Дом в саквояже (гет)

Когда призовёт к борьбе зима, ты всё же оставишь мне этот мир.

First Aid Kit — Winter Is All over You

— Ты уже выбрала колледж? — спросила Дороти, отламывая маленький кусочек шоколадного торта.

— Да, колледж Карри. Мама хочет, чтобы я взяла курсы английской литературы, но я собираюсь брать курсы по социальной работе. Мне кажется, это важнее, — пробормотала Кристина, задумчиво помешивая чай ложечкой и накручивая локон на палец.

— И когда родителям скажешь? — не прожевав как следует клубнику, украшавшую её десерт, встряла Элизабет.

— Когда будет уже слишком поздно, чтобы отказаться.

— Ты же обожала литературу, смогла бы преподавать в нашей школе, — недоумённо проговорила Дороти и внезапно прищурила глаза. — Уж не из-за того ли бродяги ты решила сменить направление? Всем ты не поможешь, не мечтай понапрасну.

— Давай я разберусь с этим сама, хорошо? Я чувствую, что это моё — вот и всё, — проворчала Кристина и отвернулась от подружки, уставившись в окно.

С тех пор, как Доран покинул город, жизнь потеряла прежние краски. Приступы теперь повторялись всё чаще, но стали гораздо слабее, чем прежде. Доктор Адамс говорил, что это из-за расстояния — даже если Доран уедет на другой конец света, чувствовать его она всё же будет, но не так остро, как когда они находились в одном городе. Кристину, вернее, эгоистичную её часть, эта новость обрадовала, но то, что в какой-то момент кашель стал постоянным, вселяло в неё тоску и отчаяние.

Доран умирал. Ему становилось хуже день ото дня, и, в отличие от неё, он чувствовал разрывающую грудь боль точно так же, как и прежде, и Кристина от мыслей, постоянно возвращавшихся к нему, всё больше погружалась в себя. Подруги стрекотали о своём, радуясь жизни. Родители вели тихий, спокойный быт, каждый праздник вспоминая, как они поняли, что связаны судьбой, и нашли друг друга. Даже Лите перестали слать эти дурацкие письма. А Кристина расплела свои косы, и теперь длинные волосы скрывали ото всех её красные глаза. Доран покинул город, чтобы она не переживала, не печалилась, не плакала понапрасну. Но она всё равно оказалась в точке скорби — по нему, человеку, которого она знала всего пару дней, по упущенным четырём месяцам, что они не виделись, по утраченной любви, настоящей, единственной — и которой она так и не узнала. Каждый приступ кашля, что был чуть сильнее обычного, приносил за собой страх — неужели сейчас? Но сейчас так и не наступало — за одним приступом следовал другой, и Кристина понимала, что Доран пока жив, но вот сейчас уже действительно может умереть.

Кольцо висело у неё на шее, спрятанное от всего мира, следовавшее за ней повсюду, гревшее её каким-то горестным осознанием, что где-то далеко, возможно, он смотрит на другое кольцо, отцовское, и вспоминает её. Что бы ни думал Доран, он всё же стал ей дорог. Некоторые люди становятся дороги вопреки всему, и ничего с этим не поделать.