Панацея (джен)

— Дэйв, — представляется незнакомец, когда она поднимается на террасу, не нее по-прежнему не смотря. Мон, вспомнив, отключает камуфляж. Что уж теперь. Да и узнать ее вот такую — затруднительно.

— Лира, — отвечает она. Это ее псевдоним здесь и имя ее матери.

Незнакомец разворачивает кресло, обозначает поклон. Его лица почти не разобрать в полумраке.

— Заходите, — говорит он, и она следует за ним в дом, сквозь большое окно-дверь до пола.

Яркость света автоматически увеличивается, Мон промаргивается от контраста и вздрагивает. Рядом с ней, отказывается, стоит девушка. Высокая тви'лекка в глухом мешковатом комбинезоне. Не самый незаметный типаж, но Мон совсем не уловила, как та подошла. И откуда. Или она стояла у двери в террасу все это время?

— Добро пожаловать, — тви'лекка улыбается приветливо, а смотрит очень внимательно. — Меня зовут Айла, вам принести чего-нибудь?

— Выбор у нас из воды, воды и воды, — дополняет гостеприимный хозяин.

Мон улыбается, кивает. Девушка кивает в ответ и уходит. Это не прислуга, слуги так не двигаются. Явный телохранитель. Впрочем, неудивительно, Исард даже Мон предлагала охрану — наверняка из принципа «огради республиканцев в фаворе от неприятностей, чтоб не завоняло», — но она отказалась. Бывший политик, не способный ни говорить ни писать, не стоит ничего.

Гостиная похожа на гостиную ее дома. Вот только здесь совсем пусто. Вся мебель — встроенные в интерьер диван и столик, будто вырастающие из пола и стен. Ни картин, ни голопроекций, ни растений. Почему именно так, она понимает только сев на диванчик и посмотрев на хозяина при свете.

Он, наверное, ее ровесник или старше. Сложно сказать, шрамы мешают определить. Трубки опутывают лысую голову со входами имплантатов, шею стискивает воротник, явно жесткий — вокодер и фиксация? Кресло, в темноте показавшееся обычным антигравным, на самом деле сложнее, там явно встроена система жизнеобеспечения. Он сидит неподвижно, совсем неподвижно, обычные люди хоть немного, но шевелятся. Паралич? И серые глаза смотрят мимо нее, в голую стену…

Мон обжигает стыдом, и она опускает взгляд на стакан с водой, который возник на столе будто сам собой.

Слепой. Как она сразу не поняла.

— Простите.

И в ответ слышит фырканье — полумеханический странный звук.

— Разглядывайте сколько хотите, у меня интересная конструкция.

Она улыбается. Пользуется разрешением — конструкция кресла и впрямь любопытна.

— Не могу не согласиться. Это у вас манипуляторы в спинке?

Вместо ответа один из странных наростов разворачивается, вытягивается в щуп и зависает у ее руки, раскрыв «бутон» из трех псевдопальцев. Мон, рассмеявшись, пожимает щуп.

— Впечатляет.

— Это что, — щуп сворачивается в спинку кресла. Его хозяин вздыхает. — У меня была прекрасная идея на то время, когда тело совершенно откажет, но врачи зарубили.

— Какая? — Мон по спине продирает холодом. Как он спокойно об этом говорит… И — «когда». Не «если».

— Я хотел сделать себе полный протез тела. Чтобы был такой, знаете, дроид-ремонтник о восьми ногах, для работы в космосе. Пересадить туда мозг, имплантаты вживить, на инфразрение и прочее. Податься на верфь корабли проектировать и собирать… Идеально было бы.

У него такой мечтательный голос, а Мон не знает, что сказать. Идея отказа от тела ради возможности собирать корабли безумна, но это безумие — будто прожектор, настолько яростно сияющее. И тени бегут от него…

— И вам не дали?

— Болезнь сожрет двигательные центры в мозгу рано или поздно, — отвечает он равнодушно, — смысла нет. А то я бы настоял. Вы только представьте, целых восемь ного-рук!

Мон представляет, помимо воли, и хохочет. А он улыбается. Он на искусственной вентиляции легких и смеяться наверняка не может.

— Так почему же я не должен вас понимать? — спрашивает он.

И почему-то рассказать о своей болезни становится так просто.

* * *

— Самое ужасное, — говорит Мон, — что я не могу писать. Знаете, Дэйв, даже потеря внятной устной речи не настолько тяжело переносится.

— Устная коммуникация очень переоценена, — хмыкает он.

— Да! Но невозможность письменной… — она осекается. Не стоит вываливать свои эмоции на только что встреченного человека со множеством собственных проблем. Сила, он же слеп, а она про письменную коммуникацию…

— А с символьными языками у вас как?

— Простите?

— Язык жестов, например?

— Увы, — говорит Мон. — Я пыталась, но мой врач говорит, что задеты центры воспроизводства символов. Получается все та же мешанина, что вслух…

И тут до нее наконец-то добирается осознание.

— Вы ведь одаренный в Силе? Поэтому меня и понимаете?

Теперь это не тот вопрос, за честный ответ на который могут пристрелить, но задав его, она мысленно сжимается. Ну вот чего стоило заткнуть любопытство? Зачем лезть не в свое дело?

Это все странная ситуация, чужой дом, эта беседа в пустой комнате, будто подвешенной в темном безвременьи, вне обычного мира с его правилами…

— Одаренный, — легко признает собеседник.

Одаренный инженер. Понятно. И откуда у него телохранитель, и откуда деньги на это лечение, вообще многое понятно… Где бы он ни работал, хотя скорее всего работает он на СИБ, инквизиторий держит его под наблюдением…

Она не хочет знать. Какая разница, кто он. Здесь, на прекрасной земле на грани небытия, не имеет значения, кем они оба были раньше.

— Я не читаю ваши мысли, — добавляет он, — это так не работает. Эмоциональный фон, если он сильный, и м-м… семантическую составляющую. Не знаю, как вам объяснить…

— Вы по высказыванию видите интенцию автора, независимо от формы?

— Интересная формулировка. Пожалуй.

— Я все-таки писатель, — Мон пожимает плечами, забыв, что ее не видят, — у меня гуманитарный лексикон, прошу простить.

— Меня в свое время пытались образовывать, так что умные слова я разбираю.

— «Пытались»?

— Безуспешно, конечно.

— Скажите… — и Мон подается вперед, только что придуманный вопрос жжет язык, — а вы, просто увидев картину, можете сказать, что имел в виду автор?

…Сегодня ее бестактности нет конца. Но он будто и не замечает ее оговорки. Сила, так сложно помнить, что он слеп, у него слишком живое лицо, и слишком…

У нормальных людей это называется харизмой. Возможно, дело в его одаренности, в том, что он проецирует на слушателя образ себя — но ей сложно учитывать его инвалидность. И паралич, и слепота кажутся мелкими деталями, всего лишь не очень критичной личной особенностью.

— Нет. Хм… как бы это объяснить. Вот есть волна, есть ее пик, но если подождать…

— Высказывание было слишком давно, и волна смыслов затухла?

Он улыбается. И она улыбается в ответ.

* * *

Проходит сколько-то времени. Мон не знает сколько. Когда их прерывают, они обсуждают детективные книги. Несерьезную, глупую литературу, которую ей обязательно надо попробовать послушать. Дэйв знает прекрасного автора, «язык самый примитивный, а вот сюжет запутывать умеет», и в ее положении, это, кажется, именно то, что надо. Никаких умных слов, один восторг от закрученной интриги.

Появляется Айла с очередным стаканом воды и говорит, очень ровно: «Ваши помощники звонили, леди Лира». И Мон спохватывается. Она здесь уже несколько часов, ночь на исходе, и Дэйв устал, и ей нужно обязательно спать, иначе терапия действует хуже…

Будто она вообще действует.

…Но что если, прервавшись сейчас, они больше никогда не смогут поговорить снова? Вдруг, вдруг… Что угодно может случиться, оставьте нас вне времени, дайте исчерпать слова, ну пожалуйста…

Она кивает.

— Спасибо. Мне нужно идти, спасибо за гостеприимство, не могли бы вы вызвать мне транспорт?

Айла кивает и исчезает.

— Это было не гостеприимство, — говорит Дэйв.

— Разве?

— Взаимовыгодное сотрудничество. И я буду не против продолжить его завтра. То есть сегодня, если верить часам.

— …Уже совсем сегодня?

— Четыре часа как.

— Прошу прощения.

— Леди, если вы не заметили, это был не монолог. Ей очень хочется извиниться еще раз, но она только вздыхает. Вот сейчас придет транспорт, и все закончится…

— Вы дорогу помните? — спрашивает он, и она неожиданно осознает, что это всерьез. Он действительно ее пригласил. А она… собиралась отказаться? Из вежливости?

— Совсем не помню, — отвечает Мон. — Понимаете, у меня бывают провалы в памяти. Вкупе ко всему остальному. Так что дорогу я не найду.

— Тогда я пришлю к вам кого-нибудь из моих, они вас проводят. После терапии. Если вы не против.

Вот здесь следует вежливо отклонить предложение. Так не делается, в приличном обществе такие полуночные разговоры следует объявить небывшими и забыть — и потом использовать для шантажа, если потребуется.

— Буду рада, — отвечает Мон и называет адрес.