветер, прилетевший с моря. — Я подумал над твоими словами.

Лили смеется.

— Две недели думал?

— У меня работы сама знаешь сколько, — уголки его рта опускаются.

— Пап, — Лили приподнимается и садится рядом с ним, натягивая зеленую юбку на покусанные комарами ноги. — Почему ты не бросишь все к чертям?

Отец приподнимает брови, искоса глядя на нее.

— Жизнь одна, пап, — быстро произносит она, опережая его губы. — Ты сделал и так слишком много. Ты выиграл войну, вернул мир, помог восстановить школу, устроил Министерство. Неужели тебе не хочется махнуть на все рукой? Побыть с мамой? Поговорить с детьми?

— Однажды ты поймешь, — говорит он тихо, но отворачивается.

Лили закатывает глаза и, упав обратно в траву, широко расставляет руки, пытаясь обнять весь разноцветный мир.

Она не поймет. Ни завтра, ни через месяц — никогда, потому что твердо уверена: жить надо для себя. Для тех, кому ты дорог и кто дорог тебе. Что может быть главнее этого? Ей хочется сказать, что она скучает по нему — уже много лет скучает, но нужные слова не находятся, а ненужные — бессмысленны.

— Ты правда считаешь, что я должен сходить к Петунии? — отец срывает травинку и засовывает ее в рот.

Лили пожимает плечами. Взрослые вечно спрашивают совета, но никогда ему не следуют.

— Если хочешь, сходи. Не хочешь — не ходи. Ты все равно сделаешь, как считаешь нужным. То есть — не пойдешь. Она же только издевалась над тобой.

— Прекрати, — голос у отца с примесью горечи. Травинка смешно дергается туда-сюда. — Не всегда просто перешагнуть через детские обиды. Наверное, эти обиды самые сильные, самые нестирающиеся. Сейчас я на многое смотрю иначе.

Лили снова пожимает плечами.

— Слышал, ты с Джастином рассталась?

— Неделю назад, — ей хочется съязвить, но тут же становится стыдно. — Да нас с ним ничего не связывало. Так, гуляли вместе.

Отец задумчиво кивает и поднимается на ноги. На нем голубая рубашка, черный жилет с такими же мрачными брюками — и лакированные ботинки. Стряхнув с гладкой ткани травинку, он жалобно смотрит на Лили.

— Мне пора.

— Удачи, пап, — выдавливает она, сглатывая ком в горле. Отца ей не хватает, но просить внимания она не умеет и довольствуется тем, что есть. В жизни не все так просто, как кажется молодым глазам.

Фигура отца, с каждой секундой становящаяся все меньше и меньше, на мгновение искажается. Лили смаргивает слезы, зажмурившись, — и отец исчезает.

Она снова переворачивается на урчащий живот и пододвигает к себе книгу. Солнце уже высоко, а завтракала она на рассвете, у моря, запивая румяные тосты холодным молоком. Лили опирается щекой о ладонь и улыбается: сегодня в тумане она снова видела парус. Он появился, когда она уже отчаялась его ждать, окрашенный в золотисто-розовые тона рассвета, и, промелькнув на горизонте, исчез.

Лили лениво перелистывает страницу.

На нее в ответ смотрит жирная линия черного круга, перечеркнутого посередине. Внизу, под символом, отчетливые буквы хладнокровно заявляют: «Соль».

Скорпиус

Не улыбаясь, он отдает меню официанту и смотрит на Розу. Она все еще водит пальцем по блюдам на странице с горячим, замирая то на говядине с горошком, то на курице под персиками.

— Наверное, все-таки говядина, — выдыхает Роза и, отложив меню в сторону, провожает официанта усталыми голодными глазами. — А что ты выбрал? Я прослушала.

— Теплый салат с лососем, — Скорпиус превращает красную салфетку из треугольника в квадрат. — Может, завтра в другое место сходим?

Роза приподнимает рыжеватые брови.

— Чем тебе здесь не нравится?

Скорпиус оглядывает зал: круглые столы с белыми скатертями, серые стулья, окружающие их, как лепестки — сердцевину цветка; бежевые стены с невзрачными картинами, мрачные официанты — и замечает:

— Скучновато. И, кажется, мы здесь все перепробовали.

Роза пожимает плечами, методично раскладывая на коленях большую салфетку. На ней светло-голубое платье и белые туфли на высоком каблуке, из-за которых она всегда отказывается погулять после ужина. У Розы — созданный, непоколебимый образ, и Скорпиусу рядом с ней неуютно. Ему больше нравится, когда она в домашнем халатике, мягкая и теплая, а не отстраненная, с выпрямленной застывшей спиной и снисходительной улыбкой.

— Погуляем? — Скорпиус бросает взгляд на часы. — Еще не поздно, всего восемь.

Роза зевает, прикрывая пухлые губы крепкой ладонью с короткими цепкими пальцами.

— Прости, не сегодня, — говорит она, извиняясь, но в глазах сожаления нет. — Очень устала. Ноги гудят от этих туфель. Только представь, нам сегодня пришлось проверять метлы, всю чертову партию метел. И все потому, что одна «Молния» взбесилась и ударила владельца…

Скорпиус улыбается, но не слушает. Там, над крышей кафе, блестят глазами далекие звезды. Он бы с радостью бросил все и ушел дышать летом в Риджентс-парк.

— Странный ты, — Роза поворачивает принесенную ей тарелку той стороной, где лежит горошек. — Вроде Малфой, а предлагаешь гулять по вечерам. С виду и не скажешь: в костюме, немногословный, один из лучших сотрудников Министерства… я бы сказала, что ты любишь проводить все время в офисе. Как твой отец. Хотя сейчас он, кажется, иногда все же уходит раньше?

Скорпиус тоскливо смотрит на пахнущий подгорелым лососем салат. Зачем она это говорит?

— Ты не знала моего отца до смерти мамы, — говорит он через силу, выталкивая слова через вилку, нарушая все манеры приличия.

— А, — говорит Роза и приподнимает голову. Ее раздражают разговоры о его матери, и она пытается это скрывать, но Скорпиус замечает — по жестким уголкам губ.

Они молча едят, молча расплачиваются и выходят из кафе. Скорпиус засовывает руки в карманы пиджака, и Роза берет его под локоть. Они идут торопливо, словно боясь куда-то не успеть. За их спинами, большой и темный, скучает Риджентс-парк.

— Давай переедем в другую квартиру? — Скорпиус нащупывает в кармане мелочь и перебирает ее пальцами. — И будем ходить в тот ресторанчик в Косом переулке, который тебе нравился.

Роза поднимает на него свои большие блестящие глаза. Стеклянные.

— Я все оплачу, — поспешно добавляет он, слабо улыбаясь. — Буду мужчиной. Все, как ты хотела.

Он говорит это и скрипит зубами. Черт подери, он всегда готов на все ради нее, только Роза упрямо не позволяет ему быть мужчиной, о котором так мечтает. Почему?

Роза опускает голову, потом решительно встряхивает вьющимися волосами.

— Не будем торопиться, — произносит она уверенно и сразу ласково кладет руку ему на плечо, успокаивая. — Мы всего полтора месяца вместе. Подождем до трех, тогда и подумаем, ладно? Расскажи лучше, как у вас дела с расшифровкой этого дела?

— Лили что-то нашла в книгах, но я не успел узнать: торопился к тебе, — Скорпиус заглатывает ее слова, но крючок ранит. — Завтра первым делом зайду к Поттеру и Люпину, у них, кажется, появился какой-то план.

Роза тянет его за локоть, замедляя шаг. Потом морщится и, сняв туфлю, вытряхивает из нее мелкие камушки, звонко падающие на асфальт.

— А мы сегодня переводили один старый текст, — говорит она с гордостью, встряхивая волосами. — Угадай, кому доверили перевод? Даже мама сказала, что я отлично справилась.

— Умница, — Скорпиус целует ее в висок, совершенно не понимая, кому вообще нужны руны. Они мертвы, как и люди, создававшие на них тексты. Что там может быть важного? Все, что было необходимо, расшифровали лет сто назад.

— Слышала, ты виделся с отцом, — Роза вытягивает вперед ладонь, рассматривая короткие ногти. — Как думаешь, может, мне маникюр сделать? Как у магглов.

Скорпиус смотрит на нее искоса. Про отца она сказала между прочим, делая вид, что ей интересно. Зачем? Если тебе плевать — то брошенные для успокоения слова ничем не помогут.

— Знаешь, я всегда видел отца молодым. Понимал, что ему давно не тридцать, но в моих глазах он оставался таким, каким я его помнил в одиннадцать. И только когда я увидел его на прошлой неделе, я заметил седые пряди в его волосах.

— У моего тоже есть, — тихо замечает Роза, и Скорпиус, поняв намек, замолкает. Он вообще предпочитает не касаться неприятных ей тем. Последние две недели он старается быть таким, каким ей бы хотелось его видеть — но отношения не становятся лучше. И Роза не становится другой.

Стараясь не думать о плохом, Скорпиус вспоминает последние события в отделе. Интересно, что удалось узнать Лили, и какой именно символ она нашла. Может, тот, что они видели в Мунго?

Он резко останавливается, и Роза, вцепившись в его локоть, громко ойкает. Скорпиус не обращает на нее внимания. Символ. Тело. Лестрейндж. Портрет… То, что он видел много лет назад — и забыл, сейчас встает перед глазами ярким воспоминанием. Лицо его деда. Что, если он все еще жив? Что, если он знает, в чем дело?

— Что случилось? — Роза недовольно поправляет волосы.

— Прости, — Скорпиус натянуто улыбается. — Показалось, что кого-то увидел на той стороне улицы.

Завтра же он пойдет к отцу и спросит про деда. Если его смутные детские воспоминания верны, то отец тоже был причастен к чему-то, о чем говорил Лестрейндж. Если это сможет помочь им в раскрытии дела, то нужно обязательно попробовать разговорить отца.

Они медленно поднимаются по лестнице на третий этаж. Тусклые лампы едва освещают высокие пролеты, и уличный свет, падая на ступени через окна, придает лестнице загадочность.

— У нас все хорошо? — вдруг спрашивает Скорпиус, трогая Розу за руку.

Она поворачивается к нему, застыв на ступеньке выше, и кладет руки ему на плечи. Ее слегка курносый носик кажется маленьким и смешным в окружающем полумраке.

— Все замечательно, — произносит она четко и улыбается, но глаза остаются равнодушными. — Ты последнее время такой внимательный, просто волшебство. Сейчас придем, я сварю кофе, какой ты любишь, с корицей. Потом можем вместе сходить в душ… и я буквально пятнадцать минут потрачу на работу, напишу ответ, хорошо?

И она ласково целует его теплые губы, не дожидаясь ответа.

Отвечая на поцелуй, Скорпиус ощущает себя на качелях: вот, сейчас он снова близок с Розой, но завтра она отдалится, а потом снова приблизится. Он качается туда-сюда, пытаясь раскачаться сильнее и схватить ее крепкой рукой. А пока — только прикасается.

Лили

Джеймс задумчиво рассматривает развернутую на столе карту и трет пальцами губы. У него новая девушка, время для которой он находит поздней ночью, и поэтому на воротнике рубашки смущенно алеет пятно от помады.

— Я думал, символ укажет нам на звезды, а в итоге он относится к алхимии, — Альбус поворачивается к Лили. — Остальные ты нашла?

Она отрицательно качает головой, тоже пристально разглядывая карту. Жирными красными точками на ней обозначены места прошлых убийств.

— Сколько дней осталось до следующего преступления?

— Ровно пять, если считать сегодня, — Тедди смотрит на нее из дальнего угла кабинета, и Лили смело встречает его взгляд. — Успеешь найти остальные символы? Сколько томов тебе осталось просмотреть?

— Три с небольшим. Думаю, я успею. Пойду прямо сейчас…

Скорпиус отрицательно качает головой, стуча пальцем по карте.

— Допустим, это займет у тебя день или два. Останется всего три на составление плана по обезвреживанию и патрулированию улиц. Маловато, особенно, если делать все так, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Предлагаю составить план сейчас. Ты, кажется, предлагал отличную идею, Альбус.

Брат кивает и склоняется над столом.

— Если моя теория верна, в чем я теперь сомневаюсь, то линии образуют неполный ковш Малой медведицы, в котором не хватает двух точек — в конце ручки и в самом ковше. На карте они расположены здесь: в районе Вестминстера и Фулхэма. Кто у нас под ударом? Полукровки? Нужно собрать данные по тем, кто живет в этих районах. Сначала спасем людей, потом решим, что делать дальше. Справишься, Тедди?

Тот быстро поднимается со стула и выходит из кабинета вместе с Лили. Волосы у него сейчас черные, и глаза — синие. Лили сглатывает и зачем-то прижимает к боку сумку с колдоаппаратом.

— Подожди, — Тедди обгоняет ее у лифта. Лили в защитном жесте складывает руки на груди и вопросительно приподнимает брови. — Можешь мне помочь? Это не связано с символами и много времени не займет. Пойдем в кафетерий, я все расскажу.

Лили нервно качается с пяток на носки и обратно.

— Только на пару минут, ладно? — она улыбается. — Мне нужно искать дальше.

— Разумеется, — Тедди довольно берет ее за руку и ведет за собой.

Ладонь у него прохладная, и пальцы — спокойные, не такие дрожащие, как у нее самой. Лили садится за столик у окна и нервно вешает на стул сумку. Нужно встать и уйти. Не дать ему заговорить.

— Ты ведь любишь эклеры? — он ставит перед ней чашку с какао и тарелочку с тремя большими пирожными. — Вот, три разных взял. Угощайся. Ты наверняка давно завтракала.

Лили придвигает к себе какао, едва не опрокинув от волнения кружку, и снова вопросительно смотрит на Тедди. Его волосы из черных становятся красными, а глаза голубеют.

— У меня внутреннее задание Министерства, — говорит он тихо, придвигаясь к ней. — Нужно поймать человека, который подделывает галлеоны. Ты его заснимешь, а я потом, по колдографии, приму его образ. Понимаешь, его слишком сложно подробно разглядеть, а я…

— Согласна, — Лили широко улыбается, но пальцы, берущие эклер, дрожат. — Когда?

— Завтра вечером, — Тедди благодарно улыбается в ответ и поднимается со стула. — Я побегу обратно в отдел, дел просто огромная куча. Приятного аппетита!

Она смущенно кивает, быстро заталкивая остатки эклера в рот, чтобы успеть попрощаться. Но Тедди уходит так быстро, что шоколадный крем не успевает растаять на языке.

Скорпиус

Он всегда стучит, прежде чем войти, и ждет пару минут перед открытой дверью. Отца часто нет в кабинете, но сейчас время обеда, и Скорпиус, жертвуя своим, заглядывает внутрь.

— Ты не занят, пап?

— Заходи, — отец достает из шуршащего бумажного пакета обед, упакованный экономкой, и ставит на стол. Еду в кафетерии он терпеть не может, а на ресторан у него нет времени. — Хочешь? Могу поделиться.

Скорпиус с болью смотрит на его белые, словно алебастровые руки со вздувшимися венами, на вытянутое серое лицо, на плечи — худые, но выпрямленные, и качает головой.

— Забегу потом в кафе, — он садится в кресло напротив широкого стола из красного дерева, какие стоят во всех кабинетах важных лиц Министерства. — Прости, что я редко захожу.

Отец спокойно замечает:

— Я понимаю, что Роза Уизли гораздо интереснее меня.

Скорпиус досадливо морщится, откинувшись на мягкую спинку кресла. Черт, как же хочется спать. Просто лечь и выспаться. До жизни с Розой он любил лечь рано и проснуться с рассветом выспавшимся и бодрым. Теперь, с нераскрытым делом, с сомнениями и тревогами, он долго ворочается в постели и засыпает далеко за полночь. Роза в это время или давно спит или не вовсе не ложится, готовясь к рабочему дню.

— Ты помнишь Лестрейнджа?

Отец замирает и несколько секунд стоит холодной статуей. Потом придвигает кресло к столу и медленно интересуется:

— Зачем тебе это?

— В отделе похожий случай, мракоборцы уже им занимаются.

Отец недовольно поджимает тонкие губы и скрещивает пальцы, отодвигаясь вглубь мягкого кресла.

— Тебе какое дело до мракоборцев? У вас в отделе что, своих проблем совсем нет?

— Альбус помогает Люпину, и мне не хочется оставаться в стороне, тем более что я могу помочь, — Скорпиус подается вперед и касается пальцами стола. — Пап, что хотел Лестрейндж? Он мстил тебе за что-то? И дед… я видел его тогда, на картине. Я хочу с ним увидеться, если он еще жив.

Отец отодвигается еще сильнее, словно хочет вжаться в кресло и исчезнуть. В его светло-серых глазах — паника и ярость. Сжав губы, он медленно цедит:

— У нас с Лестрейнджем были личные счеты, не касающиеся вашего дела. Про деда забудь. Я запрещаю тебе с ним видеться.

Скорпиус поднимается на ноги, чувствуя, как лицо покрывается красными пятнами досады. Ему скоро двадцать два! Какого черта отец продолжает ему что-то запрещать, при этом закрываясь в своем кабинете и плюя на все, что происходит вне его мрачных стен!

— Почему? — спрашивает он, сжимая ладони в кулаки. — Хоть раз, хотя бы сейчас, здесь, объясни мне, какого дьявола ты отрезал меня от деда и бабушки!

Отец молча, яростно, с каким-то странным остервенением рвет вверх белоснежный рукав рубашки. Скорпиус смотрит на бледную кожу и сглатывает. Там, на предплечье, зло скалится в пространство череп со змеей, выползающей изо рта.

— Это сделал со мной твой дед, — глаза отца безжалостно блестят. — Из-за него у меня нет друзей. Из-за него я два года жил в страхе за свою жизнь и за жизнь моей матери, а потом долгих пять лет выкарабкивался из ямы презрения, чтобы получить работу. Из-за него я ставил себя выше остальных и жестоко обжегся. Из-за него Лестрейндж едва не убил тебя в тот вечер. После этого я вырезал отца из себя, как магглы вырезают опухоли.

Скорпиус снова сглатывает. Он знал, что отец, еще учась в Хогвартсе, следовал идеям своего отца, но никогда раньше не видел Метку. Или предпочитал не видеть.

— Он сделал плохо тебе. Но не мне, — говорит он тихо. — Он был худшим отцом, но может стать неплохим дедом. Почему ты вечно решаешь все за других?

Отец надрывно смеется, и смех его дрожит. В нем страх, и боль, и смятение, и бешенство.

Скорпиус поворачивается к нему спиной и выходит из кабинета, оставив отца смеяться в одиночестве.

Черт с ним.

Скорпиус останавливается и с бешенством сжимает кулаки. Неужели отцу плевать на него? Неужели он любил только мать — и теперь в мире его ничто не радует? Даже собственный ребенок? Кусая губы, чтобы не завыть, Скорпиус одергивает рубашку и почти бежит к лифту, чтобы успеть пообедать. До того, как к ним в отдел за отчетом зайдет Грейнджер, остается немного больше двух часов, а пергамент все еще чист, как свежий снег.

Нервно переступая с ноги на ногу в ожидании лифта, он краем глаза замечает за стеклянными дверями, ведущими на черную лестницу, Розу. Она стоит к нему вполоборота, мило улыбаясь высокому парню с русыми волосами, который что-то рассказывает, оживленно размахивая при этом руками.

Забыв про обед, Скорпиус тянет на себя дверь и оказывается в прохладном, затхлом воздухе черной лестницы.

— О, а я тебя ждала, — Роза берет его за руку. — Познакомься. Новенький в нашем отделе, Виктор. Из Ильверморни, представляешь? Будет у нас стажироваться месяца два. Всегда мечтала пообщаться с американцем.

Скорпиус кивает, разглядывая незнакомца. Тот выше его, шире в плечах, с нависающей над карими глазами переносицей и толстыми маленькими губами.

— Руны? — интересуется Скорпиус и не сдерживает насмешки в голосе. — Или нумерология? Как вам Лондон?

Роза легонько ударяет его по плечу, широко улыбнувшись Виктору.

— Все вместе, — отвечает тот спокойно. — Лондон очень красив, особенно парки… У нас такой роскоши нет. Мне нужно работать, еще увидимся, мистер…

— Малфой, — кивает Скорпиус и, дождавшись, когда Виктор уйдет, поворачивается к Розе.

— Поешь со мной? — он бросает взгляд на часы и выдыхает: на обед ему остается пятнадцать минут. — Я скучаю.

Роза кривит губы и надевает сожалеющую маску, хотя по глазам он видит, что ей ничуть не жаль.

— Дела, — говорит она кратко и, поцеловав его в щеку, исчезает в коридоре второго этажа. Лифт с протяжным скрипом захлопывает дверцы и медленно ползет вниз. Качели, на которых стоит Скорпиус, снова отлетают назад, не позволяя даже коснуться Розы.

Лили

Одной рукой она помешивает лимонад соломинкой, другой — подпирает щеку. Жарко, влажно и хочется спать. Тедди сидит напротив нее за небольшим столиком в одной из кондитерских Косого переулка, чье название Лили уже забыла. Свет, падая сквозь листья деревьев, тенями пляшет на стене.

— И много у тебя таких дел? — интересуется Лили, разглядывая сосредоточенное лицо Тедди и его каштановые волосы. Она никак не может привыкнуть, что они так часто меняют цвет, но именно эта его способность и сводит ее с ума.

— Достаточно, — отзывается он, не сводя глаз с окна. — Они никогда не закончатся. То фальшивомонетчики, то убийцы, то перекупщики, то темные маги… Я мракоборец, Лили. Как моя мать.

Лили задумчиво закусывает соломинку, и лимонад, холодный и кислый, щиплет язык. У всех есть дело — кроме нее. Чем она занимается? Фотографирует подозрительных личностей и трупы для Министерства? Бабочек? Поле? Туман? Как найти этому применение, если ее колдографии природы никому не нужны? Скорпиус, правда, тогда попросил одну — но осталась ли она, не потеряна?

Она протягивает руку — и касается его руки. Они оба вздрагивают, и Лили слабо улыбается, ободряюще смотря в его зеленые глаза.

— Рядом с тобой хочется говорить обо всем, мне давно этого не хватало, — говорит она радостно. — Родители заняты собой, братья на работе. Здорово, когда посреди солнечного дня можно сесть в кафе с кем-то и поговорить.

Тедди хмурится, убирая руку.

— Мы на задании.

Лили беззаботно машет рукой и убирает волосы на спину. Они совсем отросли и скоро скроют лопатки. И веснушки, вылезая навстречу июньскому солнцу, пляшут на ее лице.

— Вот он, — Тедди вдруг напрягается, и голос его звучит сдавленно и глухо. — Сможешь проследить за ним?

Лили быстро отодвигает лимонад и, схватив сумку за ручки, выбегает из кофейни. Достав колдоаппарат незаметно, она для вида делает несколько общих снимков: узкая мощеная улочка, деревянная вывеска с фигурой совы, витрина с пирожными… И, наконец, низкий широкоплечий мужчина с темно-рыжими волосами. На макушке у него лысина — словно ведьмин круг, который вытоптали неведомые человечки. Лили идет за ним до самого Лютного переулка, потом поспешно возвращается к кофейне.

Тедди ждет ее у выхода, нервно вытянув руки по бокам. Волосы его из каштановых становятся красными, и он сжимает ее руку чуть выше запястья.

— Спасибо, — шепчет он, и Лили, густо покраснев, отдает ему колдографии. — Можно, я зайду к тебе вечером?

Она долго смотрит в его зеленые глаза, и страх снова потоком врывается в сердце. Страшно, что близость Тедди, прикосновение его пальцев к коже, его взгляд — неизбежны. Лили не умеет врать себе, не умеет шагать назад. Она умеет только жить — широко, распахнув руки навстречу ветру — и от этого еще страшней.

— Да, — шепотом отвечает она и, поправив на плече сумку, быстро шагает в сторону «Дырявого котла», не смея обернуться. И только пройдя несколько домов, Лили вспоминает, что обещала матери зайти к дяде Джорджу.

«Всевозможные волшебные вредилки» никогда не были ее любимым магазином. Она обожала маленький магазинчик на углу, пахнущий красками и бумагой, полный ярких картин и колдографий. А любовные зелья и порошок мгновенной тьмы казались ей скучными. Да и канареечные помадки — так себе на вкус.

— Привет, — дядя Джордж машет ей рукой из-за прилавка. Глаза у него грустные, как и одиннадцать лет назад, когда он подарил ей пушистика. — Давненько тебя не видели. Все порхаешь?

— Порхаю, — Лили усаживается на высокий стул и крутит в пальцах конфету в ярком фантике. — Что нового?

Дядя Джордж разводит руками. Полгода назад он развелся, и Анджелина уехала ухаживать за болеющей матерью. Лили слышала, что она и вышла за дядю Джорджа просто потому, что он — близнец дяди Фреда. Можно скопировать внешность. Но как можно копировать чувства?

— Неужели пришла? — дядя Рон выходит из кладовки, обнимая большую картонную коробку. — Я-то думал, она нас знать не хочет.

Лили машет на него рукой. Дядя Рон вечно шутит так, словно отработал клоуном в маггловском цирке, и шутки у него давно закончились.

Бросив коробку на пол, он стряхивает пыль с ладоней и интересуется:

— Как мама? Вчера она притащила очень вкусный суп. Гермионе до такого варить и варить.

— Это Кричер постарался, — Лили зевает. Из-за символов она почти не спала последние две ночи, но разгадка — близко. — Мама статьи пишет.

— Держи, — дядя Джордж передает ей свернутый бумажный пакет. — Передашь ей от нас двоих. Конечно, можно было послать сову, но так приятно лишний раз тебя увидеть. Отцу привет! Передай ему, что нам свежий любовный напиток завезли. Передашь?

Лили откладывает книгу и трет уставшие глаза, потом подбирает выпавшую из последних страниц картинку и сонно разглядывает. Как ей схватить колдографией все эти солнечные блики, что так переливаются на репродукции? Сейчас у нее получается или цвет или свет. Ничего, как только они разберутся с убийствами, она возьмет отпуск и сразу возьмется за колдографию. Джеймс обойдется без нее пару недель: раньше ведь обходился.

За окном шумят деревья, качая высокими головами, и ветка сирени настойчиво царапает стекло. Серые и черные тени, танцуя на стенах, растворяются в горящем камине.

Кажется, она нашла еще один символ — серу. Остался последний — и можно разрабатывать подробный план. Вдруг им удастся разгадать эту головоломку раньше, чем погибнут люди?

Лили слезает с кресла и потягивается. Стрелки будильника приближаются друг к другу и скоро покажут полночь, а Тедди так и не зашел. Может, устал или передумал? Может, он тоже боится?

Лили садится на краешек кровати и берет в руки медвежонка. Он смотрит на нее овальными пластиковыми глазами, словно не понимая, где он, кто он и сколько ему лет.

— Не грусти, — говорит она ему и трет пальцем его плюшевый нос. — Нечего грустить.

Медведь укоризненно смотрит на нее и пытается пошевелить своим черным ниточным ртом, но не может.

И тогда в окно кто-то тихо стучится.

Лили быстро прячет медвежонка под одеяло и поднимает раму вверх. В теплом свете камина, из летней темноты, выныривает лицо Тедди. Правую щеку прорезывает глубокая царапина, на губах — кровь, и под глазом чернеет большой синяк.

— Мерлин святой, — Лили в ужасе прижимает руки к груди. — Что случилось?

Тедди быстро перелезает через окно в комнату и садится на подоконник.

— Издержки профессии, — говорит он глухо и слабо улыбается. Рубашка его измята и разорвана на плече. — Спасибо, Лили. Мы его поймали. Правда, дрался он порядочно и без палочки, но я дерусь лучше. Одним мерзавцем в мире меньше.

— Вы его убили?

— Пришлось. Если бы он попал к гоблинам, ему было бы гораздо хуже… Ты не думай об этом. Я просто пришел сказать, что…

Лили яростно мотает головой с такой силой, что волосы рассыпаются по плечам. Нет, она не хочет слышать это «спасибо». Она не хочет слышать безликие слова, когда они не нужны. Они оба знают, почему он пришел — и она не хочет врать. Ни себе. Ни — ему.

Шагнув вперед, Лили берет его лицо в свои горячие сухие ладони и страстно целует. Тедди отвечает мгновенно и, привлекая ее к себе, ласково обнимает за талию.

— Что? — спрашивает она шепотом и жарко краснеет, понимая, что стоит перед ним в пижаме с голубыми розами.

— Что ты нужна мне, — шепчет он в ответ и сильнее прижимает ее к себе. — Пожалуйста, не бойся, Лили. Я знаю, ты боишься.

Она снова мотает головой, не пытаясь вытирать бегущие по щекам слезы. Завтра утром она проснется, и все это — Тедди, ночь, поцелуй — окажется сном, и она выйдет в сад, влажный от росы, и сядет на качели. Вверх — и вниз. Вверх — и вниз.

Но его руки, его губы убеждают ее: все происходит по-настоящему. Сейчас. Здесь. И в наступившей тишине только сердце ее отчаянно выстукивает новый ритм.

Тук. Тук-тук. Тук.

Скорпиус

Сквозь стеклянные двери он видит, как Роза снимает фиолетовую мантию и, свернув, убирает ее в сумочку. На ней снова голубое платье и бежевые туфли — а волосы забраны наверх, в свободный пучок, из которого торчат волосинки.

Скорпиус ждет ее у выхода, раскрыв черный зонт. Можно, конечно, и водоотталкивающее заклинание применить, но прогулка под дождем так романтична — а романтики ему не хватает. После маленького темного кабинета, того разговора с отцом, четырех стен, скучного обеда, хочется выйти и забыть обо всем, что осталось за спиной.

Дождь сердито барабанит по зонту, не в силах пробиться через плотную ткань, и каплями падает на землю.

— Приятно, когда тебя ждут, — Роза довольно улыбается и берет его под руку. — Давно здесь?

— Минут десять, — Скорпиус нагибается и целует ее в щеку. — Пройдемся, или ты совсем голодная?

Роза смотрит на него лукаво и тут же замечает, одним движением распуская волосы:

— Кто же гуляет в такой дождь? Туфли промокнут, да и промозгло как-то… Может быть, в другой раз? А сейчас мне ужасно хочется горячего кофе со сливками и какого-нибудь румяного стейка. Весь день мучились с проверкой документов, стажеры совсем ничего составлять не умеют.

Скорпиус скептически кривит губы.

— Что, даже Виктор?

— Особенно Виктор! — Роза смеется, прикрывая рот ладонью. — Не представляю, как можно научить рунам и не научить обращаться с документами.

Скорпиус неохотно проходит мимо парка, с сожалением смотря на подрагивающие от дождя листья сирени и вдыхая свежий, влажный аромат земли и цветов. Роза что-то оживленно рассказывает про отдел, но слова отскакивают от его ушей, как капли от зонта.

— Хочу встретиться с дедом, — говорит он вдруг, прерывая Розу на полуслове. — Все годы я думал, что он мне приснился. Но он жив. И я хочу его увидеть. Вполне вероятно, что он сможет нам помочь.

Роза пожимает плечами и с силой выдыхает в воздух облачко пара.

— Скажи, — Скорпиус сразу останавливается и щурит глаза. — Скажи.

Она нервно поправляет тонкий ремешок на платье.

— Твой дед — Пожиратель смерти, ты сам это знаешь. Один из верных сторонников…

— Больше двадцати лет прошло, — Скорпиус зло поджимает губы, вытягивая их в линию. — Какого черта я должен вспоминать то, что никогда не вернется?

Уголки ее рта нервно подрагивают. Она оглядывается по сторонам, проверяя, что на них никто не смотрит, и касается его руки.

— Время не меняет людей, — ее губы тоже упрямы. Скорпиуса почему-то мутит от запаха ее духов, но он сдерживается, не разрешая себе шагнуть назад. — Он плохой человек, твой дед. Мерзкий, подлый и лживый.

Скорпиус в бешенстве выдергивает руку. Почему она так безжалостна? Так суха? Как дерево без листьев, для которого больше не наступит весна.

— Откуда тебе знать?

Роза улыбается, но в улыбке прячется насмешка. Она стоит перед ним, надменно выпрямив спину, ни на мгновение не сомневаясь в том, что говорит и чувствует. И где-то глубоко внутри, под сердцем, у Скорпиуса рождается желание сбежать. И вся его любовь к ней, жившая в душе так давно, вдруг дрожит, как башня, из основания которой вырвали камень.

— Я изучала его дело, да ты и сам знаешь, кто такие Пожиратели смерти. Я читала…

— Читала. Читала, как свои руны? Мертвые и не нужные никому, кроме вашего отдела? Ты хотя бы раз его видела? Говорила с ним? Попыталась понять, что он чувствует?

Роза хмурится, и в ее темно-карих глазах бегают недобрые огоньки.

— Достаточно знать, что он — Пожиратель смерти. Это говорит само за себя. Они убивали людей, Скорпиус. Магглов. Издевались над ними. Пытали… Моя мать…

— Ты не твоя мать, — Скорпиус повышает голос и, лихорадочно порывшись в карманах, сует ей в руки маггловские бумажные деньги. Кровь стучит в голове, и он боится, что наговорит лишнего — но уже не может остановиться. Все, что он сдерживал в себе последние две недели, пытается выплеснуться одним яростным потоком. — На, бери. Забирай все. Иди в свое чертово кафе, выбирай что хочешь. Я хочу остаться один.

Качели с силой отлетают назад, и Роза остается стоять под дождем, растерянно сжимая пальцами новенькие фунты.