Голубая лента (гет)

Ребекка шумно вздохнула и открыла глаза. Тонкая рука, бледная, холодная, ласково нащупала гладковыбритый подбородок Шарля. Встревоженные взгляды пересеклись, и де Ла Фер почти невесомо тронул губами подушечки Ребеккиных пальцев.

— Как ты? — прошептал он, нахмурив брови.

— Всё ещё надеюсь выйти за тебя замуж, — слабо улыбнулась Ковальски, приподнимаясь на кровати.

На короткий миг прикосновение его губ вернуло ей ощущение покоя и безопасности, но песня вилий, колокольчиком зазвучавшая в её ушах, вновь поманила её к краю пропасти. Ребекка отстранилась и закрыла лицо ладонями, сжавшись в нервный комок. Воспоминания, тщательно запертые в кладовых памяти, зловещими вспышками молний озаряли скрытое в глубинах подсознания понимание: она, Ребекка Ковальски, недостойна более жить на свете, недостойна быть счастливой, и не о свадьбе ей нужно думать, а об искуплении…

— Если бы всё можно было отмотать назад… — прошептала она, чувствуя, как ей всё труднее становится дышать. — Я бы никогда…

— Никогда? — поднял на неё испытывающий взгляд Шарль. Его губы, его объятия… Так чертовски неправильно было тянуться к нему после всего, что случилось; но в её разбившемся на кусочки, потерявшем ориентиры мире лишь он один был для неё спасительным маяком. Ребекка обвила жениха за шею, притягивая его лицо для поцелуя и чувствуя, как отступает перед его теплом приступ паники.

И оба знали, что будь у них возможность прожить ту стажировку в Японии заново, они бы всё равно не смогли устоять друг перед другом.

Звонко щёлкнул веер, и три пары маленьких босых ножек невесомо заскользили по полу, устланному татами. Шарль застыл на месте, с жадным любопытством подсматривая за разыгравшимся зрелищем.

Движения Риоко были плавными, грациозными и отточенными. Каждый шаг, каждый поворот головы были частью одного сложного, но давно знакомого её телу ритуала. Лишь глаза, жгучие, чёрные как смола, блестели огнём непокорности, игриво стреляя над распахнутым веером.

Лив старалась во всём подражать своей подруге. И у неё это почти получалось, если не брать в расчёт выражение излишней сосредоточенности на лице и еле заметную панику перед возможной ошибкой. Веер послушно разрезал воздух, выводя замысловатые фигуры, но вот она заметила Шарля, и на короткое мгновение штифт чуть было не выскользнул у неё из рук.

С точки зрения техники Ребекка танцевала хуже всех. Она немножко запаздывала, с сожалением улыбалась и чуть-чуть приподнимала брови, словно бы извиняясь за собственную нерасторопность. Рыжие непокорные пряди выбивались из-под причёски, традиционный веер обзавёлся новыми узорами, в которых рядом с японскими соседствовали индейские мотивы, движения были чуть более страстными, чуть более резкими, чуть более волнительными…

Шарль нервно сглотнул и облизал губы. Вот уже целую неделю он то и дело ловил себя на мысли, что не может не наблюдать за симпатичной рыжеволосой американкой, больше поглощённой, казалось, освоением искусства составления цветочных композиций да правильным выведением зачарованных иероглифов, чем перспективами завести интрижку. В отличие от своего одноклассника, Артура, Ребекка, как и Лив, со старательностью круглой отличницы посещала все дополнительные занятия, кружки и факультативы, и если в этом плотном графике у неё и находилась свободная минутка, то исключительно на то, чтобы побродить по саду с карандашом, красками и альбомом в руках, замалёвывая одной ей известные очертания и образы. Но порой… порой их взгляды украдкой встречались, и в её глазах, горящих, прекрасных, жаждущих нежности и любви, он видел те же вопросы, что мучили его самого, и те же ответы…

Пару раз они вежливо поговорили о Франции. О художественной мастерской Эдгара Моро, куда Ребекку с её талантами и нестандартными подходами к рисованию, просто не могут не принять. Его дядя тоже там когда-то учился. Светская, ни к чему не обязывающая болтовня — что может быть невиннее? Яркий румянец на её щеках — не более чем следствие жаркой погоды, подрагивающие пальцы — от долгого держания поводий во время полётов на громоптицах, прикосновение плечом — ничего не значащая случайность. И лишь взгляды, то встречающиеся, то старательно отводимые в сторону, выдавали обоих с головой.

Ребекка понимала, что после объявления о помолвке о них будут судачить. Смерть Лив была слишком трагичной, слишком внезапной, слишком загадочной. Соблазн пожениться где-нибудь в Америке, вдали от любопытных глаз французского магического общества был велик, но её мать, проявив вдруг внезапное единодушие с Манон де Ла Фер, заявила, что не позволит ей стыдиться своего счастья и прятаться от ядовитых языков сплетников. «Ты ведь не сделала ничего дурного, верно?» — риторически спросила она во время одной из примерок платья, и Ребекка на миг почувствовала, что задыхается в удушающих объятиях корсета.

И вот теперь её свадьба летела в Тартарары, омрачённая тенью разозлённого призрака. Ребекка невольно вспомнила, как за неделю до торжества встретила в библиотеке особняка де Ла Феров мать Лив и давнюю подругу будущей свекрови Бернадет Бертранд. От одного вида этой женщины — сухой, собранной, облачённой в сдержанный траур — у Ребекки упало сердце. Хотя это была их первая встреча, Ребекка сразу поняла кто перед ней — вероятно, примерно также должна была бы выглядеть сама Лив пару десятков лет спустя, если бы нить её жизни не оборвалась в самом рассвете.

— А, мадмуазель Ковальски, — мадам Бернадетт не стала тратить время на процедуру знакомства. — Тоже решили посетить сердце этого дома? Старый Максимилиан, дедушка вашего жениха, нашёл для своей внушительной коллекции несколько редких сочинений графа Сент-Жермена… У меня есть маленькая слабость брать их отсюда раз в пять лет и перечитывать… Манон совсем не против. Знаете, любопытный он был человек, этот Сент-Жермен. Писал о бессмертии.. Вы бы хотели быть бессмертной, мадмуазель?

— Нет… мадам, — односложно ответила Ребекка, чувствуя, как волны паники захлёстывают её с головой.

— Вы знаете, кому принадлежит этот портрет? — резко поменяла тему мадам Бернадетт, указывая на одну из немногочисленных в библиотеке картин. Девушка на ней, облачённая в свободное струящееся платье в стиле ампир, была совсем молода. Тёмные вьющиеся локоны, уложенные «а-ля грек» в «узел Психеи», обрамляли бледное, прекрасное, но измождённое печалью малокровное лицо. — Это Амели де Ла Фер, юная угасшая во цвете лет и не давшая плодов веточка в могучем древе этого семейства. Она наложила на себя руки после того, как погиб её жених, бедняжка… Прошло уже двести лет, и мы никогда не узнаем, как выглядела бы Амели, стань она беззубой старухой с грудью, отвисшей от выкармливания детей. Бессмертие — это прекрасно, это мечта всех магов и алхимиков, но как по мне, нет ничего слаще молодости, — проворковала Бернадетт, как бы невзначай поправляя тонкой когтистой лапой рыжий локон на плече Ребекки. Ковальски замерла. Прикосновение холодной руки было подобно скольжению змеи, опутывающей тело своей жертвы. — Но природой назначено, что всё живое обречено стареть. Иногда я завидую моей бедной маленькой Ливи… Мы с тобой, дитя, рано или поздно, превратимся трухлявые измождённые временем развалины, лишённые блеска былого очарования, неинтересные ни нашим мужьям, ни нашим любовникам. А малышка Ливи навсегда останется молодой, прекрасной и обаятельной, нежным сорванным раньше срока цветком, сохранённым между книжных страниц… — мадам Бертранд вновь перевела взгляд на портрет Амели де Ла Фер. — Разве не прелестна навеки уснувшая юная дева, ещё не познавшая печалей жизни? Её лёгкое дыхание, рассеянное над миром, всегда будет холодным весенним ветром гулять по этому дому … — Бернадетт мягко улыбнулась, и, с материнской нежностью взяв лицо Ребекки в свои ладони, тихо прошептала:- Мне жаль тебя, дитя моё, ибо ты проиграешь эту битву. Моя дочь, мёртвая и прекрасная, всегда будет стоять между тобой и Шарлем. Пусть её образ потускнеет в его памяти, со временем, когда на твоём лице появятся морщины, тело станет дряблым после рождения его детей, а однообразные каждодневные разговоры на кухне начнут надоедать, он вспомнит… что жизнь его могла пойти совсем по иной дорожке. И тогда он наделит ту, что ему уже недоступна, всеми теми прелестными качествами, что не найдёт в тебе. Таковы мужчины, увы! Если ты действительно хочешь… остаться в его памяти прекрасной загадкой… не лучше ли… вслед за моей дочерью отправиться в царство тьмы?

Словно заворожённая, Ребекка смотрела на волшебную палочку, напоминающую веретено, в руках старухи. Движимая иррациональным желанием коснуться острого кончика, она протянула вперёд руку…

— Бернадетт! — громкий голос Манон де Ла Фер рассеял наваждение, и Ковальски, словно ужаленная, отскочила от мадам Бертранд.

— Мы просто болтали, — тонкие губы Бернадетт растянулись в улыбке. Манон с подозрением вглядывалась в побледневшее лицо будущей невестки. — Правда, детка?

— Да, — покорно кивнула Ребекка. — Мадам рассказывала мне о мадмуазель Амели…

— Ужин готов, — всё ещё подозрительно щурясь, объявила Манон.

— Удачи тебе, детка, — шепнула Бернадетт, когда они уже выходили из библиотеки. Ковальски вежливо кивнула, и так быстро, насколько позволял этикет, бросилась прочь, поближе к Шарлю, подальше от этой жуткой женщины… Её слова, гипнотические, завораживающие, эхом звучали в её ушах. Что бы случилось, если бы она дотронулась до волшебной палочки, напоминающей веретено? Уснула бы, словно принцесса Аврора? Или старуха выбрала более извращённый вариант мести: довести её до сумасшествия, играя на тонких струнах чувства вины и страха?

— Это Бернадетт, — уверенно заявила Ребекка Шарлю. — Она прислала ленту и хочет расстроить свадьбу. Не может же Лив сама… — она осеклась, заметив выражение его лица. — Ты не… Не похоронил её как следует? — голос её высоко взлетел, в то время как сердце рухнуло куда-то вниз.

— Прости, милая, — рука Шарля крепко сжала её пальцы. — Прости…

Иллюзия возможного счастья рушилась, как карточный домик.

— Ты думаешь, она не оставит нас в покое? — почти спокойно спросила Ребекка, безуспешно пытаясь унять дрожь. Если Лив стала призраком, ёкаем, вся её последующая жизнь превратиться в один долгий непрекращающийся кошмар. Если её жизнь вообще будет долгой.

Шарль покачал головой. При жизни Лив вряд ли представляла для кого-то опасность. Примерная дочь и ученица, стиснутая, словно поясом или тонким ободком на голове, правилами этикета и приличия. Но даже в таких хрупких совершенных телах-клетках, как оказалось, обитают свои демоны.

— Я думаю, она хочет тебя убить, — честно ответил Шарль, потёршись носом о полупрозрачное запястье Ребекки. От рыжих волос, волной спадающих на грудь, исходил тонкий аромат цветущей сакуры. — Во время свадьбы. Для пущей драматичности, думаю, что это должно произойти, как только мы принесём брачные обеды. У Лив, как и у большинства девчонок, был пунктик по поводу свадьбы, и если уж свою, «идеальную», сыграть ей не суждено, то расстройство чужой должно произойти с грандиозным размахом… — он замешкался, глубоко вздохнул и уткнулся лицом в её живот. — Знаешь, мы можем всё отменить… Она ведь не являлась раньше… до помолвки. Я имею в виду…

— Я поняла, что ты имеешь в виду, — чуть резче, чем рассчитывала, отозвалась Ребекка. Шарль вскинул на неё взгляд, и она успокаивающе погладила его по волосам. — Я понимаю, — мягче проговорила она. — Но это не выход. Мы не можем жить, постоянно оглядываясь на неё.

— Мой кузен, ликвидатор проклятий, Гилберт и Флер отправились в катакомбы. Они попытаются усмирить её, — Шарль вновь глубоко вздохнул и поднялся.

— Она не причинит им вреда? — озабоченно сдвинув брови, спросила Ребекка.

— Я не знаю, — Шарля резко передёрнуло. Поглощённый мыслями о Ребекке, он как-то упустил из виду, что спасательная команда сама подвергается нешуточному риску. Он вспомнил взгляд Флер, встревоженный, обвинительный. Неужели она тоже уйдёт во тьму, унеся с собой груз обиды на него? — Наверное, это ужасно, но… — слова застряли у него в горле. Было неправильно и кощунственно говорить и думать так, но что можно поделать с правдой? — Если, чтобы быть с тобою, нужно пожертвовать тремя жизнями… то я готов.

Ребекка дернулась, как от удара. Пару мгновений Шарлю казалось, что сейчас она встанет и уйдёт, оставив его одного, в собственной тьме и одиночестве, но тёплая мягкая ладошка заскользила по его руке, плечу, лопаткам.

— Иди ко мне, — выдохнула она. И тьма отступила, уступив место желанию единения, но не ушла насовсем, затаившись, словно чья-то тень, в глубинах комнаты.

«Аппарат желаний» принимал как японские магические иены, так и стандартные для Европы и Америки сикли. Ребекка с замиранием сердца опускала туда монетку за монеткой — и постепенно тонкая серебряная нить браслета на её запястье обзаводилась новыми украшениями. Крохотный серебряный буревесник, листочек клевера, прозрачная хрустальная слеза, золотая звёздочка. Шарль тупо пялился на эту не имеющую никакого смысла последовательность.

— Может уже хватит смотреть из-за угла? — распрямив спину, почти сердито сказала Ребекка. Она заметила его сразу, как только дала автомату сожрать свой первый сикль. Браслет Пандоры — то, что нужно, чтобы ещё пару долгих минут побыть не вместе, но наедине.

— Хорошие штуки сегодня выпадают? — не ответил Шарль, подходя ближе.

— Проверь.

Избегая взглядами друг на друга, оба следили за тем, как низвергается сикль в жадную бездонную пасть машины. Послышался глухой щелчок, и в воздухе перед Шарлем материализовался ещё один элемент браслета Пандоры, но уже в виде маленького серебряного черепа.

— Кажется, это в твою коллекцию, — усмехнулся Шарль. — Можно вашу руку, мадмуазель?

«Ничего такого, обычный дружеский жест», — словно мантру, затараторила про себя Ребекка, чувствуя, как от лёгкого прикосновения к нежной коже запястий по всему телу бегут предательские мурашки.

— Я могу разорвать помолвку с Лив, — внезапно сказал Шарль, обращаясь то ли к ней, то ли к самому себе, то ли к серебряному черепу, подвешенному к серебряной нити браслета.

— Что? — от неожиданности Ребекка резко одёрнула руку. Шарль поднял на неё совершенно серьёзный задумчивый взгляд.

— Твой друг Гилберт прав — мы с ней слишком молоды для такого шага. Думаю, мои родители поймут. Хотя Лив вряд ли когда-нибудь мне это простит…

— Я… не знаю, — Ковальски глубоко дышала, пытаясь взять себя в руки. Почему он говорит это именно ей, именно сейчас? И как она должна реагировать? Броситься в пляс, распевая на весь Махотокоро песенки про котёл, полный крепкой горячей любви? Наверное, не самая лучшая идея… — Тебе стоит разобраться в своих чувствах, — выдавила из себя, наконец, она, решив, что лучшая стратегия в данной ситуации — быть понимающим другом и советчиком всех самых банальных и всем известных вещей. — Брак — это действительно очень ответственный шаг. Сможешь ли ты сделать Лив счастливой? Хочешь ли ты этого? Готов ли ты прожить с этим человеком всю свою жизнь, никогда не предавая и всегда поддерживая, что бы ни случилось…

Шарль усмехнулся.

— У Лив очень древняя и богатая семья. Её много-раз-прабабака Мелифисента могла превращаться в дракона и травила детей уколом веретена. Её знаменитый прадед, как говорят, мог зачать ребёнка, просто один раз посмотрев на женщину. Одним словом, породниться с Бертранд — очень почётно для моей семьи. Люблю ли я её — нет. Нравится ли она мне — да. Хотел бы я на правах зятя запустить лапы в хранилище древних артефактов этой семьи — да кто бы ни хотел! И именно так бы я и сделал, если бы на мою голову не свалилась ты, такая… полная жизни, света, надежды, соблазнительная как грёбанное яблоко с древа познания...

Ребекка замерла, хлопая длиннющими ресницами. Губы Шарля приблизились на слишком опасное расстояние. Она инстинктивно облизнула свои.

— Когда я смотрю на тебя, мне хочется послать всех подальше — Лив, родителей, все свои планы. Изменить коренным образом свою судьбу, раз уж она сама подсунула мне такой шанс. Не претворяйся, что не думаешь о том же.

Претворяться она никогда не умела — досадное качество. Вспыхнула как спичка — пару мгновений и сгорит дотла. Развернуться, уйти и не оглядываться — вот, что следовало бы сделать. Развернуться, уйти, вырваться из его ладони, обхватившей её запястье, прильнуть ближе, погладить подушечками пальцев острый подбородок, и целовать, целовать…

Она не помнила, как они оказались в его комнате. Будь там Артур, всё могло бы быть иначе, но лишь парочке бесхвостых кошек, лениво вылизывающих лапы у большого круглого окна, суждено было стать свидетелями её падения. Словно в тумане, Ребекка водила ладонями по широким плечам Шарля, наслаждаясь движениями крепких мускулов, забываясь в терпком запахе его парфюма, выгибаясь навстречу поцелуям, ласкающим её подбородок. Она чуточку смутилась, но не оттолкнула его, позволяя снять с себя узорчатый пояс и распахнуть полы кимоно, всё ближе и ближе пробираясь к тёплой мягкой груди, прикрытой смешным лифчиком с удивлёнными мордочками лунтелят на месте сосков. Ребекка только успела подумать, что для первого раза, наверное, стоило бы надеть бельё посолидней, как лунтелята, смятые и скомканные нетерпеливыми руками, полетели в сторону. Цепочка с кулоном в виде птицы-грома подпрыгнула на её шее от рваного резкого вздоха, когда пальцы Шарля достигли самой чувствительной и доселе неизученной точки на её теле…

— Если ты хочешь, чтобы я остановился, самое время сообщить мне об этом… — голос Ла Фера дрожал. Взгляд, влажный, возбуждённый, растерянный, скользил по её коже, пытаясь запечатлеть в памяти каждую выемку, каждый изгиб.

Ребекка не хотела, чтобы он останавливался. Лишь позже, когда низ живота пронзила резкая боль, а белая простынь под ними превратилась в японский флаг, она подумала, что поторопилась.

— Тшшш… — выдохнул Шарль, наслаждаясь столь желанным и долгожданным ощущением — находиться внутри неё. Он хотел этого с того самого момента, когда она впервые вступила на землю Махотокоро. К крышесносящему удовольствию добавлялось невольное чувство мужской гордости — он был у неё первый. — Расслабься, красавица, — поцелуй в губы, нос, шею и снова в губы. — Расслабься… Ох…

Ребекка прикрыла глаза, стараясь сконцентрироваться на приятных ощущениях — ласковые поглаживания его рук, мягкие поцелуи и растущее, несмотря на боль, возбуждение внизу живота…

— Всё в порядке? — за ужином ей кусок в горло не лез. Потревоженные внезапным вторжением внутренности неприятно крутило, а взгляд Лив, на которую она наткнулась, заходя в обеденный зал, грубым пинком разбудил ушедшую на выходной совесть. Артур смотрел на неё слишком пристально, заставляя алый жар разливаться по щекам. — Где ты пропадала сегодня после занятий? Амайя сказала, что тебя не было на факультативе по Кодо⁽¹⁾.

— Не спрашивай меня ни о чём, пожалуйста, — откликнулась Ковальски, не в силах соврать. Полчаса назад, нежась в сладких ласках, испытавшая выброс адреналина покруче, чем во время поездки на русских горках, она была абсолютно счастлива… Сейчас же на душе противно скребли кошки.

Артур нервно сжал пальцы в кулак.

— Вот ведь… засранец… — тихо прорычал он, обо всём догадавшись. Ребекка сжалась в комок, пристыженная, опозоренная, запятнанная. Гилберт поймал её взгляд, тяжело вздохнул, смягчаясь, и обхватил рукою её плечи. — Ковальски, скажи хотя бы, что вы предохранялись…

Чуть не плача, Ребекка кивнула. Артур с отеческой лаской погладил её по рыжей макушке.

— Не переживай, было и было, — шепнул он ей. — Просто… пускай он лучше разберётся со своей невестой, прежде чем заваривать лапшу у тебя в ушах, окей? Не верь ему… И себе не верь. О Морриган, я чувствую себя твоим папашей!

Ребекка засмеялась, сдерживая рвущиеся наружу слёзы. Было и было, он прав. К тому же, теперь, скорее всего, Шарль успокоится и перестанет смотреть на неё как раньше. Поставит галочку напротив её имени и начнёт выискивать новую жертву. Оно и к лучшему. А Лив не узнает о них. Никогда. Лучше ли это будет для неё — большой вопрос. Но её, Ребекку, это всё уже не касается.

Подумав так, она вновь почувствовала твёрдую почву у себя под ногами. В конце концов, сегодня она стала действительно взрослой, чтобы верить, будто у этого романа может быть продолжение.

Взгляд Шарля, всё такой же полный желания, был как удар под дых. Лив склонилась к нему, что-то говоря, но он словно бы не слышал её. Надежда вновь предательски шевельнулась в душе Ребекки. А вдруг…

За дверью сновали туда-сюда толпы народа, но потревожить будущую чету никто не решался. До церемонии оставалось всего полчаса. Белое платье было смято, рыжие волосы растрёпаны, по одному из чулков, торопливо сорванных, скользила тонкая длинная стрелка.

— Ты уверена? — выдохнул Шарль ей в шею, прижимая крепче к себе.

— Да, — Ребекка приняла решение, и отступать уже не собиралась. — Я верю, что Артур разберётся с этим. А если нет… Я всё равно выйду за тебя замуж, пусть это будет последнее, что я сделаю в этой жизни. А сейчас мне нужно привести себя в порядок. Мама, Дороти и Аманда уже с ума, наверное, сходят, думая, что я решила сбежать из-под венца.

Шарль ласково погладил её лицо, невесомо коснулся поцелуем еле заметной морщинки на её лбу и сказал то, что никогда не говорил ни ей, ни любой другой женщине, за исключением, пожалуй, матери, да и то много лет назад:

— Я люблю тебя. Силы небесные, я так тебя люблю.

1) Кодо — искусство составления благовоний. Наряду с тядо («путь чая») и кадо («путь цветка») является одним из так называемых трёх главных искусств Японии.

Вернуться к тексту