Там, на неведомых дорожках (гет)

Лада шумно втянула носом воздух. Приятный, чуть прохладный, свежий, насквозь пропитанный осенью и сыростью — определенно сказывались недавний дождь и речка.

Вздохнув полной грудью и невольно вспомнив вылазку в колдовстворский лес — там пахло точно так же, — она передернула плечами и огляделась. Кудрявая макушка матери маячила среди деревьев — ещё пятнадцать минут назад Алевтина, случайно наткнувшись на синеножку, убежала искать грибы и, судя по всему, в ближайшее время возвращаться не собиралась. У мангала расположился Лаврентьев; от жарки шашлыка его изредка отвлекали колокольчики на удочке, оповещавшие о клёве. В рыбалке, правда, он не преуспевал: за несколько часов ему удалось поймать лишь маленького бычка и ещё более маленькую шамайку — маленькую настолько, что пришлось отпустить.

Сама Лада, громко хрустя огурцом, готовилась к контрольной по истории магии и мысленно возмущалась в адрес матери — вернее, её рвения подружить дочь и ухажёра. И едва её мысли достигли апогея, послышался звон колокольчиков, и Лаврентьев с громким: «Ой, звонят!» — оставил жарившееся мясо и бросился к удочкам.

Лада лишь покачала головой на его мечтательно-надеющееся лицо, с которым он закручивал леску — внутреннее чутьё говорило, что и на этот раз ему ничего не удастся поймать. А после она перевела взгляд на мангал и крикнула:

— Леонид Петрович, шашлык!

Ненадолго обернувшись на охваченное огнём мясо, Лаврентьев просто пожал плечами:

— Потуши. Там под мангалом бутылка с водой.

Фыркнув, Лада подскочила к мясу, щедро поливая его водой, и поучительно заметила:

— Шашлык не терпит женских рук, Леонид Петрович, не боитесь, что я его испорчу?

— Я и так его спалил, Кольченко, дальше портить некуда.

Закатив глаза, Лада отошла от мангала, уступая место Лаврентьеву, и с важным видом села на рыбацкий стул. Отметив отсутствие пойманной рыбы, она сочувственно спросила:

— Что, не отвечает рыбка-то?

— Абонент вне зоны, обещал перезвонить, — усмехнулся Лаврентьев.

— Ну-ну, как бы удочкой не ошибся.

Он хмыкнул и перевернул шампуры. Втянув носом мясной аромат, Лада не могла не признать, что даже от палёного шашлыка, приготовленного рукой Лаврентьева, запах тянулся чересчур аппетитный.

Лицо Лаврентьева, однако, сохраняло безобразную безучастность. Хотя глаза, запоздало отметила Лада, его широко посаженные серые глаза выражали плохо скрываемую насмешку.

— Историю выучила? — спросил Лаврентьев спустя пару минут молчания, и Лада, увлечённая разглядыванием его лица, вздрогнула, но поспешила взять себя в руки и ответить самым честным голосом:

— Да.

— Да? И в каком же году произошло отделение церкви волшебников от православного храма?

— Э-э-э, отделение церкви от храма? — переспросила она. Лаврентьев кивнул. — Ну, несомненно, отделение церкви волшебников от православного храма произошло в первой четверти двадцатого века, точнее сказать…

Лаврентьев присвистнул.

— Историю, я погляжу, ты так же как и защиту учишь.

Лада недовольно сложила руки на груди.

— Вообще-то, это не ваше дело, как и что я учу.

— Не моё, — согласно кивнул Лаврентьев. — Но твою маму очень беспокоит, что за последний год ты с хорошистки скатилась на троечницу.

— Позвольте это нам с мамой самим решать, — сказала она, отворачиваясь, но в конце концов не выдержала и спросила: — А когда произошёл этот раскол?

Лаврентьев, проверяя мясо на готовность, тут же откликнулся:

— В восемнадцатом веке. У магглов тогда правил Петр I, а у нас — Сергей Громов, он министром был.

Лада в который раз фыркнула. Восемнадцатый век — это же восьмой класс, конечно, она уже ничего не помнит. Он бы ещё за пятнадцатый что-нибудь спросил только затем, чтобы обозвать её неучем.

Они опять погрузились в молчание, прерываемое журчанием речки, голосом кукушки и шелестом деревьев. Лаврентьев уже заканчивал с приготовлением шашлыка, Лада невидяще глядела на противоположный берег реки. За несколько часов нахождения здесь, в месте, которое Алевтина Сергеевна выбрала в качестве нейтральной территории, способной к укреплению коллективно-семейного духа, она успела оглядеть всё, куда доставал взор. И речку, и лес, и объезженную грунтовую дорогу, и небо, обманчиво высокое и голубое, и, будь он хоть трижды неладен, Лаврентьева. Оглядела, запомнила и пожалела только о том, что ни фотоаппарата, ни телефона с собой не взяла: с определённого ракурса вид на противоположный берег открывался куда как восхитительный. Правда, вместе с фотоаппаратом не хватало и Кости — вот он уж точно мог с любого ракурса сделать снимок так, что дух захватит.

Они с Лаврентьевым дёрнулись одновременно. Сначала решили — показалось, но когда испуганный женский крик, доносящийся из леса по ту сторону дороги, повторился, бросились на звук. Вернее, сначала бросился Лаврентьев, кинув на землю шампуры с шашлыком, а Лада, поборов испуг — и оставаться одной в лесу было страшно, и на крик идти тоже — все-таки побежала за ним, нагнав невероятно быстро.

На полянке, через сотню метров от места их пикника, стояла прекрасная беловолосая женщина в красном крестьянском костюме, с белым платком поверх волос и серпом в руке. А рядом с ней — у Лады при одном лишь взгляде перехватило дыхание, — оперевшись спиной о дерево, закрывшись руками и что-то говоря осипшим голосом, стояла Алевтина Сергеевна.

Лада сдавленно пискнула, прокляв особенность её и маминого голоса садиться в моменты испуга, а Лаврентьев всего за секунду завёл Ладу за спину, вытащил волшебную палочку, что-то шепнул, и женщина-смерть упала, пронзëнная зелёным лучом.

Лада снова всхлипнула. Лаврентьев вновь взмахнул палочкой, заставляя тело незнакомки превратиться в тело мыши, а затем взял Ладу за запястье, в два шага подошёл к Алевтине и перенёс обеих в гостиную их дома.

Уже там, оставив замершую в испуге Ладу, он взял Алевтину на руки, аккуратно, как хрупкую ношу, усадил в широкое кресло и как можно более спокойно и твёрдо заговорил, хлопая её по щекам:

— Аль, ты в порядке? Ты цела? Ты не ранена? Аль? Аля, ты меня слышишь? Родная, ответь что-нибудь, прошу, — и, в конце концов не выдержав, сорвался на крик, встряхнув её за плечи: — Аля?!

— А? — произнесла она, наконец поднимая на него осмысленные, стремительно наполняющиеся слезами глаза.

— Слава богам, — сказал Лаврентьев чуть сипло и быстро прижал начавшую всхлипывать Алевтину к себе.

Состояние облегчения длилось недолго — он на мгновение сильно зажмурился, приказал Ладе принести воды, а сам трансгрессировал и возвратился спустя пару минут с каким-то порошком.

— Успокоительное, — шепнул он Ладе, растворил порошок в воде и заставил Алевтину выпить.

Она уснула спустя пару минут.

Всë это — начиная с чудовищного крика, заканчивая заснувшей от действия лекарства матери, — пронеслось для Лады сквозь пелену, как в бреду. Поэтому, когда Лаврентьев на руках уносил её маму в спальню, она медленно шла на кухню, на всякий случай держась рукой за стену, и могла думать лишь об увиденной в лесу картине: женщине-смерти и насмерть перепуганной матери. Сознание не к месту заметило, что «насмерть перепуганная» едва не прекратило быть всего лишь фразеологизмом.

Лаврентьев быстро пронёсся перед ней, открыл кран, брызнул на себя прохладной водой и обернулся, оперевшись спиной о раковину.

— Она должна поспать, набраться сил. Порошок слабый, спать она будет не дольше часа, поэтому лучше её не беспокоить, — сказал он, глядя куда-то сквозь висевшую на стене картину-пазл.

Лада кивнула и поспешила сесть — ещё пару секунд, и она точно упала бы. Коротко взглянув на неё, Лаврентьев заметил:

— Господи, ты вся бледная.

Лада, не до конца осознавая происходящее, кивнула.

Лаврентьев тем временем поставил чайник и спустя пару минут передал Ладе кружку чая с приличным количеством сахара.

Морщась от приторного вкуса, Лада через силу сделала пару глотков, к своему удивлению ощущая, что мысли в голове начали проясняться. Лаврентьев, словно нарочно поджидавший этого момента, спросил:

— Аля крещëнная?

— Да, у неё на зеркале даже крестик висит — красивый такой…

— Пусть наденет. Ложь это, конечно, не спасает крестик от нечисти… Хотя бабка моя когда-то так и спаслась от этой твари.

— Какой? — спросила Лада и, морщась, сделала ещё глоток, чувствуя, как щеки начинают привычно розоветь.

Лаврентьев, протерев лицо ладонью, сказал:

— Полудница — одна из самых опасных волшебных тварей.

— Не помню, чтобы мы её проходили.

— Должны будете через пару уроков. Её раньше не проходят — одно лишь описание может психику сломать, не говоря уже об очной встрече.

— Кто ж она такая? — Лада нахмурилась. Лаврентьев отвечать не спешил, и Лада, не выдержав, процедила сквозь зубы: — Будьте так добры, Леонид Петрович, объясните мне, какая это тварь чуть не убила мою мать!

Он, к удивлению Лады, даже спорить не стал, заговорив:

— Обычно полудница появляется в полдень и жестоко наказывает тех, кто работает в это время. Особо кровожадные особи во всё тот же полдень ходят по деревням и высекают тех, кому не посчастливилось оказаться на улице. Как она оказалась в лесу, тем более маггловском, и там напала на твою маму — я не знаю, даже не спрашивай.

Лада кивнула, удовлетворившись и этой информацией, но, вспомнив, вновь спросила:

— А чем вы её? Это же не?..

— Да.

— …авада? — закончила она, не сразу поняв слова преподавателя.

Лаврентьев ещё раз кивнул, и Лада, прижав ладони к груди, испуганно прошептала:

— Но это же запрещённое заклинание! Вас могут за него посадить!

Лаврентьев горько усмехнулся:

— Рад, Лада, что ты за меня беспокоишься. — Она вздрогнула, впервые услышав своё имя из уст Лаврентьева. Он продолжил: — Но запрещëнное оно только номинально: ни наше, ни какое-либо другое министерство магии не ведёт строгий контроль по поводу его применения. Это попросту невозможно. Да и если бы следили: существует небольшой ряд исключений, когда использование авады не несёт за собой заключение под стражу — защита от подобной нечисти входит в их число.

Лада глубоко вздохнула.

— Но о том, что вы использовали это заклинание, никому ни слова, да?

— Ты сама проницательность, Кольченко, — сказал он, качая головой, и посмотрел на часы. — После полудня надо странсгрессировать, вещи забрать.

Лада невольно улыбнулась:

— Леонид Петрович, серьёзно, «странсгрессировать»?

Поняв свою оплошность, он махнул рукой и улыбнулся одними уголками губ.

— У меня так бабушка говорила, и слово это оказалось весьма прилипчивым. Так, — он вновь посерьёзнел, — хватит языками чесать, пойди лучше глянь, как там Аля.

И едва Лада послушно убежала к матери, он запрокинул голову и в который раз за последние полчаса попытался найти ответ на мучивший вопрос: почему всё-таки в маггловском лесу появилась полудница?

* * *

Егор проснулся оттого, что нечто мягкое и шелковистое щекотало ему лицо. Но не успел он ничего сообразить, как маленькие пухлые ручки схватили его за нос и над ухом раздался звонкий детский голос:

— Ол, ты пишь?

— Не сплю, — пробормотал он, не открывая глаз.

— А тë ты деаес?

— Размышляю о бренности бытия.

— Тë?

— Просыпаюсь, Ликуш, просыпаюсь.

— Тосьно?

— Точно, наказание ты моё, точно.

Егор кое-как разлепил веки, тут же встретившись взглядом с большими синими глазами сестры. Его всегда поражало, как на ее непропорционально круглом и маленьком лице помещались такие огромные глаза, которые он — про себя, конечно, — называл «Ликины блюдца».

Он сел в кровати, устроив сестру рядом, потянулся и взглянул в окно — солнце было в зените.

— Который час? — спросил он, хмурясь, и Лика ожидаемо пожала тонкими плечиками и протянула ему лежавшие на прикроватной тумбочке наручные часы. Увидев время, Егор ужаснулся: — Ë…моë, — исправился он, посмотрев на сестру, — час дня! Хорошо, что воскресенье, да?

Лика вновь пожала плечами и смешно мотнула двумя темно-русыми хвостиками, которые Егор не преминул дёрнуть. И, наблюдая, как она смешно надувает губы, он спрыгнул с кровати и направился к шкафу, принимаясь искать более-менее выглаженную футболку. От помощи домовых он отказался ещё летом, поспорив с отцом, что и без магии сможет поддерживать в комнате порядок. Получалось неплохо, разве что в шкафу постоянно бывал бардак — и сколько бы Егор ни старался складывать вещи ровными стопками на полках, они всё равно мялись, перемешивались и образовывали настоящее вещное месиво.

— Мама тоже спит? — спросил он у Лики, вытаскивая из глубины завала белое поло.

Лика, следя за каждым его движением, ответила:

— Не, она в йабатаоии.

Пусть последние слово она произнесла по слогам, Егору потребовалась минута, чтобы перевести слово с языка трёхлетней Лики на привычный русский. Но на всякий случай он уточнил:

— В лаборатории?

Лика активно закивала.

Егор задорно присвистнул — не то оттого, что Юля всё-таки снизошла до выполнения просьбы, не то оттого, сколько времени прошло с момента самой просьбы.

— Пошли, значит, в лабораторию, — сказал он, подхватывая сестру на руки.

Она задорно рассмеялась, вцепляясь в его плечи своими пальчиками — в отличие от бесстрашных сверстников, Лика была абсолютная трусишка.

Всего через пару минут они ввалились в кабинет-лабораторию и, словно нарочно сговорившись, замолкли и посмотрели на работающую молодую женщину. Лика глядела на мать с искренним детским любопытством, Егор на мачеху — с азартным интересом.

По правде говоря, мачехой он называл ее крайне редко и чаще всего — в шутку. Юля была на непоправимые семь лет старше, а выглядела и вовсе как его ровесница. Что странно, учитывая ее поприще — археолог-артефактор. Поговаривали, люди этой профессии быстро и неминуемо старели — сказывалась работа с полными неизведанной магии предметами; Юля же будто навсегда заморозилась в возрасте шестнадцати лет.

— Не помешаем? — спросил Егор, и Юля, поправив защитные очки, строго взглянула в сторону детей и приложила палец к губам:

— Только тихо.

Егор отсалютовал ей, Лика, посмотрев на него, постаралась принять важный вид. Однако её спокойствие длилось недолго, и уже через пару минут она начала громко отвлекать мать от дела, задавая миллиард вопросов с интервалом в полминуты. Егор уже было поспешил увести ее, как Юля, опасно наклонив стул назад, сняла очки и заколку с волос и поманила:

— А ну, Ликуш, иди к маме.

И Лика, ни секунды не поколебавшись, спрыгнула с надёжных рук брата и поспешила в объятия матери.

Егор молча подошёл к ним, осмотрел расставленные в хаотичном порядке на столе склянки, колбочки и микроскопы. Юля была консерватором во всём, что касалось работы, считая, что только ручным трудом и при минимуме магии можно достичь наиболее точного результата. Егор внешне противился, всячески высказывал своё «фе», но что-то внутри так и тянуло к старому, повидавшему не одного хозяина микроскопу и к зельям, названия и область применения которых он невольно заучивал.

— Ну что там с моим ископаемым? — спросил он, с трудом отводя взгляд от зелья зелëно-коричневого цвета.

Прежде чем ответить, Юля поправила дочери хвостики и кивнула на рабочее место.

— Интересный экземпляр, — сказала она, задумчиво причмокивая губами, — где ты его нашёл?

— Это так важно? — Егор лукаво наклонил голову, и Юля, уткнувшись носом в висок Лики, произнесла:

— Я, конечно, не верю, что это всё школьный проект, но… Егор, это хотя бы не криминал?

— Не переживай, всё в рамках закона. Так что?

— Из того, что я смогла понять: мужчина двадцати пяти-тридцати лет, умер предположительно пятнадцать-семнадцать лет назад, причину не знаю.

— И всё? — в голосе Егора прозвучала неприкрытая огорчённость.

Юля громко хмыкнула, спрашивая:

— А ты хотел, чтобы я по одному лишь анализу кости рассказала тебе всю его биографию? Нет, дружочек, это не так работает. Да, Ликуш? — Она щёлкнула дочь по носу, и Лика горячо закивала.

— Ладно, — Егор натянуто улыбнулся, — и на том спасибо. Придётся все-таки отложить признание отцу, кто именно помял крыло его любимой машины.

Сказав это, он поспешил к выходу, услышав юлино:

— Эй, ты же обещал!

Он улыбнулся во весь рот: Юля, наивная душа, уже несколько месяцев верила в его шутливые угрозы рассказать отцу о том, что это она сломала крыло волшебного автомобиля, в тайне от мужа учась водить. С другой стороны, знай Юля, что Егор ещё тогда, в августе, заявил отцу, что виновник поломки он — хотел, мол, перед друзьями похвастаться, да не смог нормально припарковаться, — стала бы она помогать ему сейчас на совершенно безвозмездной основе? Егор сильно в этом сомневался.