Йецер-ара (джен)

— Я всю жизнь буду благодарен двум своим тёзкам, — он обвёл взглядом свою кодлу, рассевшуюся на лавках под краснокирпичными сводами бывшей Вяземской лавры. — Осе Пандереничу, без него бы я на свет не появился.

Хлопцы хохотнули, но Йозеф тяжело глянул на балагуров, и те проглотили свои шуточки.

— И Йозефу Майеру, хоть и расстреляли его в войну как шпиона.

Йозеф Майер для Осипа оставался самым загадочным человеком. Красивый, с тонкими пальцами пианиста, подвижным живым лицом и небольшими усиками он походил на пижона, прекрасно играл, но спросом у женщин не пользовался. Он был виртуозом совсем иного профиля. Межвежатники пользовались большим спросом у знающих людей во все времена и у всех народов с тех пор, как люди научились запирать деньги в сейфы.

Майеру платили не за красивый баритон, безупречный музыкальный слух и смокинг, ему платили за быстро, бесшумно и без автогена вскрыть любой, даже самый сложный сейф. Он ходил в сером пальто с докторским саквояжиком и пользовался стетоскопом так же часто, как любой уездный лекарь. Он любил сейф как любят женщину, нежно, без суеты. Замок поддавался, и без бурных аплодисментов выгребались все наличные хрусты, ружьё, брюлики. Майер научил и Осипа обращаться с этим нежным механизмом.

— Вы, Йозеф, слушайте медведя с трепетом. Он сам подскажет ключик, — говорил по-русски чисто, без акцента. — Нет ничего благороднее профессии медвежатника.

В его голосе зазвучала нежность. Нежность к технике.

Осип это знал — в воровской иерархии медвежатники на самом высоком месте среди красных. В любой цинтовке им честь, и почёт, и лучшие нары без сквозняка и вони параши. Поэтому и постигал эту науку с двойным упорством. Металлическая громадина поддалась, и он испытал огромное облегчение.

Майер по вечерам играл на скрипке, и, слушая это пиликанье, Шлеерман, ничего не понимавший в музыке, тихо вздыхал. Звук скрипки напоминал о Тамаре Давыдовне, о той жизни, которую он уже потерял.

В его жизни было шесть человек и шесть её ипостаси.

Тётя Роза. Недалёкая еврейка с подвешенным языком и сломанным носом. Такая же сломанная жизнь в черте осёдлости, постоянные погромы, жена и четверо голодных ребятишек, работа в конторе Рувима.

Была Тамара Давыдовна, олицетворявшая сытую, беззаботную, но скучную жизнь среди балов, магазинов и веселья.

Был Майер — с его элегантностью, скрипкой, красивым голосом, отмычками и парижскими духами, далёкий от «обчества», но уважаемый. Он не был тётей Розой, хотя тоже был евреем, но не был и Тамарой Давыдовной по той причине, что он вор.

А был ещё неизвестный Ося Пандеренич, биндюжник с большой дороги.

И мама с папой. Этих Осип не знал совсем.

Был и Фима Цидербаум, революционер и политический агитатор.

Из всех ипостасей, слушая скрипку маэстро Майера, Иосиф Шлеерман выбрал то, к чему тянуло его — к загадочному Осе Пандереничу. И волшебная шкатулка захлопнулась.

Свой первый налёт Ося сделал на аптеку на Васильевском зимой 1909 в одиночку, как и полагается храбрецу-фартовому. Фарт юношу, однако, с ног до головы помазал. Провизор с помощником не сопротивлялись, когда Ося перегнулся через прилавок и, наставив на них волыну, коротко сказал:

— Отпирай кассу.

Денег было много по случаю рождественских праздников, поэтому карманы Осиной тужурки заполнились быстро. Кутить на эти деньги Иосиф не стал, часть спрятал под половицу, а другую оставил на мелкие расходы.

Отдыхать после трудов праведных поехал в ближайший бордель, где состоялась его седьмая знаменательная встреча.