Не спрашивай, не говори (джен)

После школы Юстина не торопилась домой: хотелось покурить и подумать, желательно в одиночестве. Благо на такие случаи в сумке у нее всегда лежала зажигалка и пачка крепких сигарет.

Курить она впервые попробовала этим летом — ей всегда нравился запах крепких сигарет, которые отец вечно забывал на кухне. В августе Юстине исполнилось пятнадцать, в Искренности многие и раньше начинали — лет с двенадцати можно было не бояться получить от родителей по шее; Николь свою первую сигарету выкурила в честь окончания средней школы, Валери не курила, но точно пробовала... так почему бы и Юстине не попробовать?

— Мам, можно я закурю? — спросила она однажды, уже почти потянувшись за пачкой. Спросила бы у отца, да в тот вечер он задержался в суде... Они с мамой проводили вечер вдвоем — Юстина просматривала учебники к школе, мама готовила и думала о своем.

— Извини, что ты сказала?

Юстина знала, что мама, занятая готовкой, просто не слышала вопроса, и все же на какое-то мгновение ей захотелось ответить "нет-нет, ничего. Тебе послышалось". Но она подавила недостойный искренней порыв:

— Отец опять сигареты оставил, можно я закурю?

— У нас в гостиной в стеллаже стоит медицинский справочник. Прочти разделы про болезни легких и сердца, и если тебя не напугает то, что ты прочтешь — пожалуйста, кури сколько хочешь.

В этом была вся Ирма Придд, ведущий финансовый аналитик банка Чикаго. Всегда, как на работе, так и дома, она просчитывала риски и возможные последствия — и только потом принимала решение. Тому же она учила Юстину: прежде чем делать или не делать что-либо, подумай, к чему это приведет, и реши, стоит ли оно того.

Сейчас Юстина пыталась сделать именно это, и ей просто необходима была сигарета, чтобы расслабиться и привести мысли в порядок: рак легких и сердечная недостаточность казались чем-то очень далеким, что будет нескоро и, возможно, даже не с ней, а Грин и его эксперимент существовали здесь и сейчас.

"Мне страшно. Я не хочу умирать... не хочу видеть, как люди убивают и калечат друг друга..."

Откуда взялись такие мысли у сытого благополучного мальчишки из Чикаго? Хотя он же дружит с Мимурой, беженцем из Великой Восточной Азии... говорят, там был самый настоящий ад... С чего он взял, что этот ад может повториться здесь, в США? Зная Грина как парня умного и серьезного, хоть порой и противного, Юстина полагала, что некие основания у него есть.

Но вот с чего он решил, что его проект может как-либо повлиять на возможность конфликта? Они же всего лишь ученики восьмой ступени... хотя слово Винсента Грина для эрудитов имеет очень большой вес — первый помощник лидера фракции, как-никак. Родители Юстины в Искренности не настолько влиятельны, но вполне уважаемы. За детьми таких родителей, конечно, не могут не наблюдать, и что еще интереснее, многие хотят с ними дружить и им подражать. Про родителей Деррика и Смита ничего не известно, Уиттиер вообще сирота, но они сами успели завоевать авторитет среди сверстников — ну, может быть, кроме Смита: с этими отреченными никогда ничего не поймешь. Так что Грин, выбирая, кому предложить участие в своей затее, имена явно не из шапки тянул. Довольно умно.

Могла ли эта встреча оказаться хитроумной подставой? Почему бы нет... с другой стороны, если Грин хотел кому-то навредить, жертва о его причастности к своим неудачам всегда узнавала последней. К тому же не стал бы он что-то замышлять против Уиттиер, а она совершенно точно была не в курсе...

"Ладно, посмотрим, во что выльется эта затея. Пока рано отметать подвох", — Юстина выбросила догоревшую сигарету и поплелась к остановке. Посмотрела на подошедший автобус и медленно пошла прочь: трястись в переполненном душном салоне не хотелось.

Похоже, она себя переоценила — ноги заболели, не дав пройти и пары остановок. Сесть, что ли, все-таки на автобус, — мелькнула крамольная мысль, но тут же была изгнана из головы. Юстина была слишком упряма, чтобы бросать что-либо на полпути.

Домой она доплелась с трудом, проклиная все на свете, и едва закрыв дверь квартиры, сползла по стенке прямо на пол. Разулась, не расшнуровывая ботинок: не до того было. Икры и ступни просто горели...

Если не солгали электронные часы, она просидела так минут сорок.

"Потрясающе".

Да и в чувство-то прийти заставил звонок в дверь — Николь жаждала подробностей, чуть не подпрыгивая на месте от нетерпения:

— Юстина, мы тебя потеряли! Ну как все прошло?.. Боже, ты себя в зеркало видела?

— Нет и, честно говоря, не хочу... — она тяжело навалилась на стену: — Слушай, я чертовски устала, чертовски зла и не хочу никого видеть. Давай завтра в школе поговорим, а?

— Как знаешь, — Николь резко развернулась и пошла вниз по лестнице, слишком громко стуча каблуками. Обиделась, наверное... но Юстине было плевать. У нее едва хватило сил закрыть дверь.

Кое-как, держась за стенку, доползла до своей комнаты, с протяжным стоном упала на кровать и проспала до самого ужина, не услышала даже, как вернулись родители.

— Ты не заболела? — заботливо спросила мама, придя ее будить.

— Нет. Я... я сейчас приду, — открывать глаза чертовски не хотелось. Вставать — тем более. "Но надо".

Почему-то вспомнилась школьная байка про Грина — якобы он автобусов боится и всегда ходит пешком. "Интересно, он тоже, приходя домой чувствует себя так, будто его грузовик переехал? И... что он там предлагал — лазать где попало, бегать и прыгать, как это делают бесстрашные? Черт, во что я ввязалась..."

За ужином Юстина молчала, не вслушиваясь в разговор.

— Юстина?

— А? Что? — она замешкалась на долю секунды, прежде чем поднять взгляд на отца. — Я не слушала; повтори, пожалуйста, что ты сказал?

— Что с тобой происходит? — колючие светлые глаза впились в ее лицо, ища подвох. — Ты спишь до вечера, витаешь в своих облаках, не участвуешь в беседе. Только не лги нам. Если не хочешь или не можешь ответить честно — лучше скажи сразу, но тогда я должен буду докапываться до правды самостоятельно. И если то, что я узнаю, мне не понравится, ты будешь наказана.

Даже разговаривая с единственной дочерью, отец уже не мог отделаться от по-рабочему суровой речи, наводящей ужас на преступников... да и на нее, признаться, тоже. Юстина знала, что отец ее любит по-прежнему, просто... просто она стала старше и с нее можно было больше требовать. Просто отец тоже стал старше и уже не мог, как прежде, оставлять свои рабочие привычки на работе. Она помнила все это, но все равно почувствовала, как горят щеки под его взглядом, и нервно вздернула подбородок:

— Мне нечего скрывать. Хотя вам, конечно, вряд ли это понравится... — и продолжила, набрав побольше воздуха: — Мне и еще троим — мы учимся на одной ступени, но все из разных фракций, — предложили участие в... эксперименте, скажем так. Месяц мы должны исследовать жизнь друг друга, все делать вместе и при этом попытаться друг друга не убить. Организатор — тоже наш сверстник — предполагает, что так мы можем улучшить отношения между фракциями... Вот.

— И почему нам должно это не понравиться?

— Потому что организатор — Итан Грин, я о нем рассказывала. Ну, то есть... я говорила, что он тот еще поганец, и я так думаю, но... в общем, я согласилась участвовать.

Она опустила глаза на стиснутые до боли руки — взгляды родителей, все более и более острые с каждой запинкой, обжигали лицо.

— Грин, значит? Надо же, как их ударило, — задумчиво произнес отец, вроде бы ни к кому не обращаясь. — Ты жалеешь?

— Пока не знаю. С одной стороны — это, конечно, все очень странно, и Грин... ну, это Грин. Он ничего никогда не делает просто так, и я ему не очень-то верю. Но... мне показалось, что он в чем-то прав, — родители не перебивали; Юстина, осмелев, подняла взгляд и чуть расслабилась — они вроде не злились. — И в этой затее как будто нет ничего неприятного, и про Грина я точно знаю, что с ним можно иметь дело...

— Если не расслабляться. Я помню, ты говорила, — слегка улыбнулась мама, но брови ее были все так же напряженно сведены. — А об остальных что скажешь?

Юстина пожала плечами:

— Деррик вроде ничего, про Уиттиер и Смита ничего не скажу — не общалась с ними близко. Так что посмотрим.

— А о последствиях ты подумала?

— Ну, наверняка кто-то будет косо смотреть, но я не боюсь.

— Я о других последствиях, Юстина.

Лица у родителей как-то странно изменились, стали жестче, так что Юстине стало совсем не по себе, но она заставила себя не опускать глаза. "Все в порядке, я не сделала ничего дурного... просто теперь со мной будут говорить, как со взрослой".

— Я слушаю.

— Уже через два года ты будешь выбирать фракцию, в которой проведешь всю жизнь. Сейчас тебе предлагают интересный эксперимент — посмотреть на жизнь других фракций, поучаствовать в ней, примерить на себя; возможно, то, что ты увидишь, заставит тебя всерьез задуматься о переходе. В принципе, мы не против, но я хочу, чтобы ты знала — мы с твоей матерью очень бы хотели, чтобы ты осталась в Искренности...

— Ты знаешь, мы не сказочно богаты, но кое-какие сбережения у нас есть. Мы откладываем их на твое лечение, чтобы сразу после завершения инициации ты могла встать в очередь — так вот, ты получишь деньги только в том случае, если выберешь Искренность. В противном случае на операцию зарабатывай сама.

Юстину как пыльным мешком по голове огрели. Операция, которая могла сделать ее нормальным человеком... просто нормальным человеком, которому не нужно учить бесконечные метки, цифры, детали дресс-кода фракций... откладывалась на месяцы? Или даже на годы?!

— Мы говорим это не для того, чтобы тебя запугать, — отец смягчился, видимо, поняв, что перегнул палку. — Просто ты уже взрослая; ты должна трезво оценивать свои возможности, правильно рассчитывать силы и думать о последствиях своих решений. Каждого своего решения, понимаешь?

И это говорил человек, который сам когда-то был таким же! Неужели он забыл, как тяжело ему было в пятнадцать лет?! Юстина почти готова была по-детски разреветься... "Стоп! — оборвала она сама себя, шмыгнув носом и яростно заморгав. — Отец в пятнадцать надеялся просто дожить до инициации и не погибнуть под колесами поезда, тогда таких операций вообще не делали, он увидел мир по-настоящему только в тридцать пять! Да и мама тоже... А я уже взрослая, и меня предупреждают заранее. Все честно... все правильно".

Она глубоко вздохнула, вытерла глаза, мельком взглянула на свои руки — на ладонях остались глубокие темные отметины от впившихся ногтей:

— Я поняла. Я... нет, об этих последствиях я не думала. Спасибо, что предупредили.

Юстина в самом деле не думала о последствиях такого рода, потому что ей и в голову не приходило куда-то там переходить. Ей нравилось в Искренности все, от резковатой прямоты членов фракции до бьющих по глазам контрастов и классной стильной формы, и она даже представить себя не могла где-то еще. Но теперь она была почти уверена: что бы ни произошло, с чем бы она ни столкнулась во время эксперимента Грина — она останется в Искренности. У нее не было столько терпения, чтобы ждать двадцать лет или даже пять.