Парусник в тумане (гет)

Скорпиус

Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь.

Скорпиус всегда просыпается с восьмым ударом. Ему нравится вставать рано, потому что можно застать папу дома. Сегодня — суббота, папа встанет поздно и никуда не исчезнет на целый день, но Скорпиус все равно не хочет больше спать. Он потягивается и, сладко зевая, обводит комнату довольным взглядом. Папина комната. Папа отдал ему свою комнату, когда Скорпиусу исполнилось шесть. Он сказал, что здесь никогда ничего не менялось, что здесь ребенком спал еще его дедушка.

Скорпиус садится и свешивает ноги вниз, расстроенно думая, что еще слишком маленький, чтобы достать до пола.

По стене мечется солнечный зайчик, высвечивая тусклые цветы на обоях. Мама предложила изменить обстановку, но папа был против. Он не любит, когда что-то меняется. Но Скорпиусу и так все нравится, его просто распирает от гордости: у него своя комната!

Скорпиус шлепает босыми ногами по паркету к окну. На улице — весна, сад затоплен, и в огромных лужах отражается горячее солнце. Скорпиусу весна не нравится, потому что сыро, промозгло, ветрено, и мама запрещает выходить надолго в сад. Ему по душе лето и зима — зимой у него день рождения. В его день рождения папа всегда остается дома, этот день — исключительный.

Хочется кушать. По субботам Элиза печет упо-моп-ра-читель-ные булочки с изюмом и корицей, которые очень любит мама. А Скорпиус любит воскресенье, потому что Элиза всегда готовит что-нибудь новенькое, а ему нравится новенькое. Ему все интересно.

Он подходит к дверям спальни родителей и настойчиво стучится.

— Мама!

Ему кажется, что проходит бесконечность, прежде чем дверь приоткрывается и на пороге появляется мама, в длинной ночной рубашке, белой в красные розы. В глазах у нее смешинки. Она приседает на корточки и протягивает руки, улыбаясь.

— Что, маленький? Уже проснулся?

— Мам, я есть хочу, — Скорпиус крепко обнимает ее, пытаясь взглядом найти отца среди одеял и подушек. — Хочу блинчики.

— Сначала полагается овсянка, — мама поднимается, залезает на кровать и прячется под одеяло, — аппетит испортишь.

Скорпиус разгоняется и с размаху прыгает на широкую мягкую постель. Сегодня можно баловаться, потому что суббота и папа дома. Он ложится на живот и подпирает голову руками.

— Доброе утро, молодой человек, — голова папы выныривает из-под одеяла. Сна у папы — ни в одном глазу.

— Я не молодой человек, — Скорпиус уже давно определился, кто он, — я маленький лорд.

Мама звонко смеется, почему-то толкая папу локтем, и закрывает лицо уголком одеяла.

— Маленькие лорды не прыгают на родительскую кровать, — резонно замечает папа, проводя ладонью по макушке Скорпиуса. — Они ведут себя подобающе.

— Я есть хочу, — Скорпиус недовольно смотрит на него. — И откуда берутся дети? Миртл вчера вылезла из крана и сказала, что давно жаждала меня увидеть. Значит, раньше меня тут не было. А как я появился?

— Началось, — папа почему-то хмурится и переглядывается с мамой. — Чертово привидение.

Мама смеется и ласково смотрит на Скорпиуса.

— Если мама и папа сильно любят друг друга, они закрывают глаза и загадывают желание. И потом — хлопок! Появляется малыш.

— Понятно, — тянет Скорпиус, размышляя, — а можно, я с вами буду спать?

— Нельзя, — мама бросает быстрый взгляд на папу и качает головой. — Папа должен каждую ночь шептать маме на ушко красивые слова. Иначе маме будут сниться кошмары.

Папа приподнимает брови и пристально смотрит на маму. Потом хмыкает и негромко заявляет:

— А каждое утро?

— И каждое утро, — соглашается мама, улыбаясь уголками губ — Скорпиус любит, когда она так улыбается. — Малыш, ты бы не мог сбегать на кухню, к Элизе, и попросить ее поторопиться с булочками? Мы с папой проголодались.

— Невозможно проголодались, — задумчиво повторяет папа, смотря на маму так, словно она сама — булочка. — Так что немедленно марш на кухню.

Скорпиус давно выучил, что с папой лучше не спорить, поэтому он покорно слезает с кровати и плетется обратно в свою комнату. Теперь он жалеет, что встал так рано, потому что глаза закрываются, ноги запинаются, и жутко хочется спать. Преодолевая себя, он идет в ванную, открывает кран и, набрав полные ладони воды, прижимает их к лицу. Холодно. Свежо. Весело.

— Вот это неожиданно, — Миртл, вынырнув из крана, усаживается на раковину. — Ты зачем вскочил, как петух Хагрида?

— Кто такой Хагрид? — искренне интересуется Скорпиус, смотря на привидение из-под мокрых ресниц. — Кстати, я знаю, откуда я взялся.

— Очень интересно, — Миртл складывает на груди руки и насмешливо смотрит на него.

— Меня мама с папой загадали, — гордо объявляет Скорпиус и, затаив дыхание, торжествующе смотрит на девочку-привидение.

Призрачное лицо Миртл вытягивается. Она нервно теребит призрачные косички и морщит нос.

— И я тащилась по всем вонючим трубам, через сотню миль, чтобы услышать этот детский лепет.

— А папа сказал, что ты чертово привидение.

— Твой папа, знаешь ли, никогда не отличался чувством такта. Сначала истерил часами в моем туалете, размазывая слезы по лицу, уверял, что я — его лучший друг, а потом его и след простыл. Бегал как подстреленный кентавр за твоей распрекрасной мамой. Я чем хуже? Разве я не красивее ее?

— Врешь ты все, — сердится Скорпиус. Папа для него — герой. Он работает в Министерстве и пьет чай в кабинете Министра магии. Папа не может плакать в каком-то далеком туалете у сумасшедшего привидения и бегать как подстреленный кентавр. У него даже копыт нет. — И ты вообще привидение, ты не можешь быть красивой.

Миртл срывается с раковины, истерически дергая призрачным плечом.

— Попробуй только прийти в мой туалет! Гадкий мальчишка, Лили лучше тебя в миллион раз! Такая прелестная маленькая девочка…

— Не знаю никакой Лили, — Скорпиус снова заинтересован, — а она красивая?

— Рыжеволосая, — гордо заявляет Миртл, как будто Лили — ее дочь. — Не то, что ты. Бесцветный какой-то. К тому же, мужчина. Эгоистичное себялюбивое существо.

Скорпиус набирает полную ладошку воды и выплескивает в Миртл. Ему хочется узнать, кто такая эта Лили, которая вдруг оказывается лучше него. Разве кто-то есть лучше него? Нет. Мама всегда говорит, что ее сын — самый красивый, самый умный и самый воспитанный. Мама не может врать, а, значит, врет Миртл.

— Уходи из моей ванной, — сердито заявляет он и заворачивает кран. — Или я позову папу.

Миртл возмущенно фыркает и с размаху ныряет в унитаз. Туда ей и дорога, как говорит Элиза.

Когда Скорпиус спускается в столовую, заслышав звон колокольчика, папа уже сидит там, закрывшись утренним выпуском «Пророка». Мама, зевая, осторожно кладет в папин кофе кубик сахара. Скорпиус заглядывает на первую полосу газету: Министр магии в волнении расхаживает по кабинету, заложив руки за спину.

— Папа, а тебе он нравится?

— Кто? — папа выглядывает из-за «Пророка» и вопросительно смотрит на него.

— Министр магии.

— Вполне.

Скорпиусу ответ непонятен: слишком сложно. Вполне — это как? Да или нет?

— Сегодня мы едем в Министерство, — сообщает папа, поворачиваясь к маме, — к пяти. Поэтому можешь начинать готовиться. Будет Кингсли.

— А Поттеры?

— К сожалению, да, — отвечает он и снова закрывается газетой.

Папа не любит Поттеров. Потому что они рыжие или некрасивые? Плохие люди всегда некрасивые.

Мама подбегает к папе и наклоняется так, что волна ее волос закрывает лица обоих. Скорпиусу не интересно на них смотреть. Ему хочется гулять. Он опирается руками на подоконник и выглядывает в сад. Деревья утопают в талой воде, мокрые воробьи, недовольно нахохлившись, крутят головами, выискивая еду. Гулять не отпустят, это точно.

— А ты вечером расскажешь мне про Министерство?— Скорпиус с надеждой смотрит на отца. — Обещай, что расскажешь. И про Министра магии.

Отец на мгновение опускает газету вниз. Лицо у него вытянутое и бледное, совсем как у Скорпиуса.

— Расскажу, любопытный, все расскажу.

После завтрака Скорпиус плетется вслед за папой наверх, в большой холодный кабинет и усаживается в низкое кресло, обитое зеленым бархатом, надеясь услышать про Министерство прямо сейчас.

Но папа сосредоточенно перебирает бумаги, не обращая на него никакого внимания.

— Па-ап, — тянет Скорпиус, терпеливо выждав десять минут. — Ты обещал!

— Что обещал?

— Рассказать про большое Министерство, и про Министра, — Скорпиус выжидающе смотрит на папу,— расскажи, пап.

— В другой раз,— папа откладывает половину бумаг в сторону, — черт подери, где же этот договор…

— Ты обещал! — Скорпиус, не выдерживая, повышает голос, — ты никогда не сдерживаешь обещания! Ты вечно занят своими бумагами!

Папа медленно откладывает документы в сторону и переводит взгляд на него.

— Скорпиус, выйди вон.

— Поговори со мной, — глаза у Скорпиуса блестят, — я скучаю! Ты обещал!

— Немедленно выйди вон и больше никогда не смей входить сюда без моего разрешения. Ты не видишь, что я занят? — папа сердит не на шутку, но Скорпиус не собирается сдаваться. — Не хватало только твоих капризов. Обещал, значит, расскажу, только не сейчас. Выйди вон.

— Я тебе не верю, — Скорпиус выскальзывает из кресла и, сжав кулаки, бежит к дверям. — Ты обманщик.

Папа — внезапно ставший отцом — перехватывает его у дверей.

— Пока не извинишься, я не желаю с тобой разговаривать. И никакого сладкого. Неделю.

— Мне не нужно твое противное сладкое! — Скорпиус срывается на крик. — Сам ешь свое сладкое! Ты обманщик. Я к маме пойду.

Дверь кабинета с грохотом захлопывается за его спиной.

Задыхаясь от душащих слез, Скорпиус входит в спальню родителей. Мама стоит перед зеркалом, расчесывая длинные, до талии, золотисто-каштановые волосы, и улыбается, напевая знакомый мотив.

— Папа меня не любит, — с размаху заявляет Скорпиус и садится в кресло.

— Что ты такое говоришь, маленький? — мама забирает прядь волос наверх. — Как может папа тебя не любить?

— Он выгнал меня из кабинета, а сам обещал мне рассказать про Министерство. Как там все устроено, и как он ходит пить чай к Министру.

— Маленький, но ведь папа не виноват, что он занят, — мама закалывает очередную прядь, — подумай только, какая у него тяжелая работа. А ты еще требуешь от него рассказов. Потерпи немножко.

Скорпиус стучит пальцами по ручке кресла в виде раскрытой головы змеи.

— Но ведь у него есть время говорить тебе красивые слова утром и вечером. И если он дома, он сидит в кабинете, читает газету или говорит с тобой. А я что, ему совсем не нужен? Ты его защищаешь, значит, ты меня тоже не любишь.

Мама поворачивается к зеркалу спиной и серьезно смотрит на Скорпиуса.

— Перестань капризничать. Все и так делают только то, что ты хочешь, Скорпиус. Нельзя быть таким эгоистом. Папа работает с утра до позднего вечера. Тебе его не жалко?

— Не жалко. Он обманщик.

— Мне стыдно за тебя, — мама поворачивается обратно к зеркалу и зажимает шпильку губами, закручивая прядь волос назад, в прическу.

— А ты с ним заодно, поэтому ты предательница, — Скорпиус расходится не на шутку, у него дрожат губы, но он собирается упрямиться до конца, потому что скучает по папе. — Ты предательница. Вы с папой меня не любите.

Мама молча заканчивает прическу, потом напряженно смотрит в зеркало, опираясь ладонями о столик. В тишине проходит несколько минут. Скорпиус нервно ерзает в кресле, наблюдая за мамой. Он явно сказал что-то лишнее.

Мама отталкивается от стола и, подойдя к двери, распахивает ее настежь.

— Драко, немедленно иди сюда.

Да, мама тоже иногда может приказывать. Голос у нее при этом звучит напряженно, как струна, и звеняще, чисто, как серебряный колокольчик. И папа всегда приходит.

— Мой сын только что заявил мне, что я предательница, — мама хмурится, пристально смотря на Скорпиуса. — Это твое воспитание. Вот она чем оборачивается, твоя позиция невмешательства. Доволен?

Отец приподнимает брови, переводя взгляд с мамы на Скорпиуса.

— Извинись перед матерью немедленно.

— Не собираюсь! — Скорпиус спрыгивает с кресла и скрещивает на груди руки. — Вы вечно заняты сами собой, а я вас не интересую. Так нечестно.

Отец хватает его за руку и с силой вталкивает в соседнюю комнату.

— Не трогай меня! — Скорпиус вырывается и зло смотрит на отца. — Не буду я ни перед кем извиняться. Уезжайте в ваше противное Министерство!

— Очень хорошо, — отец прикрывает дверь и оставляет Скорпиуса наедине со своими слезами, разочарованием и обидой. Из-за двери слышатся приглушенные голоса. Поток быстрых горячих слов мамы. Холодное спокойное возражение отца. Наконец наступает тишина, прерываемая только шуршанием платья мамы. Скорпиусу хочется посмотреть на нее: она всегда такая красивая в вечернем платье, но он преодолевает себя и садится на ковер, опираясь спиной о стену. Сейчас он бы с радостью поговорил с Миртл. Но она вряд ли вернется теперь, когда он ее обидел. Всех обидел сегодня.

Он дожидается, когда родители уезжают, и плетется в столовую. Элиза, расположившаяся у камина, мирно вяжет длинный зеленый шарф. У ее ног играет с клубком маленький черно-белый котенок. В другое время Скорпиус обязательно поиграл бы с котенком, но сейчас у него нет настроения. Обида прошла, и теперь ему стыдно за свое поведение.

— Элиза, я маму обидел, — признается он, подходя к экономке, — я сказал, что она не любит меня, потому что все время занята папой.

Элиза на минуту перестает вязать и смотрит на него исподлобья.

— Как же так, малыш, ведь мама все время с тобой. Ведь она должна уделять время папе, она любит его не меньше, чем тебя. Стыдно, малыш.

— Почитаешь мне?

— Не сегодня, — Элиза сворачивает вязание, — у меня выходной, так что я уеду до завтра, а ты останешься с Чарли. Папа с мамой скоро вернутся. А Чарли тебе почитает.

Скорпиус провожает Элизу до дверей, вдыхает сырой влажный воздух и возвращается в кухню. Чарли, дворецкий, зевает над чашкой кофе. Его лысина блестит при свете ярко горящего камина. Чарли уже лет двести, наверное. Он служил еще у дедушки.

Они сидят вдвоем, в тишине, в теплый и сырой апрельский вечер.

В дверь раздается стук — громкий, настойчивый, требовательный. Чарли поднимает голову и с тревогой смотрит на Скорпиуса.

— Для хозяев еще слишком рано. Может быть, Элиза что-нибудь забыла? Глупая женщина, ведь говорил же ей, проверь, все ли взяла… Все женщины одинаковы, малыш. Посиди, я открою.

Скорпиус слышит, как дворецкий, грузно топая, медленно идет к дверям, возится с тяжелой щеколдой. Тишина — негромкий вскрик и холодные слова, приглушенные, злые.

Не в силах покорно сидеть в ожидании, Скорпиус идет навстречу Чарли и застывает в дверях столовой: перед ним вырастает, из темного проема холла высокая фигура в черном плаще. В руке, скрытой до кисти длинный рукавом, зажата палочка, в другой руке — окровавленный кинжал. Скорпиусу категорически не нравится этот непонятный незнакомец.

— А вы кто? — недовольным тоном интересуется он.— И где Чарли?

Фигура вдруг разражается каркающим смехом и скидывает капюшон. Его лицо бледно, лоб закрыт длинными черными волосами, из-под которых блестят глаза. Он подходит ближе к Скорпиусу и рассматривает его несколько минут.

— Сын Драко, — не то спрашивает, не то заключает человек и довольно скалится. — Где твой отец, мальчишка?

— Он в Министерстве, — Скорпиус настороженно смотрит на незнакомца. — А вы кто?

Незнакомец снова разражается каркающим смехом и долго не может остановиться. Скорпиус не понимает, что такого смешного в том, что отец в опере. Карканье переходит в надрывный кашель, и незнакомец прикрывает рот ладонью, морщась.

Скорпиусу жалко его. Мама говорит, что когда болеешь, надо сидеть дома и пить теплое молоко с медом. А этому человеку не сидится дома. Может быть, у него холодный неуютный дом, где его никто не любит?

— Хотите чаю? — Скорпиус не знает, куда девался Чарли, но он и сам способен справиться на кухне. — Вы больны.

Незнакомец пристально смотрит на него из-под волос. Что-то в его взгляде меняется, и Скорпиусу на мгновение кажется, что в этих страшных черных, почти звериных глазах мелькает человеческое чувство удивления.

— Хочу.

Скорпиус пожимает плечами: вежливо отвечать этого незнакомого человека явно не учили. Мама говорит, что нужно не обращать внимания на невоспитанных людей, потому что не у всех есть возможность получить такое хорошее воспитание и образование.

Скорпиус идет на кухню, гадая, куда же все-таки исчез Чарли. Он ведь никогда не выходил дальше сада, он уже старенький.

Скорпиус залезает на стул и под звук пыхающего на огне чайника рассматривает незнакомца. Его лицо страшно, глаза безумны, кажется, он сам не понимает, где находится. Руки у него в шрамах, под ногтями — земля. Губы потрескавшиеся и сухие. Зачем он пришел? Скорпиус чувствует, что отцу этот страшный человек не понравится.

— А вы друг отца?

Незнакомец широко ухмыляется, обнажая ряд черных зубов.

— Приятель.

Скорпиусу не по себе, но он спокойно слезает со стула, вынимает из шкафа чашку и наливает незнакомцу чай. Скоро вернется отец и со всем разберется. Он же герой.

— Печенье хотите? — не дожидаясь ответа, Скорпиус пододвигает Незнакомцу вазочку со слоеным печеньем и оставшимися с утра булочками. Элиза будет ругаться, но нельзя же оставить человека без сладкого. Мама бы сказала, что это дурной тон. — А почему вы такой…

— Я жил в лесу,— Незнакомец берет из вазочки печенье и долго крутит в пальцах. — Десять лет. Как ты сказал, это называется?

— Печенье.

— Значит, родители не берут тебя с собой?

— Нет. Отец говорит, что я еще слишком маленький. А вы тоже были маленьким? — Скорпиус ерзает на стуле, потому что ему внезапно становится страшно. Только бы скорее вернулся отец, пусть он занимается своими делами, закрывшись в кабинете, но только бы он был рядом.

— Был. Когда-то, — Незнакомец заглатывает печенье не жуя и запивает горячим чаем, обжигаясь.

— А у вас была какая-нибудь мечта? Я мечтаю работать в Министерстве, как отец.

Незнакомец снова широко ухмыляется.

— Я желал подчинить себе грязнокровок, уничтожить их. Я хотел, чтобы мир принадлежал чистокровным волшебникам. Как и мой брат.

Скорпиус не знает, что такое «грязнокровка». Но ему слышится что-то некрасивое в этом слове. А если слово некрасивое, значит, оно плохое.

— А где сейчас ваш брат?

— Мертв. Его убил твой отец.

— Врете вы все, — сердито отвечает Скорпиус, — никого отец не убивал. Никогда. Убийц не берут на работу в Министерство.

Незнакомец запрокидывает голову и снова каркающе смеется.

— Я смотрю, ты без ума от своего папаши. Вот Люциус с Беллатрисой бы позабавились.

Скорпиус бросает взгляд в окно: две фигуры, появившись у ворот сада, медленно идут к дому. Родители. Сердце радостно бьется, колотится в груди, но становится только страшнее.

Незнакомец следит за его взглядом, усмехается, быстро поднимается со стула и берет Скорпиуса за руку.

— Идем. И ни звука. Понял?

Его пальцы словно сделаны из железа.

Незнакомец застывает у дверей гостиной, прижимает Скорпиуса к себе одной рукой и прячет другую в складках потрепанной мантии. В холле раздаются приглушенные голоса, слышится испуганный возглас мамы.

— Тихо. Оставайся там, — отец явно идет по направлению к гостиной. — Скорпиус где?

— У себя, — голос у мамы дрожит. — Драко, пожалуйста…

Дверь в гостиную распахивается. В темном проеме четко очерчивается стройный высокий силуэт отца. В его руке зажата палочка.

— Папа! — Скорпиус чувствует, как к его горлу прижимается что-то холодное, отчего по телу бегут мурашки. Незнакомец шипит.

— Люмос! — палочка отца взлетает вверх, и гостиная вспыхивает теплым мягким светом.

— Опрометчиво оставлять детей с немощными стариками, — Незнакомец шипит и плюется слюной, прижимая Скорпиуса крепче к себе. — Ведь дети и старики не способны защитить себя. Не так ли, Драко?

Отец бледнеет, и палочка в его руке вздрагивает.

— Ты, мерзавец.

За плечом отца возникает мама, ее руки взлетают вверх, к груди, в глазах застывает страх. Она касается руки отца и что-то шепчет.

— Вон отсюда! — отец резко разворачивается, с силой выталкивает ее из комнаты и запечатывает дверь. — Что тебе нужно?

Незнакомец продолжает шипеть над головой Скорпиуса, потом выдыхает:

— Ничего, мальчишка. Всего лишь месть. Сладкая, долгожданная месть. Знаешь, почему я не убил твоего сопляка сразу? Потому что я хочу сделать это на твоих глазах. Ты убил моего брата, а я убью твоего сына. Все честно, Малфой. Я ждал мести долгие шестнадцать лет. Или больше. Я хотел отомстить еще Люциусу, но с ним играть неинтересно.

Отец морщится:

— Мы были на войне, Лестрейндж. И я выбрал свою сторону.

— Ты предатель, как и твой скользкий отец, — Незнакомец плюется слюной, — я знаю, слухи распространяются и в Азкабане. Как я мечтал добраться до тебя, пока ты сидел в соседней камере. Я почти добрался, но тебя освободила эта сука, которая теперь мнит из себя Дамблдора. И я снова ждал. А потом скрывался.

— Отпусти ребенка, и мы поговорим, как мужчина с мужчиной.

— А твой мальчишка не в тебя пошел, и не в Люциуса. Вы отменные трусы, — Незнакомец только сильнее прижимает Скорпиуса к себе. — Только дернись, Малфой, и я перережу ему горло, как вашему дворецкому. Павлины, женщины, сады, дворецкие. Мать вашу, вы всегда умели устроиться, скользкие твари. Палочку на пол. Палочку на пол, Малфой, я сказал!

Отец сглатывает и медленно кладет палочку на ковер. Скорпиус отчетливо видит, как дрожат его длинные тонкие пальцы. Холодный металл больно впивается в шею.

— Можешь попрощаться со своим сопляком, Малфой.

— Чего ты хочешь, Лестрейндж? — голос отца натянут, напряжен, как струна в рояле, на котором так любит играть мама. Скорпиус отрешенно думает, что если его убьют, вот тогда отец пожалеет, что вечно возился со своими бумагами. — Денег? Свободы?

— Я ничего не хочу, Малфой. Я слишком устал от жизни, чтобы хотеть. Я живу местью и знаю, что мне осталось недолго. Всего несколько минут. Сына за брата. Кровь за кровь.

— Твой брат был редкостным мерзавцем и убийцей. Мой сын еще ребенок.

— Невинные дети хорошо устраиваются в загробной жизни, — Незнакомец надавливает лезвием Скорпиусу на горло. — Потрясающая минута. Видеть страх на твоем холеном лице, Малфой — лучшее зрелище. Скучал по нему.

— Лестрейндж.

Голос раздается откуда-то сбоку, Незнакомец на мгновение поворачивает голову, в замешательстве. Скорпиус пытается дернуться в сторону, и в это же мгновение отец хватает с ковра палочку и выпаливает:

— Авада Кедавра!

Вспышка зеленого света. Скорпиус валится на пол вместе с Незнакомцем. Тишина.

От Незнакомца пахнет тиной и затхлостью.

Скорпиус выбирается из-под его тяжелой длинной руки, мельком замечая на ней странный, продолговатый узор, и трогает горло. Из царапины выступают капли крови.

— Папа!

Отец подхватывает его на руки.

— Испугался?

Скорпиус отрицательно качает головой, смотря в папины светло-серые глаза. В них одних больше испуга, чем во всем Скорпиусе вместе.

— А Чарли убили?

— Убили, малыш, — папа качает головой и идет к двери, не выпуская Скорпиуса из рук.

Мама сидит на низкой длинной софе в холле, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Отец отпускает Скорпиуса на пол.

— Мама.

Она резко поднимает голову, на щеках у нее вмятины от ногтей. Она сползает с софы на пол и обнимает подбежавшего Скорпиуса.

— Маленький мой, живой… — она целует его в лоб, в щеку, тихо вскрикивает, заметив порез на шее, потом вдруг поднимается и с размаху ударяет папу по щеке, потом начинает молотить кулаками по его груди. По лицу у нее текут слезы. Папа спокойно берет ее за руки, прижимает к себе, не обращая внимания на ее сопротивление, и тихо замечает:

— Запомни, Скорпиус, сильные женщины всегда плачут после того, как все закончилось. А твоя мама — сильная женщина.

— Как ты мог… как ты мог не сказать мне? Ты ведь знал, что он… — мама внезапно бледнеет, прижимает руку к животу и сгибается пополам. — Боже, боже, как больно…

— Астория, что с тобой?

— Кровь, — шепчет она, вцепившись в руку отца, — боже, как больно…

Отец быстро подхватывает ее на руки и поворачивается к Скорпиусу.

— Вот что: сейчас я отнесу маму наверх, быстро напишу письмо в Мунго и спущусь. Стой на месте и никуда не уходи. Понял?

Скорпиус кивает головой. Зачем ему куда-то идти? И откуда взялся тот странный голос? Скорпиус оглядывается и нерешительно смотрит сквозь проем двери в гостиную, освещенную мягким теплым светом. Страшно. Скорпиусу стыдно за свой страх, потому что Малфой не должен бояться, никогда и ничего. Вздыхая, он идет навстречу своему страху.

Незнакомец со сложной фамилией лежит на ковре, раскинув ноги в стороны. Лицо застыло безжизненной маской удивления и злобы. Застигнут врасплох. Рядом, на темно-красном ковре, валяется черный нож с длинным лезвием. Скорпиус наклоняется к нему и заглядывает в черные остекленевшие глаза.

— Лили, подожди в холле.

От незнакомого голоса сердце уходит в пятки. Скорпиус резко оборачивается: в гостиную заходит высокий темноволосый мужчина в круглых очках.

— Это еще кто такой? — интересуется мужчина, с любопытством уставившись на Скорпиуса. — Где Малфой?

— Папа наверху, с мамой, — Скорпиус рассматривает мужчину внимательно, стараясь не пропустить ни одной детали. — Я Скорпиус Гиперион Малфой.

Мужчина понимающе кивает, улыбается и пожимает гордо протянутую маленькую руку.

— Гарри.

— А вы тоже работаете в Министерстве? — интересуется Скорпиус.

Гарри добродушно смеется, потом переводит взгляд на лежащего на полу Незнакомца со сложной фамилией и тут же забывает про все вопросы.

— Черт, — произносит он сквозь зубы. — Я…

— Поттер, твою мать, — отец размашистым шагом входит в гостиную и прикрывает за собой дверь, — у тебя все хорошо с головой? Какого черта ты притащил с собой ребенка?

Скорпиус недоуменно смотрит на отца: он никогда не слышал от него таких слов. Никогда.

— Джинни уехала с мальчиками к родителям. Я, по-твоему, могу оставить семилетнего ребенка одного в доме? Чтобы вернуться на пепелище?

— Хватит трепаться, Поттер, — отец устало проводит рукой по лицу. — Я тебе говорил насчет этой мрази, я говорил, что он заявится в мой дом. Тебе плевать.

Гарри морщится и сердито взъерошивает волосы рукой.

— Малфой, он сбежал девять лет назад. Ты считаешь…

— Я считаю, что это ваша чертова работа, — отец понижает голос. — Что делать собираешься? Если это дело еще получит огласку…

Гарри поспешно отмахивается.

— Его давно списали как труп. Так что тащи бумагу и перо, я его сейчас быстренько зарегистрирую и поеду. Иначе Джинни мне голову открутит.

Отец закатывает глаза и чертыхается.

Скорпиусу неинтересны разговоры про кухню и незнакомую Джинни, поэтому он незаметно выскальзывает из гостиной в холл. На софе, где недавно сидела мама, болтает в воздухе ногами худая рыжеволосая девочка в зеленом платье.

— Ты Лили, — говорит Скорпиус, разглядывая ее вприщур, как всегда делает папа. — Мне про тебя Миртл рассказала.

Лили смотрит на него с любопытством и продолжает болтать ногами.

— Миртл давно не вылезала из крана, — наконец, замечает она. — Потому что Джеймс обозвал ее уродиной в очках.

— Не болтай ногами, это плохой тон, — невольно замечает Скорпиус.

— Ты зануда, как Ал, — Лили складывает на груди руки. — Это брат мой.

Скорпиус приподнимает брови.

— Еще один? Сколько же их у тебя?

— Двое. А я самая младшая, поэтому меня папа больше всех любит.

— Папы всегда больше любят сыновей, — торжествующе заявляет Скорпиус. — И вообще, тебе же приходится делить с ними папу и маму. А я единственный.

Лили насмешливо морщится.

— Это же жутко скучно. У тебя домашнее животное есть?

— Пони.

— Везет, — Лили на минуту перестает болтать ногами и смотрит на Скорпиуса с большим интересом. — А мне мама вообще запрещает кого-либо заводить. Потому что Джеймс вечно что-нибудь вытворяет. Скоро он получит письмо в Хогвартс и уедет. Мама боится, что он разнесет школу в первый же день. Ты на каком факультете хочешь учиться?

— Слизерин.

К изумлению Скорпиуса Лили снова насмешливо морщится и принимается снова болтать ногами.

— Если я попаду не в Гриффиндор, я уеду домой. И уж ни за что я не хочу попасть в Слизерин. Это факультет для плохих, жадных и хитрых людей.

Скорпиус сердито пыхтит: ему хочется ей ответить, что-нибудь злое и жалящее, но мама всегда говорит, что с девочками нужно быть вежливым, как бы плохо они себя ни вели.

— Извини, — Лили вдруг спрыгивает с софы и кладет руку ему на плечо, — ты ведь хочешь в Слизерин. Не сердись.

Скорпиус смотрит в ее зеленые глаза. Волосы, длинные, рыжие, волнами лежат на плечах. Она похожа на маму. Только пахнет незнакомо. Чужим домом. Чужим уютом.

— У тебя глаза бесцветные, — Лили наклоняется ближе к нему. — Это они всегда такие, или ты метаморф?

Скорпиус не успевает ответить: из гостиной выходит отец вместе с мужчиной в очках.

— Лили, нам пора, — Гарри выходит из гостиной и оглядывается в поисках дочери. — Ну что, нравится такой дом? Лучшего нашего? Захочешь жить здесь — тебе придется вырасти и влюбиться в этого приятного молодого человека. Но учти, я буду против.

Скорпиус улыбается: взрослые всегда так глупо шутят. За исключением дяди Блейза. Кому хочется вырастать, работать, да еще и говорить каждый вечер и каждое утро красивые слова? Слишком много обязанностей.

— И запомни, Поттер: никакой огласки, — отец недовольно хмурится.

— Когда вернется Джинни, мне будет не до твоих проблем с прошлым, Малфой, — в тон отвечает Гарри и подхватывает Лили на руки. — Всего хорошего. Завтра зайди ко мне после трех. Кажется, к тебе гости…

Отец переводит взгляд на распахнутую дверь и размашистым шагом идет навстречу старику в черной шляпе-котелке и длинной черной мантии с яркой красной нашивкой. Мистер Август, целитель из Святого Мунго.

В походке отца сквозит какое-то беспокойство. Он нервно пожимает руку целителя и неловким, резким жестом приглашает его пройти наверх, к маме.

Скорпиус некоторое время стоит на месте, потом бежит за ними вверх по лестнице. Из приоткрытой двери родительской спальни доносятся голоса: папин и целителя. Они приглушенно разговаривают добрых полчаса, которые кажутся Скорпиусу вечностью.

— Я настоятельно рекомендую больше так не рисковать, — целитель выходит из спальни, на ходу надевая шляпу. Отец идет за ним, и Скорпиус, прячась, тихонечко шагает следом. — Это может быть опасно для жизни. Я понимаю ваши чувства, но вам придется только смириться с этим.

— Спасибо,— отец крепко пожимает руку мистера Августа и, закрыв входную дверь, несколько мгновений молча стоит, прижимаясь к ней спиной и закрыв глаза. Лицо у него бледное, серое от усталости. Скорпиусу жалко отца. Внутри все заливает горячей волной стыда за сказанные утром слова.

Отец, словно не замечая его, медленно идет в гостиную, вынимает из стеклянного шкафа графин и наливает в стакан коричнево-золотистый напиток. Виски. Залпом выпивает. Стоит, опираясь ладонями о край стола. Потом наливает еще половину бокала и так же залпом выпивает, едва заметно морщась. Потом устало падает в кресло и закрывает глаза.

Скорпиус подходит к нему и осторожно тянет за рукав.

— Папа.

Он приоткрывает глаза.

— Папа, прости меня за утро. Я больше не буду.

Папа устало, как будто с трудом, улыбается и гладит Скорпиуса по голове.

— Иди сюда.

Скорпиус забирается в кресло и обнимает папу за шею.

— Ты весь горишь, — папа быстро прикладывает прохладную ладонь к его лбу. — Давай быстро в постель. Я принесу чай и шоколад.

Скорпиус неохотно вылезает из кресла. Голова тяжелая, ноги — ватные, как у игрушечного медведя. В комнате приветливо горит камин. Скорпиус залезает под одеяло, наспех раздевшись, и натягивает его до подбородка.

— Скорпиус, — голос снова приходит из ниоткуда. — Обернись.

С портрета, где раньше всегда зевала старая женщина в розовом пышном платье, теперь четко очерчивается лицо незнакомого мужчины с длинными светлыми волосами, совсем как у папы. Серые глаза смотрят с любопытством и насмешкой.

— Вы кто?

— Твой дед. Люциус Малфой, — человек усмехается. — Что, твой отец никогда не говорил обо мне?

Скорпиус отрицательно качает головой, с интересом изучая лицо деда. Он не похож на старика: он не седой, у нет морщин на лбу и вокруг губ. Он выглядит совсем молодым. Интересно, почему он не приходил раньше? И обрадуется ли папа, когда узнает о его появлении?

— Готов? — в распахнувшейся двери появляется папа с подносом в руках. — Что такое?

— Дедушка приходил, — Скорпиус усаживается на кровати. — Он хороший? Почему ты никогда о нем не рассказывал? Он умер?

Папа, мрачнея, садится на кровать, стараясь не расплескать чай.

— Не умер, сын. Просто мы с ним… разных взглядов, понимаешь? Это он виноват в смерти Чарли. В том, что ты едва не погиб.

Скорпиус задумчиво смотрит сквозь папу, обдумывая информацию. Он обязательно поговорит с дедом, если тот снова придет. Папа явно что-то скрывает. Скорпиус берет шоколадную лягушку и молча ест, все еще поглощенный мыслями о деде.

— Наелся? — интересуется папа, забирая у него пустую чашку.

— Мама говорит, что шоколад — это не еда, — авторитетно заявляет Скорпиус, вытирая губы платком. — Но я кушать не хочу, спасибо. Я спать хочу.

Папа улыбается, встает с кровати и ставит поднос на стол. Потом тихо подходит к их с мамой спальне и медленно приоткрывает дверь. Он неподвижно стоит несколько минут, вглядываясь в темноту. Несколько минут тишины. Потом он тяжело вздыхает, медленно закрывает дверь и проводит рукой по волосам.

— Сын, ты не будешь против, если я переночую в твоей комнате? Маму лучше не беспокоить сегодня.

— Здорово, — Скорпиус сияет. Разве он может быть против?

Папа слабо улыбается, быстро раздевается и забирается под одеяло.

— Завтра приготовите маме завтрак, если Элиза не вернется утром. Договорились? Будете ухаживать за мамой. Мне нужно рано уйти.

Скорпиус согласно кивает. Он настолько рад, что папа рядом, что даже забывает слова.

Огонь в камине гаснет, и в комнате становится темно и еще более уютно. Скорпиус любит ночь, и ему никогда не страшно спать одному, потому что он знает: папа — за стеной. А сейчас папа рядом с ним. Он зевает и подкладывает руку под подушку, пытаясь рассмотреть папу в темноте.

— Что тебе рассказать про Министерство? — шепотом спрашивает папа.

— Расскажи про Гринготтс, — так же шепотом отвечает Скорпиус, блестя глазами. — Про гоблинов. Их много? У них острые уши? Они злые?

Папа переворачивается на спину и тихо смеется.

— Нет. Они злые только по отношению к тем людям, которые пытаются украсть деньги из банка. Гринготтс отлично охраняется, так что туда не пройдешь даже под маскирующими чарами. Только если применить Непростительное заклятие.

Скорпиус понимающе кивает, хотя не знает, что такое Непростительное заклятие.

— Пап, а дядя Блейз и тетя Пэнси никогда не смогут загадать ребенка?

Папа поворачивается к нему и подпирает голову рукой.

— С чего ты это взял?

— Потому что они друг друга не любят.

Папа хмурится и ласково взъерошивает волосы Скорпиуса.

— Детей не загадывают, любопытный мальчишка. Они появляются из маминого живота.

— А как они туда попадают?

— Вырастешь — узнаешь. И что это за глупость про Блейза?

— Ирэн сказала.

Папа вздыхает и натягивает одеяло до губ, как недавно сам Скорпиус. Глаза у него уже закрываются, но он упрямо поворачивается на бок и смотрит на Скорпиуса.

— Расскажи мне про своего пони.

— Его зовут Аристократ, — Скорпиус подкладывает ладошку под щеку. — У него такой теплый-теплый нос, горячий язык и густая жесткая грива. И глаза такие добрые — добрые, карие… радостные, потому что я всегда приношу ему сахар. Еще я люблю с ним просто разговаривать, он ведь все понимает. Он мой лучший друг… Папа, а у тебя тоже был пони?

Папа не отвечает. Папа крепко спит.

* * *

Вчера Скорпиус весь день провел с мамой в Косом переулке, покупая разные, но необходимые вещи для школы. Отец категорически запретил покупать метлу, хотя Скорпиус смотрел на новенькие модели с полчаса, пока мама не оторвала его от витрины.

Зато они купили филина, точно такого, какой был раньше у отца. Скорпиус еще не придумал имя, и теперь часто гладил птицу по белым крыльям, бормоча разные имена вслух. Но ничего не подходит.

А сейчас — утро. И он стоит на платформе 9 и ¾, чтобы через каких-то полчаса поехать в Хогвартс.

Мама, такая изящная, восхитительная, в зеленом платье с черным поясом, с волнением поправляет шляпку и улыбается. Отец выпрямляется и серьезно смотрит на Скорпиуса уже сверху вниз.

— А если я не попаду в Слизерин? — наконец тихо спрашивает Скорпиус, беспокойно смотря на отца.

Прежде чем ответить, отец поворачивает голову и коротко, холодно кивает кому-то далекому. И на его лице появляется незнакомое выражение, которого Скорпиус никогда раньше не видел.

— Можешь на Рождество домой не возвращаться.

— Драко, — мама смеется, обнимает Скорпиуса, притягивает его к себе, — отстань от ребенка со своим Слизерином. Мы будем рады любому факультету, малыш.

Скорпиус улыбается в ответ, поправляя ремень новенькой школьной сумки, от которой приятно пахнет кожей.

Поезд, пыхтя и плюясь клубами дыма, медленно подползает к платформе, как ленивая толстая гусеница.

— Тебе пора, — мама наклоняется, крепко обнимает Скорпиуса и целует его в щеку. — Веди себя хорошо. Обещаешь? Я буду присылать тебе сладости из дома.

— Только не каждый день, — усмехается отец, — моя мать присылала мне их в таком количестве, что Гойл с Крэббом страдали от ожирения уже через месяц. Который час, Астория?

Мама приподнимает край перчатки и смотрит на часы.

— Почти одиннадцать. Опаздываешь?

— Как говорит Забини, без меня не начнут.

Поезд с громким свистом выпускает в воздух клуб дыма. Студенты торопливо хватают сумки и, толкаясь, влезают в вагон. Скорпиус снова поправляет ремень сумки и нерешительно оглядывается на поезд.

Мама ободряюще ему улыбается.

— Напиши сегодня же, как прошел твой вечер. Если попадешь в Слизерин, не ходи раздетым, в подземельях холодно и сыро.

Отец приподнимает брови.

— Кто сказал тебе эту глупость?

Скорпиус неохотно идет к вагону, сердце колотится в груди так, что все вокруг точно слышат его биение. Он проходит вглубь вагона и занимает единственное свободное купе.

Родители останавливаются напротив него, по ту сторону стекла. Отец обнимает маму за плечи и что-то шепчет на ухо. Прощальный свисток — и поезд трогается. Скорпиус прилипает носом к стеклу, забыв о приличиях.

Последнее, что видит Скорпиус — мама, придерживая одной рукой шляпку, поднимает голову к отцу. Она всегда так делает, если вокруг много людей: за полями шляпки не видно лиц. Но Скорпиус знает, что отец с матерью целуются. Они ведь любят друг друга.

Скорпиус откидывается на мягкую спинку сиденья и закрывает глаза.

Лили

Она берет ромашку за самую головку и считает лепестки. Одиннадцать. Лепестки, бархатные и нежные, тихо трепещут в пальчиках.

Лили нравятся цветы, особенно яростно красные, гордые маки. Дурманящие, полные жизни, но такие простые. В них нет надменности. А гиацинты, растущие у дома, покоряют ее своим изяществом. Она часто садится на корточки и пристально рассматривает их, вдыхая сладковатый аромат. Ее восхищает цвет, который природа так щедро раздаривает: белоснежные ромашки, алые, яркие, вызывающие маки, насыщенные синевой гиацинты. Лили чувствует силу цвета, но не знает, как о ней рассказать — слова не находятся.

Больше, чем любоваться цветами, Лили любит смотреть на море. Синее, завораживающее и страшное, оно манит к себе каждый летний вечер и каждое летнее утро. Лили жалеет, что только летом родители перебираются из Лондона на побережье. Как было бы здорово жить в домике зимой, выходить в белый сад, кормить птиц хлебными крошками. Летний дом был гораздо уютнее, чем большой, иногда пугающий дом на площади Гриммо.

— Эй!

Лили неохотно оборачивается.

Роза бежит к ней со всех ног, и Лили инстинктивно закрывает собой ромашки. Роза слишком любит срывать их, обрывать лепестки и бросать на землю измученные ни за что цветы.

— Поиграем?

— Во что? — Лили закусывает губу, смотря на двоюродную сестру снизу вверх. У Розы смешной круглый нос и пухлые щеки.

— Мальчишки там что-то придумали, но нам они не нужны, правда? — Роза улыбается, но Лили вздыхает: с мальчишками ей проще и веселее, чем с Розой, которая вечно придумывает что-то сложное и постоянно командует, потому что она старше. А Лили уже десять и через год она тоже поедет в Хогвартс. Скорее бы! Из всех только она одна до сих пор не видела замок. Альбус привозил ей колдографии, но Лили этого мало. Ей не терпится получить свою палочку, научиться колдовать, найти друзей… Роза всегда морщит нос, рассказывая ей про Скорпиуса, но Лили не питает к нему неприязни. Он кажется ей немного странным, только и всего. Как будто отдельным, оторванным от всех, как огромный камень на побережье. Но Розе он не нравится, и она усиленно пытается заставить Лили чувствовать то же самое. Почему? Неужели людям так нужно, чтобы их чувства разделяли?

— Эй, Лили!

Она снова оборачивается — на этот раз с радостью. Дядя Джордж машет ей рукой, опираясь ногой на ступеньку крыльца.

— Это тебе, — он сует ей в руки карликового пушистика. — Ты ведь давно о нем мечтаешь?

Лили прижимается к груди пищащий комочек.

— А что я скажу маме?

— Что у нее такой же был, — дядя подмигивает, и губы Лили непроизвольно расплываются в улыбке.

Странный он, дядя Джордж. Веселый, а в глазах — боль. Или ей только кажется? Но у всех остальных этой боли нет, только грусть.

— Просто ему без брата тяжело, — замечает Роза спокойно, как будто рассказывает про пушистиков.

Просто. Лили не любит это слово. «Просто». Кому просто? Розе? Поднеся пушистика к самому лицу, она долго рассматривает его мордочку.

— Как же его назвать? — Лили обожает давать имена, без имен все кажется ей ненастоящим, ничейным, несуществующим. — Может, Пончик? В честь пончиков бабушки?

Роза фыркает и закатывает глаза, совсем как тетя Гермиона. Роза всегда ей подражает, чем забавляет взрослых и раздражает Лили и Альбуса.

— Да ну. Лучше, например, Корнелиус. Или Гораций.

Лили смотрит в ее лишенное веснушек лицо и, сорвавшись с места, бежит по тропинке за дом, за кусты сирени, за поляну, к дорожке, которая всегда ведет ее к морю. Там есть скамейка, на которой Лили проводит часы, читая книги или придумывая истории. И сейчас на этой скамейке она придумает имя. Имя…

На скамейке сидит папа. Лицо у него закрыто ладонями, и плечи сгорблены, словно ему лет двести.

— Привет, — говорит она тихо и садится рядом. — Смотри, что мне Джордж принес.

Папа отвечает не сразу. Его лицо, красное и усталое, словно выныривает из сложенных лодочками рук.

— Пушистик, — улыбается он и гладит Лили по голове. — Как назовешь? Пряник?

Лили звонко смеется и обнимает его за шею.

— Пряник! Мне нравится, — говорит она и переводит взгляд на пушистика. — Привет, Пряник!

— Слушай, Лили, — папа тяжело вздыхает и с трудом выпрямляет спину. — Если бы тебе нужно было принять важное решение, неприятное для тебя… ты бы от него сбегала? Вот сюда, в сад?

— Я бегу сюда навстречу, а не от него, — терпеливо поясняет Лили и откидывает волосы назад. — Оно же быстрее решится, пап.

Он счастливо смеется и крепко прижимает ее к себе. Лили любит проводить с ним время, потому что его так мало: папа нужен всем, и Лили старается украсть каждую минутку, когда он дома.

— Ты что, опять сбежала от Розы? — волосы у папы привычно взъерошены, значит, все в порядке. Если он начинает причесываться — случилось что-то плохое, и его немедленно вызовут в Министерство.

— Она скучная. Знаешь, например, что если посмотреть сквозь лепесток ромашки на солнце, то видны все-все прожилки? — Лили болтает ногами, гладя пушистика одной рукой.

— Нет, но я тебе верю.

— А Роза сказала, что так и должно быть, — Лили обиженно надувает губы. — Все, что мне нравится — ей кажется глупым.

Папа пожимает плечами. Ему хочется, чтобы все дружили друг с другом, но сам-то он не пробовал дружить с Розой.

— Кстати, держи, — он с минуту роется в кармане мантии, потом протягивает ей слегка замусоленную по краям карточку из шоколадных лягушек. — У тебя ведь Миранды Гуссокл еще не было?

Лили радостно спрыгивает со скамейки, одной рукой держа пушистика, а другой выхватывая у папы карточку.

— Спасибо, пап, ты лучший, — она звонко целует его в щеку и кружится на месте. — Я пойду, поставлю ее в альбом.

Папа что-то говорит ей в спину, но Лили слышит только ветер и шелест листьев сирени. Завидев впереди, у дома, бабушку Молли, она быстро прячется за жасмин. Стоит только попасться ей на глаза — сразу отправит на кухню, помогать с пирогами и рагу… Лили терпеть не может готовить, и это нетерпение вечно ссорит ее с бабушкой. Отсидевшись за жасмином, Лили обреченно идет вглубь сада, сунув карточку в карман платья. Сейчас бы побеситься с Альбусом — но у них в гостях Скорпиус, так что брат снова потерян на пару недель. Лили вспоминает бледное лицо Скорпиуса и его странные, больные глаза, какими он последний год смотрит на всех — и вздрагивает. Может, подарить ему пушистика?

Она останавливается и смотрит на Пряника. Тот высовывает длинный розовый язык и забавно облизывает ее руку.

Нет. Она придумает, что подарить Скорпиусу, чтобы он перестал так смотреть, но Пряник принадлежит ей, и она ни за что его не отдаст. Он — первое существо, которое полностью принадлежит Лили помимо нее самой.

Она растягивается на высушенной солнцем траве и закладывает руки за голову, наблюдая за облаками. Вот черепаха, а вот — жираф. Ей жарко, ей счастливо. И ей хочется, чтобы ее подольше не находили.

* * *

Лили нетерпеливо поправляет на горящем плече сумку и оглядывается по сторонам. Над платформой, над черной гусеницей поезда клочьями висит сентябрьский туман. Школьники, в разноцветной, еще не форменной одежде, хаотично расхаживают по мокрому асфальту. Куда подевались родители и братья? Она же только что их видела! Не нужно было сразу меняться с Финч-Флетчли карточками из шоколадных лягушек, этим можно и в поезде заняться…

Забравшись на край тележки с чемоданами, Лили обегает взглядом толпу и вдруг натыкается на Скорпиуса и его отца, стоящих справа от нее. Вместо лиц у них — тени, и глаза покрасневшие, словно от дыма. Наверное, от дыма — мужчины ведь не умеют плакать. Лили смотрит на них завороженно, но они стоят безмолвно, статуями, глядя поверх друг друга. Потом отец Скорпиуса отстраненно хлопает его по плечу и, развернувшись, исчезает в толпе.

Не раздумывая, Лили спрыгивает с тележки. Ей холодно, но поезд подойдет уже совсем скоро, а в купе наверняка тепло, и она заставляет себя потерпеть.

— Привет, — произносит она жизнерадостно. — Ты Альбуса не видел?

Скорпиус долго молчит, смотря на нее, как на неживую, и только потом разжимает бледные губы:

— Я как раз его ищу.

Он говорит с ней так, словно никогда раньше не видел.

— Ты на месте стоишь, — возражает Лили, разглядывая его с интересом. — Что с тобой сегодня?

Скорпиус опускает голову так низко, что Лили даже становится страшно.

— У него мать умерла, ты разве не знаешь? — Роза встает рядом и широко зевает. Лили это поражает — и мгновенно, сразу, навсегда, отдаляет ее от двоюродной сестры. Нельзя зевать, когда говоришь о смерти. Даже если умер близкий человек того, кто тебе глубоко неприятен. Смерть и жизнь — они выше всех неприязней. И Лили незаметно для самой себя отодвигается от Розы.

— Соболезную, — произносит она и горячо обнимает его. Скорпиус не отвечает на объятия, но Лили это неважно. Она никогда не просит ничего взамен. Можешь дать — дай, как говорит мама.

Роза приподнимает свои худые плечи. Ее рыжие волосы заплетены в две толстые тугие косы. Лили все время хочется их распустить.

— Поищем родителей?

— Я сейчас приведу Ала, — обещает Лили твердо, но Скорпиус не поднимает головы. Они с Розой уходят, он остается стоять так, пригвожденный к платформе, словно фонарный столб.

Лили впервые сталкивается со смертью. Родители что-то говорят ей, и Джеймс привычно отпускает шутки, копируя дядю Джорджа, но Лили только кивает, не слушая. Что чувствует Скорпиус? И его отец? Почему он только похлопал его по плечу? Почему ничего не сказал?

Лили мотает головой из стороны в сторону, пытаясь занять себя чем-нибудь другим. Пристально рассматривает других ребят своего возраста, пытаясь угадать, с кем будет учиться вместе. И наконец, внезапно для себя, оказывается в купе, а родители — счастливые и улыбающиеся — машут ей с платформы. Они уверены, что она попадет в Гриффиндор, и Лили тоже в этом не сомневается. Хотя, наверное, было бы забавно попасть в Когтевран — тогда все они учились бы на разных факультетах.

— Здесь свободно? — в купе появляется чья-то кучерявая русая голова.

Лили кивает и отворачивается к окну.

Поезд уже трогается, но Лили мысленно все еще видит Скорпиуса, стоящего неподвижно на платформе, в утреннем тумане.

Там, позади нее, остается море, сирень и гиацинты — а впереди вырастает Хогвартс.

Лили

Море тихо плещется у ног, ластится к ним, словно доверчивый котенок. Оно не синее и не голубое — серовато-розовое, с золотыми и оранжевыми бликами выглядывающего из туч солнца. Лили опирается ладонями о сухой холодный песок и запрокидывает голову назад, смотря в рассветное небо. Пахнет влагой и водорослями, которые море яростно швырнуло на берег. А над ними, стройные и незыблемые, тянутся к небу белые скалы Дувра.

— Красиво, правда? — шепчет она. — Совсем как на картине.

Лили никогда не помнит имен художников, только названия картин, чьи репродукции тайком стащила у Петунии из большого альбома. И сейчас ей кажется, что перед ней «Впечатление. Восход солнца» — та же туманная дымка, те же неясные очертания далеких кораблей, та же дорожка на воде, тот же красноватый круг солнца. Каждый раз, когда Лили видит красоту, она придумывает, в какой картине находится — и ей не скучно.

— Ужасно скучно, — отзывается Джастин и беззастенчиво зевает. — Могли бы поспать.

Лили насмешливо фыркает, поворачиваясь к нему.

— Всю жизнь проспишь, — замечает она и вытягивается на песке, подложив руки под голову. От Джастина пахнет пряностями, и от этого запаха у нее слегка кружится голова.

— Неужели тебе нравится эта работа? — спрашивает Лили осторожно, разглядывая золотисто-серое небо, светлеющее с каждой минутой. — Целый день, в темноте, с этим запахом, посетители — только женщины за тридцать.

Она не видит, но чувствует, как он пожимает плечами. Джастину наплевать, где он работает, главное, чтобы были деньги, пусть небольшие, а остальное появится само собой. Как сын Ли Джордана, он живет как живется, не задумываясь ни о чем. Правда, пауков он в школу не таскал — только черепах.

Лили садится и обхватывает колени руками. Она худая, с длинными рыжими волосами, закрывающими острые лопатки и полем веснушек на щеках. Не похожая ни на мать, ни на отца — на бабушку, которую никогда не видела.

— Смотри! — Джастин кивает на далекий белый парус, перышком реющий над серо-золотистой водой. — Кому-то тоже не спится в такую рань.

Лили невольно улыбается: этот парус — ее лучший друг, тайный друг, ее скрытая влюбленность. Ей кажется, что там, за плотной парусиной, прячется тот, кто ей нужен. Он появляется каждое утро, стоит ей только сесть на прохладный песок.

Лили бросает взгляд на Джастина: он симпатичный, с каштановыми волосами и темными, карими глазами — равнодушными и спокойными. Лили не знает, зачем встречается с ним. Привычка? Или страх остаться одной? Или рядом с ним удобно? Вроде бы есть мужское плечо — и хорошо.

Джастин снова широко зевает, не прикрывая рот и показывая морю все свои зубы.

— Мне на работу через час, — говорит он жалобно, взглянув на часы. — Тут очень красиво, Лили, но еще восемь часов на ногах стоять.

— Ты ведь сам предложил встретить рассвет, — Лили хмурится и проводит рукой по волосам.

— Прости, прости, — он наклоняется к ней и целует — осторожно. Он боится ее. Боится вспыльчивости, негодования, ярости, и Лили это чувствует — в сухости поцелуя. И сразу передергивает плечами. Поцелуй должен быть розой, а не бессмертником.

Поднявшись на ноги, она отряхивает лимонную юбку и трясет босоножками, возвращая зачерпнутый песок на место. Море из серовато-золотистого становится лазоревым, и парус исчезает — вместе с туманом.

Лили легко закидывает на плечо небольшую сумку, в которой почти ничего нет — только колдоаппарат, пачка овсяного печенья и блокнот.

— Что нового? — глаза Джастина спят. И лицо спит.

Лили на мгновение становится совестно, что она притащила его сюда. Ему и правда весь день работать в этой запашистой лавке рядом с Лютным переулком.

Она торопливо вынимает из кармана галлеон, через который Джеймс присылает ей информацию по делам Министерства. Часто на нем ничего нет, и тогда Лили весь день бродит по пустошам и полям, фотографируя все, что кажется ей волнующим, пытаясь передать свет и цвет, настроение и движение. Но сегодня на галлеоне светятся невозмутимые буквы: «Солсбери, сейчас». Лили прячет монетку в карман летней куртки и целует Джастина в щеку.

— Увидимся вечером или завтра.

Он не успевает ответить — а Лили торопится и, махнув рукой, трансгрессирует. Может, пора сказать ему правду? Что в сердце у нее пусто, как в ракушке, из которой сбежала устрица, что его поцелуи — как падение на губы иссохшего листа?

Джеймс поднимает руку, и Лили, разом забыв о Джастине, бежит ему навстречу.

— Не опоздала?

— Самое то. Пойдем.

За низким, покосившимся сараем лежит тело, раскинув руки и ноги морской звездой. Оно прикрыто голубоватой тканью и кажется совсем маленьким, хотя торчащие вверх, к небу, ботинки явно больше седьмого размера.

— Давно? — Лили вытаскивает колдоаппарат из сумки и вешает на шею.

— Тедди считает, что вчерашний. Я считаю, что ночной. Ты глянь, у него грязь на подошве не высохла.

— Здесь ночью был дождь.

Джеймс закатывает глаза и резким, злым движением срывает ткань с тела. Лили не зажмуривается, хотя увидеть можно что угодно. Она почти полгода работает колдографом в отделе магического правопорядка — не потому, что ей нравится. Колдография — ее жизнь, но природа не приносит денег, а просить у отца слишком стыдно. Остается только фотографировать тела. Странно, но ни трупы, ни раны, ни кровь не очерствляют ее душу. Она относится к телам как к части природы, погибшей, но неизбежно существующей.

Лили делает несколько снимков крупным планом, затем детальных: руки, ноги, туловище, голова. На этом трупе, как и на многих других, не видно никаких следов насилия.

Лили задумчиво опускает колдоаппарат, продолжая рассматривать тело. Мужчина, лет сорока, с черными прямыми волосами, пухлыми губами и двойным подбородком. За что? Кому он помешал?

И она мгновенно выпадает из своих картин в серую жизнь.

— Держи, — она медленно протягивает колдографии брату. — Который уже?

— Третий, — волосы Джеймса привычно торчат в разные стороны, совсем как у отца. — Гоблин меня раздери, если это не маньяк. Только вот трупы друг на друга не похожи — я имею в виду, внешне. А почерка у убийств нет, это только магглам везет. У нас Авада — и конец.

Лили садится на корточки рядом с телом и пристально разглядывает. Мертвый человек — все равно что рыжий лист, упавший с клена — оторван, и не вернуть.

— Смотри, Джеймс, — она замечает на шее погибшего маленькое красное пятно, совсем под ухом. — Погоди, я сниму и увеличу.

На колдографии проявляется не пятно, а рисунок — словно клеймо, которое выжгли на коже. Джеймс присвистывает и вертит снимок в руках, пытаясь понять, где у рисунка верх.

— Закорючка какая-то, — выдает он тихо и протягивает снимок Лили. — А может, я просто не ходил на древние руны. Как думаешь, Тедди с этим разберется?

Лили пожимает плечами. Расставшись с Виктуар, Тедди с утра до ночи проводит на работе, и она не уверена, что у него найдется время для символов. Уж лучше спросить у Розы.

— Поттер, — голос раздается за их спинами так неожиданно, что они оба вздрагивают. — Тебе не кажется, что пора сворачиваться? Или хотя бы приказать Перкинсу снять мантию?

Лили прячет снимок в сумочку и оборачивается.

Скорпиус стоит в двух шагах от них, засунув руки в карманы брюк, и на его бледном, вытянутом лице выступает усталость.

Джеймс чертыхается и быстрым шагом исчезает среди маленькой команды Министерства, возмущенно жестикулируя. Эта команда собрана под его началом, с разрешения отца, и в ней всего четыре человека. В отделе магического правопорядка, где он работает, слишком высокая конкуренция, и чем меньше сотрудников знают о твоих планах, тем лучше.

— Узнали, кто это? — Скорпиус равнодушно кивает на тело. Его светлые, почти платиновые волосы слегка подрагивают на ветру. Вместе с Альбусом он работает в секторе борьбы с неправомерным использованием магии, и его всегда отправляют проверить, как выполняют работу другие сотрудники. Сектор — узкое направление, но Лили знает, почему брат и Скорпиус его выбрали.

— Я тут всего десять минут, — Лили почему-то поеживается, глядя на него. — И знаешь, имена — это дело Люпина. Ты не выспался? Выглядишь уставшим.

Скорпиус хмурится и молча смотрит в ее лицо, не собираясь отвечать. Последнее время он все чаще молчит и уходит в себя, а лезть к нему Лили не собирается. Он друг ее брата, но для нее — чужой. Все равно, что вассальная зависимость в Средневековье.

— Джеймс постоянно забывает про Статут, — говорит он сквозь сжатые губы. — И вместо утреннего чая я трансгрессирую в какую-то глушь.

Лили возмущенно вспыхивает.

— Глушь? Это один из красивейших городов графства, — запальчиво замечает она и машет рукой в сторону собора, залитого утренним солнцем. — Ты только взгляни, какие там витражи…

— И как часто ты доходишь до витражей? — Скорпиус насмешливо прищуривается. — Я вот дохожу только до кучи бумаг, до трупов, или раненых. Хотя, пожалуй, тебе-то чем еще заниматься.

Ее щеки становятся краснее закатного солнца. Повернувшись к нему спиной, Лили пробирается к Джеймсу, все еще кричащему на Перкинса.

— Я нужна?

— Снимок с тобой? Зайдешь к Розе? — он вытирает пот со лба и мельком взглядывает в ее погрустневшее веснушчатое лицо.

Лили кивает и, забежав за сарай, трансгрессирует. Последнее, что она видит — искусственно выпрямленную спину Скорпиуса. Внутри нее что-то съеживается, а потом в лицо ударяет слепящий солнечный свет.

Скорпиус

Губы улыбаются сами собой, и рука дрожит, доставая из кармана палочку. Скорпиус запечатывает кабинет и, взяв тяжелую сумку, едва не бегом идет к лифтам. Роза Уизли сказала «да», когда он в сотый раз думал услышать «нет». Она сказала «да» так торжествующе и громко, словно это она добивалась его все эти годы. И плевать, что сегодня Поттер опять нашел труп, и плевать, что солнце за окном исчезло в серой дымке. Он идет домой к Розе Уизли.

Вспоминая в который раз ее веселое лицо и теплые губы, Скорпиус широко улыбается. Какая разница, почему она согласилась?

— Хороший день, Малфой? — Перси поправляет темно-синий галстук.

Скорпиус несколько секунд молчит, разглядывая свое отражение в зеркале лифта и машинально приглаживая волосы.

— Для меня — да.

— Что, нашли убийцу?

Скорпиус тихонько выдыхает, поправляя воротник.

— Этим мракоборцы занимаются, разве нет?

Лифт жалобно звякает, открывая двери, и Перси с открытым ртом остается за спиной. Часы над стойкой привет-ведьмы показывают половину седьмого, и Скорпиус морщится. Он обещал прийти пораньше, но из-за убийства пришлось не только стоять без дела рядом с Поттером, но и стирать память паре чересчур любопытных магглов. Когда ему начнут поручать по-настоящему важные задания?

Майское небо сереет, но иногда облака отступают, и вечернее солнце окрашивает все красноватым светом. Так тепло, что Скорпиус снимает темно-синий пиджак и вешает его на руку. Он идет по улицам, разглядывая прохожих, спрашивая себя: неужели можно быть таким счастливым? И существует ли на свете человек счастливее его?

Первые, робкие капли весеннего дождя приятно касаются кожи, но Скорпиус уже заходит в дом — обычный четырехэтажный дом недалеко от Сити, где Роза снимает квартиру. Почему-то все дети Уизли живут отдельно. У Скорпиуса не лучшие отношения с отцом, но ему никогда не хотелось уехать, особенно в такой дом, с безразличными окнами, одинаковыми парадными и серыми ступенями.

Роза открывает не сразу — и ему кажется, что ее улыбка натянута и дрожит.

Они смотрят друг на друга так, словно увидели впервые, и Скорпиус старается заглушить кружащиеся в голове слова, что Роза когда-то наговорила ему сгоряча.

— Это тебе, — глухо произносит он и протягивает спрятанный за спиной букет розовых тюльпанов.

Ее улыбка становится шире, но глаза — темные глаза — не теплеют.

— Спасибо, — она осторожно и неохотно берет букет. — Только я хризантемы люблю.

Слова умеют резать — но рана заживает быстро, и Скорпиус, поставив сумку на столик в прихожей, проходит в гостиную. Даже если бы он не знал, что здесь живет Роза, он бы догадался. Да, с тюльпанами он ошибся, но вот этот минимализм, руны в рамках над диваном, бежевые обои, сухой бессмертник, зеленые шторы, забитый книжный шкаф из темного дерева, кипа пергаментов на огромном столе — в этом вся Роза.

— Чаю? — она садится на краешек дивана рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки. Ее волосы, обычно такие пушистые и непокорные, уложены в две французские косы. — Я купила пирог.

Купила. Скорпиус надеется, что кривая улыбка его не выдаст. Купила? Он ни разу в жизни не ел купленный пирог. В его доме всегда готовят сами. Раньше экономкой была Элиза, но после смерти матери она ушла, и теперь отцу готовит другая женщина, чьего имени Скорпиус не помнит — дома он бывает редко.

— Пойду, поставлю чайник, — Роза резко поднимается и исчезает в кухне, оставляя после себя дурманящий запах мускусных духов.

Скорпиус выдыхает, ослабляя надоевший галстук. Она сказала «да», но скажет ли еще что-то? Посмотрит ему в глаза? Или будет только прятаться, потому что тоже не знает, как себя вести?

— А поесть у тебя ничего нет? — Он проходит в кухню и опирается плечом о дверь. — После дня с трупом и Поттером ужасно хочется есть.

Роза вздрагивает, словно он застал ее врасплох, но тут же улыбается. Скорпиус отмечает про себя, что лицо у нее на самом деле круглое, а не овальное, как ему раньше казалось.

— Есть паста с грибами, хочешь?

Он молча кивает, глядя, как она достает из холодильника сковородку. В ее квартире все какое-то маленькое, неуютное и чужое. Скорпиус сглатывает. Черт, ну почему он так чувствует?

После смерти матери ему не хватает любви, и он отчаянно ищет ее у других, пытаясь отнять. У отца — не отнимешь, он давно — вещь в себе, но ведь Роза может его любить. Ему хочется выпросить ее любовь, потребовать слова, что заглушат внутреннюю пустоту, которой не должно быть у человека в двадцать. Но он молчит.

— Я помогу, — говорит он быстро и обнимает Розу со спины.

Она замирает, держа сковородку одной рукой, а другой опирается о столешницу. Скорпиус мягко целует ее в шею, вдыхая аромат хризантем, и крепче прижимает к себе. Девушка, которая снилась ему по ночам, теперь в его объятиях. И черт с ним, с уютом.

— Ты останешься? — она ставит сковородку на холодную плиту и поворачивается к Скорпиусу. Она немного ниже его ростом, с сильными, почти мужскими плечами и широкими бедрами.

В ее глазах, больших и блестящих, отражается он сам.

Лили

Тюльпаны и нарциссы пахнут так нестерпимо сладко, и так нежно покачивают разноцветными головами, что Лили достает колдоаппарат и с наслаждением делает несколько снимков. Розовый, алый, желтовато-оранжевый, фиолетовый — эта стихия цвета окружает ее в саду каждый день, и в солнце, и в дождь. Лили не устает их фотографировать, завешивая свою комнату одинаковыми пестрыми колдографиями.

— Мам, я дома! — она скидывает ботинки в прихожей и, не обращая внимания на вопящую Вальбургу, бежит по коридору.

Отцу не нравится этот дом, старый, со скрипучей лестницей, с потайными дверями, мрачный и тяжеловесный. Лили, наоборот, от него в восторге: ей нравится и ощущение старины, и атмосфера загадочности, и балдахин над кроватью. Современные дома — как их домик у моря — совсем обезличены. В них легко дышать, потому что дышишь пустотой.

— Как лучше: «выхватил мяч» или «вырвал»? — мать сидит в гостиной, склонившись к исписанному листу желтоватого пергамента. Ее огненные рыжие волосы забраны в высокий пучок и перетянуты желтой лентой.

— «Выхватил», — уверенно заявляет Лили и машет рукой на Кричера, который появляется перед ней с полным подносом пирожков. — Милый друг, я в гости иду.

Мать откладывает перо и вопросительно смотрит на Лили. Правая щека у нее измазана фиолетовыми чернилами.

— К Петунии, — поясняет Лили кратко и оглядывается по сторонам. В темной гостиной с тяжелыми шторами полумрак, пахнет старым деревом и пылью, и Лили мгновенно их распахивает, впуская свет. Гостиная — единственная комната, которую отец оставил такой, какой она была при Сириусе. — Ты чего здесь сидишь? Когда мы уезжаем к морю?

— Завтра, — мать задумчиво кусает кончик пера. — Ты надолго?

— Я к Петунии на обед, потом к Розе забегу, там у Джеймса труп, — Лили говорит так быстро, что мать недовольно морщится. — Потом расскажу. Мне у Розы надо про символ спросить. До вечера!

Лили привыкла к тому, что люди вечно кричат ей в спину. В ней столько энергии, столько жажды жизни, что на месте ей не сидится. Когда она приходит в кабинет Розы или тети Гермионы в Министерстве, через пять минут ей хочется сбежать. Лили — ветер. Южный или восточный — она и сама не знает.

— Как дела у отца? — Петуния поджимает морщинистые губы каждый раз, когда задает этот вопрос. Она вся какая-то сухая и выцветшая, с упрямством в серых глазах.

— Хорошо, — Лили довольно подвигает к себе тарелку с дымящимся супом, и желудок тут же отзывается урчанием. — Что это? Лосось?

— Форель, — Петуния проводит рукой по ее волосам, словно стараясь их пригладить. — Принесла фотографию? Ты обещала поискать.

Лили кивает и, поднявшись с места, вынимает из сумочки две старые колдографии, что взяла из дома, на обеих — бабушка Лили и дедушка Джеймс. Папа часто их пересматривает, думая, что его никто не видит. И обязательно рассказывает о них все, что знает — слово в слово — каждую годовщину их смерти.

Петуния берет колдографии недрожащей рукой, но сразу уходит в гостиную. Лили возвращается к супу и жадно ест — у Кричера супы не хуже, но все-таки он эльф, а мать готовит так себе — не плохо, просто никак.

Поставив тарелку в раковину, Лили опирается спиной о столешницу и окидывает кухню взглядом. Папа всегда хмурится, рассказывая о Петунии, об этом доме, об этой белоснежной кухне. Петуния. Лили называет ее только так, но она не против. Джеймс и Альбус никогда здесь не бывают, и отец приезжает только перед Рождеством.

— Я нужна только потому, что похожа на нее? — Лили останавливается в дверях, изучая лицо Петунии. Оно непроницаемо и спокойно, но пальцы, пальцы, сжимающие колдографии, мелко дрожат.

Лили уходит, не дождавшись ответа. Иногда людей лучше оставить тишине и одиночеству.

Опустившись на колени перед анютиными глазками, Лили берет головку цветка рукой и осторожно приподнимает. Все это ощущение красоты — физическое, осязаемое, необходимое — куда его спрятать? Как выпустить наружу? Да, Лили — ветер. Она влюблена в природу, но никому не нужна. Все живут — а Лили живет в картинах, и будто спит и видит сны, мелькающие и разноцветные, словно калейдоскоп.

Роза не появляется чересчур долго, и Лили уже собирается уйти, когда дверь в квартиру приоткрывается.

— Ты? На часы смотрела?

— Поможешь с символом? — Лили смущенно сует ей в руки колдографию. У Розы щеки — словно два цветущих мака, и волосы в беспорядке, как будто она только что встала с постели. — Я Джеймсу обещала.

Не предлагая зайти, Роза хмуро разглядывает символ. Качает головой. Подносит ближе и отодвигает. Снова качает головой. Лили наблюдает за ней с апатичным интересом: наверное, работа в отделе происшествий такая скучная, что Роза все свободное время изучает что-то еще, например, руны. Или нумерологию.

— Понятия не имею, что это за дрянь, — она протягивает снимок обратно. — Это не руны, Лили. Советую держаться от этой гадости подальше, от нее так и веет несчастьем. Пусть Джеймс отдаст в Отдел Тайн или вообще предложит рассмотреть на общем собрании.

Лили долго стоит на улице под тусклым светом фонаря, смотря, как куда-то спешат прохожие, как витрины магазинов гаснут одна за другой, а звезды на небе сияют все яростнее.

Символ, который даже Роза не сумела узнать, так и маячит перед глазами. Лили трет виски, пытаясь от него избавиться, но он все равно видится ей в каждом темном окне: круг, разрезанный ровно пополам толстой чертой.

Опустив голову, чтобы не видеть стекла, она бесцельно бредет вперед по темной улице, обхватив плечи руками. Лили знает: звезды — это ненадолго. Они погаснут, а потом на небе расцветет восход.

Скорпиус

Ему снится мать. Она стоит к нему спиной, расчесывая перед зеркалом блестящие каштановые волосы. Он видит ее — так отчетливо, что стоит протянуть руку — и коснешься, но в зеркале отражения нет. Пустота.

Вздрогнув, он просыпается и снова не может понять, где находится. И только когда Роза поворачивается во сне, Скорпиус проводит рукой по лицу.

Роза.

Черт, он живет здесь уже третью неделю, но никак не может привыкнуть ни к тесной квартирке, ни к этому странному, застывшему выражению в глазах Розы. Она вся живая — в его объятиях, в постели, в парке — но глаза словно живут отдельно и не хотят оживать. Словно стеклянные.

Скорпиус нащупывает тапки босыми ногами и осторожно проходит на кухню. Большие, неуклюжие часы в оранжевой раме показывают двадцать минут восьмого. Еще немножко — и прозвенит их общий будильник. Смешной, купленный Розой в магазине отца. Он не просто звенит, а мяукает, гавкает, мычит и пускает разноцветный дым. Будильник — единственная причудливая и забавная вещь в квартире, и Скорпиуса это удивляет, как удивляют отношения Розы с родителями. Она незаметно, беззлобно посмеивается над работой отца и восхищается достижениями матери. Скорпиус до сих пор не может осознать, что миссис Грейнджер оставила свою фамилию. Может, Роза в мать и ничем не хочет жертвовать? А Хьюго — когда он виделся с сестрой последний раз?

Скорпиус пожимает плечами, словно разговаривает с невидимым собеседником. Да, у него с отцом отношения хуже некуда, но он хотя бы старается понять его, и потом, отец замкнулся только после смерти матери, а до этого у них была самая лучшая семья. Лучше даже, чем у Поттеров, потому что все внимание доставалось ему одному.

Скорпиус достает из холодильника яйца, хлеб и масло. Роза редко готовит: только по утрам; днем они обедают в Министерстве, а вечером ходят в ресторанчик неподалеку. Скорпиусу ресторан не нравится: скатерти с желтыми пятнами, и мало салфеток на столе, но Роза утверждает, что там божественные блюда, и так улыбается, что он сдается.

— Инсендио! — шепчет он, пытаясь зажечь комфорку. — Инсендио!

— Ты устроишь пожар! — по утрам у Розы часто недовольный голос. — Я сейчас приду, достань сковородку!

Скорпиус достает. Она тяжелая, чугунная, с высокими бортиками и слабым запахом пригоревшего масла. Скорпиус подходит к окну и барабанит пальцами по узкому подоконнику. По ту сторону пыльного стекла — май. Обычный лондонский май, с серым небом и изредка появляющимся солнцем, с ветром — то северным, то южным, с внезапным, но ожидаемым ливнем.

Роза заходит на кухню, завернувшись в синий халат, Скорпиус — выходит. Он делает вид, что собирается на работу, но ему тесно. Он предлагал снять квартиру побольше — но Роза отказалась. Наотрез. Так, как раньше отказывалась с ним встречаться.

Скорпиус садится на потертый диван и выдыхает. Все: тесноту, потертость, пятна на скатерти, подтекающий кран — замечает только он. Розе — плевать. Она живет своей работой, переводами рун, гулянием в парке под руку — но на дом ей плевать. Это не плохо. Просто она такая — прагматичная женщина, которая довольствуется малым. Скорпиусу все чаще кажется, что она вполне была счастлива одна. Может быть, из-за этого ее глаза такие застывшие?

— Готово! — кричит она из кухни.

Нет, он все выдумывает. Чепуха. Все хорошо, и он просто капризничает. Вырос в огромном доме с прислугой, вот и ноет. Не у всех такое есть.

Скорпиус отрезает кусок яичницы и жадно заглатывает, хотя яичница у них на завтрак каждый день.

— Масло горчит, — говорит он зачем-то и тут же жалеет.

Роза принюхивается к тарелке, придерживая распущенные волосы рукой, и недоуменно приподнимает брови.

— Тебе просто кажется. Сделать тосты?

— Сделай чай, — говорит он спокойно, но ее щеки отчего-то розовеют.

— А ты не мог бы сделать его сам? — Роза через силу улыбается, но поднимается со стула с покосившейся ножкой. Волосы у нее спутаны и примяты с одной стороны. — Я спать хочу не меньше тебя.

Скорпиус шумно заглатывает большой кусок яичницы, нарушая все любимые манеры, и отводит взгляд. Как ей сказать, что он ничего не умеет? Роза выдыхает, словно прочитав его мысли, и поворачивается к плите.

— Прости, — выговаривает он с трудом, щедро посыпав остатки бледного белка солью. — Я же…

Скорпиус отчаянно трясет головой, пытаясь вырваться из мыслей. Да нет. Вот же она, его красивая Роза. Такая соблазнительная в синем халатике, так дурманяще пахнущая хризантемами. Он быстро встает и привлекает ее к себе. Она не сопротивляется — подается ему навстречу и утыкается лицом в грудь. Ее волосы пахнут шампунем с календулой, сливаясь с запахом тела, и Скорпиус зарывается в них носом.

— Опоздаем, — Роза с силой отстраняется и садится за стол. — Ты собрался?

— Почти.

Роза живет по расписанию, и это сводит Скорпиуса с ума. Поцелуи, секс, разговоры, прогулки — все это делается по каким-то внутренним, очень четким часам, под которые он не может подстроиться. Десять минут на объятия, час на прогулку. Неужели так можно жить?

Скорпиус раздраженно встряхивает рубашку. Нет, с другой стороны, мать всегда говорила: «все люди разные, никто не обязан быть похожим на тебя». Черта с два! Мать и отец были разные, словно камень и река, но как они смотрели друг на друга! Роза на него никогда так не смотрит. Может, в этом все дело?

— Ты не обидишься, если я убегу прямо сейчас? — спрашивает он громко, пытаясь перекричать свистящий чайник, и берет в руки сумку. Нужно успеть зайти к Уизли, отдать отчет о работе отдела за последнюю неделю. Как ему надоели эти бесконечные исписанные пергаменты! Кому какое дело, что там отдел успел за неделю? Разве что Грейнджер.

— Нет, — Роза заглядывает в комнату и посылает ему воздушный поцелуй. — Увидимся на обеде.

Когда Скорпиус закрывает дверь, Роза стоит к нему спиной, опираясь одной рукой о гладкую поверхность стола.

Лили

Лили неохотно поднимается по каменистой лестнице от моря к домику и вытирает со лба пот. Майское солнце еще юное, но уже жаркое, и Лили чувствует себя треской на жаровне Кричера.

Поле, отрезающее дом от моря, еще светло-зеленое, с одуванчиками, превращающимися в белые облака. Лили срывает один, пачкая пальцы в соке, и сдувает. Маленькие семена парашютами разлетаются над травой и исчезают из вида.

Спускаясь с холма вприпрыжку, Лили замечает бабочку ярко-лимонного цвета и немедленно тянется за колдоаппаратом. Бабочка садится на мак, распускает крылья — и тут же вспархивает в небо. Лили бежит за ней, забыв обо всем на свете. Ее волосы развеваются за спиной, и кожаная сумка больно бьет по бедру. Запыхавшись, она замечает на крупной ромашке другую бабочку — белую, с голубыми точками.

— Попалась, — замечает Лили и торжествующе вскидывает колдоаппарат. И тут же чувствует, как ребра через кофту жжет галлеон.

Чертыхаясь, она лезет в карман и быстро читает гневное послание Джеймса «Министерство, срочно!». Вздыхая, Лили тоскливо оглядывает залитое солнцем поле и, вынув палочку, трансгрессирует.

В холле Министерства как всегда многолюдно — и половина посетителей здесь не работает. Привет-ведьма, заикаясь, объясняет каждому, как попасть на нужный им уровень. Лили с трудом протискивается сквозь взмокших людей, показывает палочку и выдыхает, нажав кнопку лифта.

Задумавшись, она шагает внутрь не глядя и оказывается лицом к лицу со Скорпиусом.

— Что с внешним видом? — интересуется он ненавязчиво, приподнимая брови.

Лили складывает руки на груди, смерив его сердитым взглядом. Он-то, разумеется, образец для подражания: выглаженный костюм, идеально накрахмаленный воротник рубашки — это Роза так старается?

— Ловила бабочек, — отвечает она негромко.

— Ловила бабочек? — переспрашивает он непонимающе, но Лили выскакивает из лифта. В конце концов, что он знает о бабочках — торчит себе целый день в четырех стенах, ужинает в закрытом ресторане, гуляет в вылизанном до тошноты парке. Он и моря-то никогда не видел.

— Заходи, только не пугайся, — Джеймс приоткрывает дверь, и Лили проскальзывает внутрь. После жаркого поля в кабинете прохладно, и она поеживается, оглядываясь по сторонам.

— Хотели убить, но остался жив, — брат нервно взъерошивает волосы. — Там, за занавеской. Ты сфотографируй, и срочно отправим в Мунго. Я Тедди жду, чтобы личность выяснить. Кстати, прошлый оказался уборщиком в «Дырявом котле».

— Уборщиком? — Лили вытаскивает колдоаппарат и дрожащей рукой отодвигает занавеску.

Человек за ней сидит сгорбившись, опустив голову на грудь. Все лицо его покрыто черными трилистниками, небольшие круглые глаза отекли. И сам он по телосложению похож на предыдущего пострадавшего. Лили спокойно откидывает мешающие волосы на спину и делает ряд быстрых снимков.

— Чертовщина какая-то, — Джеймс встает рядом с ней, с неприязнью рассматривая пострадавшего. — Вообще-то мы тут закон нарушаем. Его первым делом надо было в Мунго притащить. Я так и предлагал, но Тедди как всегда уперся.

Лили осторожно прикасается пальцем к незнакомцу. Его кожа на ощупь скользкая и горячая, словно кошачий нос. И пахнет чем-то горьким.

— Ты лизни еще, — хмыкает Джеймс и оборачивается, жмурясь от ворвавшегося через дверь потока света.

Тедди, а за ним — Скорпиус с Альбусом, заходят в кабинет. Взмахом палочки Альбус зажигает свет, и пострадавший мучительно вскрикивает.

— Нокс, — реагирует Лили, и кабинет погружается в полумрак. Только одна свеча, на столе Джеймса, горит сиротливым пламенем, бросая красноватые блики на рассерженные лица. Тедди, роясь в карманах, вытаскивает на стол целую пригоршню бумажек. Взгляды их встречаются, и Лили, зардевшись, поспешно отворачивается. Когда-то, лет в десять, она была в него влюблена, а в пятнадцать, выпив стакан огневиски, открыто призналась ему в этом и через силу поцеловала. И сейчас, когда он уже больше полугода свободен, сердце ее рядом с ним иногда сжимается в пульсирующий комок — но она запрещает себе об этом думать. Запрещает? Да не поэтому ли она хочет расстаться с Джастином? Да не поэтому ли она вообще начала с ним встречаться?

— Данные я пока не узнал, — признается Тедди торопливо и трет мочку уха. Его каштановые волосы вдруг становятся синими. — Слишком мало зацепок, у прошлого хоть палочка с собой была.

Лили поворачивается к нему спиной, отчего-то покраснев. Зачем он на нее смотрит? Дураку понятно, что она не может его интересовать. Или?

Скорпиус, не говоря ни слова, проходит за занавеску и пристально разглядывает пострадавшего. Губы у него кривятся, но он молчит, словно что-то обдумывая. Альбус встает рядом с ним и, наклонившись к символам поближе, неприязненно морщится.

— Это же трилистник, — выдает он, наконец, и выпрямляется. — Почему он весь в трилистниках?

— Почему он не в Мунго, ты хочешь спросить? — Скорпиус сует руки в карманы, мрачно глядя на Тедди и Джеймса. — Вы правила читали? Ему же плохо. Он не должен быть здесь. Он пострадавший, а не подопытный или допрашиваемый.

Джеймс нервно переступает с ноги на ногу, косясь на Тедди.

— Как мы отвезем его в Мунго? Там начнется паника, огласка, прибегут репортеры…

— Хочешь, чтобы он здесь сдох? — невозмутимо интересуется Скорпиус, поправляя воротник рубашки. — Я еще работать надеюсь, а не увольняться. Этажом выше сидит твой отец и Грейнджер. Попасться им на глаза проще, чем ты думаешь.

Джеймс зло кривится.

— Вечно думаешь только о своей заднице, Малфой, совсем как твой папаша, — начинает он запальчиво, но Альбус поспешно встает между ними. — Ладно. Тедди, ты можешь организовать сопровождение? Или, например, прийти в это чертово Мунго с черного входа?

Тедди пожимает широкими плечами, но тут же уходит. Лили уверена, что у него есть запасной план, и она понимает, почему Джеймс не хочет вмешивать отца. Ему хочется заняться всем самому — это первое крупное дело в его жизни, и стоит только рассказать о нем, как его отодвинут назад, за спины.

Оставив мужчин в кабинете, Лили осторожно выходит в длинный коридор с высокими потолками и идет к кафетерию. Прошлый символ все еще не разгадан, а сейчас к нему прибавляется трилистник. Почему трилистник?

— Кофе и эклер, — Лили протягивает пять сиклей продавщице.

Все столики заняты, и она бредет в самый конец зала, к стене, грубо покрашенной в грязно — бежевый. Душно и жарко, и Лили жалеет, что взяла горячий кофе — нужно было просто купить мороженое.

— Не против? — Скорпиус кладет руку на спинку соседнего стула.

Лили смотрит на него снизу вверх, в холодные серые глаза и кивает. Скорпиус садится к ней боком и кладет ногу на ногу. Даже сейчас, когда он чем-то обеспокоен, его светлые волосы идеально расчесаны, словно он только что прихорашивался.

Лили разглядывает его лицо, размешивая сахар маленькой ложечкой. Может, так остынет быстрее?

— Роза зевала, — говорит она зачем-то, и ее щеки заливает багрянец. — Роза зевала, когда говорила, что твоя мать умерла. Там, на платформе, в тумане.

На мгновение в его серых глазах мелькает не то паника, не то отчаяние, но он спокойно замечает:

— Ей было тринадцать.

— Я просто вспомнила, случайно, — Лили торопливо пожимает плечами и еще быстрее мешает кофе. — То утро в меня словно въелось.

Парочка за столиком у окна уходит, и Скорпиус, молчаливо поднявшись, пересаживается. Лили снова пожимает плечами и вытаскивает из сумки колдографии с бабочками. Черт, ну зачем она это ляпнула? Кому от этого лучше?

Кофе неприятно горчит, несмотря на две ложки сахара, и обжигает язык. Лили раздраженно отодвигает его в сторону и принимается за эклер, кусая его с такой силой, словно он — антилопа, а она — аллигатор.

— Все нормально, — Джеймс садится напротив нее и бешено барабанит пальцами по черной папке, которая лежит у него на коленях. — Сходишь на следующей неделе в Мунго, посмотришь, что с ним?

Лили кивает и, неудачно вздохнув, громко кашляет. Сладкий, приторный эклер камнем застревает в горле, и ей приходится снова обжечься кофе, чтобы сглотнуть.

— Вечером посмотрим, что значит этот трилистник, — говорит она шепотом и смотрит, как за столик к Скорпиусу садится Роза. — А то ничего в голову, кроме гармонии и единства, не приходит.

— И ирландцев, — Джеймс тихо смеется и одним движением заглатывает остаток ее эклера. — До вечера, сестренка.

Лили уже не слушает. Она придвигает к себе чашку и наблюдает за тем, как Роза приглаживает свои пушистые волосы и кладет руку поверх руки Скорпиуса.

Скорпиус

Солнце наконец-то прячется за тучи, и Скорпиус ослабляет галстук. В Гайд-парке, под тенью старинных дубов с потрескавшейся корой, ему становится легче, и тошнота, что преследовала его весь день, отступает.

— Хочешь? — Роза кусает мороженое за зеленый бок и протягивает ему. — Очень вкусно.

На ней черное платье с молнией на спине и белые босоножки, а на плече безвольно висит белая сумка. И она все равно кажется приземленной, словно прибитой к земле.

— Нет, — Скорпиус садится на попавшуюся по пути скамейку с закругленной спинкой.

Роза встает рядом и кладет руку на его голову. Раньше от ее случайных, таких редких прикосновений он вздрагивал — а сейчас перестал. Привык?

— Как на работе? Мне показалось, что у вас там какая-то беготня, — произносит она и кусает мороженое. — Опять Джеймс ерундой занимается?

Скорпиус отрицательно качает головой, и ее рука, соскользнув, безвольно падает вниз.

— Мы отправили пострадавшего в Мунго. На следующей неделе нужно будет проверить, как он там, а то эти грубияны-мракоборцы допросами могут всю душу выбить. Роза…

— Что? — она оглядывает мороженое жадным взглядом.

— Ты правда тогда зевала? — он подцепляет носком ботинка камушек. — Когда сказала, что моя мать умерла?

Роза настороженно хмурится, продолжая разглядывать фисташковое мороженое.

— Я не помню. С чего ты взял?

— Да так, — Скорпиус натянуто улыбается и, поднявшись на ноги, обнимает Розу за плечи. — Пойдем. Это мне приснилось, наверное. Слушай, мне вечером нужно к тете заглянуть. Хочешь со мной?

Роза запихивает последний кусочек вафли в рот и смахивает крошки со щеки. У нее приятная, гладкая кожа, к которой хочется прикасаться, которая манит целовать.

— Я тогда лучше позанимаюсь, ладно? У нас аттестационный экзамен по рунам послезавтра.

— Первый раз слышу, — отзывается Скорпиус, но ему почему-то не хочется ее уговаривать. Вместо этого он наклоняется к ней и целует в сладкие пухлые губы. Роза отвечает — но не сразу, а спустя мгновение — то страшное мгновение, за которое Скорпиус успевает испугаться, что она его оттолкнет. — А ты любишь ловить бабочек?

Она смеется — но глаза не смеются.

— У меня есть дела куда важнее, — отвечает она на полном серьезе и берет его под руку. — Хочу взглянуть на тот фонтан на дальней аллее. Пойдешь со мной?

Скорпиус бросает взгляд на часы. Половина восьмого — а он обещал тете быть дома в семь. Черт, опять он опаздывает.

— До вечера, — он еще раз целует ее в губы и успевает вдохнуть запах хризантем. — Я тебя люблю.

— И я тебя, — вторит она тихо и, не оглядываясь, идет вперед по дорожке, посыпанной красным гравием, а сумочка белым пятном болтается у нее за спиной.

Дом Дафны, небольшой, но аккуратный, из красного кирпича, с серой крышей, стоит на холме. Вокруг него кольцом смыкается цветущая сирень и несколько кустов жасмина. Вдоль земляной тропинки, бегущей к крыльцу, растут разноцветные гиацинты и желтые тюльпаны.

Тетя сидит на веранде и читает книгу в голубом переплете.

— Привет, — говорит он, стараясь казаться жизнерадостнее, и опирается спиной о перила.

Она быстро поднимает на него глаза — такие же синие, как у его матери — и ласково улыбается. Скорпиус поспешно отворачивается, вцепляясь в перила рукой. Каждый раз, когда он видит эти глаза после долгого перерыва, ему кажется, будто кто-то ударил его в солнечное сплетение.

Только поэтому он приходит сюда. Только поэтому он не приходит сюда месяцами. Глаза — единственное, чем тетя похожа на мать, но и это кажется невыносимым. Он старается перевести взгляд на ее темные волосы и не может.

— Слышала, ты с Уизли встречаешься? Добился своего? — Дафна не улыбается, смотря на него задумчиво. — Что сказал отец?

Скорпиус приподнимает плечи вверх.

— Ничего. Сделал вид, что ему это неинтересно. А последние две недели мы вообще не виделись.

Дафна поднимается с кресла, обитого белым шелком, и мягко треплет его по щеке.

— Милый мальчик, — говорит он вполголоса, и ее глаза блестят. — Как же тебе не хватает матери.

Скорпиус снова отворачивается, пытаясь спрятаться. Ему не хватает не только матери, ему не хватает любви. Любви, которую он так жадно и так безнадежно выпрашивает у Розы.

— Знаешь что, пойдем, — Дафна кладет книгу на столик и жестом приглашает Скорпиуса идти за собой, в дом. — Я недавно шикарное вино купила, тебе понравится.

Скорпиус покорно идет за ней, скинув пиджак на столик поверх книги. Ему не хочется думать ни о символах, ни о Мунго, ни о Розе. Хочется просто лечь спать — и выспаться. Без кошмаров.

В узком коридоре, где пахнет сырым кирпичом и жасмином, Скорпиус натыкается на колдографию матери. Он всегда забывает, что она висит здесь — и каждый раз стоит долго, разглядывая ее улыбающееся лицо.

Ему не хватает тепла. Тринадцать лет он был любим, его окружали нежностью и заботой, улыбками и разговорами обо всем на свете. Но стоило траурному венку из белых лилий упасть на гроб, как отец замолчал и словно отрезал себя от мира, а солнце — погасло. Но Скорпиус еще помнил его жар и пытался вернуть — всеми способами. Он хотел жить — не существовать.

На этой колдографии — цветной — она особенно красива. В легком голубом платье, в шляпке с широкими полями, изящная и словно совсем легкая, словно бабочка. Совсем не похожая на приземистую, широкоплечую Розу с ее прагматизмом в глазах. Скорпиус встряхивает головой. Да нет, ерунда. Девушка не должна быть похожа на мать. Никто не обязан быть тем, каким ему хочется видеть.

Скорпиус тяжело проходит в гостиную и, не глядя на тетю, берет в руки бокал с узким горлышком. Он полон темного терпкого вина — и Скорпиус выпивает до дна. Комната плывет перед глазами — на секунду — а потом снова обретает четкие очертания. Скорпиус вспоминает, что Роза собиралась готовиться к аттестации и, сев в низкое кресло, пододвигает к себе графин.

— Я немножко задержусь? — спрашивает он и тут же наливает себе полный бокал.

Дафна качает головой, но ничего не отвечает. В глазах у нее блестят слезы.

Лили

Раскрытый справочник по магическим символам падает на лицо и больно ударяет по носу и зубам. Лили чертыхается, но остается лежать со справочником на лице. Тот символ — круг с чертой посередине — не находится ни в одной книге, зато про трилистник она прочла несколько страниц.

Лили на ощупь берет справочник и переворачивается на живот. Заходящее солнце красноватыми лучами рыщет по спальне, касается лица и рук — и исчезает.

— Нашла что-нибудь? — Джеймс заходит в комнату с пирожком в руке.

— Ты разве не должен сейчас гулять с Марисой? — Лили ехидно улыбается, и брат тут же кашляет. — Прости, я забыла, что она тебя бросила.

— Плевать, — Джеймс садится рядом с ней и заглядывает в справочник. — Что пишут?

— Смотри, — Лили водит длинным тонким пальцем по гладкой бумаге. Вспоминает взгляд Тедди и яростно трясет головой. — «Трилистник — символ нескольких триад: единства, гармонии и совершенства, земли, неба и загробной жизни, прошлого, настоящего и будущего.

Джеймс задумчиво раскачивается, шепотом повторяя слова.

— Этот справочник Трелони писала? — наконец, интересуется он, усмехаясь. — Если честно, не нравится мне это. Слишком много единств, слишком мало смысла. Я, конечно, написал отчет по делу, но я не понимаю, что делать дальше. Пока мы не разберемся с символами и с тем, как они связаны между собой, мы остаемся в тупике. Черт, зря я не попросил тебя сразу разобраться с предыдущим кругом. Может быть, у нас уже была бы зацепка.

— А что считает Тедди? — Лили задумчиво накручивает рыжую прядь на палец.

— Первые две жертвы были без знаков, так? — Джеймс хмурится, вспоминая подробности. — И только у третьего был круг. У четвертого — трилистник. Мне не хочется говорить, но я боюсь, что будет пятый. А может, шестой. И самое веселое — мы не понимаем, чего хочет убийца. А личность последнего так и не выяснена.

— А первые два точно связаны с третьим? — Лили заглядывает в лицо брата снизу. Оно до смешного круглое, с едва заметным намеком на второй подбородок.

Джеймс утвердительно кивает. Потом пожимает плечами. И снова кивает.

Лили закрывает книгу и опирается о локти, болтая пятками в воздухе. От брата пахнет яблоками, и ей тоже хочется спуститься на кухню за пирожками, но на кровати слишком тепло и уютно, чтобы куда-то идти.

— Кто-нибудь видел мои колдографии? — Кричит отец из соседней комнаты. — Я не могу их найти.

— Я брала, пап, — отзывается Лили, сразу спрыгивая с кровати.

— Верни, пожалуйста, — отец заглядывает в комнату, и Лили видит в его глазах беспокойство.

Она облизывает губы и, оглянувшись на брата, тихо замечает:

— Не могу. Они… они у Петунии.

На лицо обрушиваются сразу несколько эмоций, и он кривится, не зная, какой уступить: бешенство, горечь, удивление и тоска.

— Ты хоть знаешь, как она шпыняла меня в детстве? — отец глубоко выдыхает и пытается не кричать, но голос не слушается. — Держала в чулане, кормила как котенка, пыталась запретить мне ехать в Хогвартс, называла маму ненормальной…

— Пап, пап! — Лили тоже повышает голос, и отец сразу же складывает руки на груди в оборонительном жесте. — Это ее сестра. Сестра, пап. И ей уже много лет. Она вернет, слышишь?

Лицо отца перечеркивает злая гримаса, которую Лили видит впервые. Неужели можно столько лет ненавидеть человека?

— Она их сожжет, — выдыхает он и, повернувшись к ним спиной, хлопает дверью.

Лили с минуту стоит на месте, не зная, что делать, и невольно тянется к двери. Как быстро и неумолимо изменились ее отношения с родителями: в детстве они всегда были рядом, но стоило ей переступить порог школы, и мама вернулась к обзорам квиддича, а папа сутками пропадал в Министерстве. Словно они, наконец, вздохнули и стали жить так, словно Лили никогда не было.

— Не надо, — Джеймс берет в руки справочник и спокойно листает. — Это пройдет. Вспомни, как они с Алом друг на друга орали.

Лили с сомнением качает головой. Ей жалко отца, стыдно перед ним — так стыдно, что щеки покрываются пунцовыми пятнами, но и Петунию ей жаль. Она только сейчас поняла, как ей не хватало сестры все эти годы. Разве человек не имеет права раскаяться? Не раздумывая, она хватает со стула мантию и, накинув ее на плечи, зачерпывает из шкатулки немного Летучего Пороха.

— Косой переулок, лавка Дженкинса!

В нос ударяет пряный — и одновременно перченый — запах, и Лили оглушительно чихает. Сквозь выступившие на глаза слезы она видит только очертания предметов, спрятанных в коричневом полумраке, и тусклый желтый свет справа от себя.

— Привет, — удивленное лицо Джастина выныривает из ниоткуда. — Ты чего так поздно?

Лили смахивает выкатившиеся на щеки слезы и моргает. Предметы постепенно приобретают очертания, поочередно появляясь из сумрака. Огромный черный шкаф с энциклопедиями, несколько прилавков с многочисленными специями и благовониями, подписанные разноцветными чернилами. И фиолетовые стены с изображениями растений.

Лили снова громко чихает.

— Кажется, у тебя аллергия на мою работу, — усмехается Джастин и протягивает ей кусок чистого белого холста. — Дыши через него.

Холст на удивление ничем не пахнет, и Лили с облегчением прикладывает его с носу. Карие глаза Джастина хитро блестят в пряном сумраке. Он привлекает ее к себе за плечи и целует в макушку.

— Хочешь, зайдем в кофейню?

Лили молчаливо кивает и, не переставая прижимать холст к покрасневшему носу, поспешно выходит в прохладный майский вечер. Солнце давно село, и в Косом переулке зажглись фонари, привлекая мотыльков.

Ее сердце стучит быстро-быстро, отбивая неведомый ритм. Нужно сказать ему. Сейчас. Сказать, что запуталась, что не понимает. Что потеряла себя в этом разноцветном мире и не знает, куда идти.

Джастин обнимает Лили за плечи. Они медленно идут по улице, прижимаясь друг к другу.

— Ты последние дни где-то витаешь, — замечает он, искоса глядя на ее профиль. — Больше, чем обычно. Наверное, встречаешь рассветы без меня? Я тогда все испортил?

Лили вдруг останавливается. В его глазах — смешинки, да — смешинки! Она ненавидит, когда смеются над тем, что ей дорого. Все ненавидят.

Больнее всего то, что он прав — она сидела на берегу, на песке, подстелив полосатый плед, и ждала парус — и туман. Но парус не появляется уже больше недели, а туману слишком тепло, и он прячется в низинах.

Но еще больнее — то, что над ней смеется Джастин. Человек, который знал ее всю школу, который бок о бок с ней безобразничал на уроках и отрабатывал наказания в теплицах профессора Долгопупса. Как люди меняются так быстро, что она не успевает замечать? Одни расстаются, другие сходятся — хотя никто из них в ее голове не подходит друг другу.

Лили встряхивает волосами, с вызовом смотря в его усталое лицо. И вдруг понимает, что действительно ничего к нему не чувствует. Ничего. Дело не в Люпине. Она не знает, чувствовала ли когда-нибудь что-то, кроме симпатии. В одну минуту человек, который только что касался ее, прижимал к себе — становится далеким, как материк. С Лили всегда так. Это ее проклятие, от которого нет противоядия: стоит ее ранить, стоит сказать что-то, что кажется ей чудовищно неправильным — и человек мгновенно становится маленьким, ничтожным, отдаляется на расстояние крика.

— Думаешь, я не понимаю? — спрашивает Джастин тихо, продолжая ее разглядывать. — Ты сейчас стоишь, вся такая красивая и надменная, и говоришь себе: «Да кто он такой? Всего лишь мальчишка, продающий пряности? Мерлин, да я таких сотню найду».

— Джастин…

— Не найдешь, Лили, — прерывает он и отчего-то злится. — Ты влюбилась в какой-то парус, в море, в мечты, в свой колдограф — нормальные люди так не живут. Даже твой отец так говорит: «Моя Лили еще не выросла». Вечно от меня хочешь каких-то нежностей, а ты сама умеешь их давать? Когда последний раз я слышал от тебя хоть что-то нежное?

Ее щеки не алеют. И глаза не вспыхивают. Только ветер играет волосами.

— Давай расстанемся друзьями. Все и так понятно, — Лили протягивает ему холст. — Нам просто было хорошо, без всяких обязательств. Теперь мы оба выросли и…

— Я вырос, Лили, — он мотает головой. — Но не ты.

— Просто ты не понимаешь, что расти можно по-разному, и мне очень жаль тех, кто, вырастая, запирает себя в лавке пряностей, носит костюмы, говорит только нужные слова, читает только нужные книги, ходит только на полезные встречи. Уж лучше умереть, чем так, — ее голос дрожит напрасно, потому что он все равно не поймет.

Джастин пожимает плечами.

Они некоторое время смотрят друг на друга, потом молча идут в разные стороны.

Обрывок холста белым пятном остается лежать на земле.

Скорпиус

Альбус локтем отодвигает кружку с недопитым элем и вытаскивает исписанный кусочек пергамента. Скорпиус сразу узнает этот кривой почерк с косой «р» — почерк Люпина.

— Первые два погибших были магглами, — произносит Альбус, вертя пергамент липкими пальцами. — Третий — волшебник, магглорожденный, четвертый, который сейчас в Мунго, тоже.

Скорпиус бросает на него мрачный взгляд. В голове шумит после выпитого вина, и третья чашка кофе не помогает очнуться из напавшей сонливости.

— Сколько времени проходит между убийствами?

— Примерно три недели, — Альбус заглядывает с кружку и нюхает эль.

— У нас три недели, чтобы выяснить, кто убийца, зачем ему рисовать на жертвах и где он их ищет, а еще лучше, как он выбирает конкретную улицу, — Скорпиус скептически улыбается и откидывается на мягкую спинку стула. — Иначе нас ждут два трупа полукровок и два чистокровных. При лучшем раскладе.

Альбус разом допивает эль и морщится.

— Придется искать. Ты разговаривал с отцом? У них в отделе все тихо?

— Попробуй, убей иностранца, вся конфедерация на уши встанет, — Скорпиус качает головой. — Нет, не разговаривал. Я дома уже почти месяц не живу. Вижусь с отцом только на работе.

— И как он? — Альбус машет бармену, прося добавку.

Скорпиус не отвечает, поеживаясь. После вина и кофе ему то холодно, то бросает в жар. И признаваться, что с отцом они давно не разговаривали, ему тоже не хочется. После смерти матери отец отдалился от всех, потерял интерес к жизни. На работу он ходит только потому, что так надо — и потому, что она тонкой ниткой связывает его с миром живых.

В сумраке за окном мелькает тонкая фигура Лили, и Скорпиус, словно очнувшись, поднимается со стула. Часы над барной стойкой глухо бьют десять.

— Если узнаешь еще что-то, пришли сову, — говорит он торопливо и кладет на стол несколько сиклей.

Тягучая, влажная темнота вечера, тускло освещаемая фонарем, приводит его в чувство. Дафна, вино, колдографии матери остаются там, в солнечном дне, и пора возвращаться к Розе. Она наверняка ждет его, сидя на кухне в обнимку со справочником по древним рунам.

— Эй!

Скорпиус покорно останавливается и оборачивается: Лили идет ему навстречу, накидывая на плечи теплый синий платок. Она какая-то другая: глаза болезненно блестят, и губы — краснее маков, а волосы спутанными локонами лежат на груди.

— Там Альбус?

Скорпиус кивает.

Лили останавливается в двух шагах и нервно улыбается.

— Я так и поняла. Вернулась, хотела ему сказать… И передумала.

— Сказать что?

— Что я с Джорданом рассталась, — Лили произносит это, задрав голову, но на лице у нее отчаяние.

— У тебя есть колдографии с бабочками? — вдруг спрашивает он, смотря на ее дрожащие губы. — Мама любила бабочек. Особенно голубых. И желтых.

Лили молча, трясущейся рукой протягивает ему снимок: на нем три разноцветные бабочки порхают над бледными ромашками. Скорпиус кивает и прячет колдографию в карман. От осознания того, что мать никогда больше не поговорит с ним, не увидит того, что видит он, сердце наполняется горечью. Он медленно разворачивается и уходит, оставляя Лили стоять посреди улицы.

Скорпиус палочкой отворяет дверь и, осторожно приоткрыв ее, заглядывает в прихожую. Темно. И на кухне не горит свет. Пахнет свежим бельем и зубной пастой.

Он проходит в спальню, на ходу повесив пиджак на кресло. Расстегнув ремень и стащив брюки, Скорпиус аккуратно складывает их на тумбочку и залезает под одеяло. Роза спит, повернувшись к нему спиной и подложив одну руку под подушку. Ее округлое, налитое плечо выглядывает из-под одеяла, и у Скорпиуса бешено колотится сердце.

Она нужна ему. Сейчас. Она — спасение от пустоты.

— Роза, — он наклоняется к ней и покрывает лицо поцелуями. — Роза, я дома…

Она вяло отмахивается от него, что-то бормоча, но Скорпиус не останавливается. Она слишком манящая. Он обнимает ее, прижимая к себе, не прекращая целовать.

— Роза, проснись…

— От тебя пахнет, — бормочет она, поворачиваясь к нему. — Где ты был?

— Тетя вина налила, — улыбается он, касаясь ее носа указательным пальцем. — Поцелуй меня.

Роза отрицательно качает головой. Глаза у нее словно стеклянные, но Скорпиус старается этого не замечать. В постели ему тепло — и этого вполне хватает.

— Перестань, — говорит она недовольно, приподнимаясь на локте. — Каждый раз, когда ты приходишь от тети, ты ко мне лезешь… Это неприятно.

— Неприятно? — он хмурится, не понимая, что она хочет сказать.

— Я не могу заменить тебе мать, Скорпиус! — замечает она резко и садится на кровати. — Хватит приставать, это мерзко, в конце концов.

— При чем здесь мама? — Скорпиус падает на подушку, пахнущую хризантемами. — Я просто хочу тебя. Хочу тепла. Я ведь заслуживаю от тебя немножко тепла?

Роза спрыгивает с кровати и босыми ногами встает на паркет. Волосы у нее торчат во все стороны, и ночная рубашка, не доходящая до колен, смята во сне.

— Нельзя все время просить внимания, тебе не десять лет. Я не могу целовать тебя каждые пять минут.

Скорпиус некоторое время молчит, разглядывая ее полноватую фигуру.

— Я думал, тебе приятно меня целовать.

Роза вытягивает руки вдоль бедер и шумно выдыхает. Ее пушистые ярко-рыжие волосы нелепо торчат в разные стороны.

— Давай спать. Завтра у меня в девять собрание в отчетном отделе, и у тебя, кстати, тоже. Тебе сова от Люпина пришла. Прости, тебя не было, пришлось ей ответить, а то она не хотела улетать.

Скорпиус уходит на кухню и зажигает свечи. Потом вытаскивает из кармана колдографию с бабочками и долго рассматривает. И ему кажется, что вся жизнь — и есть ловля бабочек. Когда Роза не приходит вслед за ним и спокойно ложится спать, он понимает: она его не любит. И никогда не любила. Только зевала.

Скорпиус

Второй день он просыпается раньше, почти на рассвете, и не может уснуть. Тогда он идет на кухню и, повозившись, включает плиту. Сегодня кофе закипает медленно, вчера — слишком быстро. Тихо гудит старенький холодильник, в котором почти ничего нет.

Вчера они с Розой почти не виделись — Скорпиус ушел раньше, а вечером она навещала родителей. Ему пришлось идти в ресторан одному и долго ковырять вилкой невкусный салат.

Скорпиус наливает кофе в высокую кружку с толстыми стенками, на которых нарисован рыжий кот, и садится за стол. На скатерти, белой с голубыми гиацинтами, рассыпаны хлебные крошки. Скорпиус задумчиво сметает их в ладонь и ссыпает в блюдце.

Проще всего — уйти. И легче. Сложнее — остаться, стать таким, каким тебя захотят полюбить. Перестать выпрашивать. Подождать.

В спальне протяжно и резко звенит будильник, и Роза появляется на кухне спустя пять минут: сонная и зевающая.

— Доброе утро, — говорит она ровным голосом и трет глаза. — Ты опять не спишь?

— Роза, — он встает и берет ее руки в свои. — Я знаю, что ты меня не любишь…

Она отрицательно качает головой и хмурится.

— Не надо унижаться. Ты мне нравишься, и я хочу быть с тобой. Но ты требуешь много внимания…

— Как будто я собака, — невольно замечает он, и Роза сразу же пунцово вспыхивает. — Я не то хотел сказать.

Она сердито прячет руки за спину и сдувает с лица тяжелую прядь волос.

— Я хочу, чтобы ты был мужчиной, Скорпиус. Мужчиной. А не мальчиком, который просит ласки. Это мне неинтересно. В школе наелась досыта мальчишками, которым слюни вытирала. Ты понимаешь, о чем я?

Скорпиус кивает, хотя ему хочется уйти. Но он заставляет себя остаться. Через силу. Заставляет себя делать шаг навстречу тому, кто дорог. И он, шагнув, обнимает Розу. Несколько мгновений она стоит напряженно, чуть приподняв плечи, но потом обмякает и обнимает его в ответ. Но глаза ее, наверное, так и остаются стеклянными. Она не отрицает, что не любит его, и это почему-то приносит облегчение. Он добился, что она стала его девушкой — он добьется и ее любви.

— Ты не торопишься? — Роза заглядывает в холодильник и вынимает бутылку молока. — Овсянку будешь?

— У меня поручение: навестить в Мунго потерпевшего и написать отчет, — Скорпиус проводит рукой по волосам. — Нет, спасибо. Что будем делать вечером?

Роза облизывает ложку, помешав овсянку в маленькой кастрюльке.

— Нужно заглянуть в ежедневник. Вполне вероятно, что у меня сегодня аттестация по рунам. Или завтра. Кстати, я вчера в мусорном ведре нашла колдографию с бабочками — твоя?

Скорпиусу не стыдно. Он решил отказаться от прошлого, от переживаний, от тоски. От бабочек.

— Мне Лили дала, — признается он и ставит кружку в раковину. — Она позавчера целое утро за ними гонялась.

Роза громко смеется, прикрывая рот ладонью, но Скорпиус все равно знает, что у нее крепкие крупные зубы — совсем как у ее матери.

— У Лили ветер в голове, — говорит она, отсмеявшись, и уменьшает огонь на плите. — Девчонке девятнадцать, а ведет себя так, словно ей десяти нет. Такие люди ничего не добиваются. Не знают, куда себя деть. Носятся в мечтах. А потом плачут, что жизнь прошла мимо, и они не попробовали ее вкус.

Скорпиус задумчиво выглядывает в окно: внизу, на узкой мощеной улице, течет разноцветная река из зонтов. В Лондон пришел дождь.

Наблюдая, как Роза спешно собирается на работу, Скорпиус пытается представить себя через несколько лет. Десять, пятнадцать. Где он будет? Кем? С кем?

— Я вчера видела твоего отца, — замечает Роза мимоходом, берясь за дверную ручку. — Он какой-то совсем худой и бледный.

— Я месяц не был дома, — Скорпиус опускает плечи. — Как думаешь, нужно съездить?

— Если ты не нужен ему, то нет смысла, — Роза касается палочкой одежды, чтобы не промокнуть. — Если люди нас отталкивают, какой черт к ним лезть? Даже если это родители, Скорпиус. Поверь, нуждайся он в тебе, уже сто сов бы прислал. До вечера!

— До вечера, — отзывается он, взмахом палочки закрывая дверь, и оглядывается на свое отражение в зеркале.

Не нужен — не лезь? Но ведь это слишком просто — и слишком больно. Но, наверное, можно жить и с болью, которая пройдет, зато сердце не будет кровоточить.

Лили

Она снимает капюшон и, чихнув, оглядывается по сторонам. В Мунго как обычно много людей, часть из них — стонет, держась кто за руку, кто за плечо, а кто сидит с перебинтованной ногой. Лили выдыхает, с наслаждением чувствуя тепло, такое приятное после холодной ветреной улицы, и подходит к привет-ведьме, оставляя на полу мокрые следы.

— Добрый день, — она улыбается и, помявшись, спрашивает: — Где я могу найти мистера Оуэна Вилкинса?

Привет-ведьма, улыбнувшись в ответ, быстро водит пером по списку пациентов.

— Пятый этаж, седьмая палата, — говорит она вежливо и, окинув Лили цепким взглядом, интересуется: — Вы не репортер? У нас это запрещено.

— Нет, — Лили машет рукой, краснея. От ее влажных волос пахнет ромашкой. — Я из Министерства. Могу удостоверение показать.

Привет-ведьма отказывается, поворачиваясь к следующему посетителю, и Лили решительно направляется к лифтам. Из-за погоды она уже третьи сутки сидит дома, перебирая альбомы и листая справочники, ища тот самый символ круга, и каждые полчаса выглядывает в окно.

— Поттер!

Лили не оборачивается, упрямо шагая вперед.

— Поттер! — Скорпиус догоняет ее у самых дверей и успевает зайти следом. — Ты оглохла, что ли?

Лили откидывает ставшие волнистыми от влажности волосы на спину и поднимает на него рассерженные, негодующие глаза. Веснушки, высыпавшие на лицо под майским солнцем, роем кружатся на ее щеках.

— Зачем ты отдал мою колдографию Розе? Она в этом ни черта не понимает, — Лили и сама удивляется, как зло звучат ее слова. — Я думала, ты просишь для себя.

Его плечи опускаются вниз, словно под невидимой тяжестью — и тут же рвутся вверх, словно он отрицает свою вину. В серых глазах, в которые Лили заглядывает так редко, мелькает тревога — и решимость. Не понимая, что с ним творится, Лили поворачивается к Скорпиусу спиной и размашистым шагом выходит из звякнувшего лифта.

— Ты что, тоже к Вилкинсу? — он догоняет ее у коридора и преграждает дорогу. — Лили, перестань молчать.

— Меня Джеймс попросил, — она поправляет сумку и выжидающе смотрит на него. — Дай пройти. Если ты тоже к нему, то у нас не так много времени: в полдень его собираются выписывать.

Скорпиус толкает бордовую дверь от себя и, пропустив Лили вперед, заходит следом. В палате — никого, только одинокий целитель в лимонном халате аккуратно сворачивает большую зеленую простыню. Пахнет мышьяком и полынью, и сквозь большое створчатое окно в комнату вползает майская сырость.

-Чем могу помочь? — целитель обращается к ним с легким поклоном.

— Мы пришли к Вилкинсу, — Лили поеживается. — Его уже выписали?

— Выписали? — переспрашивает целитель и нахмуривается. — Нет. Он умер. Ночью.

Лили и Скорпиус ошеломленно переглядываются. Что они скажут в Министерстве?

— Причина? — тихо интересуется Лили, незаметно вцепляясь пальцами в рукав Скорпиуса и тут же выпуская его.

— Выясняется, — сухо отвечает целитель, глядя куда-то поверх их голов. — Кроме того, причина объясняется или по запросу родственников или с официальным документом.

— Мы можем увидеть тело? — интересуется Скорпиус приглушенным голосом.

Целитель кивает, и они следуют за ним по узкому внутреннему коридору, ведущему в морг. Перед входом им приходится надеть лимонные халаты — и Скорпиусу достается на пару размеров больше, так что он походит на грустную желтую цаплю. Нервно улыбаясь, Лили убирает волосы под блузку, и они неприятно щекочут лопатки.

Пострадавший, еще так недавно сидевший перед ней с опущенной головой, теперь лежит на огромном металлическом подносе, со сложенными на груди руками.

— Куда делись трилистники? — шепотом интересуется Скорпиус, подходя поближе, пока целитель возится с другим телом, сухопарым и плоским.

Лили достает колдоаппарат и быстро фотографирует умершего с нескольких ракурсов. И секундой позже замечает странный символ на смертельно бледной шее, чуть ниже кадыка. Скорпиус быстро наклоняется и, хмуро рассмотрев его, тихо бросает:

— Я видел его раньше. Две длинные полоски с закругленными концами. Он был на Лестрейндже, когда тот пытался меня убить.

— Пойдем отсюда, — тихо шепчет она, пряча колдоаппарат.

Они быстро возвращаются к лифтам, не глядя друг на друга. Лили задумчиво выпускает волосы обратно, наружу, и кусает губы. Она совсем не помнит тот день, когда отец взял ее с собой в мэнор. Память всегда выбрасывает то, что считает ненужным.

— Нужно что-то делать, и быстро, — Скорпиус шагает рядом с ней, нога в ногу, и Лили искоса смотрит на его профиль. Красивый — глупо врать. Но совершенно не притягательный. — Если начальство узнает, что творится в отделе, нас всех уволят. Да черт с ним, с увольнением. Опасность останется, для каждого из нас. С Вилкинсом все ясно — его убили, или что-то его убило изнутри. Начнем с символов. Где можно найти самые большие сборники? Хогвартс, библиотека Министерства, мэнор, дом твоего отца на Гриммо. Соваться в Хогвартс и Министерство пока рановато, сразу поймут, что мы во что-то влипли и начнут выяснять — нам это не нужно. Копаться в книгах на глазах у родителей и эльфа — тоже не лучшая затея. Придется начать с мэнора.

Лили решительно поднимает на него блестящие глаза.

— Я пойду с тобой. Может быть, придется что-то сфотографировать.

Скорпиус отрицательно качает головой, и губы у него сжимаются так, что Лили сразу понимает: спорить бесполезно. Конечно, она ведь не Роза, которую он бы с радостью привел к себе домой, если бы она захотела.

Но она не захочет.

Скорпиус

Сад выпустили на волю, и маки, которые раньше цвели только у фонтана, поднимают буйные головы и рядом с дорожками, и у жасмина. Сирень, даря нежный тоскливый аромат, почти касается ветвями его лица, и плющ крепко обвивает весь западный фасад дома. При маме дом был выкрашен в голубой, колонны стояли словно алебастровые, и лепнина над крыльцом блестела позолотой.

Теперь внешним видом дома никто не занимался. Первые три, может, четыре года, отец еще вспоминал об этом, но сейчас голубизна выцвела, колонны пожелтели от дождя, и позолота потрескалась на солнце. Внутри, правда, дом совершенно не изменился — такой же важный и уютный, с огромной гостиной, с двумя дюжинами комнат и библиотекой.

Скорпиус немного медлит на каменных ступенях, разглядывая статуи единорога и льва, стоящие по бокам крыльца. Мама их любила. Ей нравилось целовать льва в большой холодный нос и тереть его ухо — ей казалось, это приносит удачу.

Скорпиус палочкой отворяет дверь и заходит внутрь. Пахнет деревом, пыльными коврами и одиночеством. Он вешает мантию на крючок и проходит в гостиную. Пусто. Тогда, поднявшись по лестнице с резными перилами времен Тюдоров, он заглядывает в кабинет.

Отец сидит к нему спиной, в большом черном кресле, сложив руки на коленях. Перед ним, на столике, лежит груда пергаментов и стоит колдография матери в серебряной раме. Скорпиус берет ее в руки и долго рассматривает. Здесь мать другая — не такая, как на колдографии у тети — словно притихшая, но улыбающаяся, в белом платье с кружевами. Скорпиус помнит это платье — мать обычно ходила в нем, когда на улице стояла жара.

— Думал, ты никогда не зайдешь, — отец протягивает ему руку, и Скорпиус, пожимая ее, разглядывает его лицо. Оно совсем бледное, но не белое, а серое, и под глазами — темные круги. Черная рубашка и брюки только подчеркивают его бледность, делая похожим на смертельно больного человека.

— Прости. На работе много дел, — он хочет сказать совсем другое, но слова противятся. — Да и ты занят.

Отец поднимает на него светло-серые глаза и, помедлив, кивает. Скорпиусу кажется, что он тоже хочет сказать что-то другое, но не может.

— Что-то случилось? — отец тянется к графину. — Будешь вина?

Скорпиус отрицательно качает головой.

— Мне еще возвращаться в Министерство. Ты не против, если я воспользуюсь библиотекой? В министерской вечно столько народа…. Я был у Дафны.

Рука отца замирает над бокалом.

— И как она?

— Хорошо, — замечает Скорпиус. — Во всяком случае, весь вечер шутила.

— Я тоже могу весь вечер шутить, если понадобится, — отец смотрит на вино в бокале. — Это не значит, что мне хорошо. Кто шутит и ему точно хорошо — это Блейз.

— Пап, ты посмотри на себя…

— Тебе, кажется, нужно в библиотеку, — отец приподнимает брови. — У меня тоже дела. Приезжай в выходные, поговорим.

Поговорим. Как же. Отец никогда не разговаривает о том, что с ним творится. Только о политике, Министерстве и всякой ерунде. Страх заползает внутрь и дергает за сердце, как за шнурок колокольчика. Если отец будет продолжать так себя изводить — сколько он протянет? Год? Два? Пять?

— Люмос! — Скорпиус зажигает свечи и тут же чихает. Книги и пыль — вещи неотделимые. Особенно, если книг — тысячи.

Библиотека огромна. Маленькие лесенки взбегают наверх то здесь, то там, и Скорпиус вспоминает, как он любил здесь затаиться, когда они с матерью играли в прятки. Она всегда его находила. Как — он и сам не знал.

Скорпиус проходит мимо стеллажей несколько раз, пытаясь прочитать названия секций, но сразу же сдается. Вспомнив, что где-то находится каталог всех книг, хранящихся в библиотеке, он тихо произносит:

— Акцио, каталог!

Увесистый том с желтым переплетом пролетает у него над головой и громко падает на красный ковер. Скорпиус берет его в руки и, присев на лесенку, быстро листает. «Сказки, художественные произведения, маггловская литература, юрисдикция, финансы, руны»… Какого черта здесь все не по алфавиту? Наконец, опустив палец почти на самый край страницы, он замечает «символику». «Пятый стеллаж, третья полка, тома с первого по седьмой».

— По седьмой? — шипит Скорпиус, отодвигая каталог, и с отчаянно блестящими глазами подходит к стеллажу.

Огромные черные тома с золотыми буквами надменно смотрят на него с третьей полки. Поразмыслив, он связывает их в стопку и, заставив следовать за собой по воздуху, выходит в сад. Маки яркими четкими мазками выступают среди зеленой травы и едва заметно качаются на ветру, словно поют какой-то объединяющий цветочный гимн.

Скорпиусу кажется, что отец наблюдает за ним из окна, но он не решается обернуться.

Лили

Она устало закрывает лицо руками и шумно выдыхает. За окном уже ночь, но они все еще сидят в Министерстве, в маленьком кабинете Джеймса, разложив на столе карты, пергаменты и справочники. Рядом с Лили стоят две чашки из-под кофе, который Тедди принес ей из кафетерия. Ей хочется еще, но кафетерий, как и Министерство, уже час как не работает.

— Ты уверен, что тела остаются на месте убийства? Может, с этими символами на теле они они могут проходить несколько километров, — Альбус вглядывается в глянцевую карту.

Джеймс в сотый раз закатывает глаза. Рукава рубашки у него приподняты, и сам он дышит как закипающий чайник.

— Даже если и так, нам это не поможет. Будем считать, что они лежат там, где погибли, — говорит он и ставит жирную красную точку возле Британского музея. — Где был следующий?

— Риджентс-парк.

— Третий?

— Солсбери.

— Четвертый?

— Гайд-парк, — Альбус задумчиво соединяет точки в одну линию и хмурится. — Похоже на искаженное созвездие Большой медведицы. В самом ковше не хватает одной точки, и хвост слишком короткий.

Дверь, скрипнув, открывается, и все, подскочив от неожиданности, разом поворачивают головы на звук. Скорпиус заходит внутрь и за ним, покачиваясь, вплывают огромные связанные тома, в черно-золотом переплете.

Джеймс присвистывает и кивает на свободный стул.

— Я весь вечер писал отчет на тему «Как это пациент взял и умер», — говорит Скорпиус зло и оглядывает кабинет изможденным взглядом. — Вода есть?

Они снова разом отрицательно качают головой. Скорпиус чертыхается, садится на стул и машет рукой на книги.

— Символика. Семь томов. Если мы хотим узнать, что обозначают эти дьявольские закорючки, придется перелистать все книги. Все семь. Только давайте уберемся к черту из этого здания. Роза, наверное, уже спит, так что я буду не против, если вы пригласите меня к себе.

— У Лили отличная большая комната с окнами на восток, — Джеймс хитро улыбается, глядя на нее. — К тому же, на первом этаже.

Ночь все меняет: людей, запахи, чувства и сам мир. Лили медлит в бодрящей полутьме, наполненной ароматом жасмина. Сейчас, когда все полно неясных звуков, уханья совы, окружено тенями, ей трудно узнать свой сад. Он чужой, и она для себя — немножко чужая. Заметив, что Тедди смотрит на нее из окна — она угадывает, что это он, по размытому розовому пятну в темноте, Лили поспешно проводит рукой по лицу и залезает в комнату.

— Не знал, что у тебя есть медведь по имени Тедди, — Люпин улыбается, но глаза говорят другое.

Лили багрово вспыхивает и легонько ударяет стоящего рядом Джеймса по голове. Тот обнимает ее за плечи и с силой прижимает к себе.

— Отстань! — возмущается она и, вырвавшись, подходит к Скорпиусу. Тот листает один из черных томов и не сразу поднимает на нее уставшие серые глаза.

— Возьми, — говорит он тихо, и Лили, вглядываясь в его бледное лицо, пытается разгадать, о чем он думает. Ей хочется делать что угодно — только не возвращаться мыслями к Тедди. — Один для тебя.

Лили с трудом поднимает тяжелую книгу и нерешительно смотрит на Скорпиуса. На его светлых волосах пляшут оранжевые блики огня, который Альбус разжег в камине.

— У вас, наверное, большой сад? — спрашивает она негромко, краем глаза замечая, что Тедди смотрит на них, делая вид, что читает.

— Там маки устроили революцию, — внезапно отзывается Скорпиус, и Лили снова поеживается. — Маковую. Захватили все клумбы.

— А отец?

— Ему плевать, — Скорпиус перелистывает страницу, не глядя на нее, и Лили приходится отступить.

Обняв тяжелый том, она садится в уголок дивана и с волнением открывает первую страницу. Символы обрушиваются на нее черной стеной, молчаливо смотря с белых страниц. Геральдику она сразу пролистывает и задерживается на магии.

Пентаграмма скалится на нее с середины листа, и Лили, передернув плечами, листает дальше, но с каждой страницей ей становится все хуже и хуже. Может быть, она устала, а может — эти символы влияют на человека, даже находясь в книге. Наконец, дойдя до сотой страницы, она зажмуривает глаза и часто, тяжело дышит.

Раз-два-три, раз-два-три, шумит в висках, и Лили скидывает том на диван, не открывая глаз. Часто дыша, она потихонечку подходит к окну и, подняв раму, вылезает в сад. Так тихо, что слышно, как внизу, у края поля, о скалы бьется море. Она ощущает жизнь вокруг себя, ощущает каждой клеточкой тела: и дуновение ветра, и слабый шелест сирени, и нежное покачивание анютиных глазок, — и не понимает, как другие совсем не замечают этого. Словно не живут, а существуют.

Лили выдыхает и, потерев виски, садится на холодную влажную скамейку. Только десять минут — и она вернется изучать символы. Если Альбус прав, то до следующего убийства у них чуть больше двух недель, а они так и не сдвинулись с места.

— Не каждый день увидишь тебя ночью у сирени, — Тедди садится рядом и запрокидывает голову в небо. Волосы у него снова черные, но Лили не понимает, что это означает.

— Я в детстве всегда любила давать имена, — отзывается она, разглядывая его профиль. — У меня даже был пушистик Пряник.

— Я помню, — Тедди поворачивается к ней, и Лили сразу краснеет. В темноте этого не видно, и ей хочется, чтобы они не возвращались на свет. — Что с ним случилось?

— Он просто… исчез, — Лили хмурится, пытаясь вспомнить ночь, в которую Пряник куда-то подевался. — Может, соседские кошки съели. Я тогда три дня ревела.

Тедди подвигается ближе, и его скрытые темнотой губы становятся ближе, и Лили, шумно дыша, понимает: сейчас. Сейчас он поцелует ее, и все то, о чем она мечтала, прыгая по лужам подростком, сбудется. Свобода, колдография и Тедди.

— Не надо, — шепчет она, задыхаясь. — Не надо. Пожалуйста.

— Почему, Лили?

— Мне страшно, — шепчет она, вспархивая, как ласточка, со скамейки. — Я сходила по тебе с ума, Тедди. Я и с Джастином начала встречаться, чтобы не думать о тебе. Помнишь, как я…

— Выпила стакан огневиски залпом и поцеловала меня? — Тедди усмехается, хоть Лили и не видит его губ. — Знаешь, с того дня я начал понимать, чего мне не хватает в Виктуар. Красного цвета. Она — пастельных тонов, если говорить на твоем языке цветов. Она — ромашки. А ты — мак, Лили. И меня тянет к тебе.

Лили едва заметно качает головой. Она не мак, она — гиацинт. Красный гиацинт, что растет у Петунии за домом, рядом с побитыми дождем хризантемами. И тот, кто отгадает ее цветок, останется с ней навсегда. И это обязательно должен быть человек, стоящий за парусом.

— Глупости какие, — шепчет она сама себе.

— Лили…

— Не надо, — она отступает на шаг, выставляя перед собой дрожащие руки. — Я боюсь тебя обрести и потерять. У меня сердце разорвется, Тедди.

И она мучительно, страстно хочет его поцеловать. Он рядом — в одном шаге, не связанный никаким долгом, и она — уже не та девочка, багрово краснеющая от его улыбки. И внутри нее тяжелой горячей волной поднимается нестерпимое, жгучее желание прижаться к нему всем телом, коснуться ладонью его щеки, забыться, не думать о завтра…

Вместо этого Лили поворачивается и быстрыми шагами идет, почти бежит к дому.

— Я займусь томами, — говорит она четко и тянется к оставленной на диване книге. — Думаю, успею просмотреть за три или четыре дня. Вам остается только разгадать следующее место нападения.

— Оно может быть связано с символами, — Скорпиус смотрит на нее искоса, и под глазами у него фиолетовые полукружья. Лили вдруг вспоминает его опущенное лицо, там, на туманном вокзале и вздрагивает. — Но пока ты не нашла их, пожалуй, будем предполагать наугад. Завтра доработаем версию с Вестминстером. Сейчас предлагаю разойтись — меня Роза, наверное, потеряла.

— Я останусь, — Тедди заглядывает в комнату из сада. — Не хочется возвращаться в квартиру одному.

— Прихвати медведя, — Джеймс кидает в него игрушкой, и Лили, рассерженно хмурясь, выталкивает его из комнаты.

Альбус и Скорпиус уходят вслед за ним, но Тедди остается, опираясь руками о раму.

— Осторожней, — Лили гасит лишние свечи, и на спальню опускается темнота. — Она старая совсем, может упасть и оторвать пальцы. Альбусу недавно оторвало мизинец, пришлось трансгрессировать в Мунго.

— Я переживу, — отзывается он тихо. — Лили, слушай…

Ей очень хочется услышать. Но не сейчас. Завтра. Или в следующем месяце. Через год. Сейчас — страшно.

— Спокойной ночи, — говорит она твердо, и Тедди, опустив раму, исчезает в саду.

Лили убирает тома на стол и, подобрав с пола плюшевого медведя, залезает с ним в кровать. За окном, высоко в небе, узкой розовой полоской занимается рассвет.

Скорпиус

Он тихонечко снимает ботинки и, раздевшись, проходит в спальню. В окна бьет утренний свет, и наручные часы показывают пять. Через три часа придется встать, затолкать в себя ненавистный завтрак, пахнущий старым маслом, и пойти на работу. И хорошо еще, если его не заставят переписывать вчерашний отчет.

Роза сидит в кресле, поджав под себя босые ноги и, закусив указательный палец, что-то читает на длинном пергаменте.

— Меня ждешь? — улыбается Скорпиус и, наклонившись к ней, целует в румяную щеку. По сравнению со всеми усталыми лицами, с которыми он недавно простился, ее розовый румянец бросается в глаза. Роза — как аппетитная булочка, от которой хочется отщипнуть кусочек.

— Сегодня вечером аттестация, — отзывается она и поднимает на него сонные глаза. — Ты что, всю ночь провел в Министерстве?

— Нет. В доме Поттеров, — Скорпиус вешает одежду на спинку кресла. — Не помни только. Мне не очень хочется гладить все это заново. У нас тупик с этими трупами, пришлось до утра работать.

— А, — Роза незаинтересованно кивает, и Скорпиус понимает: она не ревнует. И улыбается: значит, уверена в нем, значит, любит? Мысль, что ей может быть все равно, он гонит к чертям.

— Я скучал, — он вновь наклоняется к ней, вдыхая аромат хризантем, и быстро, жадно целует ее лицо, шею, плечи — пергамент выпадает из ее крепких рук, оторванным листом падая на паркет. — Иди сюда.

Роза опускается на кровать, сонно и вяло отвечая на поцелуи, но ее руки скользят по его спине, обнимают за шею, притягивают к себе. Лаская ее грудь с большими розовыми сосками, Скорпиус тихо стонет — и от наслаждения, и от восхитительного чувства близости, которое ему так нужно. Роза, такая теплая, сонная и беспомощная — в его руках, и вспомнить страшно, что еще не так давно она упрямо отвечала «нет».

— Попроси, — шепчет он, покрывая поцелуями ее живот и бедра. — Попроси, чтобы я продолжал…

— Ни за что, — вредничает она, выгибаясь ему навстречу, и слегка разводит ноги. — Не хочу.

— Черт с тобой, — отвечает он нетерпеливо и, подавшись вперед, входит в нее, с трудом подавляя громкий стон. Она такая влажная и горячая, что ему хочется стонать, но звук застревает в горле. Роза в его руках — одновременно податливая, но такая неживая, и он боится причинить ей боль. Он многого боится рядом с Розой. Жесты, слова, движения, страсть — ей это не нужно, и вместо того, чтобы быть собой, он осторожно двигается, разглядывая ее лицо.

Плевать. Любовь — это не секс.

И, наклонившись к ней, он целует ее, слегка прикусывая пухлую губу.

Роза недовольно мотает головой, и Скорпиус тут же отстраняется.

Роза словно тот бессмертник, что стоит в гостиной в голубой фарфоровой вазе — в корнях есть вода, но жизни в лепестках нет. И когда Роза, задрожав, кусает алые губы, сдерживая крик, Скорпиус отрешенно вспоминает буйство маков в саду отца.

Лили

Облака лениво плывут по бледно-голубому небу, напоминая больших тучных коров. Травинка щекочет лицо, и Лили, смахнув ее, неохотно переворачивается на живот и снова утыкается в книгу. Она почти просмотрела четыре увесистых тома, но так и не нашла нужный символ. За три дня, прошедших с той ночи, она пролистала столько страниц, что на указательном пальце появилась саднящая мозоль.

Вздохнув, Лили вынимает из последних страниц небольшие репродукции картин, стащенные у Петунии. Только отвлекаясь на них, она находит в себе силы листать дальше. Яркие, нежные, страстные и приглушенные — такие разные цвета, такие разные манеры, но суть одна — поймать мгновение. Поймать «сейчас». Лили с улыбкой рассматривает мост из едва заметных розовых точек и тут же прячет картинки в конец книги.

Еще сто страниц — и перерыв.

— Лили!

Она приподнимает голову, выглядывая из пахнущей летом травы. Отец идет ей навстречу, смешно засунув руки в карманы брюк.

Чертыхаясь, Лили быстро запихивает книгу в сумку и делает вид, что просто отдыхает, положив руки под голову.

— Я тебя везде ищу, — отец садится рядом и, расстегнув пуговицу на рубашке, шумно вдыхает соленый ветер, прилетевший с моря. — Я подумал над твоими словами.

Лили смеется.

— Две недели думал?

— У меня работы сама знаешь сколько, — уголки его рта опускаются.

— Пап, — Лили приподнимается и садится рядом с ним, натягивая зеленую юбку на покусанные комарами ноги. — Почему ты не бросишь все к чертям?

Отец приподнимает брови, искоса глядя на нее.

— Жизнь одна, пап, — быстро произносит она, опережая его губы. — Ты сделал и так слишком много. Ты выиграл войну, вернул мир, помог восстановить школу, устроил Министерство. Неужели тебе не хочется махнуть на все рукой? Побыть с мамой? Поговорить с детьми?

— Однажды ты поймешь, — говорит он тихо, но отворачивается.

Лили закатывает глаза и, упав обратно в траву, широко расставляет руки, пытаясь обнять весь разноцветный мир.

Она не поймет. Ни завтра, ни через месяц — никогда, потому что твердо уверена: жить надо для себя. Для тех, кому ты дорог и кто дорог тебе. Что может быть главнее этого? Ей хочется сказать, что она скучает по нему — уже много лет скучает, но нужные слова не находятся, а ненужные — бессмысленны.

— Ты правда считаешь, что я должен сходить к Петунии? — отец срывает травинку и засовывает ее в рот.

Лили пожимает плечами. Взрослые вечно спрашивают совета, но никогда ему не следуют.

— Если хочешь, сходи. Не хочешь — не ходи. Ты все равно сделаешь, как считаешь нужным. То есть — не пойдешь. Она же только издевалась над тобой.

— Прекрати, — голос у отца с примесью горечи. Травинка смешно дергается туда-сюда. — Не всегда просто перешагнуть через детские обиды. Наверное, эти обиды самые сильные, самые нестирающиеся. Сейчас я на многое смотрю иначе.

Лили снова пожимает плечами.

— Слышал, ты с Джастином рассталась?

— Неделю назад, — ей хочется съязвить, но тут же становится стыдно. — Да нас с ним ничего не связывало. Так, гуляли вместе.

Отец задумчиво кивает и поднимается на ноги. На нем голубая рубашка, черный жилет с такими же мрачными брюками — и лакированные ботинки. Стряхнув с гладкой ткани травинку, он жалобно смотрит на Лили.

— Мне пора.

— Удачи, пап, — выдавливает она, сглатывая ком в горле. Отца ей не хватает, но просить внимания она не умеет и довольствуется тем, что есть. В жизни не все так просто, как кажется молодым глазам.

Фигура отца, с каждой секундой становящаяся все меньше и меньше, на мгновение искажается. Лили смаргивает слезы, зажмурившись, — и отец исчезает.

Она снова переворачивается на урчащий живот и пододвигает к себе книгу. Солнце уже высоко, а завтракала она на рассвете, у моря, запивая румяные тосты холодным молоком. Лили опирается щекой о ладонь и улыбается: сегодня в тумане она снова видела парус. Он появился, когда она уже отчаялась его ждать, окрашенный в золотисто-розовые тона рассвета, и, промелькнув на горизонте, исчез.

Лили лениво перелистывает страницу.

На нее в ответ смотрит жирная линия черного круга, перечеркнутого посередине. Внизу, под символом, отчетливые буквы хладнокровно заявляют: «Соль».

Скорпиус

Не улыбаясь, он отдает меню официанту и смотрит на Розу. Она все еще водит пальцем по блюдам на странице с горячим, замирая то на говядине с горошком, то на курице под персиками.

— Наверное, все-таки говядина, — выдыхает Роза и, отложив меню в сторону, провожает официанта усталыми голодными глазами. — А что ты выбрал? Я прослушала.

— Теплый салат с лососем, — Скорпиус превращает красную салфетку из треугольника в квадрат. — Может, завтра в другое место сходим?

Роза приподнимает рыжеватые брови.

— Чем тебе здесь не нравится?

Скорпиус оглядывает зал: круглые столы с белыми скатертями, серые стулья, окружающие их, как лепестки — сердцевину цветка; бежевые стены с невзрачными картинами, мрачные официанты — и замечает:

— Скучновато. И, кажется, мы здесь все перепробовали.

Роза пожимает плечами, методично раскладывая на коленях большую салфетку. На ней светло-голубое платье и белые туфли на высоком каблуке, из-за которых она всегда отказывается погулять после ужина. У Розы — созданный, непоколебимый образ, и Скорпиусу рядом с ней неуютно. Ему больше нравится, когда она в домашнем халатике, мягкая и теплая, а не отстраненная, с выпрямленной застывшей спиной и снисходительной улыбкой.

— Погуляем? — Скорпиус бросает взгляд на часы. — Еще не поздно, всего восемь.

Роза зевает, прикрывая пухлые губы крепкой ладонью с короткими цепкими пальцами.

— Прости, не сегодня, — говорит она, извиняясь, но в глазах сожаления нет. — Очень устала. Ноги гудят от этих туфель. Только представь, нам сегодня пришлось проверять метлы, всю чертову партию метел. И все потому, что одна «Молния» взбесилась и ударила владельца…

Скорпиус улыбается, но не слушает. Там, над крышей кафе, блестят глазами далекие звезды. Он бы с радостью бросил все и ушел дышать летом в Риджентс-парк.

— Странный ты, — Роза поворачивает принесенную ей тарелку той стороной, где лежит горошек. — Вроде Малфой, а предлагаешь гулять по вечерам. С виду и не скажешь: в костюме, немногословный, один из лучших сотрудников Министерства… я бы сказала, что ты любишь проводить все время в офисе. Как твой отец. Хотя сейчас он, кажется, иногда все же уходит раньше?

Скорпиус тоскливо смотрит на пахнущий подгорелым лососем салат. Зачем она это говорит?

— Ты не знала моего отца до смерти мамы, — говорит он через силу, выталкивая слова через вилку, нарушая все манеры приличия.

— А, — говорит Роза и приподнимает голову. Ее раздражают разговоры о его матери, и она пытается это скрывать, но Скорпиус замечает — по жестким уголкам губ.

Они молча едят, молча расплачиваются и выходят из кафе. Скорпиус засовывает руки в карманы пиджака, и Роза берет его под локоть. Они идут торопливо, словно боясь куда-то не успеть. За их спинами, большой и темный, скучает Риджентс-парк.

— Давай переедем в другую квартиру? — Скорпиус нащупывает в кармане мелочь и перебирает ее пальцами. — И будем ходить в тот ресторанчик в Косом переулке, который тебе нравился.

Роза поднимает на него свои большие блестящие глаза. Стеклянные.

— Я все оплачу, — поспешно добавляет он, слабо улыбаясь. — Буду мужчиной. Все, как ты хотела.

Он говорит это и скрипит зубами. Черт подери, он всегда готов на все ради нее, только Роза упрямо не позволяет ему быть мужчиной, о котором так мечтает. Почему?

Роза опускает голову, потом решительно встряхивает вьющимися волосами.

— Не будем торопиться, — произносит она уверенно и сразу ласково кладет руку ему на плечо, успокаивая. — Мы всего полтора месяца вместе. Подождем до трех, тогда и подумаем, ладно? Расскажи лучше, как у вас дела с расшифровкой этого дела?

— Лили что-то нашла в книгах, но я не успел узнать: торопился к тебе, — Скорпиус заглатывает ее слова, но крючок ранит. — Завтра первым делом зайду к Поттеру и Люпину, у них, кажется, появился какой-то план.

Роза тянет его за локоть, замедляя шаг. Потом морщится и, сняв туфлю, вытряхивает из нее мелкие камушки, звонко падающие на асфальт.

— А мы сегодня переводили один старый текст, — говорит она с гордостью, встряхивая волосами. — Угадай, кому доверили перевод? Даже мама сказала, что я отлично справилась.

— Умница, — Скорпиус целует ее в висок, совершенно не понимая, кому вообще нужны руны. Они мертвы, как и люди, создававшие на них тексты. Что там может быть важного? Все, что было необходимо, расшифровали лет сто назад.

— Слышала, ты виделся с отцом, — Роза вытягивает вперед ладонь, рассматривая короткие ногти. — Как думаешь, может, мне маникюр сделать? Как у магглов.

Скорпиус смотрит на нее искоса. Про отца она сказала между прочим, делая вид, что ей интересно. Зачем? Если тебе плевать — то брошенные для успокоения слова ничем не помогут.

— Знаешь, я всегда видел отца молодым. Понимал, что ему давно не тридцать, но в моих глазах он оставался таким, каким я его помнил в одиннадцать. И только когда я увидел его на прошлой неделе, я заметил седые пряди в его волосах.

— У моего тоже есть, — тихо замечает Роза, и Скорпиус, поняв намек, замолкает. Он вообще предпочитает не касаться неприятных ей тем. Последние две недели он старается быть таким, каким ей бы хотелось его видеть — но отношения не становятся лучше. И Роза не становится другой.

Стараясь не думать о плохом, Скорпиус вспоминает последние события в отделе. Интересно, что удалось узнать Лили, и какой именно символ она нашла. Может, тот, что они видели в Мунго?

Он резко останавливается, и Роза, вцепившись в его локоть, громко ойкает. Скорпиус не обращает на нее внимания. Символ. Тело. Лестрейндж. Портрет… То, что он видел много лет назад — и забыл, сейчас встает перед глазами ярким воспоминанием. Лицо его деда. Что, если он все еще жив? Что, если он знает, в чем дело?

— Что случилось? — Роза недовольно поправляет волосы.

— Прости, — Скорпиус натянуто улыбается. — Показалось, что кого-то увидел на той стороне улицы.

Завтра же он пойдет к отцу и спросит про деда. Если его смутные детские воспоминания верны, то отец тоже был причастен к чему-то, о чем говорил Лестрейндж. Если это сможет помочь им в раскрытии дела, то нужно обязательно попробовать разговорить отца.

Они медленно поднимаются по лестнице на третий этаж. Тусклые лампы едва освещают высокие пролеты, и уличный свет, падая на ступени через окна, придает лестнице загадочность.

— У нас все хорошо? — вдруг спрашивает Скорпиус, трогая Розу за руку.

Она поворачивается к нему, застыв на ступеньке выше, и кладет руки ему на плечи. Ее слегка курносый носик кажется маленьким и смешным в окружающем полумраке.

— Все замечательно, — произносит она четко и улыбается, но глаза остаются равнодушными. — Ты последнее время такой внимательный, просто волшебство. Сейчас придем, я сварю кофе, какой ты любишь, с корицей. Потом можем вместе сходить в душ… и я буквально пятнадцать минут потрачу на работу, напишу ответ, хорошо?

И она ласково целует его теплые губы, не дожидаясь ответа.

Отвечая на поцелуй, Скорпиус ощущает себя на качелях: вот, сейчас он снова близок с Розой, но завтра она отдалится, а потом снова приблизится. Он качается туда-сюда, пытаясь раскачаться сильнее и схватить ее крепкой рукой. А пока — только прикасается.

Лили

Джеймс задумчиво рассматривает развернутую на столе карту и трет пальцами губы. У него новая девушка, время для которой он находит поздней ночью, и поэтому на воротнике рубашки смущенно алеет пятно от помады.

— Я думал, символ укажет нам на звезды, а в итоге он относится к алхимии, — Альбус поворачивается к Лили. — Остальные ты нашла?

Она отрицательно качает головой, тоже пристально разглядывая карту. Жирными красными точками на ней обозначены места прошлых убийств.

— Сколько дней осталось до следующего преступления?

— Ровно пять, если считать сегодня, — Тедди смотрит на нее из дальнего угла кабинета, и Лили смело встречает его взгляд. — Успеешь найти остальные символы? Сколько томов тебе осталось просмотреть?

— Три с небольшим. Думаю, я успею. Пойду прямо сейчас…

Скорпиус отрицательно качает головой, стуча пальцем по карте.

— Допустим, это займет у тебя день или два. Останется всего три на составление плана по обезвреживанию и патрулированию улиц. Маловато, особенно, если делать все так, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Предлагаю составить план сейчас. Ты, кажется, предлагал отличную идею, Альбус.

Брат кивает и склоняется над столом.

— Если моя теория верна, в чем я теперь сомневаюсь, то линии образуют неполный ковш Малой медведицы, в котором не хватает двух точек — в конце ручки и в самом ковше. На карте они расположены здесь: в районе Вестминстера и Фулхэма. Кто у нас под ударом? Полукровки? Нужно собрать данные по тем, кто живет в этих районах. Сначала спасем людей, потом решим, что делать дальше. Справишься, Тедди?

Тот быстро поднимается со стула и выходит из кабинета вместе с Лили. Волосы у него сейчас черные, и глаза — синие. Лили сглатывает и зачем-то прижимает к боку сумку с колдоаппаратом.

— Подожди, — Тедди обгоняет ее у лифта. Лили в защитном жесте складывает руки на груди и вопросительно приподнимает брови. — Можешь мне помочь? Это не связано с символами и много времени не займет. Пойдем в кафетерий, я все расскажу.

Лили нервно качается с пяток на носки и обратно.

— Только на пару минут, ладно? — она улыбается. — Мне нужно искать дальше.

— Разумеется, — Тедди довольно берет ее за руку и ведет за собой.

Ладонь у него прохладная, и пальцы — спокойные, не такие дрожащие, как у нее самой. Лили садится за столик у окна и нервно вешает на стул сумку. Нужно встать и уйти. Не дать ему заговорить.

— Ты ведь любишь эклеры? — он ставит перед ней чашку с какао и тарелочку с тремя большими пирожными. — Вот, три разных взял. Угощайся. Ты наверняка давно завтракала.

Лили придвигает к себе какао, едва не опрокинув от волнения кружку, и снова вопросительно смотрит на Тедди. Его волосы из черных становятся красными, а глаза голубеют.

— У меня внутреннее задание Министерства, — говорит он тихо, придвигаясь к ней. — Нужно поймать человека, который подделывает галлеоны. Ты его заснимешь, а я потом, по колдографии, приму его образ. Понимаешь, его слишком сложно подробно разглядеть, а я…

— Согласна, — Лили широко улыбается, но пальцы, берущие эклер, дрожат. — Когда?

— Завтра вечером, — Тедди благодарно улыбается в ответ и поднимается со стула. — Я побегу обратно в отдел, дел просто огромная куча. Приятного аппетита!

Она смущенно кивает, быстро заталкивая остатки эклера в рот, чтобы успеть попрощаться. Но Тедди уходит так быстро, что шоколадный крем не успевает растаять на языке.

Скорпиус

Он всегда стучит, прежде чем войти, и ждет пару минут перед открытой дверью. Отца часто нет в кабинете, но сейчас время обеда, и Скорпиус, жертвуя своим, заглядывает внутрь.

— Ты не занят, пап?

— Заходи, — отец достает из шуршащего бумажного пакета обед, упакованный экономкой, и ставит на стол. Еду в кафетерии он терпеть не может, а на ресторан у него нет времени. — Хочешь? Могу поделиться.

Скорпиус с болью смотрит на его белые, словно алебастровые руки со вздувшимися венами, на вытянутое серое лицо, на плечи — худые, но выпрямленные, и качает головой.

— Забегу потом в кафе, — он садится в кресло напротив широкого стола из красного дерева, какие стоят во всех кабинетах важных лиц Министерства. — Прости, что я редко захожу.

Отец спокойно замечает:

— Я понимаю, что Роза Уизли гораздо интереснее меня.

Скорпиус досадливо морщится, откинувшись на мягкую спинку кресла. Черт, как же хочется спать. Просто лечь и выспаться. До жизни с Розой он любил лечь рано и проснуться с рассветом выспавшимся и бодрым. Теперь, с нераскрытым делом, с сомнениями и тревогами, он долго ворочается в постели и засыпает далеко за полночь. Роза в это время или давно спит или не вовсе не ложится, готовясь к рабочему дню.

— Ты помнишь Лестрейнджа?

Отец замирает и несколько секунд стоит холодной статуей. Потом придвигает кресло к столу и медленно интересуется:

— Зачем тебе это?

— В отделе похожий случай, мракоборцы уже им занимаются.

Отец недовольно поджимает тонкие губы и скрещивает пальцы, отодвигаясь вглубь мягкого кресла.

— Тебе какое дело до мракоборцев? У вас в отделе что, своих проблем совсем нет?

— Альбус помогает Люпину, и мне не хочется оставаться в стороне, тем более что я могу помочь, — Скорпиус подается вперед и касается пальцами стола. — Пап, что хотел Лестрейндж? Он мстил тебе за что-то? И дед… я видел его тогда, на картине. Я хочу с ним увидеться, если он еще жив.

Отец отодвигается еще сильнее, словно хочет вжаться в кресло и исчезнуть. В его светло-серых глазах — паника и ярость. Сжав губы, он медленно цедит:

— У нас с Лестрейнджем были личные счеты, не касающиеся вашего дела. Про деда забудь. Я запрещаю тебе с ним видеться.

Скорпиус поднимается на ноги, чувствуя, как лицо покрывается красными пятнами досады. Ему скоро двадцать два! Какого черта отец продолжает ему что-то запрещать, при этом закрываясь в своем кабинете и плюя на все, что происходит вне его мрачных стен!

— Почему? — спрашивает он, сжимая ладони в кулаки. — Хоть раз, хотя бы сейчас, здесь, объясни мне, какого дьявола ты отрезал меня от деда и бабушки!

Отец молча, яростно, с каким-то странным остервенением рвет вверх белоснежный рукав рубашки. Скорпиус смотрит на бледную кожу и сглатывает. Там, на предплечье, зло скалится в пространство череп со змеей, выползающей изо рта.

— Это сделал со мной твой дед, — глаза отца безжалостно блестят. — Из-за него у меня нет друзей. Из-за него я два года жил в страхе за свою жизнь и за жизнь моей матери, а потом долгих пять лет выкарабкивался из ямы презрения, чтобы получить работу. Из-за него я ставил себя выше остальных и жестоко обжегся. Из-за него Лестрейндж едва не убил тебя в тот вечер. После этого я вырезал отца из себя, как магглы вырезают опухоли.

Скорпиус снова сглатывает. Он знал, что отец, еще учась в Хогвартсе, следовал идеям своего отца, но никогда раньше не видел Метку. Или предпочитал не видеть.

— Он сделал плохо тебе. Но не мне, — говорит он тихо. — Он был худшим отцом, но может стать неплохим дедом. Почему ты вечно решаешь все за других?

Отец надрывно смеется, и смех его дрожит. В нем страх, и боль, и смятение, и бешенство.

Скорпиус поворачивается к нему спиной и выходит из кабинета, оставив отца смеяться в одиночестве.

Черт с ним.

Скорпиус останавливается и с бешенством сжимает кулаки. Неужели отцу плевать на него? Неужели он любил только мать — и теперь в мире его ничто не радует? Даже собственный ребенок? Кусая губы, чтобы не завыть, Скорпиус одергивает рубашку и почти бежит к лифту, чтобы успеть пообедать. До того, как к ним в отдел за отчетом зайдет Грейнджер, остается немного больше двух часов, а пергамент все еще чист, как свежий снег.

Нервно переступая с ноги на ногу в ожидании лифта, он краем глаза замечает за стеклянными дверями, ведущими на черную лестницу, Розу. Она стоит к нему вполоборота, мило улыбаясь высокому парню с русыми волосами, который что-то рассказывает, оживленно размахивая при этом руками.

Забыв про обед, Скорпиус тянет на себя дверь и оказывается в прохладном, затхлом воздухе черной лестницы.

— О, а я тебя ждала, — Роза берет его за руку. — Познакомься. Новенький в нашем отделе, Виктор. Из Ильверморни, представляешь? Будет у нас стажироваться месяца два. Всегда мечтала пообщаться с американцем.

Скорпиус кивает, разглядывая незнакомца. Тот выше его, шире в плечах, с нависающей над карими глазами переносицей и толстыми маленькими губами.

— Руны? — интересуется Скорпиус и не сдерживает насмешки в голосе. — Или нумерология? Как вам Лондон?

Роза легонько ударяет его по плечу, широко улыбнувшись Виктору.

— Все вместе, — отвечает тот спокойно. — Лондон очень красив, особенно парки… У нас такой роскоши нет. Мне нужно работать, еще увидимся, мистер…

— Малфой, — кивает Скорпиус и, дождавшись, когда Виктор уйдет, поворачивается к Розе.

— Поешь со мной? — он бросает взгляд на часы и выдыхает: на обед ему остается пятнадцать минут. — Я скучаю.

Роза кривит губы и надевает сожалеющую маску, хотя по глазам он видит, что ей ничуть не жаль.

— Дела, — говорит она кратко и, поцеловав его в щеку, исчезает в коридоре второго этажа. Лифт с протяжным скрипом захлопывает дверцы и медленно ползет вниз. Качели, на которых стоит Скорпиус, снова отлетают назад, не позволяя даже коснуться Розы.

Лили

Одной рукой она помешивает лимонад соломинкой, другой — подпирает щеку. Жарко, влажно и хочется спать. Тедди сидит напротив нее за небольшим столиком в одной из кондитерских Косого переулка, чье название Лили уже забыла. Свет, падая сквозь листья деревьев, тенями пляшет на стене.

— И много у тебя таких дел? — интересуется Лили, разглядывая сосредоточенное лицо Тедди и его каштановые волосы. Она никак не может привыкнуть, что они так часто меняют цвет, но именно эта его способность и сводит ее с ума.

— Достаточно, — отзывается он, не сводя глаз с окна. — Они никогда не закончатся. То фальшивомонетчики, то убийцы, то перекупщики, то темные маги… Я мракоборец, Лили. Как моя мать.

Лили задумчиво закусывает соломинку, и лимонад, холодный и кислый, щиплет язык. У всех есть дело — кроме нее. Чем она занимается? Фотографирует подозрительных личностей и трупы для Министерства? Бабочек? Поле? Туман? Как найти этому применение, если ее колдографии природы никому не нужны? Скорпиус, правда, тогда попросил одну — но осталась ли она, не потеряна?

Она протягивает руку — и касается его руки. Они оба вздрагивают, и Лили слабо улыбается, ободряюще смотря в его зеленые глаза.

— Рядом с тобой хочется говорить обо всем, мне давно этого не хватало, — говорит она радостно. — Родители заняты собой, братья на работе. Здорово, когда посреди солнечного дня можно сесть в кафе с кем-то и поговорить.

Тедди хмурится, убирая руку.

— Мы на задании.

Лили беззаботно машет рукой и убирает волосы на спину. Они совсем отросли и скоро скроют лопатки. И веснушки, вылезая навстречу июньскому солнцу, пляшут на ее лице.

— Вот он, — Тедди вдруг напрягается, и голос его звучит сдавленно и глухо. — Сможешь проследить за ним?

Лили быстро отодвигает лимонад и, схватив сумку за ручки, выбегает из кофейни. Достав колдоаппарат незаметно, она для вида делает несколько общих снимков: узкая мощеная улочка, деревянная вывеска с фигурой совы, витрина с пирожными… И, наконец, низкий широкоплечий мужчина с темно-рыжими волосами. На макушке у него лысина — словно ведьмин круг, который вытоптали неведомые человечки. Лили идет за ним до самого Лютного переулка, потом поспешно возвращается к кофейне.

Тедди ждет ее у выхода, нервно вытянув руки по бокам. Волосы его из каштановых становятся красными, и он сжимает ее руку чуть выше запястья.

— Спасибо, — шепчет он, и Лили, густо покраснев, отдает ему колдографии. — Можно, я зайду к тебе вечером?

Она долго смотрит в его зеленые глаза, и страх снова потоком врывается в сердце. Страшно, что близость Тедди, прикосновение его пальцев к коже, его взгляд — неизбежны. Лили не умеет врать себе, не умеет шагать назад. Она умеет только жить — широко, распахнув руки навстречу ветру — и от этого еще страшней.

— Да, — шепотом отвечает она и, поправив на плече сумку, быстро шагает в сторону «Дырявого котла», не смея обернуться. И только пройдя несколько домов, Лили вспоминает, что обещала матери зайти к дяде Джорджу.

«Всевозможные волшебные вредилки» никогда не были ее любимым магазином. Она обожала маленький магазинчик на углу, пахнущий красками и бумагой, полный ярких картин и колдографий. А любовные зелья и порошок мгновенной тьмы казались ей скучными. Да и канареечные помадки — так себе на вкус.

— Привет, — дядя Джордж машет ей рукой из-за прилавка. Глаза у него грустные, как и одиннадцать лет назад, когда он подарил ей пушистика. — Давненько тебя не видели. Все порхаешь?

— Порхаю, — Лили усаживается на высокий стул и крутит в пальцах конфету в ярком фантике. — Что нового?

Дядя Джордж разводит руками. Полгода назад он развелся, и Анджелина уехала ухаживать за болеющей матерью. Лили слышала, что она и вышла за дядю Джорджа просто потому, что он — близнец дяди Фреда. Можно скопировать внешность. Но как можно копировать чувства?

— Неужели пришла? — дядя Рон выходит из кладовки, обнимая большую картонную коробку. — Я-то думал, она нас знать не хочет.

Лили машет на него рукой. Дядя Рон вечно шутит так, словно отработал клоуном в маггловском цирке, и шутки у него давно закончились.

Бросив коробку на пол, он стряхивает пыль с ладоней и интересуется:

— Как мама? Вчера она притащила очень вкусный суп. Гермионе до такого варить и варить.

— Это Кричер постарался, — Лили зевает. Из-за символов она почти не спала последние две ночи, но разгадка — близко. — Мама статьи пишет.

— Держи, — дядя Джордж передает ей свернутый бумажный пакет. — Передашь ей от нас двоих. Конечно, можно было послать сову, но так приятно лишний раз тебя увидеть. Отцу привет! Передай ему, что нам свежий любовный напиток завезли. Передашь?

Лили откладывает книгу и трет уставшие глаза, потом подбирает выпавшую из последних страниц картинку и сонно разглядывает. Как ей схватить колдографией все эти солнечные блики, что так переливаются на репродукции? Сейчас у нее получается или цвет или свет. Ничего, как только они разберутся с убийствами, она возьмет отпуск и сразу возьмется за колдографию. Джеймс обойдется без нее пару недель: раньше ведь обходился.

За окном шумят деревья, качая высокими головами, и ветка сирени настойчиво царапает стекло. Серые и черные тени, танцуя на стенах, растворяются в горящем камине.

Кажется, она нашла еще один символ — серу. Остался последний — и можно разрабатывать подробный план. Вдруг им удастся разгадать эту головоломку раньше, чем погибнут люди?

Лили слезает с кресла и потягивается. Стрелки будильника приближаются друг к другу и скоро покажут полночь, а Тедди так и не зашел. Может, устал или передумал? Может, он тоже боится?

Лили садится на краешек кровати и берет в руки медвежонка. Он смотрит на нее овальными пластиковыми глазами, словно не понимая, где он, кто он и сколько ему лет.

— Не грусти, — говорит она ему и трет пальцем его плюшевый нос. — Нечего грустить.

Медведь укоризненно смотрит на нее и пытается пошевелить своим черным ниточным ртом, но не может.

И тогда в окно кто-то тихо стучится.

Лили быстро прячет медвежонка под одеяло и поднимает раму вверх. В теплом свете камина, из летней темноты, выныривает лицо Тедди. Правую щеку прорезывает глубокая царапина, на губах — кровь, и под глазом чернеет большой синяк.

— Мерлин святой, — Лили в ужасе прижимает руки к груди. — Что случилось?

Тедди быстро перелезает через окно в комнату и садится на подоконник.

— Издержки профессии, — говорит он глухо и слабо улыбается. Рубашка его измята и разорвана на плече. — Спасибо, Лили. Мы его поймали. Правда, дрался он порядочно и без палочки, но я дерусь лучше. Одним мерзавцем в мире меньше.

— Вы его убили?

— Пришлось. Если бы он попал к гоблинам, ему было бы гораздо хуже… Ты не думай об этом. Я просто пришел сказать, что…

Лили яростно мотает головой с такой силой, что волосы рассыпаются по плечам. Нет, она не хочет слышать это «спасибо». Она не хочет слышать безликие слова, когда они не нужны. Они оба знают, почему он пришел — и она не хочет врать. Ни себе. Ни — ему.

Шагнув вперед, Лили берет его лицо в свои горячие сухие ладони и страстно целует. Тедди отвечает мгновенно и, привлекая ее к себе, ласково обнимает за талию.

— Что? — спрашивает она шепотом и жарко краснеет, понимая, что стоит перед ним в пижаме с голубыми розами.

— Что ты нужна мне, — шепчет он в ответ и сильнее прижимает ее к себе. — Пожалуйста, не бойся, Лили. Я знаю, ты боишься.

Она снова мотает головой, не пытаясь вытирать бегущие по щекам слезы. Завтра утром она проснется, и все это — Тедди, ночь, поцелуй — окажется сном, и она выйдет в сад, влажный от росы, и сядет на качели. Вверх — и вниз. Вверх — и вниз.

Но его руки, его губы убеждают ее: все происходит по-настоящему. Сейчас. Здесь. И в наступившей тишине только сердце ее отчаянно выстукивает новый ритм.

Тук. Тук-тук. Тук.

Скорпиус

Сквозь стеклянные двери он видит, как Роза снимает фиолетовую мантию и, свернув, убирает ее в сумочку. На ней снова голубое платье и бежевые туфли — а волосы забраны наверх, в свободный пучок, из которого торчат волосинки.

Скорпиус ждет ее у выхода, раскрыв черный зонт. Можно, конечно, и водоотталкивающее заклинание применить, но прогулка под дождем так романтична — а романтики ему не хватает. После маленького темного кабинета, того разговора с отцом, четырех стен, скучного обеда, хочется выйти и забыть обо всем, что осталось за спиной.

Дождь сердито барабанит по зонту, не в силах пробиться через плотную ткань, и каплями падает на землю.

— Приятно, когда тебя ждут, — Роза довольно улыбается и берет его под руку. — Давно здесь?

— Минут десять, — Скорпиус нагибается и целует ее в щеку. — Пройдемся, или ты совсем голодная?

Роза смотрит на него лукаво и тут же замечает, одним движением распуская волосы:

— Кто же гуляет в такой дождь? Туфли промокнут, да и промозгло как-то… Может быть, в другой раз? А сейчас мне ужасно хочется горячего кофе со сливками и какого-нибудь румяного стейка. Весь день мучились с проверкой документов, стажеры совсем ничего составлять не умеют.

Скорпиус скептически кривит губы.

— Что, даже Виктор?

— Особенно Виктор! — Роза смеется, прикрывая рот ладонью. — Не представляю, как можно научить рунам и не научить обращаться с документами.

Скорпиус неохотно проходит мимо парка, с сожалением смотря на подрагивающие от дождя листья сирени и вдыхая свежий, влажный аромат земли и цветов. Роза что-то оживленно рассказывает про отдел, но слова отскакивают от его ушей, как капли от зонта.

— Хочу встретиться с дедом, — говорит он вдруг, прерывая Розу на полуслове. — Все годы я думал, что он мне приснился. Но он жив. И я хочу его увидеть. Вполне вероятно, что он сможет нам помочь.

Роза пожимает плечами и с силой выдыхает в воздух облачко пара.

— Скажи, — Скорпиус сразу останавливается и щурит глаза. — Скажи.

Она нервно поправляет тонкий ремешок на платье.

— Твой дед — Пожиратель смерти, ты сам это знаешь. Один из верных сторонников…

— Больше двадцати лет прошло, — Скорпиус зло поджимает губы, вытягивая их в линию. — Какого черта я должен вспоминать то, что никогда не вернется?

Уголки ее рта нервно подрагивают. Она оглядывается по сторонам, проверяя, что на них никто не смотрит, и касается его руки.

— Время не меняет людей, — ее губы тоже упрямы. Скорпиуса почему-то мутит от запаха ее духов, но он сдерживается, не разрешая себе шагнуть назад. — Он плохой человек, твой дед. Мерзкий, подлый и лживый.

Скорпиус в бешенстве выдергивает руку. Почему она так безжалостна? Так суха? Как дерево без листьев, для которого больше не наступит весна.

— Откуда тебе знать?

Роза улыбается, но в улыбке прячется насмешка. Она стоит перед ним, надменно выпрямив спину, ни на мгновение не сомневаясь в том, что говорит и чувствует. И где-то глубоко внутри, под сердцем, у Скорпиуса рождается желание сбежать. И вся его любовь к ней, жившая в душе так давно, вдруг дрожит, как башня, из основания которой вырвали камень.

— Я изучала его дело, да ты и сам знаешь, кто такие Пожиратели смерти. Я читала…

— Читала. Читала, как свои руны? Мертвые и не нужные никому, кроме вашего отдела? Ты хотя бы раз его видела? Говорила с ним? Попыталась понять, что он чувствует?

Роза хмурится, и в ее темно-карих глазах бегают недобрые огоньки.

— Достаточно знать, что он — Пожиратель смерти. Это говорит само за себя. Они убивали людей, Скорпиус. Магглов. Издевались над ними. Пытали… Моя мать…

— Ты не твоя мать, — Скорпиус повышает голос и, лихорадочно порывшись в карманах, сует ей в руки маггловские бумажные деньги. Кровь стучит в голове, и он боится, что наговорит лишнего — но уже не может остановиться. Все, что он сдерживал в себе последние две недели, пытается выплеснуться одним яростным потоком. — На, бери. Забирай все. Иди в свое чертово кафе, выбирай что хочешь. Я хочу остаться один.

Качели с силой отлетают назад, и Роза остается стоять под дождем, растерянно сжимая пальцами новенькие фунты.

Скорпиус

Он садится на мокрую скамейку и поддевает носком ботинка мелкие гранитные камушки. Они похоже на те, что Роза звонким дождем вытряхнула из туфельки. Скорпиус складывает зонт и кладет рядом с собой.

Темно. Теплый свет фонарей едва освещает парк и дорожки, которые уже давно не шуршат под ногами.

Скорпиус обхватывает голову руками. Ему не хочется возвращаться домой. Не хочется видеть эти жестокие губы Розы, ее вьющиеся волосы, пахнущие хризантемой, смотреть в насмешливые глаза, извиняться, сидеть на маленькой неуютной кухне спиной к окну, глотать горький кофе, потому что сливки не куплены.

Что он делает не так? Что с ним? Еще так недавно он был счастлив, услышав громкое «да» и поцеловав пухлые губы, а теперь не хочет к ним возвращаться.

Скорпиус выдыхает облачко пара и закрывает глаза. Хочется спать. Хочется залезть под одеяло и не просыпаться неделю. И — тепла.

А завтра — снова на работу, в отдел, где помимо них с Альбусом еще двадцать сотрудников, в духоту, тесноту и обыденность. Скорпиус не знает, чего хочет. Но больше всего он не хочет оставаться в отделе до конца своей жизни, как отец. Ему кажется, что он добьется гораздо большего, чем пустое заполнение отчетов, расследование кровавых дел и стирание памяти магглам.

Он медленно поднимается по лестнице и заклинанием открывает дверь. Он надеется, что Роза давно спит, но на кухне горит лампа, и Скорпиус, сняв ботинки, проходит вперед по коридору. В сумке лежит рабочая мантия, которую нужно не забыть выложить и разгладить, но сейчас не до нее. Плевать.

Роза сидит чуть сгорбившись, обнимая ладонями чашку с дымящимся чаем. Она поднимает на Скорпиуса глаза — и тут же их отводит. Ее короткий фиолетовый халатик едва прикрывает бедра.

— Была в кафе? — спрашивает Скорпиус дрогнувшим голосом, изучая ее виноватое лицо.

Роза отрицательно качает головой, не разжимая губ.

— Что же ты ела? — интересуется он холодно, с привкусом горечи. — Не могла же ты весь вечер пить чай. На тебя совсем не похоже.

Роза резко ставит чашку на стол, и коричневые капли чая радостно выплескиваются на скатерть.

— Не будь таким жестоким, — говорит она глухо и поднимается. — Прости, если обидела тебя. Я не хотела.

Скорпиус складывает руки на груди и прислоняется плечом к косяку. Его охватывает странное спокойствие и равнодушие. В глубине души он все еще любит ее — но ту, другую Розу, какую он себе всегда представлял. Не эту странную девушку, которая живет только для себя.

— Дело не в тебе, — произносит он медленно, выдавливая из себя слова, как краску из тюбика. — Мы разные, Роза. Ты любишь работу больше, чем меня. Да меня ты и не любишь, никогда не любила. Зачем ты вообще сказала «да»?

Роза поджимает губы и обхватывает плечи руками.

— Слушай, Скорпиус, нам всего по двадцать два. Да, я люблю свою работу, да, я готова быть там днями и ночами, переводить документы и проходить аттестации. Я не готова сейчас выходить замуж. Рожать. Вести образцовую семейную жизнь. Я хочу быть свободной и делать, что хочу.

— Значит, ты не хочешь любить. Любовь, знаешь ли, подразумевает под собой какую-то заботу о другом. Почему ты сразу этого не сказала? Я бы не изображал из себя идиота, который слушает каждый твой вздох, — от боли в сжимающемся сердце у него кривятся губы.

Она смотрит на него расстроенно и одновременно сердито.

— Я думала, ты меня понимаешь.

— А как же постель? — он зло кивает в сторону спальни. — Это что, по-твоему?

Роза улыбается ему так, словно он — ребенок.

— Постель — это изюминка в повседневной жизни. Зачем отказывать себе в чем-то?

Не будь ханжой, Скорпиус. Будто тебе не нравилось, как мы прекрасно проводили там время.

— Полчаса после работы и до твоих дополнительных подготовок к аттестациям.

— И все-таки.

— Я думал, ты меня любишь. Хотя бы немножко.

Роза раздраженно хмурится. Она устала, и разговор, ведущий в никуда, начинает ее раздражать — Скорпиус видит это по ее глазам.

— Нельзя «немножко» любить. Ты мне нравишься, очень. Мне хорошо с тобой. Разве этого недостаточно?

Он отрицательно качает головой.

— Ах да, твоя мать ведь была совсем другая…

Скорпиус с яростью ударяет кулаком по стене.

— Не трогай мою маму! Если твоей плевать на своего мужа — а ей плевать, Роза — это не значит, что все женщины одинаковые. Хотя ты, видимо, в нее.

Роза приподнимает брови, с трудом сдерживая бешенство.

— Что за бред ты несешь?

— Я сложил камешки в туфлях с идиотскими ремарками Виктора о прекрасных лондонских парках. Ты гуляла с ним, но не со мной. Не надо врать, — Скорпиус выставляет вперед ладонь. — Я знаю, когда врут. Просто признайся.

Роза бледнеет. Он никогда не видел, чтобы она так бледнела — и теперь боится, что она упадет в обморок. Ему все еще не плевать на нее.

— Клянусь, у нас с ним ничего нет, — говорит она торопливо, делая к нему осторожный шаг. — Мы просто гуляли в обед несколько раз, пока ты был занят. Скорпиус, честное слово, я тебе не изменяла.

— Какого дьявола ты сказала мне «да»? — спрашивает он настойчиво, взяв ее за плечи.

— Ты был такой неугомонный, и твои глаза…

— Ясно, — он отшатывается назад, отпуская ее, и широкими шагами возвращается в прихожую. — Из жалости. Ты согласилась со мной встречаться из жалости. И спала со мной тоже из жалости. Прекрасно. Просто потрясающе. Великолепно. Лучше не бывает.

— Скорпиус, подожди, — она идет следом за ним. Идет — не бежит. — Скорпиус, пожалуйста, не надо так резко все обрывать. Да, я пожалела тебя, я вела себя как дура, но ты мне нравишься, правда. Не уходи. Пожалуйста. Останься.

Она протягивает к нему руки, и на мгновение его сердце оттаивает и снова бьется. Но ее слова — о его деде и отце, ее злые губы, ее жестокие глаза все еще живы в его воспоминаниях, и мысль, что она не любила его — только жалела, пульсирует в висках. Чувствуя себя растоптанным и оплеванным, он молча берет сумку и тянет на себя дверь.

— Поговорим потом, ладно? Переночую у Поттеров.

Роза отчаянно прижимает руки к груди.

— Но уже почти час ночи, они давно спят.

Скорпиус молча выходит из квартиры, не отвечая и не оборачиваясь. Ему больше не хочется спать — хочется проснуться и понять, что все это — лишь кошмар. Но так не будет. И теплый дождь, падая на лицо, вторит его мыслям.

Трансгрессировав, он некоторое время стоит у темного дома, жадно вдыхая ночной воздух, полный запаха сирени и жасмина. Потом, аккуратно ступая по каменным плитам дорожки, обходит дом и тихо стучится в окно.

Сонное и удивленное лицо Лили появляется за стеклом спустя пару минут.

— Что случилось? Новое убийство? — спрашивает она, ловко подняв раму вверх. На ней белая пижама с голубыми розами, и волосы, растрепавшиеся во сне, длинными прядями падают на грудь.

Скорпиус устало качает головой.

— Можно, я у вас переночую?

— Конечно, — Лили отступает назад, не раздумывая. — Я сейчас тебя тихонечко к Альбусу приведу. У меня только кресло свободно, на нем спать неудобно… Ты паршиво выглядишь и, по-моему, горишь.

Она невозмутимо касается прохладной ладонью его горячего лба. Скорпиусу отчаянно хочется закрыть глаза, но он сдерживается.

— Хочешь огневиски? У меня чуть-чуть есть. Я не пью, только простуду лечу.

— Не надо.

Они тихо выходят в темный коридор и останавливаются. Пальцы Лили, теплые и тонкие, появившись из черноты ночи, берут его за запястье и осторожно тянут за собой. Скорпиус не сопротивляется и покорно идет вслед за ней, с трудом передвигая уставшие ноги.

— Ты тоже считаешь, что я не должен видеть деда? — спрашивает он вдруг, не останавливаясь.

— Не думала, что тебе важно мое мнение, — шепчет она, и в шепоте — горечь. — Я же ерундой занимаюсь, а вы все…

— Лили.

Даже в непроглядной темноте он чувствует, как она вспыхивает. В Розе такого огня нет.

— Твоя бабушка спасла моего отца. Я не знаю, какой человек твой дед на самом деле, но я бы встретилась с ним хотя бы ради нее. Так, это комната Джеймса… Значит, родительскую мы уже прошли. Люмос!

Ее маленькое овальное лицо резко выхватывается светом из темноты, и Скорпиус замечает бледные пятна веснушек на ее порозовевших щеках. Несколько секунд они разглядывают друг друга, потом Лили поворачивается к двери и тихонько стучится.

— Ал! Альбус! Проснись!

Скорпиусу отчего-то не хочется, чтобы он просыпался, но он молчит, глядя на нечеткий профиль Лили, на котором играют блики света. И он невольно признает, что она красивее Розы.

— Что еще? — голова Альбуса с растрепанными волосами возникает в двери, и Скорпиус шумно выдыхает. — Новое убийство? Ты разгадала знаки?

— Разгадала, — шепот Лили наполняется радостью. — Завтра, как только проснусь, буду у Джеймса в кабинете. У меня есть отличная версия. Не против, если у тебя Скорпиус переночует? Я ничего не скажу Джеймсу, клянусь.

Альбус сдавленно смеется и открывает дверь шире, впуская его в комнату. Скорпиус устало падает на кушетку и, подложив под голову маленькую подушку, закрывает глаза. Ему снится пшеничное поле, и над ним — кружащиеся аспидные вороны.

Лили

— Сера и ртуть, — заявляет она нервно, и пальцы Тедди тут же сжимают ее руку под столом. — Три главных элемента алхимии: сера, соль и ртуть. Все, что я знаю об этом — эти три вещества входят в рецепт составления философского камня.

— Эти три элемента значат столько, что у нас как минимум пять теорий, — скептически отзывается Альбус. — И думаю, версия с философским камнем как раз нерабочая. Просто потому, что ради камня не надо убивать людей. Придется думать дальше.

— И быстрее, — Джеймс смотрит на карту с точками убийств. — Похоже, ребята, еще одного мы точно не спасем. Нападение уже завтра, у нас нет никаких зацепок. А твоя теория со звездами, Альбус, летит ко всем чертям.

— Думаешь, я этого не понимаю? — огрызается тот и проводит рукой по лицу. — Предлагаю всем вернуться на рабочие места и подумать над версиями. Через два часа собираемся здесь и обсуждаем варианты. Кто считает, что ему помогут книги, может поискать в библиотеке. Нельзя сидеть и ждать очередной труп, отец и так вчера спрашивал, где новые отчеты. Если моя версия со звездами не работает, то точки должны соединяться в алхимический символ. Какой — мы должны выяснить.

Лили берет со стула сумку и выходит в душный коридор.

— Наверное, загляну в библиотеку, — говорит она, поворачиваясь к Тедди. — Зайдешь со мной? А то я как-то пыталась книгу взять, так мне заявили, что я здесь не работаю и нужен пропуск.

Он бросает взгляд на наручные часы и с сожалением разводит руками.

— Прости, Лил, пора бежать, на мне еще два преследования сегодня.

— Не опасные? — нервно интересуется она, касаясь его руки.

Тедди улыбается, и его волосы мгновенно меняют цвет: из русых становятся синими. Лили до ужаса хочется запустить в них свои пальцы и поцеловать его губы, прижаться к нему сильнее и вдохнуть его запах…

— Совсем немножко, — он целует ее в щеку и, развернувшись, почти бежит к лифту.

Лили огорченно вздыхает и медленно плетется по коридору, глядя на блестящий кафель пола. Еще никто не знает, ни братья, ни родители, что Тедди предложил ей встречаться. Лили, помедлив, ответила «да» — но душа дрожала и дрожит как сухой лист на ветру. Ей все еще страшно.

— Эй! — она замечает худую фигуру Скорпиуса, маячащую в коридоре, и ускоряет шаг. — Поможешь с библиотекой?

Он оборачивается и засовывает руки в карманы. Лицо у него серое и грустное, и плечи опущены вниз, как у провинившегося ребенка. Мама, которая всегда умеет поднять настроение даже ворчливому Кричеру, перед мрачностью Скорпиуса осталась бессильна, только предложила какое-то время пожить у них, и Скорпиус согласился. Лили подозревала, что Роза, с ее умением хладнокровно давить на близких, пыталась его изменить — и проиграла. Впрочем, таким, каким Скорпиус был до отношений с ней, он тоже не остался — и даже воротник рубашки, всегда такой идеально белый и выглаженный, теперь загнут внутрь.

— Черт с тобой, — произносит он глухо. — Только книги я на себя возьму.

Лили нетерпеливо ждет его в коридоре, переминаясь с ноги на ногу. Ей хочется увидеть Тедди, сейчас, в это самое мгновение, но нужно ждать. Постоянно ждать. Лили кажется, что поэтому Виктуар и бросила его — ей надоело сидеть у окна.

— Держи, — Скорпиус с какой-то отрешенностью протягивает ей два тома в синем переплете. — На неделю дали.

— Спасибо! — Лили прячет их в сумку и бежит к лифтам. — Я верну!

— Поттер! Стой, Лили! — Скорпиус догоняет ее у самых дверей. — Ты спятила? Их нельзя выносить из здания, куда ты собралась?

Лили лукаво улыбается, махнув рукой на окна позади них, через которые льется солнечный свет.

— В парк. Там легче дышать, а здесь я все равно никому не нужна. Хочешь со мной?

Вместо ответа Скорпиус почему-то смотрит на ее ноги и приподнимает вверх худые плечи.

— Не могу. Найдешь что-нибудь — сразу возвращайся.

Лили кивает и, зайдя в лифт, несколько секунд рассматривает свои голубые босоножки с тонким ремешком, охватывающим щиколотки. И что в них интересного? Пожав плечами самой себе, она поправляет на плече тяжелую сумку. Зеркало напротив нее отражает девушку с длинными рыжими волосами и россыпью веснушек. И в ее карих глазах прячется страх.

Тедди появляется поздно вечером, в мятой рубашке, с большой ссадиной на щеке и, усевшись на подоконник, вопросительно смотрит на Лили.

— Новости?

— Почти никаких, — отзывается она, натягивает поверх платья тонкий свитер. — Мы так и не пришли к единому мнению, сколько точек не хватает на карте, и какой символ они должны образовывать. Альбус считает, что какой-то объединяющий, Джеймс — что это точно один из металлов вроде золота, а Скорпиус… он, похоже, вообще ни о чем не думает кроме Розы.

Лили осторожно касается ладонью его лица, и Тедди, протянув к ней руки, притягивает ее к себе за талию.

— Больно? — спрашивает она тихо, кивая на ссадину.

— Привык. Раньше лечил сразу, а теперь даже внимания не обращаю, — замечает он, улыбаясь. — Скучала?

Вместо ответа она наклоняется и целует его губы, пахнущие смертью и кровью. С трудом сдерживая дрожь, Лили обнимает его за шею и прижимает его голову к своей груди. Она не знает, любовь ли это. Только страшное, темное и жгучее желание снова обрушивается на нее с такой силой, что она едва стоит на ногах. Как и тогда, в пятнадцать. Все сводит ее с ума: и его волосы, меняющие цвет, и приоткрытые губы, и руки — сильные и цепкие, крепко держащие ее за талию. И ее пальцы сами собой медленно тянутся к пуговицам на блузке.

— Что ты делаешь? — тихо спрашивает он, и Лили тут же кладет ладони на его плечи, багрово краснея.

— Живу, наверное, — отвечает она приглушенно.

— Ты такая цветная, — говорит он взволнованно и, поднявшись, прижимает ее к себе. — Как бабочка, влетевшая в мой серый мир. Не улетай, без тебя я снова потускнею.

Она запрокидывает голову, отдавая губы во власть его поцелуев, и закрывает глаза, не думая ни о чем. Они наедине, и вокруг них — ночь. И Лили одновременно хочется стать еще ближе, прикоснуться к его обнаженной коже, но его запах рождает в ней страх, который невозможно унять.

Скорпиус

— Я заплатил одному человеку, — говорит он тихо, поворачиваясь к Альбусу. — Он сделает анализ крови у тел погибших так, что никто не заметит.

Альбус поправляет галстук и оглядывается на мать, которая сидит в гостиной, увлеченно читая новый выпуск «Пророка».

— На черта?

— Я подумал: а что, если убийца, используя символы, достает из тел необходимые ему элементы? Что-то впитывает, становится сильнее?

Альбус смеется и хлопает его по плечу.

— Ты что, смотрел маггловские фильмы? У них есть подобные сумасшедшие сюжеты. Ладно, я побегу… Мам, ты Лили не видела?

Мать пожимает плечами, не отрываясь от газеты и что-то методично подчеркивая в тексте.

— Ты во сколько будешь? — Альбус зевает и одергивает пиджак. Он никогда не любил рано вставать, частенько просыпая завтраки в школе, но Министерство никого не ждет. Да и жизнь — тоже.

— Думаю, часа за два справлюсь, — Скорпиус стискивает зубы. На улице ярко светит июньское солнце, но ему холодно: вопреки всем он идет к деду. Пальцы — не дрожат. Просто холодеют на кончиках.

— Доброе утро, — звонкий голос Лили раздается на лестнице, и Скорпиус невольно поднимает глаза.

Она легко спускается вниз, держась одной рукой за перила, другой придерживая соломенную шляпку с широкой белой лентой. Рыжие волосы волнами лежат на желтой ткани платья, и белый ремешок сумочки змейкой бежит с плеча вниз и прячется за спиной.

Она так похожа на его мать сейчас — нежная, воздушная и счастливая — что у него сжимается сердце.

— Эй, — Альбус лукаво улыбается и тычет его локтем. — Очнись. До обеда, тогда. Прекрасно выглядишь, сестра.

Скорпиус, сбитый с толку этой совершенно незнакомой и чужой Лили, которую он такой не видел, отрешенно пожимает его руку.

— А ты куда? — Лили прыгает на одной ноге, поправляя застежку босоножки.

— К деду, — он смотрит на ее скачущие веснушки и сдерживает улыбку. — А ты?

Лили перестает прыгать и насмешливо разглядывает его серьезное лицо. Потом тихо фыркает.

— Тебе это действительно интересно?

Скорпиус пожимает плечами. Он и сам не знает, интересно ему это или нет.

— Я сейчас в Министерство, потом на встречу с Тедди, — произносит она и пунцово краснеет. — Кстати, спасибо за книги. Я завтра верну, ты ведь еще у нас будешь?

Он кивает, и странное желание задержаться в доме Поттеров подольше зарождается где-то в глубине сердца. Меньше всего ему хочется сейчас переступать порог квартиры Розы, где всегда пасмурно. Снова видеть ее стеклянные глаза, ее припухшие губы — и вдыхать ее запах. Сейчас ему кажется, что она отрезается от него ножом — медленно, больно, с мясом, но отрезается. И Лили… почему он никогда раньше не замечал, как она красива?

— Эй! — Лили смеется, заглядывая в его глаза. — Ты сегодня такой странный.

Скорпиус мотает головой, заставляя себя вернуться в реальность.

— Буду, — говорит он отчетливо и складывает руки за спиной. — Спасибо за помощь, без тебя мы бы не справились. У тебя есть версия?

Лили задумчиво кусает губы.

— Пожалуй, — признается она, помолчав. — Но я поделюсь только, если кто-то умрет… Ладно, будем надеяться, что такого не произойдет. И удачи с дедом.

Скорпиус провожает ее изучающим взглядом и, дождавшись, пока ее фигурка исчезнет в залитых солнцем дверях, трансгрессирует.

Он оказывается перед невысоким, двухэтажным домом, выкрашенным в темно-зеленый цвет. Ветер тихо играет верхушками буков, и единственная каменная дорожка по бокам украшена цветущими лилиями и ирисами. Низкая изумрудная трава аккуратно подстрижена и усеяна фигурами животных.

Скорпиус медленно толкает низкую калитку и идет к дому, сжимая в руке палочку. Еще не поздно развернуться и уйти, но он шагает вперед, заставляя себя выпрямить спину. Роза всегда говорит, что человек с выпрямленной спиной многого добьется.

Когда дверь приоткрывается, ему хочется зажмуриться. Но он только убирает палочку в карман и вытягивает руки по бокам.

Перед ним стоит невысокая пожилая женщина с убранными наверх светлыми волосами со множеством словно вплетенных в них седых прядей. В уголках ее глаз и губ прямыми линиями бегут морщины, но ее все еще можно назвать красивой.

— Я Скорпиус, бабушка, — говорит он тихо, но решительно. — Можно войти?

Ее лицо, такое застывшее, вдруг оживает, и глаза наполняются светом и лаской. Она молча делает шаг назад и впускает его в холл.

— Наконец-то, — говорит она счастливо, и Скорпиус вслушивается в звук ее голоса. Он тонкий и изящный, как маленький колокольчик, звенящий на ветру. Похож на мамин. — Мы с Люциусом перестали верили, что ты придешь.

— Отец против нашей встречи и всегда был против. Он не знает, что я здесь.

Бабушка грустно качает головой. Ее голубые, водянистые глаза наполняются слезами.

— Знаю. Я его ни в чем не виню.

Скорпиус крепко обнимает ее, вдыхая новый, незнакомый запах лилий. Ее зовут Нарцисса, но он не решается называть ее так.

— А ты не в него пошел, — говорит бабушка довольно. — По внешности — вылитый Драко, а сердце — материнское. По взгляду вижу.

Они проходят через маленький коридорчик, в котором пахнет сырым деревом, в гостиную, где ярко пылает камин. Там, в кресле, похожем на отцовское, спиной к ним сидит дед, чьи длинные светлые волосы с проседью перевязаны черной лентой.

— Привет, — нечаянно роняет Скорпиус и тут же спохватывается, словно ему десять: — Я хотел сказать, добрый вечер, сэр.

Он не знает, как обращаться к деду, как себя вести, что говорить, да и можно ли что-то говорить — или говорить должен дед. Запутавшись в чувствах, он не замечает, как дед поворачивается к нему и пристально разглядывает его лицо.

— Ты очень похож на Драко, — голос у него не низкий и не высокий, и глаза — внимательные и почему-то жадные. И такие же светло-серые, как у отца.

— Мне говорили, — отзывается Скорпиус, подходя ближе. — Я помню вас другим, сэр.

— Я и был другим, — дед откидывает голову назад, продолжая его рассматривать. — Возьми стул. Садись.

Скорпиус приподнимает плечи и оглядывается на бабушку. Она стоит в дверях, сложив руки на груди и грустно улыбается. Тогда он берет стул за изящную спинку и садится напротив деда.

— Отец не хочет, чтобы я виделся с вами, — говорит он зачем-то, рассматривая синий ковер. — Но я пришел потому, что всегда хотел — и потому, что мне нужна ваша помощь.

Дед приподнимает светлые брови и криво усмехается.

— Неужели?

— Каждые три недели в Лондоне и окрестностях происходят убийства. Без пыток, без ран. Обычное Убивающее заклинание — во всяком случае, так считают мракоборцы. Но каждый раз на теле убитого остается символ. Алхимический символ. Разный, но один из них я точно видел, когда меня пытался убить сбежавший Лестрейндж. Вы тогда меня спасли, и я подумал: может, вы что-то знаете?

Вместо того чтобы ответить, дед поднимается с кресла. У него гордое лицо с полными сожаления глазами. Он подходит к овальному столу, стоящему у окна, с мгновение смотрит на качающиеся под ветром деревья, потом произносит:

— Нарцисса, принеси вина и сыра.

— Мне нельзя, я еще должен вернуться на работу, — Скорпиус поспешно оборачивается к бабушке. — Если есть чай, я с радостью выпью.

Дед провожает ее холодным взглядом и садится за стол.

— Думаю, помочь тебе я ничем не могу. Лестрейндж, конечно, появился в мэноре не сам по себе, и выпустил его кто-то, желающий отомстить нашей семье. Но связано ли это с вашими убийствами? Может — да, а может — нет.

Скорпиус молча смотрит, как бабушка снимает с подноса чайник, голубые фарфоровые чашки с золотым ободком, блюдо с румяными тостами и блюдечко с джемом. Даже здесь, в темном старом доме, с людьми, которых он видит впервые, ему уютнее, чем с Розой, по которой он когда-то сходил с ума. А теперь? Что он теперь к ней чувствует?

Он резко качает головой, отгоняя назойливые мысли. Об этом и потом можно подумать, не сейчас.

— Как Драко? — бабушка нарушает повисшее молчание, придвигая ему чашку, полную крепкого чая.

— Отрезал себя от мира, замкнулся и, видимо, совсем не ест, — мрачно отзывается Скорпиус, сдерживая порыв подуть на напиток, и берет теплый тост. — И меня не слушается.

Бабушка с дедом переглядываются, и у обоих сразу поникают плечи. Скорпиус понимает: они думают, что это все из-за них, и частично это правда, но ведь и отец делал свой выбор сам. Или его насильно заставили стать Пожирателем смерти?

Они молча едят, уставившись каждый в свою чашку, а дед — в бокал с красным вином. Тихо, только поленья потрескивают в камине. Заметив время на каминных часах, Скорпиус залпом допивает обжигающий чай и встает.

— Спасибо за все, — говорит он тихо и переводит взгляд с бабушки на деда. — Я еще приду, если вы хотите.

Бабушка одобряюще кивает, и в ее водянистых глазах мелькает тепло. Но Скорпиус смотрит на деда. Тот сидит неподвижно, разглядывая его в ответ, и, когда Скорпиус уже отчаивается дождаться хоть слова, тонкие губы деда вытягиваются в слабую улыбку.

Попрощавшись, Скорпиус выходит на крыльцо и вынимает из кармана палочку. На склонах холма и дальше, в зеленой долине, растет вереск. Когда он зацветет — это будет одно из прекрасных мест Англии.

Скорпиус делает несколько шагов вниз от калитки и оборачивается на дом. Бабушка стоит у окна, подняв руку в знак прощания.

Скорпиус тепло машет ей в ответ.

Лили

Она отодвигает пустой бокал из-под имбирного лимонада — второй по счету — и расстроенно сворачивает салфетку жгутиком. Уже почти три, а Тедди так и не пришел, хотя сам пригласил ее на обед в Косом переулке, подальше от лондонской суеты. Лили пытается понять, какой цвет волос Тедди ей нравится больше всего: синий? Черный? К этим изменениям ей трудно привыкнуть, и она все еще не понимает, что чувствует. Желание близости и желание любить совсем разные, и она не хочет принимать одно за другое.

Лили оставляет на столике пять сиклей за лимонад и выходит в переулок. Сегодня среда, и народу почти нет. Она бродит по магазинчикам, рассматривая вещи, и уже собирается зайти во «Всевозможные волшебные вредилки», когда на плечо к ней садится коричневая сова.

Дрожащими пальцами, уже понимая, что сейчас прочтет, Лили разворачивает мятый пергамент.

«Кентербери, срочно».

Трансгрессировав, она пробивается через ограждение и подбегает к Джеймсу. Голова Альбуса маячит позади, но Тедди и Скорпиуса нигде не видно.

Не говоря ни слова, Джеймс отступает в сторону, показывая ей накрытое белой тканью тело.

— Аппарат с тобой?

Лили судорожно кивает, и тогда Джеймс приоткрывает ткань, показывая убитого. На теле снова нет ни царапины, и только на шее, под ухом, маячит знакомый символ.

— Сера, — шепчет Лили, настраивая объектив колдоаппарата. — Опять сера. Вначале была соль.

— Значит, ждать ртути? — понуро интересуется Джеймс, наблюдая за ее быстрыми движениями. — Я не знаю, как писать об этом отчет. Отец скоро устроит проверку, он всегда проверяет отдел раз в полгода, я не знаю, как смотреть ему в глаза, Лили.

— Разберемся, — она прячет аппарат в сумку. — Оставайся здесь и жди мракоборцев и Скорпиуса. Мы с Альбусом вернемся в твой кабинет и поставим еще одну точку, фотографии я тоже оставлю там. Может быть, тогда станет яснее, с чем мы имеем дело. И у тебя Дженкинс опять в мантии расхаживает.

Джеймс громко чертыхается и поворачивается к ней спиной, кивая Альбусу. Лили берет его за руку и через мгновение уже оказывается перед высоким зданием Министерства. Сейчас оно кажется еще страшнее и таинственнее, чем обычно, и они с Альбусом синхронно сглатывают.

— Как думаешь, полукровка? — Лили вспоминает мертвое мужское лицо и поеживается.

— Не знаю, — отзывается Альбус, протягивая палочку на проверку. — Вполне возможно. Мракоборцы уже работают над этим.

— А Тедди? — интересуется она, показав свою и следуя за братом по коридору. — Я не видела его там, на улице. Что-то случилось?

Альбус останавливается и шумно выдыхает — совсем как она сама, когда расстроена.

— Понимаешь, Лили… у мракоборцев тяжелая работа. Хуже только у невыразимцев. Преступники никуда не делись с падением Реддла. Кражи, обман, мелкое хулиганство — все это процветает, кроме того, сейчас мракоборческий отдел в особых случаях сотрудничает и с магглами. Мракоборцы не семейные люди. И не романтичные. Они, скорее, одиночки.

Лили недовольно хмурится.

— А как же папа?

— Папа — другое дело, — Альбус обнимает ее за плечи и ведет за собой. — Не сравнивай. И у папы мама есть. Понимаешь?

Лили отрицательно качает головой.

— К чему ты ведешь?

— Давай потом, ладно? — он отпирает кабинет Джеймса и быстро заходит внутрь, на ходу зажигая свет. — Какой адрес убийства?

— Кентербери, — Лили берет красный маркер и ставит на карте толстую точку. — Похоже на что-нибудь?

Альбус несколько минут молча поворачивает карту в разные стороны, но в итоге просто закрывает ладонями лицо.

— Черт, — говорит он с отчаянием, садясь на жесткий стул. — Придется рассказать отцу.

Стук в дверь заставляет их вздрогнуть, и в тусклом проеме возникает голова Скорпиуса. В его глазах, серых как утреннее небо, прячется грусть, и Лили сразу замечает ее.

— У меня есть версия, — Скорпиус быстро садится на краешек кушетки. Волосы его, обычно приглаженные, слегка взъерошены. — Когда на наш дом напал Лестрейндж, на нем был символ. Лестрейндж считался мертвым долгое время, и кожа у него была такая мертвенно-бледная, как у трупа. Он и был трупом — не живым человеком. Его кто-то послал. И я уверен, что это сделала Дельфи.

— На черта ей это нужно? — Альбус устало трет виски, уставившись в карту. — Да и можно ли что-то делать в Азкабане?

Скорпиус упрямо сжимает губы.

— Подумай сам. Она каким-то образом оживила Лестрейнджа, и сейчас она пытается оживить кого-то другого. Например, свою мать. Или отца. Я получил ответы от человека — в телах не хватает именно выжженных на коже элементов.

Альбус принимается нервно расхаживать по кабинету.

— Мы уже связывались с Дельфи однажды.

— Думаешь, я не помню?

— Я не хочу опять лезть к ней. Особенно в душу, если она у нее имеется.

Скорпиус приподнимает плечи.

— Предлагаю дождаться мракоборцев. Если это снова полукровка — то следующими под удар попадают чистокровные, Ал. И что случится, когда убьют их — никто не знает. Может, Темный лорд возродится. Это дело рук не простых убийц, которых Люпин ловит по подворотням. Это что-то сильное и серьезное.

Альбус останавливается посреди комнаты и снова поворачивает карту.

— Подождем пару дней и поделимся твоими мыслями с Тедди и Джеймсом. А пока подумаем, в какой символ могут соединяться эти чертовы точки.

Скорпиус

Он медленно поднимает руку вверх и давит пальцем на звонок. Наверное, он мог бы открыть дверь заклинанием, но предпочитает позвонить. Ему хочется, чтобы Розы не оказалось дома, чтобы он смог спокойно зайти и взять вещи, не чувствуя боль.

Но дверь открывается — и следом за ней его сердце сжимается в пульсирующий кровавый комок.

— Привет, — тихо говорит Роза, спокойно смотря на него. На ней знакомый фиолетовый халатик, а волосы убраны в высокий пучок.

— Привет, — эхом отзывается Скорпиус и делает шаг вперед. — Я пришел за вещами.

Роза подается вперед и обнимает его за шею, прижимаясь всем телом.

— Я скучала, — говорит она взволнованно. — Скорпиус, я действительно скучала. Я привыкла к тебе.

Он не обнимает ее в ответ, и его руки так и остаются веревками висеть по бокам.

— Привыкнешь к другому, — замечает он безжалостно. — А может, пожалеешь его. Видела, как на тебя Виктор смотрит?

Роза отчаянно трясет головой, обдавая его ароматом хризантем.

— Мне не нужен Виктор.

— Я тебе тоже не нужен, — с горечью замечает он, проходя мимо нее в гостиную. — Ничего страшного, Роза. Просто нам не суждено быть вместе. Так бывает.

Он берет со стола бумаги и кладет в сумку, потом достает из шкафа рубашки и два пиджака: серый и темно-синий. Пожалуй, больше ничего у него здесь нет. Разве что кружка, но такие мелочи забирать нелепо.

Роза всхлипывает за его спиной, и Скорпиус медлит, обводя гостиную глазами. Еще позавчера он был частью этого мира, а теперь — чужой. И почему он сразу не понял, что нельзя добиться любви человека, который тебя жалеет?

— Спасибо тебе за все, — он заставляет себя обернуться.

Роза стоит выпрямившись, закрывая лицо ладонями, и плечи ее дрожат. Скорпиус не знает, что ей сказать. И тогда он спрашивает:

— Ты меня любишь?

Она отрицательно качает головой.

— Ты снова свободна, Роза, — замечает он, и на языке от слов проступает горечь. — Тебе двадцать два, и ты свободна. Представляешь? Никаких просьб о тепле. О заботе. Забираю свои просьбы с собой.

— Перестань издеваться! — говорит она громко, яростно вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Я не понимаю, что случилось, Скорпиус. Ты был такой волшебный, а потом словно перевернулся с ног на голову.

— Знаешь, что убивает? Не ненависть. Равнодушие. Тебе плевать на меня. И все, что я пытался сделать для тебя, ты не замечала, — Скорпиус берет сумку и подходит к дверям. — Ты умница, Роза, правда. Но мы слишком разные. Помнишь, ты позавчера сказала: мне двадцать два, и вся жизнь впереди. Знаешь, я подумал: ты права. У меня тоже вся жизнь впереди, и я не хочу провести ее в попытке стать тем, кем не хочу ради того, кто меня не любит. Я просто ошибся: ты такая красивая, мудрая и амбициозная — и мне казалось, что за всем этим стоит еще и нежность, и любовь. Но за всем этим только пустота. Я придумал себе образ, я влюбился в пустоту. Так что не переживай, это не твоя вина.

— Так ты не обижаешься? — спрашивает она с надеждой и почему-то слабо улыбается. — Действительно не обижаешься?

— Нет.

— Тогда останемся друзьями? — она протягивает руку, мокрую от слез.

Скорпиус замирает — на мгновение — и медленно пожимает ее. Потом быстро шагает за порог.

Дверь за ним захлопывается, и Роза остается по другую ее сторону.

Лили

Рядом с одноэтажным черным домом — ни цветов, ни деревьев, только серые камни и мох. Лили несколько минут отчаянно барабанит кулаком по двери и, не дождавшись ответа, проходит в дом. Палочка в ее руке дрожит, и она тихо произносит:

— Люмос!

Свет освещает старые колдографии в потускневших пыльных рамках, развешенные на стенах узкого коридора. Тонкс, Люпин, члены Ордена — еще молодые, улыбающиеся и живые.

Постояв перед свадебной колдографией родителей Тедди, Лили бредет дальше, на приглушенный источник света, маячащий впереди. И зачем только нужен такой длинный коридор, словно тоннель?

— Тедди! Что с тобой? — спрашивает она глухо, остановившись на пороге гостиной и невольно прижав руки к груди. — Почему ты не в Мунго?

Тедди сидит на диване, водя палочкой по глубоким кровавым царапинам. Рядом, на низком журнальном столике, валяются окровавленная вата, бинты и маленькие бесцветные пробирки с голубой жидкостью.

— Как ты сюда попала?

— У тебя не заперто, — отвечает она тихо, пристально рассматривая его с ног до головы. На нем нет рубашки, а синие брюки порваны.

— Черт, — Тедди морщится и, отложив палочку, с трудом поднимается на ноги. — Посиди, я запечатаю дверь на всякий случай. Хотя думаю, что сегодня уже никто не сунется…

Лили послушно садится на краешек серого дивана и кладет руки на колени. Сердце почему-то колотится так сильно, что ей становится страшно. Страх… Как привычно чувствовать рядом с Тедди страх — и желание. В этом есть что-то ужасающе неправильное и отталкивающее, и Лили невольно морщится.

— Да, обстановка у меня так себе, — Тедди по-своему понимает выражение ее лица.

— По-моему, неплохо, — улыбается она, обводя комнату быстрым взглядом. Диван, кресло и шторы — одного пепельного цвета, коричневый пол и шкаф со стеклянными дверцами, и одинокая белая ваза на журнальном столике, отодвинутая к самому краю.

— Ты пришла, — Тедди садится рядом с ней и привлекает к себе. — Ты пришла, Лили, когда так нужна мне, но я не решался тебя позвать… Прости за обед…

Его горячие губы прижимаются к ее губам — без разрешения, яростно, словно она за этим и пришла — а руки мягко толкают ее на диван. Лили закрывает глаза, отдаваясь его порыву, целуя его в ответ и безрассудно помогая его пальцам расстегивать пуговицы на ее красной клетчатой рубашке.

Да, да, да — она ведь этого ждала, она этого хотела — чувствовать прикосновения его пальцев на своей груди, его поцелуи на шее, его обжигающее дыхание — и не противиться своему желанию отдаться. С самого детства Тедди казался ей сильным и страстным, и ее влекло в нему, несло к нему вперед, как кленовый лист по горному потоку. Это не любовь и никогда не было любовью — это страсть, и для него она сама — не любовь, а возможность перебить запах смерти.

И Лили резко упирается ладонями в его разгоряченную грудь.

А потом шумно вдыхает воздух.

Кровь. И пахнет — кровью.

— Я…

— Что случилось? — спрашивает он непонимающе, нависая над ней. И она отчетливо ощущает его твердый член, упирающийся в ее лобок.

— У меня… Я… — Лили сглатывает и незаметно касается рукой трусиков. — Я еще ни с кем не была, понимаешь?

Тедди приподнимает брови, чуть отстраняясь.

— А как же Джастин?

— Думаешь, я стала бы с ним спать? — Лили, извиваясь ужом, поднимается выше. Ладони потеют, и она не знает, куда их девать. — Давай не сегодня, ладно? Я… я не готова.

Тедди закатывает глаза.

— Ты пришла ко мне именно потому, что готова, — говорит он убедительно и принимается целовать ее грудь. — Ты такая восхитительно нежная, Лили…. Ты боишься. Не бойся. Я не причиню тебе боли…

И он, потянув ее вниз, слегка разводит ее дрожащие ноги и поглаживает их сверху вниз, от бедер к коленям.

И снова, снова она чувствует этот отвратительный кровавый запах.

— Не надо, — кричит Лили с яростью и, с силой оттолкнув его, спрыгивает с кровати. Схватив рубашку и юбку, она неуклюже натягивает их, отвернувшись к окну. Медленнее всего застегиваются пуговицы, и проходит минут пять, прежде чем она расправляется с последней.

— Прости, — произносит она жалобно и поворачивается к Тедди.

— Все в порядке, — он поднимает с ковра брюки и выходит из гостиной. — Туалет справа по коридору, если нужно. Я сейчас кофе сварю.

Задыхаясь, Лили некоторое время стоит у низкого окна, приглаживая растрепанные волосы. Потом одергивает юбку и блузку и спокойно идет вслед за ним на кухню, на ходу разглядывая колдографии.

И ее сердце все еще бьется испуганной пичужкой.

— Она была красивая, правда? — кричит Тедди. — Моя мама?

Лили молча рассматривает женщину с крупным носом и желтыми волосами. Нет, она бы так не сказала. Угловатая, с широкими плечами и выступающим подбородком — такую образцовой красоткой не назовешь.

— Да, — говорит она натянуто и, пройдя в кухню, садится на высокий стул. Стол замазан чем-то липким и красным. Лили принюхивается и понимает: не кровь. Малиновое варенье. А может, клубничное. — Никогда не понимала, почему она не осталась с тобой дома. В день битвы тебе было… сколько? Полгода? Меньше?

Тедди достает с верхней полки белого шкафчика жестяную банку и высыпает из нее чай в большой пузатый чайник.

— Кофе нет, — признается он устало. — Я понимаю. Она исполняла свой долг. Долг мракоборца.

— Какой долг может быть у матери новорожденного? Только если перед ребенком — защищать его, дать ему любовь и ласку, дом и тепло. По-моему, это безрассудство, а не исполнение долга.

— Она и защищала, — Тедди пододвигает к ней чашку. — Тебе не понять, Лили.

— Почему? — она обнимает чашку ладонями. Пустой фарфор холодит руки.

— У тебя ни перед кем нет долга, ты ни мракоборец, ни работник Министерства, — замечает Тедди, наливая ей заварку насыщенного красновато-коричневого цвета. — Ты бегаешь по полям и фотографируешь бабочек. Хорошо, еще немного помогаешь Джеймсу…

Лили пожимает плечами, но чашка дрожит в ее пальцах.

— Я люблю мир, Тедди. Если ты придешь ко мне как-нибудь на рассвете, я покажу тебе, как солнце золотит белые скалы у моря, как освещает розовато-красноватым светом бирюзовую воду.

Тедди громко смеется, глядя в ее лицо.

— Какой же ты ребенок, Лили. У меня нет на всю эту чепуху времени, понимаешь? Я защищаю людей — включая тебя, кстати. И советую тоже взяться за ум. Сколько тебе? Двадцать?

— Девятнадцать.

— Все люди чем-то заняты, чем-то серьезным, нужным и полезным. Неужели тебе не надоело встречать рассветы? И при этом ты еще что-то говоришь о моей матери. Да ее жизнь была в тысячу раз тяжелее твоей. И я сражаюсь каждый день, чтобы мои родители погибли не зря.

Лили вздрагивает и, отодвинув чашку, слезает со стула.

— Думаешь, они хотели, чтобы ты каждый день рисковал своей жизнью? Не верю в это. Не верю, чтобы родители хотели такого от своих детей.

— Куда ты?

— Я пойду, Тедди, — Лили обхватывает плечи руками. — Спасибо, что напомнил мне о моей никчемности и бесполезности… Я, пожалуй, последую твоему совету. Пойду искать себя.

— Лили! — он обегает стол и хватает ее за руку. — Прости, я устал, голова раскалывается, сам не знаю, что несу. Пожалуйста, останься. Ты мне нужна.

Лили отрицательно качает головой, и в глазах у нее блестит отчаяние.

— Я не хочу быть с человеком, который долг ставит выше любви. И твою мать я никогда не пойму и не хочу понимать. И жить в вечном страхе, что ты не вернешься… тоже не хочу. Как и ждать у окна.

— Значит, все? — спрашивает он с надрывом в голосе, и волосы его бешено меняют цвета: синий, красный, зеленый, белый. — Все? Бросим друг друга вот так, ничего толком не начав? А как же твои взгляды? Твои поцелуи? То, что чуть не произошло между нами в гостиной?

Лили подходит к нему и кладет ладонь на его обнаженную грудь.

— Знаешь, я… Я чувствую себя ужасно одинокой, Тедди. Ты прав: у всех есть долг, работа, у кого-то уже семья. Но не у меня. Надо мной только смеются. «Лили, которая бегает за бабочками! Лили, которая рассматривает картинки! Как это смешно!» Меня тянет к тебе, Тедди, потому что ты — сильный, властный, решительный — но я хочу тебя, а не люблю. Хочу тебя — но не могу отдаться, потому что ты пахнешь кровью. Убийствами. Борьбой. Ты не понимаешь меня — а я не могу жить, когда меня не понимают. Все кончилось тогда, когда я увидела тебя настоящего — а не того Тедди из моих снов. Понимаешь, на мне проклятье: я мгновенно холодею к тому, кто говорит мне что-то, что не является частью меня, что отталкивает меня. И после этого ты можешь сказать хоть сто других слов — но я уже оттолкнулась.

Тедди не отвечает, только закрывает лицо руками, и Лили, развернувшись, опрометью выбегает из дома.

Скорпиус

Вечер теплый и влажный, пахнущий гиацинтами и жасмином. Скорпиус кладет папку с бумагами на скамейку и плотнее запахивает пиджак. Завтра они получат результаты исследования, завтра можно будет зайти к отцу — снова попросить помощи и рассказать о деде. Отец, разумеется, будет в ярости. А может — нет. Последнее время он разный, то вспыльчивый, то равнодушный, но чаще всего — молчаливый.

Родители должны любить своих детей.

Скорпиус прохаживается по дорожке, по привычке засовывая руки в карманы. Он чувствует себя свободным, словно от шеи отвязали веревку с тяжелым камнем. Странно. Разве так чувствует себя человек, который порвал с любимой?

Скорпиус останавливается, качаясь с пяток на носки, и вспоминает Лили, спускающуюся с лестницы в ярком солнечном свете. Вот кто никогда не осуждал его — Лили. Вот кто подбодрил его перед встречей с дедом — Лили. Вот кто пытался указать ему на разноцветность мира — Лили.

Теперь она ускользнула от него — ее получил Люпин. Скорпиус видел, как он пожимал ее руку под столом Альбуса. Странно, Лили — и с Люпином? Ведь он совершенно ей не подходит…

Скорпиус плотнее запахивает пиджак и вдыхает вечерний воздух.

Почему? Почему все это происходит с ним? Смерть матери, молчание отца, безразличие и жалость Розы, монотонная работа, на которой возникает больше вопросов, чем ответов.

Он проводит рукой по волосам и берет со скамейки папку с планами и картами. Уже почти девять, и пора возвращаться в дом, где его ждут Поттеры. Нужно найти в себе силы и уехать от них. Снять жилье, обустроиться, притвориться, что все хорошо. Время пройдет — и боль пройдет.

Или нет.

Лили появляется из сумрака как птица, сбившаяся с пути и летящая наугад. Она бежит изо всех сил по темной траве, смешно размахивая руками-крыльями, и ее распущенные рыжие волосы развеваются в вечернем воздухе.

Их взгляды встречаются — и Скорпиус, сам не зная, зачем, неуверенно распахивает руки, отпуская полы пиджака на свободу.

Лили врезается в него, обнимает и утыкается мокрым лицом в рубашку. Плечи ее содрогаются от рыданий, и губы шепчут что-то неразборчивое.

Скорпиус не раздумывая обнимает ее в ответ и вдыхает запах ее волос.

Лили пахнет гиацинтами.

А за ее спиной желтеет пшеничное поле, и вороны, встревоженные человеком, взмывают в темно-синее небо.

Лили

Лили отстраняется и смущенно вытирает слезы тыльной стороной ладони. Ей стыдно за свою слабость и ранимость, которую она зачем-то раскрыла перед Скорпиусом.

— Прости, — говорит она тихо, разглядывая его лицо. — Не мой день.

— И не мой, — отзывается он, смотря на соленое пятно от слез на голубой рубашке. — Да что день, весь месяц не мой. И год.

Лили поеживается и хмуро смотрит на дом, в окнах которого горит ровный теплый свет. Ей не хочется входить вот так, с заплаканными глазами, шмыгая носом, и садиться ужинать. Что-то объяснять родителям и братьям.

Вместо этого она разворачивается и идет по траве, цепляющейся за ноги, к тропинке, что ведет вниз, к морю.

— Ты куда? — голос Скорпиуса раздается над полем, и она оборачивается.

Он стоит чуть выше нее, с вытянутыми по бокам руками, с взъерошенными волосами, и сердце ее отчего-то накрывает нежность.

— Пойдешь со мной на берег? — спрашивает она и ожидает услышать в ответ привычное «нет», но лицо Скорпиуса сразу становится светлее.

Они идут молча, друг за другом, словно не по траве, а по снегу, два одиноких человека, столкнувшиеся в летнем сумраке. Ветер — свежий и теплый, летящий с моря, играет их волосами.

Держась за цепкий кустарник, Лили преодолевает самую крутую часть тропинки и легко спрыгивает на холодный песок. Над горизонтом, круглая и величественная, медленно поднимается луна — и ее свет рисует на воде дрожащую дорожку. Пахнет солью и выброшенными на берег водорослями.

— Это и есть твое место? — Скорпиус запрокидывает голову и смотрит в темное небо. — Мне Альбус говорил, что тебя отсюда ни за что не вытащишь. И знаешь, я тебя понимаю. Здесь не просто красиво, здесь — свободно. Жаль, я сюда не…

— Серьезно? — она подходит к нему поближе и недоверчиво вглядывается в бледное пятно лица. — Ты сейчас серьезно говоришь?

— Похоже, что я вру?

Лили приподнимает плечи и уходит к большому поваленному дереву, которое давно притащила сюда с помощью магии. На нем приятнее сидеть ночью, когда песок холодный, а морской ветер пронизывает насквозь.

— Просто я никому не нужна, — признается она, смотря на безмятежную гладь воды. — Вы все такие серьезные, важные, полезные, а я… Я лишняя. Это тяжело. Не знаю, куда идти и что делать. Остается только существовать — и фотографировать бабочек, а потом слушать насмешки от тех, кто тебе нравится.

— Это от Люпина, что ли? — Скорпиус садится рядом и бросает косой взгляд на ее профиль. — Да и черт с ним. Что он в жизни понимает? Грубость, долг и кровь.

Лили тихонечко смеется, но смех звучит отчаянно.

— Вот они мы, два идиота ночью у моря: я бросила Тедди, ты — Розу.

— Откуда ты знаешь, что это я ее бросил?

— Просто знаю, — Лили садится поглубже и несколько минут молча болтает ногами. — Вот бы проснуться утром и понять, чем я хочу заниматься, для чего я вообще живу. Тебе, конечно, не понять….

Скорпиус возмущенно хмыкает.

— Думаешь, я собираюсь всю жизнь провести в Министерстве? Да оно уже мне осточертело. Еще год — и я сбегу оттуда без оглядки. Каждый день одно и то же. Только эта история с символами — единственное интересное дело за четыре года.

Лили снова поеживается и вздрагивает, и Скорпиус, взглянув на нее, молча снимает пиджак и накидывает на ее худые плечи.

— Спасибо, — она пунцово краснеет. — Это очень…

— Брось.

Они долго сидят молча, всматриваясь в ту едва заметную линию, где море сливается с небом — и исчезает.

— Я люблю встречать здесь рассвет, — говорит Лили тихо. — И жду парус… Белый парус в молочном тумане. Он не появлялся уже пару недель, но я все равно терпеливо жду. Наверное, я в него влюблена — а я не хочу больше влюбляться.

— Почему? — в серых глазах Скорпиуса мелькает странное выражение.

— Стоит человеку сказать что-то, что меня режет, и все — я к нему равнодушна, наверное, на мне проклятие.

— Чепуха, — говорит Скорпиус громко и улыбается. — Тебя просто к неправильным людям тянет. Посмотри на себя — и посмотри на Люпина. И на этого… как там его звали — Джастина.

Лили обхватывает колени руками и смотрит на него насмешливо.

— И к кому меня должно тянуть? К тебе?

Скорпиус пожимает плечами, и Лили собирается засмеяться — но смех не рождается, утихнув в груди. Некоторое время она смотрит на его светлые растрепанные волосы, на тонкие губы и бледное лицо — и отворачивается.

— Я встретился с ними, — Скорпиус ерзает на дереве и, подняв с песка гладкий камень, бросает его в воду. — С дедом и бабушкой. Они совсем не такие, какими я их представлял. Дед очень сдержанный и замкнутый. А бабушка… она все время порывается что-то сказать, приласкать, обнять — но видно, что деду это не нравится. Он такая же вещь в себе, как и мой отец… Спасибо, что поддержала меня тогда, ночью.

Лили довольно улыбается, пряча руки под пиджак, пахнущий терпким мужским одеколоном. Ей хорошо и спокойно, и все волнение, отчаяние и дрожь постепенно проходят, превращаясь в сон. И даже лицо Тедди, сначала полное страсти, потом — ярости и насмешки, затуманивается дымкой и становится все менее отчетливым в памяти.

— Когда-то я думал, только начав встречаться с Розой, что если только она меня отвергнет — я умру от остановки сердца, — Скорпиус снова кидает камешек в воду. — А в итоге я сам ее бросил. Я придумал себе образ, а за ним оказалась пустота, и я любил пустоту. А оказывается, тот, кто понимает меня, совсем рядом. Но я дурак, Лили. За розой не всегда видны гиацинты.

Она не улыбается, только придвигается к нему ближе и кладет усталую голову на его плечо. Ей тепло рядом с ним, тепло — и свободно. И ощущение, что он тоже понимает ее, слегка кружит голову.

Лили проваливается в сон, не дождавшись рассвета, и не чувствует, как Скорпиус осторожно берет ее на руки и трансгрессирует прямо к дому. Кричер, который по непонятной причине терпеть его не может, недовольно отворяет дверь и впускает внутрь, а потом ведет по темному коридору до комнаты Лили.

Скорпиус мягко опускает ее на кровать и накрывает одеялом. Она сонно бормочет что-то, и ее губы приоткрываются, словно лепестки цветка, и он, не сдержавшись, зачем-то целует их.

Сквозь открытое окно в комнату льется запах сирени, и лунный свет падает на старые половицы. Скорпиус выдыхает и, выйдя в коридор, тихо прикрывает за собой дверь.

Скорпиус

— Это все документы, касающиеся ваших убийств, — Люпин кладет на стол толстую папку с пергаментными листами. — Знаете, что интересно? Все убитые когда-то имели связь с Пожирателями смерти. Лично или косвенно. Помогали или просто прикрывали.

— Даже тот уборщик? — интересуется Альбус, взявшись за папку. — Но сами они Пожирателями не являлись, верно? Просто сочувствующие, так сказать?

Люпин кивает и переводит взгляд на карту.

— И это не дает нам ровным счетом ничего, — глухо замечает он, кладя ногу на ногу. — Бесполезная информация. Советую за нее не цепляться: уведет в другую сторону.

Скорпиус поднимается со стула и рассматривает карту, по которой Джеймс уже полчаса нервно стучит пальцами.

— Лили говорила, что эти точки должны образовывать символ. Кто-то придумал, какой?

— Я, — Лили забегает в кабинет и бросает сумку на свободное кресло. Краем глаза Скорпиус замечает, как Люпин сразу напрягается, следя за ее проворными движениями. — Альбус, дай маркер.

Скорпиус протягивает ей свой, и их взгляды встречаются. Лили не краснеет, только уголки ее губ слегка ползут вверх. Сегодня на ней голубое платье с юбкой-колокольчиком и белым поясом, завязанным на спине в бант.

— Смотрите, — она быстро соединяет точки в странный символ со знаком бесконечности внизу, и крестом — наверху.

Альбус задумчиво трет виски, разглядывая его пристально, и потом произносит:

— Так это же Сера.

— Именно! — Лили сияет, возвращая Скорпиусу маркер. — Спасибо всем, кто делился потрясающими теориями, я просто взяла и собрала их в кучу — Джеймс, ты был близок, кстати. Соль, сера и ртуть — три составляющих обряда возрождения. Можно вернуть человека из мертвых — мне кажется, с кем-то мы об этом говорили. Я так понимаю, что некоторым образом вызывается дух, который потом ищет жертвы, чтобы добыть в них необходимые для возвращения элементы: соль, серу и ртуть. И на карте — именно сера, которая отвечает за возрождение Духа.

— И что это значит? — Люпин встает рядом с ней и через плечо смотрит на карту. — Что в следующий раз мы столкнемся с подобием призрака?

Лили спокойно кивает, не отстраняясь, но губы у нее вытягиваются в жесткую линию.

— Я это в министерской книге по алхимии вычитала, пока вы строили планы по прошлой теории Альбуса, — признается она смущенно. — Не уверена, что это верно, но других вариантов нет. И, думаю, Скорпиус был прав насчет Дельфини. Похоже, такая сильная темная магия — ее рук дело. Тедди, ты как мракоборец можешь выписать пропуск в Азкабан?

Люпин молчит, вытянув руки по бокам, и борется с явным желанием сказать «нет» — Скорпиус отчетливо видит это на его худом осунувшемся лице. На скулах у него ходят желваки, но он, пересилив себя, выдавливает:

— Я могу попробовать получить согласие. Только я тоже пойду.

— Выписывай на меня, — Скорпиус задирает вверх подбородок. — И Альбуса.

— А, — говорит Люпин, вкладывая в это всю свою насмешку и все свое негодование. — Учтите, просто так в Азкабан не попасть. Прежде чем мы получим согласие, может пройти дня три-четыре, может, неделя. Я не могу сам выписать пропуск, нужно идти или к твоему отцу, Лили, или к миссис Грейнджер. Альбус, где нам ждать новое нападение и сколько их осталось, до того, как что-то или кто-то возродится? Лили, ты вообще уверена в том, что прочла? Разве у нас были прецеденты такого?

— Это лучшая версия, — Джеймс ударяет ладонью по столу. — Судя по знаку, они равноудалены от этой вертикальной оси и как раз и образуют Серу. Тедди, нам нужно попробовать хоть что-то, иначе мы подставляем не только отдел, а все Министерство.

Люпин поводит плечом, неохотно соглашаясь и снова бросая взгляд на Лили.

Договорившись встретиться после ужина и обсудить следующие планы, они толпой выходят в коридор. Альбус, задумчиво покусывая губу, смотрит куда-то перед собой, но Скорпиус знает: он вспоминает всю ту историю с Дельфини, в которую они вляпались еще подростками.

Рыжая макушка Лили мелькает рядом, и Скорпиус невольно улыбается. И тут же испытывает острое желание пригласить ее погулять — куда угодно, только бы оказаться подальше от этих унылых серых стен. Но губы не разжимаются — он слишком боится снова просить и получать ледяной отказ. Или услышать «да» — и все равно обжечься о лед.

Лили словно чувствует — и оборачивается, но на ее лице нет улыбки, только в глазах — любопытство.

— Скорпиус! — голос отца каменной глыбой катится по коридору и едва не сбивает их обоих с ног. — Зайди ко мне немедленно.

Лили неуклюже машет ему рукой и, поправив сумку, быстрым шагом идет к лестнице. Скорпиус тяжело выдыхает, глядя ей вслед, и, сунув руки в карманы, плетется к кабинету отца. В нем привычно темно и душно.

— Что это?

Между ними — широкий лакированный стол, который кажется Скорпиусу пропастью. По ту сторону — бледный, изможденный отец, с покрасневшими глазами и яростно искривленными губами, по эту сторону — он сам, одинокий и такой нуждающийся в любви, про которую отец совсем забыл.

Скорпиус осторожно берет конверт, касаясь кончиками пальцев прохладного дерева, и вглядывается в изящно выписанное имя.

— От бабушки, — произносит он спокойно, и тут же сердце болезненно ударяется о ребра.

— Именно, — отец почти падает в кресло и закрывает лицо рукой. — Я запрещал тебе с ними встречаться.

Скорпиус спокойно обходит стол — решительно шагает через пропасть — и касается его плеча.

— Пап, я уже взрослый. И я не жалею, что увидел их, ты очень похож на…

— Я не похож на него! — отец впервые в жизни кричит так громко, что у Скорпиуса звенит в ушах, и приходится сделать шаг назад. В пропасть или на другую сторону? — Никогда не смей говорить, что я похож на этого… этого…

— Почему ты не хочешь навестить их? Хотя бы ради бабушки? — он непонимающе складывает руки на груди. — Чего ты боишься?

Отец смотрит на него исподлобья. В глазах у него разочарование, обида и злость. Скорпиус давно не видел столько разных эмоций на его лице и даже не знает: радоваться или огорчаться? Когда отец уже выберется из своего забытья?

— Уходи, — чеканит отец, отворачиваясь. — Не хочу тебя видеть. Я думал, ты верен мне, а ты плевать хотел на мои просьбы.

— На твои просьбы? Ты плевать хотел на меня, — Скорпиус гневно хватается за спинку его кресла. — Ты заперся в себе, торчишь в доме целыми днями, сидишь на работе, делая вид, что меня нет — и я оказываюсь виноват?

— Эти люди, — отец не оборачивается и стискивает зубы. — Эти люди не любили твою мать…

— Мама умерла! — Скорпиус изо всех сил сжимает кулаки. — А ты все еще оплакиваешь ее! Девять лет! А я — жив, я — рядом, но ты вечно забываешь, что я существую…

— Мама жива для меня, — отец встает с кресла и подходит к окну. — Если ты этого не понимаешь, то нам не о чем разговаривать. Считаешь, что мне на тебя плевать — Мерлина ради. Хочешь общаться с этими людьми — Мерлина ради. Только, пожалуйста, избавь меня тогда от своего общества.

Скорпиус видит, как мелко дрожат отцовские пальцы. И упрямо, как молодой неопытный олень, только что отрастивший рога, заявляет:

— Я выбираю их. Потому что им не плевать, что происходит с моим сердцем, моей жизнью и моей душой.

Отец резко, всем корпусом поворачивается к нему — а потом так же резко отворачивается. Шумно дыша, Скорпиус почти бежит через весь кабинет к дверям, спотыкаясь о зеленый ковер, ударяясь рукой о кресло, едва не опрокидывая напольную вешалку. Не оглядываясь, он бежит к лифту, отчаянно и зло жмет кнопку и, едва дождавшись, пока откроются старинные двери, выбегает на улицу.

Июнь приветственно обдает его нежным теплом, и Скорпиус прикрывает глаза, опираясь рукой о прохладную плитку здания. Темное, жгучее, неприятное чувство обиды выходит из него с каждым выдохом, растворяясь в серо-голубом небе.

— Эй, Дженкинс! — окликает он невысокого человека в зеленой мантии, курящего длинную сигару. — Скажешь, что я взял отгул, ладно? Мне нехорошо.

Дженкинс кивает, не вынимая сигару изо рта, и Скорпиус выпрямляется. Куда пойти? В парк?

И тут же мотает головой. Отцу он не нужен, Розе не нужен, никому не нужен — он ощущает свою ненужность каждой клеточкой тела, но хочет ее забыть. Не помнить. Хотя бы на несколько часов…

Толкнув дверь в «Дырявый котел», Скорпиус некоторое время стоит у порога, разглядывая паб. Душно, как в кабинете отца, пахнет старым деревом и прокисшим пивом, и пожилая женщина в грязном переднике протирает низкие столы мокрой желтой тряпкой.

Скорпиус садится за стол у окна и решительно заказывает огневиски. Говорят же, что магглы иногда так напиваются, что неделями не помнят, кто они, где живут и кого любят. Ему хочется забыться хотя бы на вечер, чтобы в голове звенела пустота, а пальцы приятно покалывало от тепла.

— Пожалуйста, — женщина ставит перед ним бокал, наполненный почти доверху. — У нас буянить запрещено, но вы на буяна не похожи.

Скорпиус кивает, сглатывая от мысли, что он — как какой-то маггл — запивает ненужность огневиски. Повертев бокал в руках, он залпом выпивает его и, морщась, с глухим стуком ставит на столешницу. Тело обдает изнутри горячей волной, и в груди щемит только сильнее — от одиночества и отчаяния, но голова становится ватной, а мир за окном дрожит.

— Еще! — говорит он громко и протягивает бокал подошедшей барменше. — Еще два. Лучше — три. Если есть закуска — несите.

После второго бокала ему становится действительно хорошо и тепло, а мысли улетучиваются куда-то далеко, через низкую крышу, и сильно хочется спать. И когда перед глазами вдруг появляется овальное лицо Лили, Скорпиус широко улыбается.

— Привет, — говорит она смущенно, садясь напротив него. — Ты вчера пиджак забыл…

— И ты, конечно, искала меня по всему Лондону ради пиджака, — Скорпиус смотрит на пустой липкий бокал. — Как ты вообще меня нашла?

Лили робко улыбается. Она такая настоящая, живая и наверняка горячая как огневиски. И веснушек на ее лице со вчерашнего вечера стало только больше.

— Просто угадала, — признается она и, оглянувшись на барменшу, заказывает клубничный лимонад. Потом придвигается еще ближе к Скорпиусу и внимательно вглядывается в его лицо. — Все совсем плохо с отцом?

— Отец считает, что я его предал, когда пришел к деду, — тот отодвигает бокал локтем. — Не понимаю, как можно быть настолько упрямым и замкнутым. Чувствую себя оторванным листом пергамента, вылетевшим в приоткрытую дверь. Просто сижу тут, словно посреди пустоты, пью этот мерзкий огневиски, пытаясь забыться, боюсь пригласить тебя…

Лили нервно откидывает волосы на спину, и в ее глазах светится сочувствие. Скорпиусу снова становится горячо — но не из-за напитка.

— Боишься? Наверное… после Розы, да?

— Я тебя поцеловал, — выдает Скорпиус заплетающимся языком. — У тебя тогда, ночью, губы так приоткрылись, как лепестки у цветка, и я…

Щеки Лили, едва розоватые, пунцово краснеют, скрывая веснушки. Она обхватывает ладонями холодный лимонад, но не успевает сделать и глотка, как сквозь распахнутое в дальнем конце комнаты окно влетает серая сова и садится ей на плечо.

Скорпиус осоловело наблюдает, как маленькие пальчики Лили проворно разворачивают пергамент. Она быстро пробегает глазами записку и, побледнев, вскакивает на ноги.

— Мне нужно бежать, — говорит она извиняющимся тоном, — честное слово, это очень важно. Ты любишь какао с корицей?

— Никогда не пробовал. Но звучит так, что его нельзя не любить, — отзывается он, и сердце вдруг бьется чаще, с робкой надеждой на счастье.

— Тогда ищи меня завтра в Гайд-парке днем, — Лили лукаво улыбается, но в ее карих глазах — тревога. — И пожалуйста, перестань пить.

Она легонько проводит рукой по его волосам и торопливо уходит, оставив на столе полный бокал лимонада. Скорпиус долго смотрит на него, пытаясь прийти в себя, потом придвигает к себе и нюхает. Пахнет настоящей июньской клубникой. Маленькие ярко-красные полоски ягод, смешанные со льдом, зависают в лимонаде, как в невесомости. Скорпиус делает несколько больших жадных глотков, а потом закашливается от хлынувшего в горло холода.

Лили

Дом тети Петунии — с образцовым белым крыльцом и старинными резными перилами прячется за сиренью, уже начавшей отцветать. Лили вбегает в холл и оглядывается по сторонам: тихо, двери в гостиную и кухню распахнуты, и салатовые занавески над белым столом бьются на ветру.

— Папа, что случилось? — она находит отца в гостиной, держащего в руках фотографию. — Где Петуния?

Отец поднимает на нее покрасневшие глаза. Волосы у него в совершенном беспорядке, и воротник рубашки загнут внутрь.

— У нее сердечный приступ, — говорит он сухо и горько. — Не довезли до больницы. Умерла по пути.

Лили медленно опускается рядом с ним на диван и машинально берет из его рук фотографию. На ней — две улыбающиеся девочки лет десяти. У одной — короткие русые волосы, у другой — копна огненных волос. Слезы горячим потоком жгут глаза изнутри, текут по щекам и капают на белоснежный ковер, так любимый Петунией. Сколько часов они провели вместе за чаем, обедом или ужином, болтая о цветах, о новых магазинах, о причудах соседей, о всякой чепухе…

— Она хотела меня увидеть, — отец проводит рукой по волосам. — Но я не успел.

— Пап…

— Знаешь, почему она хотела меня увидеть? — Отец поднимается на ноги и нервно прохаживается по гостиной. — Чтобы посмотреть в мои глаза. Они ведь такие же зеленые, как у мамы. Умирающим нужен не я — мама во мне.

Лили качает головой, смотря на фотографию — настоящую маггловскую фотографию, застывшую навсегда. Петуния, конечно, не была лучшей тетей — даже хорошей не была, но она все-таки приютила отца, дала ему крышу над головой. Лили никогда не пытается переделать людей под себя, она пытается любить каждого по-своему, и Петунию она тоже любила.

— Ты неправ, пап, — говорит она тихо. — Всегда нужно верить в людей.

Отец как-то странно хмыкает, но не возражает. Лили обнимает его за плечи, привстав на цыпочки, и целует в гладко выбритую щеку. Странно, что папа позвал сюда ее, не маму, не дядю Рона — ее. От этого ее сердце наполняется нежностью и стыдом — от всех тех мыслей о том, что родители давно о ней забыли. Ей не десять — это правда, но вот это мгновение, сейчас, в гостиной Петунии, не пахнущей ничем от невозможной чистоты, Лили понимает: отец любит ее. И доверяет ей.

— Пап, я тебя люблю, — шепчет она, прижимаясь к нему. — Я пойду с тобой на похороны, хочешь?

Он кивает, гладя ее по голове.

— Я все равно чувствую свою вину перед ней, — признается он негромко. — Хотя я был всего лишь ребенком, подброшенным Дамблдором на ее крыльцо, которое она считала самым красивым на Прайвет-драйв. Скрепя сердце, она возилась со мной сама, не нанимая няню, заходила перед сном, готовила мне макароны, которые я обожал — заботилась. Только делала она это всегда с таким лицом, с такими глазами, что я этой заботы не замечал.

— А она чувствовала вину перед тобой, — Лили вспоминает грустные глаза Петунии. — Всегда невзначай спрашивала, как у тебя дела. Знаешь, по-моему, ее очень сердило, что она тебя любит.

Отец грустно улыбается и целует ее в лоб.

— Ты моя умница, — он сворачивает фотографию и сует ее в карман мантии. — И я рад, что у тебя не вышло с Тедди. Он в другой плоскости жизни, Лили — в той плоскости, где происходит вечная борьба света и тени, где чувствам дается пять минут в день. Ты совсем другая.

Лили краснеет и отворачивается. Интересно, а что он думает про Скорпиуса? Она вспоминает отчаяние в его серых глазах и слова о поцелуе — и краснеет еще сильнее. Скорпиус — первый мужчина, который вызывает в ней любопытство. Тедди и Джастин привлекали ее внешне, но ей никогда не хотелось узнать, что они думают. Как видят мир. Что ощущают, когда в лицо ударяет ветер или дождь.

А Скорпиус… она не может забыть выражение его лица в прошедшую ночь: нежное, вдохновленное, одинокое и в то же время немножко страстное.

Лили хочется задать ему сто вопросов без страха быть осмеянной.

— Пап, — она идет вслед за отцом. На мгновение он останавливается у маленькой двери под лестницей и гладит потускневшую ручку. — А что будет с домом?

Отец проходит в кухню, распахивает старый буфет и достает с верхней полки голубую чашку с белыми горошинками.

— Отойдет Дадли, — он пожимает плечами. — Который, наверное, его продаст. Уж слишком много здесь воспоминаний.

— Тебе жаль?

— Жаль и не жаль, — отец распахивает по очереди дверцы, ища пакет или коробочку для чашки. — Приходится отпускать прошлое. Раньше смерть казалась мне страшной, мир без любимых людей — диким и пустым, но потом я понял: мы приходим и уходим, а мир остается.

Лили спускается по ступеням и оглядывается на дом. Сколько всего здесь произошло! А сколько произошло в их доме на площади Гриммо… Ей нравятся дома с историей. Они по-особенному пахнут, они живые — не то что безликие многоэтажки, клыками торчащие за Сити.

Отец тоже останавливается и поднимает глаза на второй этаж. И Лили кажется, что открытые окна дома смотрят на них в ответ и хотят что-то сказать, но не могут. Отец коротко кивает кому-то невидимому, шумно выдыхает и быстро идет к калитке.

По обеим сторонам от нее, в высоких вазах, жизнерадостно цветут ярко-красные петунии.

Скорпиус

— Малфой, вы понимаете, что портить книги безнравственно? — библиотекарша смотрит на него поверх очков в синей оправе. — Кто позволил вам прикасаться к страницам во время еды?

— Простите, — Скорпиус извиняется, сдерживая улыбку. — Не найдутся ли у вас выпуски «Пророка» две тысячи пятнадцатого года?

Библиотекарша смотрит на него неприязненно.

— К сожалению, выпуски такой давности хранятся в архиве в Отделе Тайн. Не думаю, что вас туда допустят. Вам нужен какой-то конкретный номер?

Скорпиус лихорадочно пытается сосчитать номер газеты, которая могла выйти после нападения Лестрейнджа. Искать выпуск, в котором предупреждают о его побеге — бесполезно.

— Не знаю. Осенний, может, октябрьский, — говорит он наугад, и глаза библиотекарши сразу наполняются раздражением. — Впрочем, сейчас они мне не нужны. Я просто так интересуюсь, для одного дела. Спасибо.

Библиотекарша не успевает вылить на него свое недовольство, но и улизнуть от проблем Скорпиусу не удается.

— Тебя-то я и ищу, — Люпин окидывает его насмешливым взглядом. На лице у него привычные царапины, под правым глазом — едва заметная синева. — Мне дали согласие на посещение Дельфини. Сегодня. Сейчас.

Скорпиус бросает взгляд на часы. Почти двенадцать. В два он договорился пообедать с Лили, и на эту встречу он не может опоздать.

— Альбус в курсе?

— Ждет нас в холле, — Люпин протягивает ему узкий листок пергамента. — Мне кажется, или ты вчера ушел с работы до окончания рабочего дня?

Скорпиус спокойно убирает разрешение в карман пиджака, возвращенного Лили, и кивает.

— Думаю, тебя это не касается. Или ты уполномочен следить за мной?

Люпин резко вскидывает голову с неряшливой копной черных волос.

— Я видел, как ты смотришь на Лили.

— Я тоже видел, как ты на нее смотришь, — отзывается Скорпиус, обходя его. — И мне кажется, что свой шанс ты уже упустил.

Худое, некрасивое лицо Люпина багровеет от ярости, и он невольно тянется к палочке, но Скорпиус не останавливается.

— С Розой не получилось, но ты у нас, как истинный Малфой, не отчаиваешься, — Люпин давит на больные места, но Скорпиус, сунув руки в карманы, тихонечко насвистывает незатейливую мелодию. — С одной в кровати повалялся, теперь другую пытаешься затащить?

Скорпиус останавливается и внимательно смотрит в его пылающее лицо.

— Слушай, Люпин, — говорит он отцовским тоном, слегка растягивая слова. — Как забавно, что тебя интересует моя половая жизнь. У тебя, наверное, своей нет?

В звенящей тишине, полной презрительных взглядов, они спускаются в холл и, кивнув друг другу, трансгрессируют.

Ветер — страшный, колющий ветер — едва не сбивает с ног, и Скорпиус поеживается, оглядываясь по сторонам. Они — на большом высоком утесе, окруженном яростным морем и серым небом. Остро и едко пахнет тиной и отчаянием. Альбус переступает с ноги на ногу и дует на замерзшие ладони.

Люпин, не говоря ни слова, идет по тропинке вниз, к воротам, и Скорпиус, переглянувшись с другом, следует за ним.

— Не думал, что увижу ее еще раз, — признается Альбус громким шепотом. — Интересно, какой она стала?

Скорпиус пожимает плечами. Ему почему-то не стыдно за все, что они с Альбусом натворили. Как раз из-за тех приключений он и стал собой — настоящим.

В тюремном коридоре, темном и сыром, холодно и страшно. Если в нем страшно сейчас — каково же было здесь при власти дементоров? Дед был здесь пару месяцев, но и в его глазах навечно остались отголоски этого мрачного места.

Комендант громко стучит о толстую стальную решетку и звенит длинными ключами.

— Дельфини! К тебе посетители!

— Неужели? — хриплый глухой голос раздается по всему коридору, и Альбус нервно проводит рукой по волосам. — И кого занесло в эту чертову дыру?

— Привет, Дельфи, — Скорпиус заходит в камеру первым и сглатывает.

На него смотрит исподлобья девушка с длинными черными волосами, змеями вьющимися по плечам и груди, с горящими темными глазами, узким овалом лица, тонкой линией носа и красными шелушащимися губами.

Она красива — дьявольски красива, и Скорпиусу хочется сбежать от этой чертовой красоты.

Их взгляды встречаются — и она надменно приподнимает брови. Потом замечает за его спиной Альбуса и через силу улыбается.

— А, мальчики, — зубы у нее ровные и белые. — Соскучились?

— Это ты отправила Лестрейнджа к нам? — Скорпиус берет стул и садится напротив нее. — Тринадцать лет назад. А потом делала вид, какая ты прекрасная подруга.

Дельфи кривит губы, пряча лицо. Может быть, ей плевать — а может, она давно раскаялась, но слышать о преданной дружбе ей очевидно неприятно. Каждому неприятно знать о себе правду.

— Детский лепет, — Люпин закатывает глаза, подходя к ней ближе. В его карих глазах светится ненависть, и Скорпиус вспоминает, что мать Дельфи убила Нимфадору — убила специально, хладнокровно, с наслаждением — и сейчас на лице Люпина выступает желание отомстить. — У меня с собой сыворотка правды.

Скорпиус поднимается и уходит к окну, не желая смотреть на то, как Люпин подходит к Дельфи, обездвиживает ее, зло запрокидывает ей голову и с силой вливает сыворотку в рот.

Скорпиус прикрывает глаза. Тот осенний вечер, когда родители уехали в Министерство, вдруг вспоминается так ярко: мама еще жива, и печенье Элизы пахнет шоколадом, в гостиной жарко натоплен камин, и в воздухе витает счастье…

— Кто убивает людей и оставляет символы?

— Я не знаю.

— Отвечай, — Люпин повышает голос, но Дельфи яростно сверкает глазами.

— Я не знаю! — хохочет она громко, смотря на него с триумфом. — И вы так и будете терпеть неудачи. Раз за разом. А ты… ребенок оборотня и сумасшедшей девки… Нравится тебе твоя одинокая жизнь?

Люпин, теряя самообладание, яростно замахивается на нее, но Альбус хватает его за руку.

— Прекрати, — говорит он твердо. — Дельфи, зачем человек использует символы?

— Чтобы воскресить сущность, — вяло отвечает она. — Этот человек должен использовать черные и серебряные свечи перед исполнением ритуала. Когда то, что убивает людей, получит Соль и Серу, останется только Ртуть. И тогда эту сущность уже будет сложно победить обычными заклинаниями — она станет воплощенным Духом, которого можно даже потрогать. Правда, разум у этого Духа не будет подчиняться тому, кто его вызвал, чем он и смертельно опасен.

— Признайся, что это ты совершила ритуал! — волосы Люпина становятся красными.

— Зачем мне ритуалы? — Дельфи снова улыбается. — Отца я уже не смогу вернуть, это слишком трудно, учитывая, что я заперта в тюрьме, без книг и палочки.

Скорпиус бросает взгляд на бледного Альбуса и опускается перед ней на корточки.

— Что произойдет, когда этот Дух получит последнюю жертву?

— Он заберет себе самое дорогое, что есть у создателя ритуала, только, к сожалению, создатели этого не знают, — Дельфи кривит тонкие губы. — В книгах об этом специально умалчивают. Заберет — и медленно убьет его, забирая все жизненные силы.

— Можно этого Духа уже сейчас найти?

— Можно попробовать, если вы знаете, кто исполнил ритуал, — Дельфи нарочито зевает. — Без этого затея абсолютно бесполезна. Никакое поисковое заклинание не сработает, потому что это не мертвец и не живой — а сущность, живущая между мирами.

Они выходят из тюрьмы, оставив ее в полумраке и сырости, и мрачно переглядываются.

— Чертова девка, — волосы Люпина от негодования становятся зелеными. — Я уверен, что это она все затеяла. Только каким-то образом сыворотка правды на нее не действует.

Альбус недовольно хмурится.

— Брось, Тедди. Как она может противостоять сыворотке? Она же не каждый день ее пьет, чтобы получить иммунитет. Нет, я не думаю, что это она. Может быть, это Пожиратели пытаются вернуть Волдеморта? Кто по спискам еще жив и не заключен в Азкабане?

— Малфой-старший, — усмехается Люпин и тут же добавляет, увидев их лица: — Шутка. Так сходу и не вспомню. Многие, у кого была Метка, погибли в Битве за Хогвартс. Остальные и те, кто следовал за Риддлом без метки, сейчас заняты в самых разных сферах. Нужно свериться с реестром. Завтра с утра сообщу. Что решил Джеймс насчет предполагаемых мест нападения? Скольких выставим на дежурство?

— По три человека на точку, — Альбус снова дует на замерзшие ладони. — Думаю, этого достаточно. С одним Духом, которому осталось еще два убийства до обретения полной силы, трое должны справиться. Что скажешь, Скорпиус?

Тот вздрагивает, опуская рукав рубашки и пряча часы под ткань. Без четверти два. Лили, наверное, уже ждет его, и Скорпиус нервно отзывается:

— Согласен. Сколько дней у нас в запасе?

— Две недели.

— Отлично, — он плотнее запахивает мантию. — Думаю, у нас еще будет время обговорить план, тем более, нужно посоветоваться с Джеймсом. Не забывайте, что ваших сотрудников еще оформить как-то на это дело нужно. Бюрократию никто не отменял, как говорит Роза. Я на обед отлучусь, ладно? Встретимся в зале заседаний около четырех.

Сейчас, в обеденное время в середине рабочей недели, Гайд-парк практически безлюден и одиноко шелестит листьями, и солнце гладит лучами дорожки, посыпанные красноватым гравием. Скорпиус глубоко вдыхает июньский воздух, пахнущий цветущим жасмином и розами, украшающими жизнерадостные лужайки.

Он подходит к схеме Гайд-парка: в разных его уголках спрятаны кафе и ресторанчики, но где окажется Лили? Он быстро обегает карту глазами: фонтаны, манеж, мемориал… а, вот, небольшой домик и кафе рядом — Рыбацкий уголок. Там можно взять напрокат лодки и уплыть на островки Серпентайна.

Решительно выпрямив плечи, Скорпиус разворачивается и шагает по гравию строго на юг. За Рыбацким уголком, рядом с причалом, в кустах белой сирени прячется маленькое кафе с террасой, смотрящей на озеро. Резные белые стулья и голубые столы с маленькими вазочками выглядят воздушными и ажурными в теплом воздухе лета.

Лили сидит спиной к нему, за самым дальним столиком на самом краю террасы, подперев голову ладонью.

— Привет, — говорит он тихо, боясь ее напугать. — Я не опоздал?

Она медленно поворачивает к нему веснушчатое лицо. В ее светло-карих глазах светится изумление и восхищение, а губы расплываются в улыбке. На ней снова то самое желтое платье цвета солнца, а рядом, на стуле, лежат соломенная шляпка и белая сумочка.

— Как ты меня нашел? — спрашивает она, протягивая ему руку, и Скорпиус крепко ее пожимает.

— Черт его знает, — он пожимает плечами и садится напротив нее. — Что закажем? Какао? Лимонад?.. Лили, что с твоими глазами? Ты плакала?

— А, это, — она неловко машет рукой и ерзает на стуле. — Долгая история. Тетя Петуния умерла, почему вчера пришлось бросить тебя в «Дырявом котле»… А что с твоим лицом? Как будто ты… Ты был в Азкабане? С Альбусом?

— И Люпином, — Скорпиус спокойно кивает, раскрывая меню. — К дьяволу Азкабан. Что ты хочешь? Может быть, мороженое? Или что-нибудь посерьезнее?

Они заказывают пасту, лимонад и мороженое в высоких креманках и молча едят, разглядывая друг друга. Скорпиус пытается придумать разные темы для обсуждений, но слова сопротивляются.

— Как вода красиво искрится, — замечает он и чувствует себя полным дураком, но Лили сияет.

— Ты тоже это видишь? — спрашивает она восхищенно. — А если посмотреть на цвет, какой замечаешь?

— Голубой, желтый… нет, бледно-желтый и слегка розовый, — Скорпиус вприщур рассматривает воду, тыча шоколадное мороженое пластмассовой ложечкой. — И зеленый, такой спокойный цвет. У тебя, кстати, есть с собой какие-нибудь колдографии?

Лили отодвигает тарелку и тоже берется за мороженое — фисташковое вперемешку с ванильным.

— Нет, но мы можем сделать, — говорит она просто и смотрит на него совершенно серьезно. — Мне так свободно с тобой. Можно болтать обо всем и не думать, что живешь по расписанию. Ненавижу расписания.

— Мы с тобой лишние люди, — замечает Скорпиус, и шоколадное мороженое тает на языке. — Как только разберемся с этим делом, я, пожалуй, все брошу и уеду. И, наверное, мне нужно съехать от вас.

Лили хмурится и заправляет прядь волос за ухо.

— Зачем?

— Я и так у вас полмесяца живу.

— Ерунда, — она улыбается, но в глазах светится тревога. — Не уезжай, пожалуйста.

Он долго смотрит в ее лицо с пляшущими веснушками, и ему кажется, что он только начинает жить, что все, что было раньше — сон. Местами — плохой, местами — хороший.

— Ради тебя, — говорит он тихо и внезапно для самого себя накрывает своей ладонью ее маленькую руку. — Ради тебя могу и остаться.

Оставив кафе за спиной, они спускаются к воде и садятся на нагретые доски причала, свесив ноги над темной водой. Редкие лодки, проплывающие мимо, бросают на воду разноцветные отражения. Пахнет деревом и водой, и Лили, достав колдоаппарат, делает несколько снимков.

А потом она поворачивается к нему — и улыбается. И глаза ее тоже улыбаются. Живые, полные смешинок ореховые глаза. И ее губы что-то говорят, но Скорпиус не слышит. Он просто смотрит на нее не в силах отвести взгляд.

С этого счастливого дня ему не хочется отходить от нее ни на мгновение — хочется идти за ней, шаг в шаг — смотря на ее тонкую фигурку, залитую красновато-золотыми лучами, на рыжие волосы, развевающиеся на ветру, на руки, нежно касающиеся колосков пшеницы в поле, где они гуляют на закате. Иногда Скорпиус будит ее перед рассветом, стуча в приоткрытое окно — и они, сонно зевая и поеживаясь от утренней прохлады, любуются восходом солнца.

Они не говорят о том, что чувствуют друг к другу. И Скорпиус позволяет себе только взять Лили за руку — и повести за собой. И она идет, смущенно и радостно улыбаясь.

Сейчас, в этот жаркий вечер, Лили первая бежит с пригорка вниз, через ряды колосьев, залитых закатными лучами солнца, через цветущие ромашки и васильки, маки и колокольчики. И все эти краски — красные, фиолетовые, белые и синие — отражаются в ее глазах.

Скорпиус смотрит на нее сверху, застыв на мгновение — а потом легко шагает следом, вдыхая воздух полной грудью.

Лили стоит перед ним, задыхаясь от бега, вся наполненная светом — и поднимает на него глаза.

Скорпиус мягко привлекает ее к себе — и она не отстраняется. Только в глазах у нее прыгают искорки.

Тогда он наклоняется к ее нежному лицу, к манящим губам — и целует. И, целуя, чувствует, как ее маленькие руки обвивают его шею, а дыхание становится горячим.

Шляпка Лили падает в пшеницу.

Лили

Она опускается на корточки и, высунув язык, медленно приближает колдоаппарат к нагретому солнцем камню, пытаясь поймать в объектив шуструю ящерицу. Не удержав равновесие, она падает на бок, в траву, и смеется над своей неуклюжестью. Высоко над ней — лазурное небо, вдали слышен шелест волн, а трава пахнет так пряно и дурманяще, как может пахнуть только в июле.

Лили садится и приглаживает волосы. Потом надевает шляпку и достает из сумочки бутылку с водой.

Жарко — но она наслаждается жарой, потому что пройдет неделя, другая — и английское лето вернется, напомнив о себе дождем и холодным ветром.

— Лили! — голос Скорпиуса раздается вдалеке, и она сразу поднимается на ноги.

Скорпиус идет ей навстречу с небольшой корзинкой в руках, и Лили срывается с места. Она бежит, касаясь пальцами жестких колосьев, и с разбегу прыгает в распахнутые объятия, обхватывая ногами худые бедра.

Скорпиус едва успевает поставить корзинку в траву.

— Эй, ты меня снесешь, — смеется он, глядя на нее радостно. — А я сбежал из Министерства, чтобы устроить с тобой пикник. Ты ведь не против?

Вместо ответа Лили берет в ладони его худое лицо и горячо целует. Они вместе уже третью неделю — но до сих по не сказали друг другу ни слова о чувствах, ни о том, что встречаются — просто проводят время вместе. И боятся слов.

Позавчера Лили снова видела парус на рассвете. Он проплыл ближе, чем обычно, и она не дыша смотрела, как трепещет в тумане утра тонкая парусина, видела мужской силуэт — размытый, призрачный и загадочный.

Может, однажды незнакомец заметит ее?

— Смотри, что я принес, — Скорпиус осторожно ставит ее на землю и кивает на корзинку. — Фрукты, булочки с кремом, салат, который ты любишь, — и имбирный лимонад.

Они бредут под палящим солнцем к полосе ив, обрамляющих поле, и, расстелив на траве плед, с наслаждением растягиваются на мягкой ткани.

— Какие новости в отделе? — Лили переворачивается на живот и берет из корзинки яблоко. — Сколько дней у нас осталось?

Скорпиус лениво загибает длинные пальцы. Он одет совсем по-летнему: в темно-зеленую рубашку и светлые брюки, и его волосы небрежно топорщатся под легким ветерком. Сердце бьется чуть чаще, и Лили хочется прижаться к нему, поцеловать — но того темного и страшного желания, возникавшего рядом с Тедди, она не испытывает.

— Пять. Не уверен, что смогу побыть с тобой накануне…

— Ерунда.

— Нет, — Скорпиус морщится, поворачиваясь к ней. — Работа для меня — не главнее тебя, Лили. Как только мы закроем это дело, я возьму длительный отпуск, чтобы разобраться, чего я хочу от жизни. У магглов кризис наступает лет в сорок. У меня, видимо, уже наступил.

Лили тихо смеется и, сорвав травинку, щекочет его губы.

— Тедди по-прежнему считает, что во всем замешана Дельфини?

— Он уже не знает, что считать. Но очевидно, что Дельфи здесь не при чем. Не говоря о том, что руководить из Азкабана всем просто невозможно. Мы узнавали: она ни с кем не ведет переписку. Просто все остальные варианты кажутся еще более тупиковыми.

Лили пожимает плечами, вертя травинку в пальцах.

— Ты так и не разговаривал с отцом с того дня?

Скорпиус отрицательно качает головой, и его лицо мрачнеет. Лили сразу жалеет, что спросила его о самом больном. Стараясь исправиться, она поспешно интересуется:

— Когда ты познакомишь меня с бабушкой и дедом?

Лицо Скорпиуса только сильнее мрачнеет, и Лили мысленно чертыхается. Ну почему она только все портит! И каждый день, каждую встречу она боится, что услышит то, что заставит ее охладеть к Скорпиусу — случайная фраза или резкое слово.

— Не думаю, что дед будет в восторге от этой встречи.

— Вот вроде бы столько времени уже прошло, а предрассудки еще живы, — отзывается она и, потянувшись к корзине, берет лимонад. — Никогда людям не надоест презирать друг друга по самым глупым причинам.

— Ты обещала показать мне картины, — он пытается сменить тему, и Лили быстро тянется к сумочке. — И научить делать колдографии. Как прошла ловля ящериц?

Лили улыбается, протягивая ему репродукции импрессионистов, давно взятые у Петунии и невозвращенные. Возвращать теперь некому.

— Никак, я слишком неуклюжая для этого. Смотри, вот эта, где мост в розовой дымке, и эта, где женщина под зонтиком гуляет в поле — мои любимые. Потрясающие краски, правда? А если приглядеться — это все отрывистые, свободные мазки кисти… Знаешь, чего я хочу? Чтобы все мои колдографии были не просто снимками, а своего рода искусством. Я все время экспериментирую с цветом и тенями, с животными, цветами и морем, но мне так редко удается поймать момент. Снять так, чтобы это выглядело как кусочек жизни — но при этом было цельным.

— А у тебя есть самые первые снимки? — Скорпиус с интересом рассматривает репродукции. Лили следит за ним напряженно, боясь, что заметит скуку в его глазах или равнодушие. — Чтобы сравнить с нынешними.

— Постараюсь найти, — говорит она задумчиво и растягивается на пледе рядом с ним. — Тебе правда нравится мое увлечение?

Скорпиус кивает.

— Наоборот, было бы скучно, занимайся ты чем-то рутинным, — говорит он тихо и целует ее в щеку. — Я прожил с Розой два месяца и не знал, что ей нравится помимо работы и ресторанов. Уверен, ты придумаешь, как применить свое увлечение в жизни. Я тебе помогу.

Лили кладет голову ему на плечо и любуется лазоревым небом сквозь тонкие ветви ив. Она ему верит.

Скорпиус

В кабинете Джеймса воздух раскаленный и словно едкий. Альбус с силой распахивает оба окна, но июльский зной не приносит облегчения.

Они сидят за круглым столом, положив перед собой карту и списки тех, кто мог осуществить ритуал. Скорпиусу неуютно на них смотреть: ему все время кажется, что он сейчас увидит свою фамилию, что к отцу тоже придут с расспросами — что их семью опять будут подозревать в связях с темными волшебниками.

— Смотрите: мы ставим по несколько сотрудников на одну точку: трех мракоборцев, двух из сектора борьбы с неправомерным использованием магии, двух — из отдела стирания памяти, — Джеймс энергично раздает всем готовые инструкции. — Подчиняться будем приказам мракоборцев, если что — участвуем в возможном сражении. Все ясно?

— Не забывайте, пожалуйста, напоминать сотрудникам, что нужно выглядеть максимально по-маггловски, — Роза, сидящая напротив Скорпиуса, стучит карандашом по столу. — Если мракоборцы это помнят, то остальные отделы частенько ведут себя слишком беспечно, забывая о Статуте, а у нас и так слишком много дел, чтобы заметать за вами следы. Джеймс, это в первую очередь к тебе относится.

Скорпиус встречается с ней взглядом. Он все еще помнит, как дурманяще она пахнет хризантемами, помнит букет бессмертника на столе, изгибы ее обнаженного тела — но эти воспоминания приходят без сожаления, только с привкусом горечи и разочарования. Роза приподнимает брови. Она ведь наверняка знает, что он встречается с Лили — и что думает об этом? Смеется, наверное. Наверняка смеется. Не зевает же.

— Кто у нас главный подозреваемый кроме Дельфини? — Альбус откидывается на спинку стула. — Роули? Треверс?

— Оба, — Тедди встряхивает волосами. — Скорее, Роули, потому что за последний месяц он был в Лютном переулке трижды. За Треверсом я слежу с того дня, как он вышел из тюрьмы. Пока что — ничего интересного.

Обсудив, в какой из двух точек он будет задействован, Скорпиус поднимается и выходит из кабинета. В коридоре не так душно, но шумно — и он устало трет виски, пытаясь прийти в себя после трехчасового гула собрания.

— Слышала про тебя и Лили, — холодный голос Розы глухо раздается за спиной, и Скорпиус неохотно оборачивается. — Выпьем кофе?

— Времени нет, — отвечает он спокойно, засовывая руки в карманы брюк.

Роза подходит к нему совсем близко и насмешливо улыбается.

— Забавно.

— Что именно?

— Забавно слышать про тебя и Лили, — говорит она небрежно, вглядываясь в его лицо. — Еще более забавно знать, что стоит мне расстегнуть блузку, стоит мне шепнуть тебе на ухо нужные слова — и ты окажешься в моем кабинете, прижмешь меня к столу и…

Скорпиус медленно, завороженно смотрит на белые пуговицы ее блузки. Касается их пальцами — и замирает вместе с Розой, едва дыша, пытаясь понять, что на самом деле чувствует. Потом решительно засовывает руку обратно в карман.

— Ты все еще хочешь меня, — Розе почему-то весело, и в глазах у нее бегают огоньки. — А Лили так — отдых для измученной души. Она тебе нравится, но спать с ней ты не торопишься.

Скорпиус морщится и делает шаг назад.

— Понимаю: это у тебя такая неудачная попытка отомстить за то, что я тебя бросил, да? — спрашивает он тихо, и лицо Розы сразу тускнеет и увядает, как отстоявший в вазе цветок. — Разве ты не этого добивалась все два месяца, когда занималась всем, чем угодно, кроме меня? Если я чего и хочу, Роза, так это забыть тебя. У каждого в жизни есть свои большие ошибки. У меня — ты.

На ее карих глазах выступают слезы, и Скорпиус, не дожидаясь насмешек, молча уходит в кафетерий один.

Мешая ложечкой горячий кофе с воздушной молочной пеной, он задумывается о Лили. Это неправда, что он не хочет ее. Хочет — но боится сломать. Он уверен, что у Лили еще никого не было, уверен, что в тот вечер у них с Тедди ничего не вышло. Нельзя же просто сказать: «Хочу тебя. Давай переспим?»

— О чем думаешь? — Альбус садится напротив него с целой тарелкой крем-супа.

— О ком, — Скорпиус вспоминает, что с утра ничего не ел. — О твоей сестре. Джеймс, наверное, бесится?

Альбус пожимает плечами, откусывая хлеб. Последнее время они снова общаются так часто, как только могут — и это напоминает Скорпиусу об ушедшем детстве. Когда он жил с Розой, то виделся с Альбусом только на работе и никогда — вне.

— У тебя ведь серьезные намерения, да?

— Надеюсь, что у нее тоже, — Скорпиус роется в кармане в поисках мелочи. — Пойду, суп возьму. Кофе сегодня на редкость отвратительный. Не то что у Кричера.

Стоя в очереди из сотрудников и вдыхая неприятный, резкий запах чьих-то духов, Скорпиус переступает с ноги на ногу. Он ведь и правда не знает, что чувствует к нему Лили. Они оба играют в одну и ту же игру под названием «Боюсь ранить». Влюблена Лили? Или ей просто хорошо рядом с ним?

Скорпиус так погружается в мысли, что продавщице приходится трижды спросить его, чего он хочет на обед.

Лили

Лили бросает взгляд на часы и неохотно возвращается к книге «Пособие по фотографии», найденной в небольшом маггловском магазинчике. Жаль, что нет пособия по колдографии. Впрочем, если она справится со своими задачами, то сможет сама написать книгу и выпустить маленьким тиражом. Наверняка не ей одной интересна колдография.

— Шарлотку хочешь? — мать заглядывает в комнату. Из собранных в пучок волос торчит красный карандаш. — А то Кричер столько сделал, что, боюсь, мы и за неделю не съедим.

Лили отрицательно качает головой, переворачивая страницу. За окном вечереет, и нежный июльский аромат проникает в маленькое помещение.

Мать переминается с ноги на ногу, и Лили вопросительно приподнимает брови, смотря на ее худое лицо. Троих детей родила, а все такая же стройная, как на старых колдографиях.

— Там Роза в гостиной.

— Я знаю, слышала, — отзывается Лили, закладывая глянцевые страницы пальцем. — Хочешь, чтобы я вышла?

— Мне нужно дописать статью, — мать приподнимает плечи. — Некрасиво бросать вот так человека, кроме того, когда вы последний раз виделись вне Министерства?

Отложив книгу на небольшой столик рядом с креслом, Лили неохотно, совсем как в детстве, плетется в гостиную, где Роза сидит на длинном низком диване с деревянными подлокотниками, держа в руках чашку с чаем. Приятно пахнет свежими пирогом и фруктами, специально принесенными Кричером на обед.

Лили садится напротив и молча берет с тарелки треугольный кусочек шарлотки, спокойно разглядывая круглое лицо двоюродной сестры, совсем лишенное веснушек. Лили хочется уйти, но вместо этого она только нервно ерзает на жестком стуле.

— Что скажешь? — Роза поправляет воротник блузки, насмешливо улыбаясь. — Как у вас дела со Скорпиусом?

— Не помню, чтобы тебя вообще когда-то интересовали мои дела, — отзывается Лили, разрезая кусочек пирога пополам. — С чего вдруг такое внимание?

Роза тихо смеется, обнажая крепкие крупные зубы, и Лили передергивает плечами.

— Ого, ты научилась огрызаться? А я думала, что люди не меняются.

— Что тебе нужно? — Лили спокойно наливает себе чай. — У нас со Скорпиусом все отлично.

Да, отлично — кроме того, что они так и не сказали друг другу ни слова о своих чувствах.

— Он сегодня может и не прийти, — Роза откидывается на мягкую спинку дивана, держа пустую чашку двумя пальцами. — Послезавтра последнее нападение, так что они сегодня до самой ночи останутся на работе.

Лили щурится, пристально разглядывая ее лицо.

— Мне кажется или ты ужасно жалеешь, что по-свински вела себя со Скорпиусом? Надоело приходить с работы в пустой дом? Или он не пустой — там теперь Виктор? А ведешь ты так себя сейчас потому, что просто неприятно быть брошенной?

Роза медленно поднимается с дивана и со звоном ставит чашку на стол.

— Я махну ручкой, и Скорпиус прибежит обратно, — говорит она отчетливо, глядя на Лили сверху вниз. — Спорим? Ты всегда была странной, сестренка. Бегаешь за своими бабочками и стрекозками, рассматриваешь картины, нарисованные крупными точками. А дальше-то что? Какая от тебя польза?

Лили громко фыркает.

— Ты помешана на этой пользе. Польза, польза, польза! Причем, ты, конечно, со своими древними рунами приносишь грандиозную пользу обществу и науке, да? Самое главное — быть счастливым, Роза.

Они не прощаются, повернувшись друг к другу спиной. Взяв поднос с оставшейся шарлоткой, Лили возвращается в свою комнату и придвигает кресло поближе к окну. Закат красновато-золотистым светом окрашивает сад, и зацветающие розовые пионы на несколько минут темнеют, становясь дерзкими и страстными.

Лили долго не ложится и на всякий случай не закрывает окно. Ворочаясь без сна под жарким одеялом, она пытается не думать о словах Розы. Но мысли возвращаются, проскальзывая в приоткрытые двери сознания. Что, если Скорпиус все еще любит ее? Но ведь он сам говорил, что пустоту любить нельзя… Или все-таки можно?

Скинув одеяло, она опускает босые ноги на теплый мохнатый ковер и прочесывает волосы пальцами, убирая пряди с лица.

А чем она лучше Розы, если в первую очередь думает о себе, снова боясь пораниться? Джастин был ей больше другом, чем парнем, Тедди она лишь хотела — а Скорпиус? Что она испытывает к нему на самом деле?

Скинув пижаму и натянув платье поверх трусиков, Лили берет палочку и, выбравшись в сад через окно, идет по темному полю пшеницы к морю. Тихо, пахнет землей и влажной травой, и где-то совсем далеко, за ивами, каркают вороны. Лили с ногами забирается на старое дерево и смотрит на черную воду.

Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… Ш-ш-ш…

Лили обхватывает плечи руками и слегка раскачивается из стороны в сторону. Как понять, что ты любишь? Любовь — желание быть рядом, ощущение уюта, тепла и спокойствия — или она должна быть горячей и бушующей?

Трава сзади нее шуршит, и Лили на всякий случай вытаскивает палочку, целясь в темноту.

— Это я, — светлые волосы Скорпиуса мелькают бледным пятном где-то над головой, и Лили шумно выдыхает. — Заглянул к тебе в комнату и сразу пошел сюда.

— Ты все еще любишь Розу? — Лили стискивает руки, с отчаянием смотря в его лицо. — Только не ври. Пожалуйста. Все, что угодно. Только не ложь.

Скорпиус почему-то смеется в ответ и обнимает ее за плечи. Лили сразу обмякает и шмыгает носом.

— Точно, она же должна была к вам зайти сегодня, я и забыл. Опять делала вид, что я жажду к ней вернуться? Вчера предложила мне кофе выпить, говорила, что стоит ей палец согнуть — и я тут же брошусь в ее постель.

— А ты не бросишься?

Скорпиус хмурит брови и касается пальцами ее щеки.

— Лили, что происходит? Ты ведь знаешь… Хоть я и не говорю… Ты нужна мне. Ты нужна мне, волшебная девушка с колдоаппаратом.

Лили улыбается, но тревога не исчезает: нужна — но как нужна? Как друг? Как девушка? И что будет дальше, завтра, послезавтра, через месяц? Она так боится саму себя, что пытается жить в застывшем времени, в картине, где лица — крупные мазки светлой краски, но выражение глаз разглядеть невозможно.

Перед ними, в нескольких шагах, тихо шуршит море, и луна светит ярко, заливая берег холодным приглушенным светом. Даже сейчас, за полночь, воздух теплый и душный -июльский гость из далеких стран, который может покинуть Англию в любой момент. Выдохнув, Лили резко поднимается с дерева и решительно стягивает платье через голову, оставшись только в трусиках. Потом легким движением скидывает босоножки и идет к воде, ощущая под ногами прохладные песчинки.

Скорпиус

Дыхание перехватывает, и на мгновение ему кажется, что он задохнется. Лили стоит совсем рядом в темной воде, но он все равно видит ее высокую грудь, ее тонкую талию, ее худые обнаженные плечи — и желание потоком ударяет в голову.

Он понимает, что Лили сделала минуту назад — она отпустила. И себя, и его. Распахнула дверь, впуская неизвестность, чувства, свободу и хаос.

— Хочешь ко мне? — ее голос колокольчиком звенит над спокойной водой. — Тепло, честное слово. Я всегда мечтала поплавать ночью, и вот, сейчас, здесь, рядом с тобой — моя мечта осуществляется.

Скорпиус медленно расстегивает рубашку, стягивает брюки и, скинув надоевшие за день ботинки, подходит к берегу.

Лили улыбается ему, и в ее улыбке — ободрение. Она словно просит не бояться, что это — ее решение, что это она хочет искупаться с ним под луной.

Он заходит в воду не морщась — хотя море довольно прохладное — и, нырнув, проплывает несколько метров.

Лили оказывается рядом совсем внезапно и сразу же кладет руки ему на плечи. Ее соски, острые от холода, словно режут черную воду, и волосы мокрыми прядями липнут к плечам.

— Нельзя все время бояться, — говорит она тихо, и ее глаза мечутся по его лицу. — Нельзя жить в постоянном страхе оказаться раненой. Ты — мой человек, Скорпиус. Я чувствую это даже кончиками пальцев, чувствую это в поцелуях, в осторожных прикосновениях. Да, мне страшно обжечься, но я…

Он качает головой, привлекая ее к себе. В воде она такая легкая, что послушно оказывается в его объятиях. Солнечная веснушчатая Лили — обнаженная, в его руках. Он помнит ее еще маленькой девочкой, вечно пытающейся влезть в их с Альбусом игры. Странно, что он предпочел замкнутую высокомерную Розу, не замечая красного гиацинта.

— Ты гиацинт, — зачем-то говорит он.

Улыбка Лили гаснет. Скорпиус уже хочет спросить, что случилось, но Лили стремительно обнимает его за шею и приникает губами к его губам. Ее поцелуй впервые настолько неистовый, что Скорпиус тихо стонет от нахлынувшего желания овладеть ею — сейчас, здесь.

Лили обхватывает его бедра ногами — и он шагает к берегу вслепую, изо всех сил прижимая ее к себе. В висках бешено стучит кровь, и разум просит остановиться, но он не может. И не хочет.

Скорпиус не помнит, как они оказываются в его спальне, которую семья Поттеров и недовольный Кричер отдали в его полное владение — внешний мир размывается и исчезает, остается только запах, поцелуи, горячая шелковистая кожа — и глаза. Вопрошающие и отвечающие, полные беспокойства и нежности — и тихий вопрос:

— Можно?

Лили сдавленно кивает, зажмуриваясь. Он знает, что это — ее первый раз, что ей страшно — и, сдерживаясь, медленно оказывается внутри нее. Она приглушенно вскрикивает и широко распахивает глаза.

Замерев, он рассматривает неясное выражение ее лица — и вдруг отчетливо понимает, что именно происходит между ними. Шаг сделан — и пути назад нет, теперь они связаны — невысказанными словами, лунной дорожкой на темной воде, запахом отцветающей сирени, жаром постели и этими взглядами — обещающими быть рядом всегда.

Выдохнув, Скорпиус тихо ложится рядом с ней, не решившись продолжать.

Как он оказался здесь? Кажется, только вчера он уходил от Розы, исколотый ее шипами, с пустотой в сердце, полный отчаяния — а теперь он здесь, в старом доме на берегу Ла-Манша, в постели с сестрой своего лучшего друга…

Лили кладет голову ему на плечо.

— Прости, — говорит он неловко и мысленно чертыхается. На язык лезет совсем не то, что он хочет сказать. — Прости.

И усталость — после долгого дня, душного кабинета, прохлады моря, страсти и новых чувств — скалой придавливает его к кровати. Лили что-то шепчет в ответ, но он уже не слышит, разом проваливаясь в тяжелый сон.

Лили

Она не спит, прислушиваясь к мерному дыханию Скорпиуса и рассматривая его комнату, в которую только изредка заглядывала. Здесь все так просто: кровать, маленький стол с зеркалом, узкий старый шкаф с резьбой и приоткрытое окно. Аромат сирени и старого дерева, смешиваясь, наполняют комнату запахом уюта.

Лили прикрывает глаза.

Вот и все — и не вернешься назад. Сожалей — не сожалей, а теперь она другая Лили, застрявшая в безвременье. Прошлое ушло, а будущее наступит утром, когда Скорпиус проснется — и что-нибудь скажет. А сейчас… больно и одиноко. Нужно спать, но уснуть невозможно. А еще лучше не спать — а пойти в душ и смыть с себя все переживания, но сил подняться нет. И сил оставить Скорпиуса — тоже. Остается только лежать, поеживаясь в теплой темноте без одеяла, и рассматривать комнату.

Но ведь она сама так хотела — писать свою жизнь крупными мазками, не застывшими, но страстными.

Скорпиус шевелится, и Лили приподнимается на локте, смотря в его сонное лицо.

— Роза, — шепчет он и морщится. — Роза, ты здесь…

Лили спрыгивает с кровати, едва не падая на пол — словно ее облили ледяной водой. Впотьмах, не зажигая палочку, она ищет платье — желтое платье цвета Солнца — и не замечает, как предательские слезы текут по пунцовым щекам.

Скорпиус садится на кровати и трет глаза.

— Эй, ты куда? — спрашивает он нервно и растерянно, наблюдая, как она поспешно натягивает платье, не попадая в рукава. — Лили!

— Я же Роза, — она дергает ткань вниз, сверкая глазами. — Какого черта ты врал?

Он быстро становится между ней и дверью, и его серые глаза полны паники.

— Что? Что я сказал? — он пытается обнять ее, но Лили гневно уворачивается. — Это опять твое проклятье, да? Очередные слова, сказанные невпопад?

Она яростно складывает руки на груди и отступает на шаг назад.

— Ты назвал меня Розой. Ты хочешь, чтобы с тобой была Роза, да?

Скорпиус с силой мотает головой, потом проводит рукой по волосам и громко втягивает в себя воздух.

— Мне всего лишь приснилось, что я оказался в одной комнате с ней. Что вместо тебя — она. Я не был рад, Лили. Я испугался. Слышишь?

Она приподнимает плечи, и тогда он шагает ей навстречу и берет ее лицо в холодные ладони.

— Я испугался, — повторяет он, и его горячее дыхание касается ее щеки. — Я хочу только тебя, Лили. Пожалуйста, поверь. Это был кошмар. Кошмар. Я не хотел ее видеть.

— И почему я должна тебе верить? Все вокруг не воспринимают меня всерьез, — отчаянно шепчет она, но не вырывается. — Я устала быть ненужной, понимаешь? Я так больше не могу. У всех есть какой-то смысл, а я…

— Лили, Лили! — он слегка сжимает ее лицо, заставляя смотреть в его глаза. — Ты должна мне верить, потому что я люблю тебя. Теперь я точно знаю, что люблю — и могу сказать об этом. Ты сама сегодня подтолкнула меня к этому. Неужели ты и теперь уйдешь? Я тоже один, Лили. Кому я нужен в этом чертовом мире? Министерству? Отцу? Никому. Только если тебе. Скажи — нужен?

Слезы снова текут по щекам, и разные мысли носятся в голове, ударяясь изнутри в виски и лоб.

— Я пойду, — говорит она дрожащими губами, и Скорпиус в отчаянии опускает руки. — Я просто… не из-за тебя. Правда. Я… услышала. Просто… душно. Хорошо?

Он на секунду застывает, не зная, что сказать, потом отодвигается от двери.

— Хорошо.

Спотыкаясь, Лили проходит по коридору и, зайдя в ванную, зажигает все свечи. Она не знает, сколько времени стоит под горячим душем, пытаясь согреться, и только постоянно плещет в лицо водой, чтобы прийти в себя.

Но горячая вода не помогает.

Скорпиус

Джеймс хмуро оглядывается по сторонам и подает сигнал рукой. Крепко зажав палочку в пальцах, Скорпиус идет с Альбусом и еще несколькими сотрудниками к стене старинного викторианского дома, где они выстраиваются в линию.

Джеймс, подойдя к ним, что-то поспешно объясняет, жестикулируя, но Скорпиус не слушает его, только смотрит, как шевелятся красноватые губы.

Утром они с Альбусом ушли на рассвете, и Скорпиус мельком, через окно успел увидеть спящую в своей комнате Лили. Она лежала, свернувшись калачиком, и из-под одеяла торчал плюшевый медведь.

Альбус толкает его локтем, и Скорпиус неохотно выпадает обратно в туманную реальность.

— Мы так и не смогли выяснить, кто именно станет будущей жертвой, — Джеймс прохаживается мимо них, по-прежнему хмурясь. — И будет ли нападение здесь или в другой точке — а может, оно будет поочередным. Примерный портрет жертв: мужчина, невысокого роста, плотного телосложения, всегда в шляпе. Вопросы есть?

— Что мы делаем с Духом? — мракоборец, стоящий справа, переступает с ноги на ногу. — Обезвреживаем? Уничтожаем?

— Действуем по ситуации, согласно распоряжению Люпина, — отвечает Джеймс, задумчиво потирая губы тыльной стороной ладони. — Да, напоминаю: сначала в сражение вступают мракоборцы, и уже потом, если понадобится — сотрудники других отделов. Все ясно?

Альбус кивает — и Скорпиус кивает вместе с ним, думая совершенно о другом. Может, не стоило пока признаваться Лили в чувствах? Он мог ее напугать. И этот чертов сон… Только бы она поверила, что Роза ему приснилась в кошмаре…

— Эй, — Альбус снова толкает его локтем. — Ты где витаешь?

— Думаю о твоей сестре, — Скорпиус опирается спиной о холодный камень. — Кажется, я сболтнул лишнего вчера.

— И что ты сказал? — Альбус широко зевает, прикрывая рот рукавом мантии.

— Что люблю ее, — Скорпиус поднимает глаза в серое небо, выглянувшее из-за тумана.

Альбус приподнимает брови и громко хмыкает. Выражение лица у него не меняется, только ярко-зеленые глаза наполняются теплом.

— Я с самого начала знал, что ни черта у тебя с Розой не сложится, ну не твой она человек. Но разве тебя возможно переубедить? Дураки учатся на своих ошибках. Помнишь, как я за этой Амелией бегал? Лучше бы лишнюю пару книг прочел.

Впереди, далеко, раздается какой-то шум, крики и нарастающий шелест, усиливающийся с каждой секундой. Скорпиус кивает Альбусу и еще крепче сжимает палочку в руке. Что бы это ни было — они справятся.

Выглядывая из-за спин мракоборцев, Скорпиус слегка бледнеет: по улице, навстречу к ним, изо всех сил бежит невысокий мужчина с широкими плечами, в шляпе, съехавшей на затылок, а за ним вьется белый высокий смерч, слегка напоминающий человека.

Мракоборцы разом выступают вперед, не дожидаясь развязки, из их палочек вырываются разноцветные лучи заклинаний и ударяют в белый вихрь.

Мужчина падает — и вихрь окутывает его целиком, не обращая внимания на поражающие заклинания. Один из мракоборцев подходит близко — и тут же, отлетев далеко назад, врезается в стену.

— Давайте! — Джеймс появляется откуда-то слева и бросается к ним. — Сейчас! Разом!

— Риктумсемпра! — выкрикивает Скорпиус и бесстрашно шагает вместе со всеми вперед. — Инсендио!

Альбус спотыкается и падает где-то позади него, и Джеймс отлетает в сторону, как и первый мракоборец. Поднявшийся из-за Духа ветер сбивает с ног и мешает дышать, пыль забивается в глаза, заставляя слезы течь по щекам — но Скорпиус упрямо идет вперед. Ему надоело это расследование, эти убийства и загадки, бесконечные собрания в душных кабинетах.

Мужчина, с лысой головы которого давно сорвало шляпу, без движения лежит на холодном асфальте в водовороте белого света. Скорпиус целится палочкой в самое сердце вихря, но не успевает выкрикнуть заклятие.

Вихрь вдруг приподнимается над погибшим, бешено крутится над землей — и разом принимает четкие человеческие очертания.

От неожиданности Скорпиус выпускает палочку из рук, и она беззвучно падает вниз, под ноги.

Перед ним, в прохладном лондонском утре, висит призрак его матери.

Лили

Ее будит шум.

В гостиной так звенят голоса — разных тембров с разными интонациями — то замирают, то разом начинают звучать снова.

Лили быстро скидывает одеяло — и медведь, вырвавшись из теплого плена, падает на ковер.

Краснея, Лили поднимает его и кладет под подушку. Воспоминания о прошлой ночи обрушиваются ведром ледяной воды, которое Джеймс однажды выплеснул на нее перед Рождеством.

Перебирая вещи в шкафу, Лили мельком оборачивается на небо за окном — сегодня оно серое, с едва заметными клочками голубизны, с трудом пробивающейся через облака. Кусты сирени и цветы качаются под ветром, и старый маггловский барометр, висящий у окна, показывает «Бурю».

Надев голубую футболку и светлые брюки, Лили осторожно выглядывает в коридор: никого, только голоса в гостиной по-прежнему заполняют звучанием целый дом. Страх холодком пробегает по коже. Удалось ли остановить Духа? Или он получил очередную жертву — и справиться с ним теперь невозможно?

Она перебегает большую прихожую и, остановившись у дверей, тихонько поворачивает ручку.

— Я говорил, что все завязано на Малфоях! — негодующий голос Тедди стрелой взмывает вверх. — Нужно было плюнуть на все и прийти в мэнор с обыском.

— Ты не можешь утверждать, что Малфой-старший хотел дойти до конца в ритуале, — отец, сидящий к Лили спиной, возражает ему с полным спокойствием. — Презумпция невиновности существует не только у магглов, и ты это знаешь.

— Скорее всего, он и не собирался доводить его до конца, — Альбус нервно постукивает пальцем по колену. Через всю щеку у него змейкой тянется алая царапина. — Не нужно разводить панику, у нас еще есть время…

— У нас его нет! — Тедди повышает тон и яростно топает ногой. — Ведь я так и знал, что это они… Не только Малфой-старший. Уверен, сынок с ним заодно. Они всегда были замкнутой семейкой…

Лили гневно распахивает дверь и, подойдя к нему, с размаху влепляет пощечину.

— Какого черта? — он смотрит на нее исподлобья, и глаза его горят так яростно, что она передергивает плечами. — Думаешь, я не знаю?

— Хватит! — Джеймс ударяет кулаком по столу, и все присутствующие прячут глаза. — Давайте решать, что делать. Пап, неужели арест обязателен?

Лили нетерпеливо поворачивается к отцу, надеясь, что тот скажет что-то обнадеживающее, но отец молчит. Выражение лица у него становится серьезным, почти суровым, и сердце Лили падает вниз.

— Боюсь, задержать Малфоя-старшего все же придется, — говорит он сухо, ерзая на кресле. — Мне неприятно это делать, но каждый из нас несет ответственность за поступки, пусть даже… пусть даже я и понимаю, почему он так сделал. Поскольку Скорпиуса с нами нет, то он, очевидно, отправился к отцу.

— И оставил место задания, — невозмутимо заявляет Тедди, кладя ногу на ногу. — Кажется, в прошлом месяце за такое двух человек уволили.

Лили пунцово вспыхивает. С Тедди происходит то же самое, что и с Розой — он страшно обижен и угнетен их расставанием в ту ночь, и теперь не может успокоиться. Странные все-таки люди: они делают тебе больно, и если ты уходишь от них без слов, они продолжают делать тебе больно — за то, что ты не дрался.

— Альбус, — она заставляет себя повернуться к Тедди спиной. — Отца Скорпиуса повезут в Азкабан?

— Нет, — брат ободряюще улыбается. — В специальный отдел Министерства, который находится на нижнем уровне. Только… думаю, что Скорпиуса тоже задержат.

У Лили холодеют кончики пальцев.

— Почему?

— Это привычная процедура, — Альбус понижает голос. В его зеленых глазах мелькает усталость и тревога. — Допрашивают всех ближайших членов семьи, если допрос не удовлетворяет судью, тогда приглашаются и остальные — в случае отца Малфоя-старшего, это его родители.

Лили расстроенно обхватывает плечи руками. Внезапно в душной комнате становится холодно, и ее всю знобит.

— Когда я… когда я смогу увидеть Скорпиуса? — она заглядывает брату в лицо, смотря на него умоляюще. — Мне очень нужно. Честно. Я хочу, я должна ему сказать…

Сказать, что она ни о чем не жалеет, что она верит: Роза приснилась просто в кошмаре… Что она хочет быть с ним — всегда. Такое осознаешь не сразу, но вдруг — и все становится на свои места, и мир окрашивается всеми цветами радуги.

— Альбус, собираемся, — Джеймс кричит ему поверх отцовского плеча. — Через десять минут встречаемся у тети Гермионы в отделе.

— Ты скажешь, — Альбус ласково хлопает ее по плечу. — До вечера, сестренка.

Лили провожает его взглядом, полным слез.

Скорпиус

Сотрудникам Министерства запрещено покидать место задания, за самоволие могут уволить — и такие случаи уже бывали. Но сейчас случай — личный, и времени ничтожно мало. Скорпиус нагибается, хватает упавшую палочку и быстро трансгрессирует, краем глаза успев заметить приближающихся мракоборцев. Что они могут сделать? Дельфи предупреждала, что с Духом, который получил все желаемое — а он, разумеется, получил — уже невозможно справиться обычными заклинаниями.

Пока они будут разбираться, пока возникнет суета, у него будет час-два, чтобы осознать все самому.

Маки у дорожек давно осыпались, и сирень почти отцвела, зато у крыльца начали полыхать красными огнями высокие георгины.

Скорпиус резко распахивает дверь в холл, взбегает по лестнице, оставляя на ковре грязные следы — и стремительно заходит в кабинет.

— Какого дьявола ты творишь? — спрашивает он, задыхаясь и продолжая сжимать палочку в руках. — Какого дьявола?

Отец встает с кресла и приподнимает брови. Его лицо привычно серое и усталое, и за его спиной, у портрета матери, стоят черные свечи.

— Скорпиус! — он непонимающе одергивает пиджак. — Что случилось?

— А ты не в курсе, да? — Скорпиус смотрит на него с неприкрытым бешенством. Но это бешенство ненастоящее — ему просто страшно. — Представляешь, по Лондону летает призрак мамы и убивает людей!

Лицо отца становится белым, и он, пошатнувшись, опирается руками о высокую спинку кресла. Скорпиус смотрит на него с отчаянием. Что он наделал, этот безумный человек, который так и не смог отпустить свою жену? И что теперь с ним будет?

— Я не хотел никого убивать, — отец закрывает лицо ладонями. — Но она стала неуправляемой. Я не собирался ее воскрешать, просто вызвать духа и поговорить. О тебе. Обо мне. Об этом чертовом пустом мире…

— Пап, — Скорпиус сразу перестает злиться, смотря на его сгорбленную спину. — Пап, ну зачем… Ты же понимаешь, что нельзя вернуть умерших. Почему ты не хочешь жить в настоящем? Я ведь пока существую.

Отец не отвечает, продолжая прятать лицо, и Скорпиус нетерпеливо выдыхает.

— Пап, нужно что-то делать. Маму знают многие…

Отец некоторое время стоит неподвижно, и Скорпиус, стараясь не думать о страшных последствиях, представляет, что потерял Лили. Вернул бы он ее таким жутким способом? Рискнул бы всем на свете? Перед глазами мелькает образ свернувшейся клубочком Лили и торчащего из-под мышки медвежонка — и на душе становится тоскливо. Что она подумает о нем, когда все узнает?

— Документы на дом и деньги в столе, — отец резко выпрямляется и указывает дрожащей рукой на верхний ящик с резной ручкой. — Все давно переписано на тебя.

Скорпиус бессильно сжимает кулаки. Черт, черт, черт! Почему с ним? Почему все всегда происходит только с ним? Неужели даже сейчас, пока они еще наедине, отец ничего не скажет?

— Пап, — тихо начинает он, но в это мгновение внизу, в холле, раздаются приглушенные голоса, и отец вздрагивает. — Вот и все…

— Не хочу, чтобы ты на это смотрел, — отец поджимает тонкие губы и одергивает пиджак. Скорпиус часто моргает, скрывая выступившие слезы, но сердце у него воет от боли. Сначала мама, теперь отец… Если отца посадят — как они оба это переживут?

Скорпиус отчаянно мотает головой.

— Я останусь, — говорит он, думая, что дом все равно оцеплен и защищен чарами, чтобы исключить возможность побега. — Я с тобой, пап.

Их взгляды встречаются, и на секунду Скорпиусу кажется, что отец смотрит на него совсем как тогда, в детстве — с теплом и легким удивлением от осознания того, что у него есть ребенок.

Мракоборцы появляются в кабинете спустя минуту, и среди них Скорпиус замечает красную копну волос Люпина.

— Вы задержаны, — произносит Уилкинс сурово, крепко сжав палочку в руке. — Оба.

Лили

Зал допросов в Министерстве специально отделен стеклянной стеной, чтобы родственники и друзья могли следить за процессом. Но не слушать. Стекло было звуконепроницаемым, и Лили теперь понимает, почему.

Когда она смотрит на Скорпиуса, мрачно сидящего перед мракоборцем, ей хочется кричать. Хочется сказать ему, что она — здесь.

Толстые губы мракоборца быстро шевелятся, очевидно, что-то поясняя, и Лили от нетерпения то приподнимается на цыпочки, то садится на один из многочисленных красных стульев.

Рядом со Скорпиусом сидит его отец — и Лили снова приподнимается на цыпочки, пытаясь разглядеть выражение его лица. Оно совсем белое, без единой эмоции, и глаза — словно стеклянные — настолько они кажутся неживыми.

И Скорпиусу некогда оглядываться на тех, кто за стеной — он постоянно бросает тревожные взгляды на отца. Наверное, ему страшно, и Лили понимает, чего он боится. За такое преступление мистеру Малфою грозит пожизненное заключение: семь трупов, да еще и Дух, который прячется где-то в городе и, возможно, убьет еще больше людей. Не говоря уже о том, что его теперь и остановить-то будет сложно.

Лили стискивает пальцы.

Как прекрасна любовь — и как страшна, когда превращается в одержимость. Когда уже не понимаешь, где ты, а где — другой, когда вы настолько едины, что любое расставание мучительно…

Лили подходит к стене вплотную и тихонько барабанит пальцами по стеклу. Так делать категорически запрещено — но сегодня она нарушит правила.

Скорпиус оборачивается — и Лили заставляет себя улыбнуться и помахать ему вспотевшей ладонью.

— Я здесь, — шепчет она, понимая, что он ее не слышит.

В его серых глазах, совершенно отцовских, застывает мольба, и Лили переступает с ноги на ногу, не зная, как на нее ответить.

— Мисс Поттер, — охранник окликает ее из коридора. — Нельзя отвлекать допрашивающих. Присядьте, пожалуйста.

— Сколько будет длиться допрос? — она нервно садится на краешек стула и снова стискивает холодные пальцы.

Охранник — высокий мужчина-сквиб с широкими плечами — задумчиво смотрит на следователя.

— Час, два, может — три, — говорит он лениво и зевает. — Как повезет, мисс. Вы бы лучше кофе попили, чем здесь в сырости и темноте сидеть.

Лили с минуту раскачивается на стуле, бросая взгляды на светлые волосы Скорпиуса.

— Уговорили, — говорит она опустошенно и поднимается на ноги. — Но если что — позовите меня, хорошо? Я буду на втором этаже.

Охранник машет ей рукой, беспрестанно зевая.

Скорпиус

— Выпейте, — мракоборец со сложной фамилией, которую он никак не может запомнить, придвигает им чашки чая.

— Что это? — Скорпиус подозрительно принюхивается, слыша, как отец громко усмехается.

— Сыворотка правды, что еще, — говорит он зло и залпом выпивает свою порцию. — Мы с тобой преступники, не забывай.

Мракоборец приподнимает брови, разглядывая его с интересом.

— Не стоит быть таким саркастичным, мистер Малфой, — произносит он невозмутимо, открывает папку с чистыми пергаментами и выводит на верхнем какое-то число. — Это номер вашего дела. Скажите, пожалуйста, вы осознанно устроили этот ритуал?

Скорпиус пьет сладкий чай, слушая ответы отца вполуха. Все, что сейчас скажут, он уже знает — и нечего резать себя сильнее.

Конечно, отец не хотел никого убивать — и, скорее всего, он и оживлять Дух не хотел, собирался просто поговорить с матерью, но ее призрак оказался сильнее и вырвался наружу. Странно. Она была такая хрупкая при жизни — как ей удалось обойти все защитные заклинания? Наверное, из-за любви отца. Он так жаждал видеть ее снова рядом с собой, что неосознанно придал ей сил.

Вот только это уже не та мама. И не та любящая жена — Дух, которого невозможно контролировать и который не знает, почему на него смотрят с такой жалостью.

Скорпиус закрывает лицо руками — совсем как отец в мэноре. Он подвел всех: Лили, Альбуса, начальника, коллег — что теперь с ним будет? Как он посмотрит людям в глаза? Он поступил как ребенок, сбежавший от ответственности к отцу.

— Имеете ли вы какое-то отношение к этому делу? — мракоборец внезапно обращается к нему, и Скорпиус мгновение часто моргает.

— Нет, — выдает он тихо. — Я не знал, что отец проводил ритуал вызова духа мамы. У нас с ним не самые доверительные отношения.

При этих словах отец мелко вздрагивает, и сердце тут же заливает горячий стыд. Ну зачем, зачем он это сказал?

— Это правда? — мракоборец перестает записывать.

— Не ваше дело, — огрызается отец и бросает косой взгляд на Скорпиуса.

— Пап…

— Не надо, — отец отворачивается. У него никак не получается держаться прямо, и эта едва заметно сгорбленная спина ножом режет Скорпиуса изнутри.

А потом он слышит неявный, тихий стук — и оборачивается. За стеклянной стеной, словно за семью морями, стоит Лили, едва приподнявшись на цыпочки. В ее глазах сияет тепло и нежность — и страх, и надежда тонким лучом просачиваются в его душу.

Она пришла.

Она пришла — а он ничего не может сделать! Не может сказать. Черт подери, когда его выпустят?

— Когда последний раз вы связывались с родителями отца? — мракоборец переворачивает очередной лист, и Скорпиус неохотно возвращается в затхлую реальность.

— Недели три назад, — отвечает он сквозь зубы. — Они вообще не в курсе проблем.

— Знаю, — отвечает мракоборец задумчиво и быстро пишет что-то в свободном уголке.

Скорпиус снова оборачивается на стеклянную стену, но Лили за ней уже нет. Он тяжело, мучительно выдыхает и устало трет покрасневшие глаза.

— Думаю, вы можете быть свободны, — мракоборец выдает ему небольшой лист бумаги с печатью и подписью. — С вашим отцом у нас еще много работы, а вы можете идти.

— Иди, — бросает отец, не поднимая на него глаз. — Давай. Нечего тут торчать.

Шатаясь, Скорпиус бредет к выходу, сжимая пропуск негнущимися пальцами. В голове у него носится ветер: что думать? Чего ждать? Куда идти? Остаться здесь или бежать к Лили?

— Вы не знаете, куда пошла Лили Поттер? Девушка, которая сидела здесь минут пятнадцать назад?

Охранник зевает, сонно рассматривая протянутый пропуск.

— Может, в парк… Может, в кафе — она что-то сказала, я не припомню, сэр. Доброго вечера, сэр.

Скорпиус досадливо морщится и останавливается у лифта, задумчиво приглаживая волосы. Плевать на разорванный пиджак и мятую рубашку — кому какое дело до этого? Нужно смотреть в глаза.

В итоге он выбирает парк — Лили наверняка пошла в то кафе неподалеку, чтобы проветриться и выпить кофе: кафетерий на втором этаже она терпеть не может. В холле — пусто и темно, и даже привет-ведьмы не видно на месте.

Скорпиус толкает тяжелые двери и оказывается во власти сумеречного ветра, играющего пиджаком. Прохладно и одиноко, и вокруг — слепящие огни города и пустые лица спешащих прохожих.

Он идет вдоль темных дорожек, к фонтану, и поеживается. Июль — и так холодно? Странно.

До кафе остается несколько десятков метров — и Скорпиус ускоряет шаг.

Краем глаза, за старым жасмином, он замечает растущее и поднимающееся над землей белое вихревое облако — и слова Дельфи вдруг звенят в голове:

— Дух заберет самое сокровенное, что имеет создатель ритуала.

Скорпиус медленно вытаскивает палочку, понимая, что она не поможет: Дух пришел за ним, и остановить его уже невозможно.

Все-таки отец его любит.

Горькая усмешка выступает на губах: иначе ведь он и не узнал бы…

Самое сокровенное…

— Скорпиус! — голос Лили раздается в темноте, и он радостно и тревожно оборачивается. Ей нельзя здесь быть! — Подожди!

— Уходи! — он изо всех сил машет руками, не замечая, как Дух приближается к нему из-за спины. — Уходи немедленно, Лили!

— Я видела тебя из окна кафетерия! — кричит она в ответ, вынимая палочку. — Я не брошу тебя, слышишь?

Поднявшийся ветер треплет ее рыжие волосы, на мгновение скрывая лицо из вида. Ему хочется обнять ее и поцеловать — но сделать шаг он не успевает и разом проваливается в тягучую темноту.

Скорпиус

Первое, что он ощущает — холод. Приоткрыв глаза, Скорпиус долго не моргает, пытаясь понять, где находится. И только потом чувствует, как что-то жесткое впивается в левый бок.

Приподнявшись, он вытаскивает из-под себя камень с острыми краями и вертит в пальцах. Известняк… Такие есть на побережье… Куда притащил его призрак? И осталась ли с собой палочка?

С трудом поднявшись на ноги, Скорпиус ковыляет вдоль стены, опираясь о нее дрожащей рукой. Очевидно, что он в пещере — сыро, темно и холодно, и тусклый свет белеет где-то далеко впереди.

Но выйти наружу ему не удается: Дух, снова появившись из-за спины, берет его за руку. Скорпиуса обдает волной ледяного воздуха, и живот скручивает от боли. Морщась, он смотрит в призрачное лицо матери, которое не видел столько лет.

Если бы она только была жива! Все бы в его жизни пошло по-другому. Не было бы той истории с Дельфини, не было бы Розы… Может быть, он сразу заметил бы Лили — маме она точно понравилась бы.

Смотря в равнодушное, мертвое лицо призрака, Скорпиус вдруг понимает, что вырос. Раньше ему всегда хотелось увидеть мать, чтобы задать сотню вопросов — а сейчас он принимает все решения сам.

Только бы выбраться отсюда живым, только бы отца не посадили в Азкабан… Слишком много «бы»…

Скорпиус вдруг понимает, что Дух не просто так держит его за руку — он медленно, каплями, вытягивает из него жизненные силы. Как дементоры — только не так болезненно и быстро.

Пошатнувшись, он зло выдергивает руку — и Дух отступает. Видимо, понимает, что торопиться ему некуда. Как быстро их найдут? Как быстро смогут придумать решение? И самое главное — что будет с отцом?..

Прислоняясь спиной к холодному камню, Скорпиус прикрывает глаза. Ужасно хочется пить, про голод он старается не думать — пока что. Хорошо еще, что тем утром, перед заданием, Кричер их накормил. Сколько времени прошло с тех пор — он не знает, наверное, сутки. Или меньше?

Скорпиус вспоминает улыбку Лили, а потом — пустые, отчаянные глаза отца. За что ему все это? За что достаются страдания каждому из нас?

Скорпиус нащупывает рукой камешек и изо всех сил проводит им по стене. Камень противно скрипит, неохотно поддаваясь, и на стене появляется кривая царапина.

Это — первый день.

Если никто не придет, то дня через три-четыре он умрет. Останутся только царапины. А еще можно выцарапать слова для Лили — слова, которые важнее тех, что он уже сказал. Она должна знать еще кое-что, и Скорпиусу отчаянно хочется выжить, чтобы сказать их ей в веснушчатое лицо.

Если он выберется отсюда, то сразу уволится, купит Лили новый колдоаппарат — ее нынешний уже состарился — и увезет их обоих куда-нибудь подальше от Лондона, Министерства и бесконечного, серого потока заданий, бумаг, походов в кафетерий, кривых улыбок Розы и своего бледного отражения на полированной поверхности стола.

Представляя, как они с Лили, взявшись за руки, пойдут через цветущее лавандовое поле, Скорпиус медленно погружается в тяжелую дремоту.

Палочки с собой у него нет.

Лили

Она с силой сплетает холодные и липкие от пота пальцы. Волосы спутанными прядями лежат на приподнятых, напряженных плечах. Ей хочется плакать — и одновременно вскочить, предложить какое-нибудь решение, броситься на поиски — но братья и отец непреклонны. Они хотят точно выяснить вероятное местонахождение Скорпиуса, чтобы сократить время. Но обычное поисковое заклинание не сработает — Джеймс сам сказал об этом за завтраком, к которому никто не притронулся. Только Роза вяло потыкала ложкой остывшую овсянку.

— Пап, — не выдерживает Лили, зажимая руки между колен. — Пап…

— Не сейчас, — он не оборачивается, вглядываясь в карту. — Подождем Тедди.

Лили тяжело выдыхает и плетется на кухню, подальше от всех. Кричер возится у плиты, что-то бормоча и добавляя в котел приправу. Вкусно пахнет запеченным мясом, но есть до сих пор не хочется.

— Может, сладкого пирога хотите, мисс? — Кричер приоткрывает дверцу шкафа, но Лили отчаянно мотает головой.

— Не надо, спасибо. Да я и не люблю его, это Скорпиусу всегда нравилось, как ты сладкое готовишь, — она шмыгает носом и убирает растрепанные пряди за спину. — Как же долго…

Кричер поворачивается обратно к котлу, и Лили мрачно смотрит на лежащий рядом колдоаппарат. Наверное, это и есть любовь: когда все, что радовало тебя изо дня в день, вдруг становится пустым и серым — и обретает краски только рядом с любимым. Ни с Тедди, ни с Джастином она такого не испытывала, находя утешение в колдографии, в поле, в погоне за бабочками — а сейчас ей хотелось только одного: снова взглянуть в серые глаза Скорпиуса.

— Пойдешь? — Альбус заглядывает в кухню. Волосы у него взъерошены, совсем как у отца. — Куда?

— В Министерство, — Альбус быстро проходит вперед и берет с тарелки кусок мясного пирога. — Через Дельфи удалось узнать, как можно справиться с призраком. К сожалению, помочь нам может только Малфой-старший.

Лили бледнеет — а через мгновение пылает от нахлынувшего волнения.

— Альбус, слушай, — она вскакивает и хватает брата за руку. — Ты ведь веришь, что мы его найдем? Ведь помнишь… Дельфи говорила, что этот призрак… убьет его.

Альбус пожимает плечами, но Лили видит по его глазам, что он переживает не меньше, чем она сама — только старается этого не показывать и при упоминании Дельфи привычно вздрагивает. Лили помнит ее смутно: черноволосая девочка со сжатыми красными губами и глубоким пронзительным взглядом.

Что бы она сказала сейчас о своем прошлом? Раскаивается ли она? Или ей плевать — и она до сих пор убеждена, что поступила правильно?

Лили почему-то жаль ее. Такая красивая, одинокая и гордая — неужели она проведет всю жизнь в сырых каменных стенах, помнящих столько страданий?

— Ее когда-нибудь освободят? — она случайно задает вопрос вслух, и Альбус тяжело выдыхает.

— Не знаю, — голос у него дрожит. — Это от папы зависит, Лили. Да и люди не меняются, хотя нам этого и очень хочется.

В гостиной шумно и многолюдно, и, помимо братьев и отца, Лили замечает в толпе знакомых сотрудников Министерства, Тедди и Розу, которая все время прячет глаза.

— Паршиво на душе, — говорит она громко, не глядя на Лили, — и словно в сторону, для самой себя. — Паршиво, когда хочешь помочь — и не можешь.

Лили переминается с ноги на ногу, разглядывая круглое лицо кузины. Так все-таки меняются люди или нет?

— Сейчас все собираются в Министерстве, — Джеймс незаметно шепчет ей слова на ухо, щекоча дыханием шею. — Если хочешь присутствовать, то отцовская мантия у меня на кровати.

Лили вздрагивает и встречается взглядом с Розой: они смотрят друг на друга несколько долгих примиряющих секунд — и расходятся в противоположные стороны. Прижимая руки к груди, Лили широкими шагами выходит в холл, а потом опрометью взбегает вверх по лестнице — спотыкается о последнюю ступень, падает, разбивает ладони в кровь — и бежит дальше.

В комнате Джеймса пахнет терпкими женскими духами, кровать — смята, дверцы шкафа распахнуты настежь, но Лили едва это замечает — хватает тонкую мантию и сразу же бежит назад.

В саду, полном ароматов лета, она трясущейся окровавленной рукой вынимает палочку и трансгрессирует.

Колдоаппарат остается на кухне.

Скорпиус

Он снова просыпается от холода, только в пещере темно. С трудом разлепив глаза, Скорпиус садится на корточки и трет лицо замерзшими ладонями. От голода сумрак перед глазами подрагивает. Облизнув пересохшие губы, Скорпиус поднимается на ноги и, выставив вперед руки, медленно шагает в темноту.

Под ногами что-то шуршит — сухие листья, принесенные ветром или камешки — не все ли равно? Важнее тот звук, прекрасный звук редких звонких капель, падающих на землю где-то вдалеке.

Каждый шаг дается ему тяжело, и проходит целое столетие, пока он, наконец, находит маленькую лужицу на полу. Сложив ладони холодными лодочками, он терпеливо ждет, облизываясь, пока они хотя бы немного наполнятся водой.

Мысль, можно ли пить эту воду и откуда она течет, приходит уже потом, и Скорпиус тихо хмыкает. Только в такие моменты и понимаешь, что на самом деле ценно в жизни самое простое: вода, еда, сон, тепло и любовь. Любовь, если она настоящая, на самом деле очень проста. Вот он, твой человек — протяни руку и коснись его. И будь с ним. Не нужно выворачивать себя наизнанку, чтобы быть счастливым. А значит, Розу он действительно никогда не любил.

Призрак приходит во сне: Скорпиус уже несколько раз засыпал и просыпался от холода и озноба, и с каждым разом вставать было все труднее. Но вода пока что сохраняла ему способность мыслить, ненадолго отгоняя мучительный голод. На стене отметин было уже две, но он чувствовал, что его найдут.

Лили найдет.

Она с такой силой пообещала там, в парке, что не бросит его — и Скорпиус продолжает ей верить.

Вернувшись в самую сухую и защищенную от ветра часть пещеры, он прислоняется спиной к стене и прикрывает глаза.

Призрачный свет, исходящий от Духа, становится ярче, и Скорпиус поспешно притворяется, что спит. Он не хочет смотреть в не-материнское лицо, пустое и мертвое, не хочет видеть глаза, которые уже никогда не посмотрят на него с любовью и лукавством. Чувство одиночества и отчаянного желания увидеть мать хотя бы на мгновение поднимается в нем давящей волной — и исчезает.

Нужно уметь отпускать.

Отец не сумел — и что в итоге?

Скорпиус обхватывает плечи руками и невольно вспоминает золотой закат над пшеничным полем и черные точки птиц, мечущихся по вечернему небу.

Лили

Она никогда раньше не видела такого лица: настолько застывшего, словно высеченного из гордого мрамора — и настолько искаженного болью и отчаянием. Могут ли люди действительно так страдать?

Она плотнее запахивает мантию и отодвигается в самый угол кабинета, не отводя взгляда от отца Скорпиуса. Он спокойно сидит, неестественно выпрямив спину, и смотрит куда-то поверх голов разговаривающих.

Что он чувствует?

Лили почему-то хочется его обнять. Сегодня ей жаль всех, хотя она и понимает, что и Дельфи, и мистер Малфой сами виноваты в своей боли. А в боли виновата любовь. У мистера Малфоя, конечно, гораздо в большей степени, чем у Дельфи — но, если подумать, то и она так страстно хотела снова оказаться с родителями. Все хотят — даже Тедди, который упорно скрывает это и забывается опасной работой.

И то, что у любви много лиц, Лили понимает только сейчас.

— Я пойду, — глухо замечает отец Скорпиуса. — Другого выхода нет.

Шум в кабинете стихает, и Лили еще сильнее вжимается в стену, чтобы проходящий мимо Дженкинс не задел ее рукой.

— Это глупо, Драко, — отец откидывается на спинку кресла и проводит рукой по волосам. — Ты и пяти минут не продержишься. А даже если Дельфини права — то в итоге ты умрешь. Я считаю, что…

— Слушай, Поттер, — мистер Малфой щурится. — Когда ты потащился в Запретный лес к Темному Лорду, ты ведь не считал, что это глупо. Ты считал, что это — твой долг.

Отец нервно ерзает на кресле.

— Откуда ты знаешь про Лес?

— В твоей биографии прочитал, — мистер Малфой неприятно усмехается. — И там, у этого чертового призрака, мой сын, про которого я и так забывал все эти годы. Да и потом — уж лучше умереть, чем сидеть всю жизнь в Азбкане. Ты же знаешь, что с моим здоровьем долго я там не протяну.

Лили слегка вытягивает голову, чтобы разглядеть выражение отцовского лица. Он смотрит на мистера Малфоя так, словно только они с ним вдвоем что-то знают или знали когда-то, потом кивает и отворачивается.

Папа сдался — это говорит о многом.

Лили быстро оглядывает кабинет. Если папа разрешил — значит, к Дельфи отправится отец Скорпиуса, с той самой серебряной ритуальной свечой, с помощью которой изначально и был вызван призрак. Для него будет открыт портал — и он шагнет первым, и только потом, по заклинанию поиска, к местонахождению Духа прибудут другие мракоборцы. Пока они прибудут… Никто не знает, что сейчас со Скорпиусом. И жив ли он еще. Или, может, счет уже идет на минуты…

— Как только увидишь наших, уходи, — отец протягивает мистеру Малфою свечу. — Надеюсь, Гермиона права, и заклинание поможет.

Мистер Малфой кивает, и отец, отступив на шаг, указывает на сверкающую синим светом чернильницу.

Лили, оттолкнув проходящего мимо брата, бросается вперед. Мантия, соскользнув с плеч, мягко падает на пол.

— Лили! — отец пытается схватить ее за руку. — Не смей!

Лили, криво улыбнувшись, стремительно кладет ладонь на плечо мистера Малфоя и тут же чувствует резкий рывок.

Портал уносит их далеко от Министерства.

Скорпиус

Жизнь уходит — он чувствует это по дрожащим рукам, которые невозможно поднять без усилий. Дух пьет его силы каждый день, и не раз — и теперь до воды приходится не идти, а ползти. Третий день еще не наступил, но и выцарапывать новую метку Скорпиус больше не в силах.

Умирать — не страшно, только очень одиноко умирать одному. Каждый раз, впадая в забытье, он представляет, что Лили рядом. Трудно вспомнить запах ее волос, когда с трудом дышишь, но он помнит. И ее веснушки, пляшущие на лице — овальном, а не круглом, как у Розы.

Он представляет, что они с Лили снова лежат на клетчатом пледе, под ивами, и солнце, пробиваясь сквозь шелковые серебристые листочки, причудливыми тенями ложится на тела. И сбоку стоит корзинка с фруктами, а Лили, широко улыбаясь, показывает пальцем на пролетающую мимо бабочку-лимонницу. Тепло…

Скорпиус приоткрывает глаза. Вокруг снова — сумрак, и, в отличие от его мечтаний, пахнет плесенью и гнилой листвой. Но больше всего его мучает сырость. Вспоминая горящие темным огнем глаза Дельфини, Скорпиус понимает, насколько она сильнее его и как много людей в мире сильнее его. Раньше ему казалось, что он может все — а теперь понимает, что жил иллюзиями. Теперь ему нужна Лили — и время подумать о том, кем он действительно хочет стать, кем хочет работать, кем видит себя…

Ветер шелестит листьями у самого входа, и Скорпиус покорно запрокидывает голову. Минуты, минуты, минуты… Текут. Медленно. Падают. Разбиваются о камень. Жестоко. Он пытается разговаривать сам с собой, чтобы не сойти с ума от тишины и редкого звона падающих капель — но язык остается неподвижным, и только горло издает какие-то странные, сухие и бесцветные звуки.

Лили бы не понравилось. Она любит яркость.

Дух мелькает где-то впереди, на расстоянии нескольких одиноких шагов, и Скорпиус вжимается в стену.

А потом перед глазами возникает худосочная фигура отца с зажженной свечой в руке. Она появляется из ниоткуда, и вместе с ней появляется кто-то еще, но Скорпиус мотает головой. Он устал. Он хочет пить и спать — в теплой постели, под одеялом. Хочет есть. Кусок хлеба ему кажется чем-то невообразимо вкусным, и от одной мысли о нем рот наполняется слюной.

— Скорпиус, — лицо Лили с россыпью веснушек расплывается перед глазами. — Скорпиус!

Он вяло отмахивается от нее. Это очередное наваждение, которое он видел не раз и принимал за правду.

— Скорпиус!

Ее горячая рука касается его лба, а потом его лицо оказывается в теплых ладонях. Скорпиус шумно выдыхает и изо всех сил трясет головой.

— Лили…

— Я здесь, — дыхание у нее тоже горячее. — Мы нашли способ… Твой отец очень отважный человек, слышишь? И я здесь… Я тебя люблю.

— Лили, — он облизывает сухие губы и с трудом поднимает руки, пытаясь прикоснуться к ней. — Лили, я тебе не сказал…

— Потом, — она странно улыбается, постоянно оглядываясь. — Сейчас надо вытащить тебя отсюда.

Скорпиус недоуменно переводит взгляд — вдруг видит то, что творится за спиной Лили: отца, протягивающего Духу свечу одной рукой, другой — направляя на него палочку. Зачем он это делает?..

— Пап! — он набирает в грудь столько воздуха, сколько может. — Пап, я здесь!

Отец поворачивается к нему — и Скорпиус замечает, часто моргая, как он состарился за эти почти три дня. Лицо его… такого лица у него никогда не было, и губы — дрожат.

— Пап! — произносит он сильнее, с надрывом. — Пап!

Отец делает к нему шаг, забыв обо всем, и тут же падает. Сверкают желтые лучи заклинаний, мелькают испуганные глаза Лили, а потом Скорпиус опирается рукой о стену, пытаясь подняться — и оседает на пол.

* * *

Первое, что он ощущает — тепло. Потом — боль. Она наполняет все его тело как кровь — и сдавливает грудь.

Он осторожно садится и, не открывая глаз, пальцами касается одеяла. Да. Одеяло — теплое пуховое одеяло, резко пахнущее лекарствами. И весь воздух вокруг него пахнет лекарствами.

Темно, словно он все еще в пещере — но нет ни запаха гнили, ни сырости. Глаза постепенно привыкают к темноте, и он замечает рядом с собой, в низком кресле, спящую Лили. Она свернулась клубком, как котенок, и подложила руки под голову.

Скорпиус некоторое время смотрит на нее, переступая с ноги на ногу. Она все-таки сдержала обещание. Она его нашла. И сказала, что любит.

Ему не хочется ее будить, и другая мысль волнует его еще сильнее, поэтому он находит на спинке кресла халат и, кое-как накинув его на голые плечи, выходит в пустой коридор.

Приходится спуститься на первый этаж, чтобы найти хоть кого-то из сотрудников. Часы над серыми диванчиками в зале ожидания показывают полчетвертого утра, и целительница, сидящая неподалеку, отчаянно зевает.

— Доброй… ночи или утра, — Скорпиус смотрит на нее обессиленно. — Скажите, а Драко Малфой не здесь находится? Не в больнице?

Целительница сначала сонно хлопает ресницами, словно сама не понимает, о чем ее спрашивают, а потом произносит, едва разжимая губы:

— Здесь, здесь. Второй этаж, десятая палата. Только сейчас туда нельзя.

— Понимаю, — Скорпиус уже поворачивается к ней спиной. — Спасибо, мэм.

Он идет к лифту так быстро, как только может — на негнущихся, дрожащих ногах, и долго, остервенело жмет кнопку лифта.

Второй этаж.

Десятая палата находится в самом конце коридора, и Скорпиус порядком устает, пока идет высокой серой двери.

В палате отца точно так же пахнет лекарствами, точно так же тихо и одиноко. Рядом с большой кроватью Скорпиус замечает два силуэта в креслах — однотипных больничных креслах, какие бывают только в Мунго.

Бабушка и дед.

Они тоже спят, касаясь друг друга плечами.

Скорпиус медленно подходит к кровати и опирается взмокшими ладонями о железные перила.

Какие же дурацкие здесь кровати. Как у магглов до начала войны.

Больше всего сейчас пугает неизвестность. Отец выздоровеет — а потом? Отправят ли его в Азкабан или оставят под домашним арестом? Что бы ни было — прежняя жизнь не вернется. И прежний Скорпиус — тоже.

— Пап, — он произносит это очень тихо, но отец тут же едва слышно стонет. — Я тебя очень сильно люблю, слышишь?

Отец не отвечает, и Скорпиус садится на самый краешек, машинально поправляя плотное одеяло. В сумраке ночи лицо отца кажется совсем алебастровым и неживым. Скорпиусу на мгновение чудится, что они оба сейчас в поместье, и ему самому — семь лет… И утром весь дом проснется, Элиза напечет блинчиков к завтраку, а мама наклонится к нему и нежно поцелует в щеку…

— Скорпиус? — голос у отца глухой и сломленный.

— Я тут, пап, — Скорпиус быстро наклоняется и касается бледной руки отца, лежащей поверх одеяла. — Не надо ничего говорить, ладно? Только... обещай мне, что простишь их.

Он кивает на бабушку и деда, и отец морщится.

— Это сложно, — голос у него хрипит. — Я постараюсь. Ради тебя.

Они сидят в сумраке долго, глядя друг на друга — пока небо не орошается красными полосами утра.

Эпилог

Море тихо плещется у ног, ластится к ним, словно доверчивый котенок. Оно не синее и не голубое — серовато-розовое, с оранжевыми бликами выглядывающего из туч солнца. Рассвет приближается издалека широкой полоской цвета созревающей пшеницы и постепенно захватывает все небо.

Тихо. И только редкие всплески воды, ударяющейся о высокие борта, разбивают прозрачное безмолвие утра.

Лили, в ярком желтом платье с красным поясом, садится на край лодки и осторожно опускает ступни в прохладную бирюзовую воду. Вдали, в белом тумане, прячется берег, и одинокие чайки, надрывно крича, кружатся над головами.

Ветер, слегка покачивая лодку на просыпающейся воде, треплет огненные волосы Лили. Она молча смотрит на бесконечную линию бирюзового горизонта и изредка вздрагивает от утренней прохлады.

Скорпиус, ловко расправив белоснежный парус, садится рядом с ней и, закатав светлые штаны, тоже опускает бледные ноги в воду.

Они оба молчат.

Сегодня им хочется молчать — и смотреть, как солнце медленно поднимается над горизонтом, пугливым зверьком выглядывая из норки.

Позади них, на дне лодки, лежит новенький колдоаппарат Лили и маленький серый чемодан с самым необходимым: билетами на поезд до Парижа, паспортами и двумя смешными пижамами. Одна — с голубыми розами, другая — с зеленым драконом.

Лили снова вздрагивает и кладет голову на плечо Скорпиуса. Тот в ответ крепко обнимает ее и привлекает к себе.

Они оба не принадлежат серому миру Лондона с его паутиной рутины, с его печальным небом и хлюпающей под ногами грязью.

Они оба ждут встречи с новым миром, с радугой красок, с впечатлением, с лимонными бабочками над лавандовыми полями, с интересными поручениями от международного отдела Министерства, с лазурным южным морем и пьянящим ароматом трав. Там, за горизонтом, каждое утро они будут улыбаться друг другу и верить в любовь.

И знать: самое главное в жизни — уметь мечтать.

Белый парус рвется на ветру, чайки кричат еще пронзительнее, вода солеными брызгами осыпает колени, и рассвет, наконец, золотом окрашивает их лица.

And here's to the fools who dream

Crazy as they may seem

Here's to the hearts that break

Here's to the mess we make