Радужный звук (джен)

С каждым исследованным помещением я всё больше убеждаюсь, что первое впечатление не было обманчивым: иначе как солидным и мрачным дом не назовёшь. Пожалуй, ещё запутанным. И, признаю, довольно уютным. Если бы я появился на свет на пару веков раньше, мне бы, наверное, понравилось жить здесь. Да и сейчас был бы не против, находись он ближе к городу, не в такой глуши, да и стены посветлее бы. Хотя нет. Чем дольше нахожусь в нём, тем чётче понимаю, что изменить здесь хоть одну деталь значило бы уничтожить атмосферу старины, его историю. А она у этого дома точно есть, и наверняка незаурядная, будоражащая.

Заинтересованный этой идеей, я вернулся в кухню-столовую, вознамерившись довести до белого каления уставшую жену расспросами о том, что ей могло быть известно от старика, с которым она, как мне теперь казалось, долго и содержательно беседовала. Даже если это «долго» заняло всего пару минут, это ещё не значит, что разговор был не информативным. Помнится, она сама говорила, что ей импонирует моя увлечённость всем новым, спортивный азарт и ещё что-то в том же духе, вот и порадую её. А то, что уже половина третьего утра, совершенно не существенно.

Как и ожидалось, едва подняв взгляд от перемешиваемого салата и встретившись с моим, она тут же выхватила из моих рук уже заготовленные блокнот и ручку и быстрым нервным почерком вывела: «Всё завтра. Я спать хочу». Точно мысли читает. Ели молча, что в последние несколько недель стало нормой. Но сейчас меня так и подмывало спросить хотя бы о том, принадлежит ли этот дом тому старику или он просто смотритель. И где он сам живёт? Сколько лет зданию? Кто здесь жил раньше? И куда они делись? И… Да, полагаю, одним вопросом я ограничиться не смогу. Ну, и зачатки совести у меня всё-таки есть. Она с утра успела съездить на работу, потом собрала, можно считать, нас обоих — то, как собрался я, ей чем-то не понравилось, — затем полдня за рулём, ещё час за приготовлением то ли очень позднего ужина, то ли очень раннего завтрака.

Доводить супругу до нервного и физического истощения я не намерен из чисто эгоистических соображений — я слишком молод, чтобы быть вдовцом. Эту крамольную мысль я ей передал на бумаге и не без удовольствия отметил, как её губы растягиваются в едва заметной улыбке.

Вопреки моим сомнениям, заснул я мгновенно, стоило нам всем троим взобраться на высокую королевских размеров кровать. Да, всем троим, куда же без урчащего изюма под боком, точнее, перед глазами. Любит она спать между нашими подушками, и никак иначе.

Утро было наполнено струящимся светом, играющим тёплыми бликами на длинных волосах, любуясь которыми, я лениво перемещал взгляд всё выше, к лицу, пока не напоролся на маленькую, хмуро сощуренную кошачью морду. А я уж и забыл — чтобы донести пожелание доброго утра, мне предстоит пройти испытание гипнозом — ежедневно — и, если я не выдержу раньше, чем наступит процесс томных потягиваний и умываний, вполне могу схлопотать и мелкие укусы на лице и болезненное топтание по горлу или того хуже.

Прелюбопытнейший факт: никого кроме меня эта мелочь за лицо не кусает. Чем я заслужил такую честь, ума не приложу, но бороться с этим произволом устал ещё в первый месяц, как только понял, что если не подавать признаков жизни, это чудовище мелкого калибра потеряет ко мне интерес и уйдёт.

К счастью, желание живьём снять с меня кожу обуревает её только в утренние часы. В остальное же время она занята какими-то своими кошачьими делами, судя по печати серьёзности на морде, поистине вселенского масштаба. И кто я такой, чтобы этому мешать? Я даже готов посодействовать, выставив на ночь за дверь, дабы она не растрачивала силы на простых людишек, охраняя их сон. Вот только она свой пост покидать не желает.

Кстати, если хорошенько напрячь память, с тех пор, как она появилась, я так и не упомню ни одной ночи, кроме проведённых в больнице, окутанной дымкой мрачных сновидений, что уж говорить о привычных кошмарах, преследовавших меня с детства. Забавно выйдет, если моё шуточное предположение окажется верным. Говорят ведь, животные лечат, а как, от чего, не очень-то изучено. Да и так ли важно?

Мысль уже сформирована и даже обличена в слова пусть и не произнесённые, но я всё никак не могу проникнуть в саму её суть. Это заставляет меня резко сесть, и неловкое движение запускает уже привычный, но сейчас столь отвлекающий механизм, ставший почти ежедневным ритуалом. Кошка резко вцепляется мне в плечо когтями и с каким-то совсем не звериным остервенением пытается отгрызть на этот раз ухо, ещё сонная жена на автомате аккуратно отдирает от меня зверя, а я стараюсь спасти остатки лица, не навредив этой мелкой злобной твари.

Смешно, но справиться с бешеным ротвейлером куда проще, чем со своим маленьким питомцем. И секрет неуязвимости этой дряни именно в этих двух словах: «свой» и «маленький». В такие моменты я с досадой понимаю, что когда у нас появятся дети, они из меня верёвки вить будут. Но даже поглаживая растерзанное ухо и злобно поглядывая на переключившуюся на пододеяльник кошку, я ловлю себя на мысли, что меня такое положение вещей устраивает. Кому-то бодрящий аромат крепкого кофе, а кому-то — собственной крови, тоже весьма эффективный способ взбодриться. И с детьми будет также, но, надеюсь, всё же обойдётся без значительных кровопотерь. Хотя если они будут походить на мою благоверную… пожалуй, я сначала обрасту драконьей бронёй, а уж потом задумаюсь о продолжении рода. С кошкой бы справиться.

Пока я копался в будущем, моё настоящее уже выбралось из душа и побрело готовить завтрак, прихватив с собой не в меру активного когтистого психа. Она у меня точно откуда-то сверху спустилась — если не инопланетянка, то как минимум ангел. Купаясь в этих радужных мыслях, я решил порадовать омовением и тело. И к тому моменту, как добрался до кухни, совершенно забыл обо всём, что тревожило меня не только этим утром, но и в последние недели. А после вкуснейшего пирога на завтрак — когда она всё успевает? — мозг и вовсе отказался принимать в своей обители мысли мрачнее этого восхитительно солнечного утра.

Лениво обменявшись парой фраз на бумаге, мы решили снять этот дом на две недели — он нас вполне устраивал, и искать ничего не хотелось. Одевшись в лёгкую удобную одежду, мы отправились знакомиться с местными достопримечательностями, а именно: садом, огородом и с тем, что ещё может входить в эти угодья. Кошку запирать в какой-либо комнате в чужом доме, памятуя о растерзанном диване, что нам пришлось перебивать уже дважды, не рискнули. Так что, всунув её в шлейку, вывели гулять на свежем сельском или лесном, что вероятнее, воздухе.

Когда я впервые увидел это розовое усыпанное стразами нечто в руках у весьма довольной собой жены, мне стоило титанических усилий сдержать приступ гомерического смеха, но когда та нацепила этот образчик гламура на неказистого агрессора с замашками мальчика-подростка из неблагополучной семьи, мне пришлось прикусить язык.

Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему подиум, по которому курсируют модели, раньше повсеместно называли «catwalk»? Вот и я об этом никогда не задумывался, даже слушая хиты 80-х, пока не увидел, с какой грацией дефилирует моя кошка, едва надев розовую шлейку. Пару раз мне даже пришлось себя одёргивать, когда ловил себя на том, что нервно поправляю рукав или воротник, а то и вовсе выискиваю изъяны в своём внешнем виде, глядя в отражения в витринах.

К концу той первой совместной прогулки я насчитал такое количество восхищённых и завистливых взглядов на своих спутницах, что моя собственная самооценка, вопреки ожиданиям, взлетела до небес. И впоследствии каждый такой «выход в свет» доставлял не просто удовольствие — сам факт, что окружающие знают, что и эта грациозная маленькая хищница, и умопомрачительная женщина, ведущая её на тонком поводке — мои, заставлял меня раздуваться от гордости, вышагивая павлином. Вот и сейчас я привычно наслаждался зрелищем, уже давно не нуждаясь в негласных восторгах незнакомых людей. Я и сам знаю, что она со мной, потому что я именно тот, с кем она хочет быть. Ну, и как приятный бонус — кошка, которая ни разу не порывалась от меня сбежать — мелочь, а приятно.

Прогуливаясь по весьма внушительному саду, я всё больше убеждался в том, как же красиво вписывается полюбившийся образ в новый пейзаж, словно эта картина так и была задумана изначально. В городе они тоже смотрелись гармонично, но здесь, среди раскидистых яблонь, оживали, из утончённого ледяного силуэта превращались в подвижных невесомых солнечных зайчиков.

Вроде тех, которыми меня изводила ещё даже не подруга, просто знакомая знакомых на одном из шумных многолюдных мероприятий, где мне пришлось выступать с докладом, а ей просто было скучно. Только спустя пару лет совместной жизни я узнал, что уже тогда приглянулся особе навеселе и она, решив выудить всю информацию обо мне из первых рук, не придумала ничего лучше, чем привлечь моё внимание такой детской шалостью.

Давно я об этом не вспоминал, а это место словно воскрешало в памяти самые приятные моменты жизни и самые тёплые мысли. Может, на природе всегда так? Или меня наконец отпустило чувство безысходности, собственной беспомощности, терзающее вот уже несколько дней? Что бы ни было причиной, сейчас я счастлив, как давно не был. Стоило уехать давно, как только выписался из больницы, а может, ещё раньше, до глухоты, до рутины, до… до чего?

Я даже не сразу понял, что произошло. Эйфория словно охватила меня целиком, не позволяя сосредоточиться на каких-то конкретных мыслях, швыряя меня от одного приятного образа к другому. А я ведь никогда не был склонен ностальгировать — не тот ещё возраст — и уж тем более мыслить так поэтично. Наверное, слишком много кислорода на один конкретный мозг, не привыкший к прогулкам на свежем воздухе. Может, с выхлопной трубой поцеловаться, тогда в голове всё прояснится? Посмотрев на жену, замечаю и блуждающий взгляд, и рассеянную улыбку, и какие-то не совсем естественные движения. Похоже, для неё эта прогулка тоже стала слишком приятной. Лучше остаток дня нам побродить по временному жилищу, лимит свежего воздуха мы сегодня превысили.

Бросив взгляд на часы, прихожу к заманчивому выводу — близится время обеда, а поскольку я ещё с утра заприметил вырезку, утопающую в глубокой тарелке с соусом, желание вернуться с прогулки пораньше становится нестерпимым. Приобняв жену, я обернулся в сторону дома и оторопел от увиденного. Шок на лице моей супруги был ярким свидетельством, что ни мне одному эта ситуация кажется сюрреалистичной.

За все три с лишним часа, что мы бродили по саду, мы ни разу, и я в этом уверен, ни разу не отклонились от прямой узкой тропинки, пролегающей между плодовыми деревьями, никуда не сворачивая, с каждым шагом отдаляясь от дома. И сейчас нам предстоял обратный путь по той же тропе, сократить который мы могли, лишь ускорив шаг. Однако, вот он, этот дом, всего в паре метрах от нас, словно всё время шёл по пятам.

Складывалось впечатление, что мы только что спустились с крыльца и всё это ленивое любование окрестностями нам привиделось. Вновь взглянув на растерянную жену, я стряхнул с себя ощущение липкой потусторонней жути и повёл её в дом — жену, а не жуть, жуть пошла следом самостоятельно. В конце концов, мы вполне могли ходить кругами, погрузившись в собственные мысли, другого рационального объяснения у меня нет. Посему все противоречия я решил выбросить из головы, как не стыкующиеся части в логической головоломке.

Дом вновь встретил нас вполне приветливо для заброшенного здания. Что это именно так, я решил ещё накануне, не встретив плодов далеко продвинувшейся за последние десятилетия цивилизации: ни телевизора, ни компьютера, ни даже стационарного телефона в нём не было. А если вспомнить плотный слой пыли в большинстве помещений, то и последние сомнения окончательно рассеивались.

Но, несмотря на эти детали, дом внушал чувство защищённости, уюта, словно был возведён заботливыми руками человека, знающего все каноны строительства, а затем наполнен мелочами, впитавшими жизни многих поколений его потомков.

Всё ещё ощущая лёгкое смятение, мы расположились за обеденным столом, почему-то стараясь не встречаться взглядами. Если учесть мою глухоту, атмосфера выходила неимоверно гнетущей. Разрядить её я решил самым действенным способом — начав греметь кухонной утварью в тщетных попытках что-то приготовить. Долго моя супруга не продержалась и, окинув мой творческий порыв скептическим взглядом, принялась устранять следы кратковременного урагана, а заодно и реанимировать наш обед. Не сказать, чтобы меня это не обрадовало — быть может, я не великий манипулятор, но что-то я могу.

За приятной трапезой все тревоги и сомнения как-то сами собой растворились, и я вспомнил, о чём так хотел узнать ещё вчера. Оказалось, ничего интересного старик не поведал. Только то, что семья, которой некогда принадлежал этот дом, уже много лет как покинула этот бренный мир, не оставив ни прямых наследников, ни дальних родственников. Сам же мужчина раньше присматривал за садом, а теперь сдаёт хозяйский дом, чтобы как-то содержать и себя, и эти угодья, по-прежнему проживая в небольшой сторожке на въезде.

В общем, история довольно заурядная, что меня, по правде, несколько огорчило. Но я был бы не я, если бы довольствовался такими крупицами информации, не попытавшись накопать самостоятельно что-то большее. Так что остаток вечера я посвятил поиску истины, как это виделось мне, или «наглому копанию в чужом белье в режиме бескомпромиссного нахальства», как назвала это моя не особо любопытная жёнушка. Хотя, я был уверен, уже максимум через полчаса она присоединится к моим изысканиям.

Так оно и вышло. И вот мы уже вдвоём, втроём, если считать существо, подёргивающее хвостом на подлокотнике дивана, листаем старые альбомы с потерявшими чёткость от времени фотографиями. С виду в них нет ничего особенного — просто чья-то семейная хроника в иллюстрациях, но лишь на первый взгляд.

Для современного человека этот набор неподвижных изображений выглядит скудно на фоне тысяч фотографий с одной только спонтанной встречи со старыми друзьями. Но для представителей тех времён каждая такая тонкая картонка с помятыми уголками или же чьим-то размытым лицом — бесценное свидетельство существования изображённой на ней личности.

Это знание значительно упрощает поиск. Найти крупицу важной информации среди вороха однотипных фотографий крайне сложная задача, а вот разглядеть некую пусть незначительную, но интересную деталь в этих альбомах не составило особого труда. Особенно если эта деталь была размером с дом. Не изменившийся ни единой картиной, ни единой трещиной на стене, ни единой статуэткой на каминной полке. И это минимум за два-три столетия.

Он, казалось, был незыблем, словно в какой-то момент время для него остановилось. Но не для тех, кого он приютил. Менялась мода, менялись люди, но не фон на изображениях. Была и ещё одна особенность, на которую сам я не обратил внимания, но моя наблюдательная супруга оказалась куда прозорливей: некая тенденция, заметить которую можно лишь ознакомившись с доброй дюжиной аналогичных фотографий.

Люди, улыбавшиеся, хмурившиеся, одним словом, чувствовавшие, постепенно, с каждым последующим снимком всё больше походили на безэмоциональных кукол. Да и выглядели они нездоровыми. Даже я, не будучи поклонником мистических триллеров, видел в этой закономерности что-то отталкивающее. Дом будто высасывал из своих обитателей саму жизнь, и сказать, что я не питал восторга от этого нереального, но вполне логичного вывода — не сказать ничего.

В какой-то момент я испытал почти необоримое желание, схватив жену и кошку в охапку и, оставив все вещи, побежать к машине. Но здравомыслие взяло верх над неуместной паникой. Поразмыслив над увиденным ещё раз, я всё же решил рассуждать здраво.

Во-первых, дом поглощать людей не мог просто потому, что это в принципе невозможно. Во-вторых, сам он мог сохранять свой первоначальный вид в силу хорошего обращения, каких-то традиций — может быть у хозяев такая блажь — ничего не менять, сохранять своё имущество в первозданном виде?

И, в-третьих, люди стареют по-разному, вполне возможно, в этом семействе имела место плохая наследственность — душевно больные порой выглядят настолько пустыми и высохшими, кажется, лишить их такого существования было бы высшей степенью милосердия. Мне тут же вспомнился мой дед, вот уж кто вписался бы в этот клуб живых мертвецов.

Ещё какое-то время посидев над альбомами и поняв, что время давно перевалило за полночь, мы решили отложить заинтриговавшие изыскания до утра.