Летит мотылёк на адский огонь... (гет)

После того, как Бернхард и его свита покинули концлагерь, всё начало медленно возвращаться на круги своя. Ягер наконец смог выдохнуть спокойно и вернулся к бумажной работе, пригласив к себе в кабинет Тилике — для помощи. Вдвоём дело шло гораздо быстрее, и за час до отбоя всё уже близилась к завершению. Шелест листов, раздающийся в тишине кабинета, нарушил лишь слабый стук в дверь.

— Войдите, — не поднимая глаз, произнёс штандартенфюрер.

Через секунду из-за двери показался женский силуэт в белом халате, плавно скользящий к столу командующего концлагерем. Оторвавшись от работы, Тилике с интересом поднял взгляд на незваную гостью, а Клаус словно и вовсе её не замечал. Он обратил на неё внимание лишь после того, как Оливия протянула к нему руку с листком бумаги и подсунула его под бегающий карандаш штандартенфюрера. Так же бесшумно развернувшись, русская поспешила покинуть кабинет, но остановилась на середине пути, когда Ягер окликнул её.

Встретившись с ним глазами и ощущая на левой щеке внимательный взгляд карих глаз офицера, непрерывно наблюдавшего за ней, она вздёрнула бровь, как бы спрашивая: «Что вы хотели?» Пока мужчины молча её изучали, Мартынова даже не думала прервать зрительную дуэль с одним из них, стоя на месте, как стойкий оловянный солдатик. Она не ощущала опасности от ситуации, но была начеку. Клаус же в этот момент в своей голове вёл спор с самим собой, решая, как стоит поступить.

Ему не давал покоя разговор с Бернхардом и идущий наперекор всем его убеждениям поступок русской, которая его спасла. Штандартенфюрер был уверен, что беседа с ней должна разрешить ситуацию. Велев одному из солдат передать заключённой S1030385, что ему необходимо предоставить список недостающих медикаментов сегодня же, Ягер решил, что это вполне обоснованный предлог для их встречи. И вот Оливия уже находилась в его кабинете, всем своим видом давая ему понять, что пусть он и занял вновь главенствующее положение, трястись от одного его вида она не собиралась. Клауса сбивало с толку то, что в этом не чувствовалось привычной для русского духа непокорности.

— Тилике, пригласи к нам Анну, — он уже начал сомневаться в том, что затеял, но не в его правилах было отступать.

Гауптштурмфюреру же совсем не нравилось поведение этой девчонки, а особенно то, что она позволяла себе так открыто смотреть в глаза командующему концлагерем. Каждый из заключённых, кто хотя бы на лишние доли секунды задерживал свой взгляд на офицерах, тут же получал по физиономии. Почему же Ягер не спешил наказать наглую русскую, Тилике не понимал, но и ослушаться приказа не мог. Поднявшись с места, он ровным шагом направился к выходу из кабинета.

Когда же подчинённый оставил их наедине, штандартенфюрер встал из-за стола и подошёл к Оливии. Между ними оставалось не больше десяти сантиметров, и из-за разницы в росте ей пришлось чуть приподнять голову, чтобы не прерывать зрительного контакта. Скользя глазами по лицу русской, Ягер задержался на её губах чуть дольше нужного, вновь обратив внимание на оставленную санитаром метку.

У Мартыновой же в мыслях крутилось много предположений, что могли задумать пляшущие в глазах Клауса черти, но как бы она не пыталась предугадать его мысли и действия, знать наверняка никогда не получалось. Иронично, но при каждой их встрече Ягер был точно в таком же положении.

— Что же творится в твоей голове, милая? — произнёс он, зная, что русская его не поймёт.

Прав он был только отчасти, ведь Оливия смогла вспомнить обращение, которое к ней использовал только Ягер, но обычно с насмешкой. Сейчас же её не наблюдалось. Также она уловила и вопросительную интонацию. Пусть это были единичные кусочки пазла, но они позволили ей хотя бы предположить, почему штандартенфюрер остановил её. Оставалось загадкой лишь то, что же он мог спросить. Достав из кармана халата свой блокнот, ей всё же пришлось отвести взгляд от его внимательных и заинтересованных глаз, стремящихся заглянуть в душу. Мартынова быстро нарисовала лицо человечка и поставила над ним вопросительный знак, затем показала своё творение Клаусу. Он не смог сдержать улыбки.

Услышав раздающиеся из тишины вечернего коридора чёткие и уверенные шаги, перебиваемые торопливо шаркающими и хаотичными, штандартенфюрер понял, что Тилике уже возвращался в компании переводчицы. Отступив чуть назад, Ягер тем самым увеличил расстояние между собой и русской и выдвинул стоявший за столом стул, как бы приглашая присесть. Сам же поспешил вернуться на своё место.

Вошедшая в кабинет Анна тут же подошла к столу, как и всегда, уткнувшись запуганным взглядом в деревянный пол. Сопровождающий её гауптштурмфюрер намеревался вернуться к бумагам, но Клаус его остановил.

— На сегодня ты свободен, Тилике, — произнёс штандартенфюрер, небрежно махнув рукой в сторону двери. — С оставшимся я справлюсь один.

Тот лишь удивлённо вздёрнул брови, не понимая, о чём столь секретном его командир хотел поговорить с умалишённой. До него уже успел дойти слух о том, что эта русская спасла Ягеру жизнь, но гауптштурмфюрер не верил в подобный бред, а спросить у него самого не решался, да и вряд ли бы он ответил. Не смея перечить вышестоящему по званию, Тилике покинул кабинет.

Избавившись от лишних ушей, Клаус надеялся, что начать диалог будет проще, но ошибся. Он не представлял, с чего начать, молча буравя сидящую напротив него Оливию взглядом. Поняв, что эта игра в гляделки начала затягиваться, Мартынова вновь показала ему свой рисунок.

— Давай ненадолго представим, что это не допрос, а просто беседа, — наконец заговорил он, отодвигая бумаги в сторону. — Что ты думаешь о войне?

Откинувшись в своё кресло, штандартенфюрер решил начать общение издалека. Он уже успел усвоить, что привычные методы с ней не работали, поэтому приходилось искать обходные пути и действовать наугад, тыча пальцем в небо.

— Герр Ягер, кого из своих родителей вы любите больше? — ответила вопросом на вопрос Мартынова, быстро черкнув его в блокноте и предоставив Ярцевой возможность озвучить.

— Кажется, я не об этом спросил, — заметил он, наблюдая, как она снова принялась выводить слова на бумаге.

— Вы сами решили, что это будет просто беседа, — нервно теребя блокнот в руках, начала читать Анна. — Во время беседы люди обмениваются какой-то информацией. Я не прошу вас рассказывать военную тайну, а лишь хочу услышать ответ, равноценный своему, — переводчица нервно сглотнула, остановившись, но, вскоре всё же продолжила: — Либо вы можете снова упечь меня в камеру, связать руки цепями и надеяться, что тогда я произнесу хоть слово.

Ухмыльнувшись, штандартенфюрер оценил зашкаливающую степень самоиронии в её словах и понял свою ошибку. В поиске рычагов давления на Мартынову он чувствовал себя новорождённым слепым котёнком, а вовсе не хладнокровным тираном, коим был с остальными. Вспоминая их первую беседу, он усвоил, что добиться от неё ответов гораздо легче мирным путём, чем через насилие. Она с настораживающим удовольствием шла на контакт, что совершенно отказывалось поддаваться какой-либо логике.

— В каких бы отношениях со своими родителями я не был, считаю глупым занятием выбирать между ними, — Клаус старался максимально завуалировать свой ответ, не желая переводить беседу в более откровенное русло.

У него было немало предположений дальнейшего развития разговора, но он и представить не мог, что именно этого ответа ждала русская. Улыбнувшись тому, что её замысел удался, Оливия вновь вывела слова на бумаге и отдала её Ярцевой.

— Вы только что сами себе ответили, — прочитала Анна, совершенно не понимая сути диалога этих двоих, и, как не странно, не только она.

Ягер вновь начал сомневаться в способности Мартыновой мыслить разумно, пытаясь сопоставить свой вопрос с ответом, но его так и не посетило ни одного вразумительного решения этой задачи. Поняв, что штандартенфюрер в своих размышлениях зашёл в тупик, Оливия попросила листок побольше и принялась писать. С интересном наблюдая за тем, как двигался карандаш в её пальцах и как она, увлёкшись, снова высунула кончик языка, Клаус терпеливо ждал, предвкушая что-то невообразимое. Когда же листок наконец перешёл в руки переводчицы, он весь обратился в слух.

— Я надеялась, герр Ягер, что вы не мыслите так же, как другие, но, похоже, ошиблась. Как бы вы не пытались это отрицать, но как между Германским Рейхом и СССР нет различий, так и между их вождями. Оба расселись в кожаных креслах и без угрызений совести отправляют ни в чём не повинных людей под пули, а ведь все эти солдаты — чьи-то дети, братья, мужья и отцы. Вы же сами, герр Ягер, чей-то сын. Неужели вы мечтали ловить своим телом пули? Мечтали о том, что будете купаться в чужой крови? Вам интересно, что я думаю об этой войне? Меня с детства учили, что любая жизнь бесценна, и неважно, какого человек пола, цвета или в какой стране он живет. Я не хочу участвовать в этом безумии и надеюсь, что она закончится как можно быстрее, а кто её выиграет, мне всё равно. Если бы мои родители были живы, они никогда бы не подняли друг на друга оружие только из-за того, что принадлежали к разным нациям!

Внимательно выслушав, как столь пламенную речь читала запуганная переводчица, постоянно всхлипывая и сбиваясь, штандартенфюреру стало не по себе. Предоставленный Оливии в лице Анны голос совершенно ей не подходил. Впервые за время их знакомства он видел, как в её глазах бушевали ненависть и злость, но, судя по услышанному, вовсе не к нему. Ей было невыносимо больно от того, что гибли люди. Клаусу не хотелось признавать, но Мартынова была права, когда говорила, что языком тела можно было сказать гораздо больше, чем словами. Для этого необходимо лишь научиться его понимать.

Обдумывая каждое прочтённое Ярцевой слово, Ягер начал с ужасом понимать, что все кусочки пазла в его голове начинали складываться в полноценную картину: слова Оливии, произнесённые тогда в камере, о том, что она не хочет его убивать, отсутствие ненависти к немцам, его спасённая жизнь и даже то, что обергруппенфюрер принял её за свою. Нет, он отказывался верить в то, что услышал.

Наконец дочитав, Анна положила листок на стол, из последних сил сдерживая подступающую истерику. Ей хотелось выть от тех ужасных и пугающих её слов, что она только что прочитала. Переводчица всегда сочувствовала немой, жалея её больше остальных, но ей и в страшном сне не могло присниться то, что такой открытый, жизнерадостный и милосердный человечек может быть потомком этих монстров. Её состояние сейчас разделял и штандартенфюрер, потерянно уставившись в стену.

— Соболезную твоей потере, — словно в тумане произнёс Клаус, переваривая услышанное.

— Не стоит, герр Ягер, — тут же написала ответ Оливия, вновь подсунув листок всхлипывающей переводчице. — Мои отец и мать погибли задолго до войны, и я даже рада, что они не дожили до этого дня. Они бы не перенесли, если бы увидели, как их народы кромсают друг друга, превращая в кровавое месиво.

От её последнего ответа штандартенфюрера передёрнуло. У него не укладывалось в голове, как Мартынова могла так спокойно сидеть и говорить подобное о своих родных. Он впервые видел столько холода в этих серо-голубых глазах, обычно светившихся теплом и добротой. Клаус даже не мог предположить, что русская и немецкая кровь могла дать такую ядерную смесь, скрывающуюся в этом нежном и хрупком теле.

— Почему же ты не знаешь немецкий? — после очередной затягивающейся паузы спросил он. — Неужели родители не позаботились об образовании своего чада?

Пытаясь найти изъян в её истории, Клаус надеялся, что эта наглая девчонка ему откровенно врала, но пока её легенда выходила слишком складной. Уверенный, что Оливия обязательно проколется, штандартенфюрер решил давить вопросами.

— Если бы хоть одна живая душа узнала, что мой отец — немец, его бы расстреляли на месте, поэтому в нашем доме его язык и любые связанные с этим разговоры облагались табу, — спокойно пояснила Мартынова. — А после его смерти, как мне казалось, надобность в немецком отпала. Откуда же мне было знать, что однажды он мне понадобится.

Вновь остановившись, Ярцева нервно сглотнула, не решаясь читать дальше. После всего, что она узнала, ей совершенно не хотелось, чтобы Ягер дал добро на пока ещё неозвученную просьбу Мартыновой. Та же, не наблюдая какой-либо реакции от командующего лагерем, поняла, что переводчица не договорила. Подняв на неё внимательный взгляд, Оливия хотела знать, почему та недобросовестно выполняла свою работу переводчика, ведь её присутствие в их разговоре было вынужденным только из-за этого. Заминка Ярцевой только укрепила в Мартыновой принятое ей решение.

— Я давно хотела попросить у вас разрешения заниматься немецким с Анной по вечерам, но не знала, как об этом попросить, — всё же продолжила переводчица, не выдержав давления теперь уже с двух сторон. — Стыдно всё-таки не знать родной язык в моём возрасте. Да и общаться так будет удобнее.

После последней произнесённой Ярцевой реплики штандартенфюрер позволил себе едва заметно улыбнуться уголками губ и вновь направил свой внимательный взор на Мартынову.

— Не возражаю, — одобрительно кивнув, Ягер поднялся со своего места и, найдя на одной из полок шкафа запылившийся немецко-русский словарь, передал его Оливии. — Уже поздно. Думаю, на сегодня наша беседа закончена.

После этих слов он прошёл к окну, закурив трубку. За его спиной раздавались русская речь от Анны, скрип отодвигающегося стула и… шаркающий по бумаге карандаш.

— Герр Ягер, могу ли я попросить вас ещё об одном маленьком одолжении? — произнесла переводчица спустя полминуты.

— И что же ты хочешь, милая? — даже не повернувшись, поинтересовался штандартенфюрер, наблюдая за падающими за окном снежинками и выдыхая клубы дыма.

— Альбом и пару карандашей, — послужило ему ответом.

Наверное, попроси Мартынова его сейчас открыть перед ней ворота концлагеря и дать продуктов в дорогу, Ягер бы тоже согласился, лишь бы она скорее покинула его кабинет. За эти два дня присутствия Оливии в его жизни было слишком много. Возможно, даже больше, чем за те три месяца, что она провела в этом месте в статусе остарбайтера. Перебинтованная левая ключица вновь начала болезненно ныть. Теперь на нём тоже навсегда останется её метка. Пусть нанёс её неизвестный русский пленный из группы S205, но напоминать она будет именно об этой странной особе, появившейся в жизни Клауса.

Когда девушки наконец покинули его кабинет, Ягер устало потёр глаза, понимая, что работать сегодня уже не было ни сил, ни настроения. Внутри его терзало странное чувство пустоты. Наконец отыскав корень проблемы, он не чувствовал радости. Эта была победа, граничащая с поражением. Прямо как тогда тогда в Нефёдовке — он застрелил своего врага, выйдя из боя победителем, но потерял при этом целую танковую роту и лучшего друга. Плата за победу оказалась слишком велика.

За эти три месяца Клаус периодически вспоминал о Мартыновой, стремясь найти причинно-следственную связь в её действиях, и был уверен, что, как только головоломка будет решена, он потеряет к ней интерес. Отчего же она по-прежнему занимала его мысли? Ответ был до безобразия прост — от полученной информации не изменилось ровным счётом ничего. Дочь труса и предателя, сбежавшего из родной страны в земли неотёсанных дикарей и спрятавшегося за юбкой какой-то «Мани», была немногим лучше него самого. Ягеру было стыдно за таких представителей его нации, но, несмотря на это, они продолжали его волновать.

Сложив недописанные отчёты в одну стопку, он случайно смахнул один из листов со стола. Подняв беглеца с пола, штандартенфюрер взглянул на его содержимое, невольно улыбнувшись. Её почерк он давно выучил и знал каждую необычную закорючку на каждой букве алфавита. Особенно ему нравились рогалики над умлаутами, заменявшие точки. Занимаясь отчетностью лазарета, каждый вторник, когда он сопровождал курсантов на плановый осмотр, Оливия предоставляла ему список недостающих медикаментов.

Ягер вынудил её нарушить это негласное правило, приказав в столь поздний час принести его лично. Хоть сегодня было только воскресенье, он точно знал, что Мартынова не отказала бы себе в удовольствии навестить его, даже не будь готового списка. К тому же она всегда составляла их заранее, ежедневно дополняя. Список был идеальным предлогом для встречи.

Оливия же покидала кабинет штандартенфюрера, пребывая в крайне окрылённом расположении духа. Их общение с Ягером наконец сдвинулось с мёртвой точки, пусть ей и пришлось для этого рисковать, рассказывая достаточно откровенно то, что творилось в её мыслях. С другой стороны, игра стоила свеч — теперь она сможет заниматься немецким и, возможно, добьётся расположения командующего концентрационным лагерем SIII.

Решив, обсудить с Анной время занятий, пока та не убежала в свою комнату, Мартынова вприпрыжку догнала её, когда та уже отошла метров на десять от ненавистного ей кабинета. Аккуратно остановив её за плечо, Оливия хотела показать ей добытый словарь и договориться без лишних слов, но от неожиданности выронила всё, что держала в руках. Тишину погружённого в вечерний сумрак опустевшего коридора нарушили звонкая пощечина и упавшие на бетонный пол немецко-русский словарик, тоненький альбом, блокнот и несколько карандашей. Не понимая, чем вызван внезапный акт агрессии, Мартынова приложила ладонь к пылающей от удара щеке и удивлённо посмотрела на повернувшуюся к ней Ярцеву.

— Не делай вид, дрянь, что не понимаешь, за что, — прошипела переводчица, боязливо оглянувшись по сторонам в поисках ненужных свидетелей. — На родине тебя бы уже расстреляли!

Услышав ответ на возникший в голове вопрос, Оливия ещё сильнее удивилась столь неожиданным переменам в поведении Анны. Всегда мягкая и тихая девушка сейчас готова была убить немую одним только взглядом. Извечный выбор, стоящий перед Мартыновой, вновь перевесил чашу весов не в ту сторону. Да, она хотела найти защиту со стороны Ягера, но не думала, что это будет стоить ей хоть и редкого, но общения с Ярцевой. Кинув мимолётный взгляд на валяющийся у ног словарь, она подняла глаза на переводчицу, стремясь спросить: «Ты не будешь меня учить?» — Оливия ожидала нового удара, не решаясь поднять блокнот и написать это на бумаге, но та всё поняла без слов.

— О, не переживай, я буду с тобой заниматься, но только ради того, чтобы не присутствовать больше в ваших мерзких беседах, — небрежно кинула ей Анна, стремясь прожечь в ней дыру силой мысли. — Надеюсь, эта нацистская гнида тебя однажды пристрелит за твой длинный язык.

После произнесённых слов девушки услышали скрип половиц неподалёку. Обернувшись на источник звука, Мартынова лишь поспешила отвернуться, а Ярцева резко побледнела, столкнувшись глазами со своим ночным кошмаром. Бежать было поздно.

Увиденная штандартенфюрером картина определённо была чем-то новым. Услышав шум в коридоре, он поспешил выйти, намереваясь увидеть кого-то из офицеров, но никак не ссору между остарбайтерами. Русские в заключении показали себя очень сплочёнными, и до этого конфликтов между ними не наблюдалось, ведь у них был более серьёзный сплотивший их враг, но сейчас всё обстояло иначе.

Подойдя ближе, он окинул девушек взглядом, пытаясь понять, что произошло. Пусть Клаус и не знал русского, но ругательства вроде «Гори в аду!», «Чтоб ты сдох!» и «Нацистская гнида» были ему знакомы. Расхрабрившаяся пару минут назад переводчица вновь упёрлась глазами в пол, а немая в непривычной для неё манере отводила взгляд, держась за щёку. Чуть приглядевшись, Ягер заметил, как из-под её тонких пальцев выглядывали красные отметины. Убрав её руку от лица, он взял Мартынову за подбородок, чуть повернув в сторону света. Ровные розовато-красные контуры были достаточно узнаваемы.

В отличие от неё, на Анне не изменилось ничего. Конечно, штандартенфюрер не разглядывал переводчицу до этого и не мог сравнить её вид «до» и «после», но по крайней мере он знал, как должен выглядеть любой осторбайтер женского пола. Одежда сидела как положено, волосы туго заплетены в косы и даже голубая косынка завязана идеально ровно. Побоев на ней Ягер так же не заметил, после чего сделал вывод, что Ярцева не смогла смириться с тем, что немая, по её мнению, была предателем, решив отыграться за своё положение именно на ней.

— Думаю, ты и сама знаешь, что тебя ждёт, — спокойно обратился он к белой как мел Анне. — Герр Керхер наверняка будет рад твоему визиту.

Вновь начав всхлипывать, переводчица инстинктивно отступила на шаг назад, хоть и знала, что бегство только усугубит ситуацию. Со штурмбанфюрером она давно не оставалась один на один. Последние года полтора Ярцева лишь сопровождала его пытки и допросы переводом. Теперь же за свою минутную слабость её телу придётся вспомнить, на что способен герр Керхер.

Крикнув в глубь коридора приказ караульным, Ягер молча стоял, наблюдая за появившимся из-за поворота через пару секунд адъютантом. Когда тот подошёл достаточно близко, штандартенфюрер поручил ему проводить нерадивую переводчицу в тюремный блок и закрыть до утра в одной из камер. Что же касалось наказания, было велено передать тюремщику не кормить и не поить её, а с утра хорошенько высечь, но не калечить. Услышав то, что от него требовалось, караульный схватил Ярцеву за локоть и повёл, куда было велено.

Стоящая всё это время без действия Мартынова пыталась вникнуть в диалог, но ничего понять так и не смогла. Оставалось лишь вслушиваться в интонацию и смотреть на поведение. Как назло, штандартенфюрер говорил до тошноты монотонно, а адъютант и вовсе молчал. Лишь по очередной истерике Ярцевой и тому, как тот потащил её в неизвестном направлении, она догадалась, что разговаривали они далеко не о погоде.

Если бы Оливия только могла, она бы крикнула во всё горло: «Она ни в чём не виновата! Заберите меня!» — но судьба-злодейка лишила её такой возможности ещё при рождении.

Наплевав на все свои разбросанные по полу скромные пожитки, Мартынова хотела было броситься вслед за удаляющимися, но её марафон закончился, не успев начаться. Она едва ли не рухнула на пол, когда ноги несли её вперёд, а чужая рука, схватившая её за запястье, тянула назад.

— И куда это ты собралась? — так же монотонно спросил штандартенфюрер, сильнее сжимая тонкое запястье Оливии.

Он ослабил хватку только тогда, когда на неё лице появилась гримаса боли. Перестав сопротивляться и пытаться вырваться из железного кулака Ягера, Мартынова потерянно опустила глаза в пол. Не будь время столь поздним, а штандартенфюрер — измотанным насыщенным днём, его бы определённо взбесило то, что в этой стремящейся сохранить нейтралитет девчонке внезапно возобладали истинно русские жертвенность и безрассудство. Вместо этого он лишь едва заметно повёл бровью и хмыкнул, справившись с желанием застрелить её на месте. Руку Оливии он всё же отпустил, заметив, что её пыл стих.

— Успокоилась? — бросил ей Клаус, совершенно забыв о том, что между ними стоял непреодолимой стеной языковой барьер, а переводчика рядом больше не было.

Вместо ответа немая присела на корточки, чтобы собрать вещи. Поднявшись же на ноги, Мартынова расстроенно заглянула в ледяные глаза Ягера и протянула ему свой блокнот с карандашом. На открытом листке было изображено то самое лицо человечка с вопросительным знаком над головой. Эта безобидная картинка больше не вызывала у штандартенфюрера улыбки.

По-хорошему Оливию стоило упечь в камеру вслед за Ярцевой хотя бы на сутки, чтобы напомнить ей её место, но что-то останавливало Ягера, не позволяя этого сделать. Словно специально, память, как на киноплёнке, начала крутить в его голове события суточной давности. Как немая просидела полночи на коленях возле его кровати, как в её глазах поблёскивали слёзы, когда он очнулся, как её нежные руки касались его ослабевшего от препаратов тела. Внезапно проснувшаяся совесть наперекор здравому смыслу и всем правилам голосила о том, что Мартынова не заслужила ночевки в камере.

Не усложняй она всё своим чёртовым стремлением помочь всем и вся, он бы давно отпустил её, но сейчас колебался. Она сохранила жизнь Ягера уже второй раз, он же мог похвастать лишь одним, не позволив её расстрелять. Мысленно выругавшись, Клаус стиснул зубы. Взяв из рук Оливии блокнот и карандаш, он быстро чиркнул ей ответ и вернул вещь хозяйке, затем вновь крикнул приказ вглубь коридора. Меньше чем через полминуты возле них снова стоял один из караульных.

— Проводите фройлян Мартынову в её комнату возле лазарета, — произнёс он и поспешил вернуться в свой кабинет.

Не позволив ей даже сообразить, что только что произошло, Оливию схватили за локоть и повели в неизвестном для неё направлении. Только оказавшись возле своей двери, она поняла, что штандартенфюрер не собирался упекать её в камеру вслед за Ярцевой. Кивнув проводившему её солдату в знак благодарности, она поспешила скрыться в своих четырёх стенах. Устало рухнув на стул, Мартынова бросила всё, что ей приходилось носить с собой в течении вечера, на стоящий рядом с кроватью стол. Конечно же, она не горела желанием снова ночевать в камере, но и портить отношения с единственным общающимся с ней на одном языке человеком ей не хотелось.

Вспомнив, что Ягер оставил ей послание, Оливия пролистала блокнот. Пару минут она просто разглядывала выведенные штандартенфюрером линии. Идеально ровные буквы, располагающиеся под лёгким наклоном, были угловатыми и резкими, в отличии от её мягких, но слегка пляшущих. От того, что его «f» и «t» были практически идентичны, на перевод ушло больше времени, чем планировалось, но всё же она справилась с этой задачей.

«Считай это жестом благодарности. На будущее запомни: не стоит геройствовать, если хочешь жить…»