Радужный звук (джен)

Какие слова приходят в голову человеку, впервые увидевшему лысую кошку? Чаще всего можно услышать возглас разной эмоциональной окраски: «Что за?..» А далее самые деликатные прервут себя, сочтя дурным тоном озвучивать возникшие в голове эпитеты, иные выразят свое отношение, поставив точку парой слов, самым же экспрессивным будет достаточно одного. И в исключительных случаях этим словом будет «чудо». Как выяснилось, я отношусь к последней категории. Не сказать, что я пребывал в неведении, не представляя, что подобные создания существуют. Всё до банальности просто: мне никогда не было дела до кошек вообще, а уж до представителей конкретной породы тем более.

Спросите, как же судьба свела меня со складчатой замшевой грелкой? Одно слово: «любовь». Нет, не та, что ко всему живому, не позволяющая пройти мимо бездомной беспомощной животинки. Это та самая, что хлопает длинными ресницами над чашкой утреннего кофе и, заглядывая в душу, тихим, но уверенным голосом, не принимающим отказа, произносит: «Может, котёнка заведём». И не важно, что собираешься на этот вопрос ответить, поскольку вопроса как такового не звучит. Очевидное для любого вменяемого человека утверждение влюблённому идиоту дарует иллюзию, что от него ещё что-то зависит, что его мнение всё ещё что-то значит. Формально никакие ответные реплики не нужны, но выжидающий взгляд над краем белой фарфоровой чашки вынуждает произнести сдавленное «конечно». Чего я никак не ожидал, так это тем же вечером узреть в изящных руках с розовым маникюром дымчатое сморщенное большеглазое нечто. Не успев прийти в себя после эмоционального потрясения, я почувствул, как в мои руки насильственно вкладывают обжигающую тушку. На вид та ещё мерзость, на ощупь... пожалуй, я смогу смириться с этой недокошкой.

Через пару дней я перестал нервно коситься на новую питомицу — и перекрещиваться от её пристального взгляда, — через неделю обнаружил себя аккуратно поглаживающим складки на лопоухой голове, а через месяц заметил, что руки у меня по локоть в мелких царапинах и, как ни странно, меня это совершенно не возмущает. Правду о них говорят, эти кошки точно с другой планеты, и им ведомы технологии контроля над человеческим разумом. Хотя мне есть чем гордиться: мою вторую половинку это существо поработило задолго до того, как я узнал все особенности ухода за «ушками, глазками, коготочками». Но, к сожалению, сложно противостоять врагу, когда ты не осведомлён о его коварных планах, когда он не позволяет воспринимать себя всерьёз. Вот и я в скором времени пополнил армию безвольных рабов истинных властителей Земли — стал кошатником. Раньше я бы ухмыльнулся такому сравнению, теперь же боюсь встать с дивана, если на моих коленях удобно расположилась мирно спящая вероломная тушка. Даже если встать очень надо.

Реакцию моих друзей и коллег, от которых, разумеется, не укрылось появление в моей жизни «ещё одной темпераментной женщины», предугадать было несложно. Отшучиваться я устал ещё в первые дни, огрызаться вскоре тоже надоело, оставалось только закатывать глаза и тяжело вздыхать в надежде, что массированная атака «искромётным юмором» вскоре прекратится. Но, похоже, жизнь у моего окружения не слишком насыщена яркими событиями, и мне ещё какое-то время пришлось чувствовать себя рыбкой-клоуном, запущенной в пресноводный аквариум с улитками — с улитками с весьма скверным чувством юмора и неприятием личностных границ. Но стоило мне переступить порог своей квартиры, как в голове вполне естественно проносилась мысль: «Я дома». Может, питомцы и правда приносят с собой уют, о котором со страниц дамских журналов вещают все кому не лень, вроде тех фикусов на подоконнике. Такие же бесполезные, только ухода требуют больше.

Хотя не совсем бесполезные. Не могу утверждать за всех, но в нашей семье теперь почти не бывает конфликтов. Всё дело в том, что у меня появился потрясающе функциональный «огнетушитель», бескомпромиссно воздействующий на очаги ссор и конфликтов. Едва моя вспыльчивая супруга начинает метать дивными очами искры, я тут же вкладываю в её руки непушистый комочек счастья, а сам, преисполненный достоинства, ретируюсь в безопасную зону, в качестве которой обычно выступает дом моего лучшего друга еще со студенческой скамьи. К слову, в подобных ситуациях он поступает аналогично, искренне радуясь, что наши фурии не поладили с первой встречи и каждая считает делом чести приютить бедную заблудшую душу, дабы побольнее уколоть достоинство другой. Сложно не согласиться, это и вправду удобно.

В целом, можно считать, что от вынужденного соседства с урчащим инопланетным разумом моя жизнь изменилась не слишком сильно и по большей части в лучшую сторону. Я так думал. Но, как это обычно бывает, стоит только расслабиться в океане безмятежности, как тебя накроет сокрушительной волной, и от сильного удара, даже выплыв вновь на поверхность, ещё какое-то время ничего не слышишь. Я и не слышал. Совершенно.

Вот я разговариваю с коллегами, обсуждаю детали последней сделки, как голоса превращаются в неясный гул, а затем раздаётся звук, который сопровождает тишину, чем-то схожий с шипением телевизора или шумом водопада, и всё. Я словно смотрю фильм в беззвучном режиме — картинка двигается, но ничего не понять. Нет, суть уловит можно: кто-то щелкает пальцами у меня перед носом, кто-то активно жестикулирует, кто-то хмурит брови — не пребывай я в таком шоке, сразу бы сделал очевидный вывод, что меня пытаются упрекнуть в неуместной в данной ситуации рассеянности. Сей факт я отмечаю автоматически, особо не фокусируясь на нём, как и то, что из моих пальцев выпадают бумаги, а руки сами тянутся к ушам.

Я ещё не до конца осознаю случившееся, но чувствую, как оно становится неотвратимым. Словно с каждым беззвучным перемещением секундной стрелки часов, висящих в паре метров от меня и захвативших всё моё внимание, что-то очень важное безвозвратно уходит всё дальше и дальше: секунда — шаг, секунда — шаг... Голову вдруг сильно сдавливает, перед глазами всё плывёт: часы, потолок, чьи-то ботинки и, наконец, темнота.

Когда мрак рассеивается, я чувствую болезненную резь в глазах и с ужасом думаю, что ослеп. Но уже через мгновение слишком яркий белый свет перестаёт раздражать почему-то опухшие глаза, и страх отступает. Чтобы рухнуть на меня вновь уже с удвоенным весом. Ощущение, что моя голова находится в вакуумном пузыре, вскрывает моё сознание тупым ржавым лезвием, оставляя за собой кровавые ошмётки безысходности и обжигающие болезненные воспоминания.

Мой дед был очень талантливым музыкантом. С ранних лет ему прочили будущее великого композитора, близкие называли вторым Моцартом. Но мне не довелось услышать его игру, как и познакомиться с произведениями его сочинения — он сжёг их, когда умер. Все, кто его знал, так говорили. И неважно, насколько мал я был, когда впервые это услышал, как неважно было и то, что он сам мог сидеть в соседнем кресле. Он умер, когда потерял слух, а то, что ходит, ест и смотрит на меня своими пустыми глазами — просто оболочка, пустой сосуд. Его душа ушла вслед за его музыкой, и если бы его не пичкали десятилетия таблетками, он бы предпочёл последовать за ней.

В детстве я деда боялся, в юности — считал слабым. И только сейчас смог ощутить всю ту внутреннюю агонию, в которой ему приходилось не жить — существовать долгие годы. Ведь теперь я тоже знаю вкус безвозвратной потери части себя — неприятно кислый, с оттенком металла от крови из прокушенной губы. Мне безразлично, что обо мне подумают, если услышат мой крик раненого зверя, люди, находящиеся в больнице, в которую меня поместили, наверное, из-за потери сознания, но я сам не готов к тому, что буду единственным, кто этого не услышит. Словно этот отсутствующий звук пробирающим до костей образом превратит моё нелепое предположение в диагноз, последним словом в котором будет «безнадёжен».

Мой предок был моложе меня, когда оглох, отца же и его сестру этот недуг, кажется, и вовсе не коснулся, хотя я и помню напряжённые переглядывания и скомканные разговоры на эту тему. Сам я не задумывался о возможной наследственности и до этого мгновения даже не вспоминал о старике с безжизненными глазами. И пусть я не жил музыкой, как когда-то он, боль от потери не становится терпимее. Ещё и эти больничные стены поднимают из глубин памяти то, что я силился забыть много лет, рисуя на светлом фоне необъятные стволы, покрытые жутким неправильным мхом, заставляя волосы вставать дыбом, а рот открываться в немом крике. Не могу точно сказать, не привиделось ли мне, скорее всего, нет, потому, что на какое-то время я почувствовал лёгкость и заснул, но меня, кажется, «успокаивало» несколько человек в белой форменной одежде. Похоже, удержать себя от банальнейшей истерики я не смог.

Когда я пришёл в себя во второй раз, первым, что я почувствовал в безмолвной темноте, спрятавшись от всего мира за опущенными веками, было тёплое ласковое прикосновение до боли знакомых пальцев, убирающих волосы со лба. В этот самый момент и пришло осознание, а вместе с ним пустота, которая, судя по всему, теперь будет моей пожизненной спутницей. Как бы моя жена не начала ревновать. Глядя на подбирающегося ко мне человека со шприцем, я почти с удовольствием понимаю, что сегодня меня ждёт ещё одна ночь без кошмарных блёклых старческих глаз, взирающих на меня с болезненным пониманием. Что ж, это выход. Пока я здесь, стоит почаще веселить себя неуместными глупыми мыслями — хоть высплюсь.

Ничто не длится вечно, и спустя ещё пару дней, наполненных горечью разочарования в жизни вообще и в современной медицине в частности, а также пресным вкусом больничной еды, меня отправляют домой. Мне не нужно слышать врачей, чтобы понять, что это значит — нет смысла занимать отдельную палату пациентом, помочь которому они не в силах. Всю дорогу до дома я не произношу ни слова, кажется, я набесился за эти дни на несколько лет вперёд и сейчас чувствую себя выжатым лимоном и, судя по отражению в боковом зеркале, выгляжу таким же — кислым и помятым.

А вот профиль моей жены, на удивление сосредоточен, можно подумать, она так внимательно следит за движением, но я слишком хорошо её знаю, чтобы поверить в это. Водитель она с приличным стажем — ни разу не попалась, когда в годы буйной юности развлекалась стритрейсингом. Мне иногда даже думается, что водить она научилась раньше, чем ходить. А сейчас глаз не отводит от дороги, словно села за руль впервые в жизни. Наверняка у неё накопилась масса подбадривающих острот и колкостей, призванных поднять даже труп, зарядив его оптимизмом, но она знает, что я ничего из этого не услышу. Она знает и пытается найти варианты, подходящие для такого случая, но не находит.

Одна из причин, по которой я захотел быть именно с ней — она всегда поддерживает меня, не всегда тактично, порой от такой поддержки очень хочется бежать, но всегда искренне, всегда рядом, когда действительно нужна. Ещё одна причина — чарующий бархатистый голос, будоражащий и лишающий воли. Голос, который я больше никогда не услышу.

Переступив порог дома, я думаю: «Что если всё это мне приснилось и сейчас, включив кофемашину, я услышу шум мельницы, дробящей зёрна?» Но не всем желаниям суждено сбыться. Промаявшись до вечера, я всё-таки решаю что-то сделать. И первой гениальной мыслью становится приготовление ужина. Надо же хоть как-то отблагодарить свою вторую половинку за бессонные ночи у моей постели, не говоря уже о том, что все эти часы ей придётся отрабатывать, просиживая в душном офисе.

Готовил я в своей жизни два раза, и оба раза это были подгорелые до черноты яйца. Но, как говорят, Вселенная стремится к балансу — забрав что-то, она даёт что-то взамен. Как оказалось — не мой случай. Стоит ли уточнять, что после трёх неудачных попыток еду я заказал на дом. В итоге всё выглядело достойно. Убрав все свидетельства проведения крупномасштабных военных действий на кухне, я уселся в любимое кресло и принялся ждать.

Никогда бы ни подумал, что тишина может действовать настолько угнетающе. Так что проходящему мимо сморщенному комку я был искренне рад и, впервые схватив сопротивляющуюся хищницу с пола по собственной инициативе, водрузил к себе на колени. Ещё какое-то время потратив на неравную борьбу с когтистой строптивицей, я, наконец, погрузился в мерное урчание.

Урчание? Я, конечно, понимаю, что можно почувствовать вибрацию, но я отчётливо слышал звуки, издаваемые кошкой. Я даже перестал её гладить, чтобы удостовериться, что это вовсе не дребезжание, проходящее по костям, или как оно вообще работает. Ничего не изменилось.

От радости я подскочил чуть ли не на метр, тут же включил телевизор, но как бы я ни увеличивал громкость, звуки до меня по-прежнему не доносились. Обижено поглядывающая в мою сторону кошка уже успела взобраться на верхнюю полку стеллажа. Так что пришлось продемонстрировать альпинистские навыки, чтобы убедиться, что мне не померещилось. Удивительно, вместе с мелкими укусами и царапинами я получил в ответ на недостаточно уважительное обращение привычное, но сейчас столь неожиданное недовольное мычание.

Теперь я был уверен, что не просто чувствую, а именно слышу её, даже на расстоянии. Не могло же это быть галлюцинацией на почве стресса! В конце концов я уже оправился от шока и был близок к принятию своей ущербности. Почти. В любом случае меня сложно отнести к числу экзальтированных дамочек, и своё состояние в этот момент я мог назвать вполне стабильным. Так что никакая это не защитная реакция психики. Мне не показалось — я слышал свою кошку. Только и исключительно её. Во всяком случае, все мои попытки услышать что-нибудь ещё не увенчались успехом. Но это уже что-то — может, я не так безнадёжен, как думал каких-то пятнадцать минут назад.

Своей супруге я решил ничего не говорить до тех пор, пока у меня самого не появится уверенность, посему последующие несколько дней в её отсутствие я вёл себя, мягко говоря, странно. Благо времени у меня было много из-за любезно предоставленного начальством внепланового отпуска. Бо́льшую часть дня я выискивал и вылавливал бездомных животных, стараясь быть незамеченным, и выуживал из них хоть какое-то подобие звуков. Но, к своему огорчению, положительных результатов получить я не смог.

Не считать же положительным ушиб головы от внушительных размеров сумки хозяйки облезлого рыжего кота, который оказался совсем не бездомным. Или вакцинацию от бешенства, последовавшую за тесным знакомством со сворой дворовых собак. Как это ни печально, но напрашивалось два вывода: либо психическое отклонение имеет место, либо со мной под одной крышей живёт исключительное создание. Глядя на греющийся на подоконнике «чернослив», в последнем предположении я несколько усомнился.

Можно было решить, что всё дело в породе, но я отверг такую возможность опытным путём: прикинувшись страстным поклонником лысых недоразумений, я напросился в гости к паре заводчиков. Удачно, что жена подсказала идею общаться посредством старой доброй переписки — со школьной скамьи так не забавлялся. Было бы удобно, если бы не мой «врачебный», как выразилась моя ненаглядная язва, почерк.

Плюсы в этом определённо есть. Самые явные из них: никакой зависимости от энергоносителей и возможность одним росчерком редактировать и перечитывать полученную информацию, не утруждая себя длительными поисками. Хотя я бы эти положительные стороны с удовольствием поменял на возможность вновь слышать. Но что ж поделаешь, как говорится, не ценишь, пока не потеряешь.

Возвращаясь к моим бесплодным изысканиям, не могу с полной уверенностью утверждать, что в результате безоговорочного фиаско с другими источниками звука моя решимость относительно поисков ответов поколебалась. Но неприятный осадочек, незримо указывающий на мою несостоятельность как учёного-первооткрывателя, всё же присутствовал, и избавиться от него мне порой хотелось так же сильно, как вернуть слух. Всё-таки не так уж это приятно, когда о твою гордость точит свои мелкие коготки существо, которое в приличном обществе кошкой-то язык не поворачивается назвать.

Ещё одним раздражающим фактором было открытое нежелание сотрудничать со стороны этой эгоистки. Иначе никак не объяснить, почему она за всё это время не издала ни единого мяукающего звука, на все мои ухищрения лишь окидывая скептическим взглядом, в лучшем случае сопровождая сие действо недовольным бурчанием, демонстративно поворачиваясь тощей спиной с выпирающими позвонками. Как только такое недоразумение может быть настолько высокомерным? Не то чтобы она раньше была очень общительной, но сейчас наш устоявшийся нейтралитет точно не был мне на руку.

Как-то раз я даже попробовал поднять кошку за шкуру, за что был вознаграждён внушительным синяком на рёбрах — кто же знал, что у моей хрупкой жёнушки такая тяжёлая рука — презрительным взглядом глаз с вертикальными зрачками и клятвенным обещанием скорого знакомства с асфальтом под окнами нашей многоэтажки. Поскольку я лишился слуха, а не мозгов, дважды повторять этот опыт я бы не стал и под страхом скорой неминуемой смерти. Уж очень убедительно выглядела моя супруга в порыве праведного гнева.

Интересный факт: кошки и женщины очень похожи. Словно представители одной цивилизации. Тот, кто скажет, что этой общеизвестной истине не одно столетие, ссылаясь на грацию и изящество этих неземных созданий, имел счастье лицезреть и тех и других лишь со стороны. Определённо, пожив некоторое время с существами высшего порядка в абсолютной тишине, начинаешь замечать мелочи, которых раньше в упор не видел.

И самое первое и вместе с тем самое пугающее сходство — чтение мыслей. Не иначе, жители далёкой планеты, с которой прилетела не только кошка, но, как я теперь подозреваю, и моя жена, обладают даром телепатии. Другого достойного объяснения этим прожигающим взглядам, в которых сочетаются знание, укор и угроза расправы, ещё до того, как мысль окончательно сформировалась в моей голове, просто не найти. И ведь ещё ничего не сделал, а уже чувствую себя виноватым. Раньше такое тоже частенько бывало, но ощущалось не так ярко.

Второе сходство вытекает из первого, и оно, к моей огромной радости, не причиняет дискомфорта, напротив, в данной ситуации оно уместно, как никогда: молчаливое понимание. Мне даже немного стыдно, что когда-то я этого не ценил по достоинству. Это не требующее ничего взамен успокаивающее присутствие стоит всех существующих словесных утешений. Ни одна громкая фраза «всё будет хорошо» не идёт ни в какое сравнение с безмолвным «я рядом».

Тем поразительней выглядит ситуация, когда кошка, которой и года нет, садится на подлокотник кресла и вместе со мной часами смотрит в одну точку, стоически выдерживая мою прохладную ладонь на своей спине, чего обычно не терпит. Словно переняв эту привычку у своей хозяйки, замещая её в рабочее время. Поначалу я этого даже не замечал, увлечённый самоуничижительными мыслями, а после стал принимать как естественный порядок вещей.

Сколько ещё совпадений в поведении женщин и кошек я обнаружил, по правде, сложно подсчитать, но это занятие стало вторым неожиданным развлечением для меня. Некоторые черты казались мне настолько причудливыми, насколько и естественными. Вроде хитрых пластичных маневров в удачных, должен сказать, попытках скинуть мои руки, когда порывы нежности натыкались на глухую стену усталости и раздражительности. Что уж говорить о глазах. Никогда бы не подумал, что у животного может быть такая почти человеческая мимика — один хмурый взгляд чего стоит.

Таким же взглядом одарила меня жена, когда я выказал желание вернуться к своей работе. Говорить, а точнее, писать ей ничего не пришлось, и так всё было ясно: время, отведённое на восстановление нервной системы и приспособление к новой жизни, выделенное моим щедрым начальством, ещё не вышло. Да какое там не вышло — даже за половину не перевалило! И я по-прежнему частенько уходил в себя, а, по словам моего бесполезного лечащего врача, это могло дать о себе знать когда-нибудь, в незримом будущем.

Однако расстраивать и без того нервную в последние дни супругу мне не хотелось, вот я и искал себе развлечения где мог. А мог я в основном дома — выходить, на самом деле, никуда не хотелось. На работу возвращаться я планировал исключительно по двум причинам: во-первых, чтобы сбросить часть обязанностей с хрупких плеч любимой женщины, а во-вторых, чтобы восстановить часть утраченной гордости. Всё-таки есть что-то неправильное в просиживании штанов дома, когда жена полдня «пылится» в офисе. Но спорить с ней себе дороже.

И всё же, когда от моего вынужденного отпуска оставалось ещё целых две недели, а я от безделья и скуки уже был готов бегать по потолку, даже она не смогла смотреть на мою угрюмую физиономию спокойно.

Переложив свои обязанности на помощницу, взяв с собой гору недоделанных проектов в правую руку, а меня в левую, моя ненаглядная отправилась на поиски новых впечатлений. Чтобы уже через двадцать минут, судя по лицу, безбожно ругаясь, вернуться за забытой во время активных спонтанных сборов кошкой. Та, к моему удивлению, отреагировала на неожиданное путешествие довольно флегматично. Быть может, сказывалось нежелание остаться в полном одиночестве на неопределённый срок, либо ей тоже надоело сидеть в четырёх стенах.

Не прошло и пяти минут, как она каким-то хитрым образом выбралась из переноски, потоптавшись для порядка по всему салону машины, свернулась — сказал бы клубком, если бы на ней был хоть грамм шерсти — комком у меня на коленях и принялась тихо урчать, радуя мой истосковавшийся по звукам слух.

К сожалению, эта радость ближайшие несколько часов была единственной доступной для меня, так как был вечер пятницы, погода благоволила... часа три мы простояли в пробке только на выезде из города. Я даже умудрился позлорадствовать в душе над всеми несчастными, кто имел удовольствие наслаждаться автомобильной симфонией, где в роли ударных, без сомнения, выступала забористая брань. И, думается мне, утончённая особа слева от меня играла не последнюю партию в этом концерте.

Проведя в дороге в общей сложности часов восемь-девять, когда в любой другой день путь занял бы втрое меньше, и окончательно вымотавшись, мы единогласно приняли решение остановиться в первой же придорожной гостинице, которая попадётся нам на глаза. И ещё с почти два часа ни одна даже самая захудалая представительница оных в дороге нам не повстречалась.

Уже в полной темноте, освещённой только фарами редких машин, к нам пришло спасение, выжженное корявыми буквами на старой обшарпанной доске: «сдаётся дом». Тут же, счастливо переглянувшись, мы съехали на узкую лесную дорогу, следуя указателю. Проехав по ней километров десять и проклиная каждое жуткое дерево в сгущающемся лесу вместе с его дикими обитателями, чьи глаза подозрительно светились в густой ночной тьме, мы, наконец, упёрлись в покосившиеся металлические ворота. Они открылись в лучших традициях старых ужасов — медленно, самостоятельно и, готов поклясться, со скрипом, но, учитывая отсутствие у меня слуха, последнее, полагаю, можно списать на разыгравшееся вследствие усталости воображение.

Дряхлый, словно высохшее дерево, старик, возникший из ниоткуда, стоило нам въехать в гостеприимно распахнутые ворота, дополнил картину просто идеально. Передвигаясь слишком плавно для своего возраста, он подошёл к водительскому окну и, судя по шевелению губ и жестикуляции, объяснил, куда нам ехать дальше. Всё то недолгое время, что он говорил, мне казалось, что я слышу скрип покачивающегося на ветру иссушенного дерева, чего опять же быть не могло.

Территория оказалась внушительной, даже в ночных сумерках можно было разглядеть старые плодовые деревья, которых здесь было в избытке, какие-то небольшие постройки и сам дом. Именно Дом. Не древний ветхий, как его владелец, домишко, каким я его себе представлял, не один из множества типовых современных коттеджей, даже не богатый особняк, который возвели для демонстрации безграничности возможностей. Дом старый, с многолетней историей, но при этом не растерявший ни своей изначальной мрачноватой эстетики, ни внушительной основательности, с которой он был некогда возведён.

Поглазев ещё с пару минут на солидное здание, мы всё-таки выбрались из припаркованного автомобиля и, вооружившись девятью карманными жизнями, отправились исследовать импровизированное место ночлега. А может, и жилья на остаток отпуска, судя по восхищённому взгляду жены. Однако нашей кошке, похоже, были неведомы ни значения старых примет, ни уважение к собственным хозяевам. Оказавшись на веранде, она наотрез отказалась первой входить в дом. Усевшись с надменным выражением на сморщенной морде перед дверью, она изучающе уставилась на нас снизу вверх, прикинувшись фарфоровой фигуркой. Выдавал её только нервно подёргивающийся кончик хвоста.

Поскольку за несколько месяцев совместного проживания первый приз за упёртость у неё никому отвоевать не удалось, мне пришлось снова брать её в руки и пересечь порог уже вместе. Не то чтобы я был очень уж суеверен, напротив, тем более жить мы здесь не собирались, но всё же как обидно, что приходится уступать этому комку даже в таких мелочах. Не покидала мысль, что она всё понимает и демонстрирует своё превосходство при каждом удобном случае.

Нащупав выключатель, я наконец смог оценить не только убранство помещения, но и его масштаб. Прихожей это пространство язык не поворачивался назвать: просторный холл с уходящей вверх парадной лестницей, тёмно-зелеными стенами, увешанными картинами в причудливых рамах и чучелами животных, парой кожаных диванов цвета горького шоколада, напомнивших, как же сильно я проголодался, даже с виду дорогим ковром на отполированном паркете, обставленный массивной мебелью из тёмных пород дерева. Из холла помимо лестницы вело несколько весьма тяжёлых даже на первый взгляд дверей, в резьбе не уступающих входной.

Пока я подбирал с пола свою челюсть, краем глаза заметил, что супруга моя уже прошествовала за одну из дверей, прихватив с собой пару пакетов со съедобным содержимым. Похоже, про голод вспомнил не я один. И как же удачно, что она быстрее адаптируется ко всему новому, а уж как готовит…

Собравшись с мыслями и выпустив наконец кошку из рук, я перетащил наши сумки из багажника и двинулся на манящий аромат жареной курицы. И был не первым. Нечто тёмное, как сама эта летняя ночь, уже ждало своего часа, незаметно передвигаясь вокруг плиты, ловко уворачиваясь от капель брызгающего масла. Едва уловимая тень хаотично мелькает у ножек обеденного стола, и тут же, через краткое мгновение — уже на нём.

Вот она уже подкрадывается со спины к ничего не подозревающей женщине. Я даже на расстоянии почувствовал жажду крови этой нечисти, желание вонзить свои острые клыки в свежую плоть. Один короткий прыжок — и я с ужасом понимаю, что мне не успеть. Какие-то доли секунды — и вот ко мне уже приходит осознание, что одной куриной ножкой стало меньше. Опять.

Моя супруга ещё пытается отобрать у мелкой хищницы обжигающую, приправленную специями добычу, но, привычно махнув рукой, опускает ту на пол вместе с цыплячьей голенью и возвращается к своему занятию. Ловлю себя на мысли, что не злюсь на кошку, но даже в какой-то степени завидую ей. Мне-то ещё целую вечность ждать, пока мясо прожарится, а ещё ведь гарнир!

Памятуя, что бывает, когда я порываюсь помочь на кухне, с явной неохотой удаляюсь изучать дом. Подброшенная воображением картина, как меня держат за шиворот одной рукой, а второй тщетно пытаются вырвать из стиснутых зубов полусырое мясо, прибавляет мне решимости и немного поднимает настроение.

С каждым исследованным помещением я всё больше убеждаюсь, что первое впечатление не было обманчивым: иначе как солидным и мрачным дом не назовёшь. Пожалуй, ещё запутанным. И, признаю, довольно уютным. Если бы я появился на свет на пару веков раньше, мне бы, наверное, понравилось жить здесь. Да и сейчас был бы не против, находись он ближе к городу, не в такой глуши, да и стены посветлее бы. Хотя нет. Чем дольше нахожусь в нём, тем чётче понимаю, что изменить здесь хоть одну деталь значило бы уничтожить атмосферу старины, его историю. А она у этого дома точно есть, и наверняка незаурядная, будоражащая.

Заинтересованный этой идеей, я вернулся в кухню-столовую, вознамерившись довести до белого каления уставшую жену расспросами о том, что ей могло быть известно от старика, с которым она, как мне теперь казалось, долго и содержательно беседовала. Даже если это «долго» заняло всего пару минут, это ещё не значит, что разговор был не информативным. Помнится, она сама говорила, что ей импонирует моя увлечённость всем новым, спортивный азарт и ещё что-то в том же духе, вот и порадую её. А то, что уже половина третьего утра, совершенно не существенно.

Как и ожидалось, едва подняв взгляд от перемешиваемого салата и встретившись с моим, она тут же выхватила из моих рук уже заготовленные блокнот и ручку и быстрым нервным почерком вывела: «Всё завтра. Я спать хочу». Точно мысли читает. Ели молча, что в последние несколько недель стало нормой. Но сейчас меня так и подмывало спросить хотя бы о том, принадлежит ли этот дом тому старику или он просто смотритель. И где он сам живёт? Сколько лет зданию? Кто здесь жил раньше? И куда они делись? И… Да, полагаю, одним вопросом я ограничиться не смогу. Ну, и зачатки совести у меня всё-таки есть. Она с утра успела съездить на работу, потом собрала, можно считать, нас обоих — то, как собрался я, ей чем-то не понравилось, — затем полдня за рулём, ещё час за приготовлением то ли очень позднего ужина, то ли очень раннего завтрака.

Доводить супругу до нервного и физического истощения я не намерен из чисто эгоистических соображений — я слишком молод, чтобы быть вдовцом. Эту крамольную мысль я ей передал на бумаге и не без удовольствия отметил, как её губы растягиваются в едва заметной улыбке.

Вопреки моим сомнениям, заснул я мгновенно, стоило нам всем троим взобраться на высокую королевских размеров кровать. Да, всем троим, куда же без урчащего изюма под боком, точнее, перед глазами. Любит она спать между нашими подушками, и никак иначе.

Утро было наполнено струящимся светом, играющим тёплыми бликами на длинных волосах, любуясь которыми, я лениво перемещал взгляд всё выше, к лицу, пока не напоролся на маленькую, хмуро сощуренную кошачью морду. А я уж и забыл — чтобы донести пожелание доброго утра, мне предстоит пройти испытание гипнозом — ежедневно — и, если я не выдержу раньше, чем наступит процесс томных потягиваний и умываний, вполне могу схлопотать и мелкие укусы на лице и болезненное топтание по горлу или того хуже.

Прелюбопытнейший факт: никого кроме меня эта мелочь за лицо не кусает. Чем я заслужил такую честь, ума не приложу, но бороться с этим произволом устал ещё в первый месяц, как только понял, что если не подавать признаков жизни, это чудовище мелкого калибра потеряет ко мне интерес и уйдёт.

К счастью, желание живьём снять с меня кожу обуревает её только в утренние часы. В остальное же время она занята какими-то своими кошачьими делами, судя по печати серьёзности на морде, поистине вселенского масштаба. И кто я такой, чтобы этому мешать? Я даже готов посодействовать, выставив на ночь за дверь, дабы она не растрачивала силы на простых людишек, охраняя их сон. Вот только она свой пост покидать не желает.

Кстати, если хорошенько напрячь память, с тех пор, как она появилась, я так и не упомню ни одной ночи, кроме проведённых в больнице, окутанной дымкой мрачных сновидений, что уж говорить о привычных кошмарах, преследовавших меня с детства. Забавно выйдет, если моё шуточное предположение окажется верным. Говорят ведь, животные лечат, а как, от чего, не очень-то изучено. Да и так ли важно?

Мысль уже сформирована и даже обличена в слова пусть и не произнесённые, но я всё никак не могу проникнуть в саму её суть. Это заставляет меня резко сесть, и неловкое движение запускает уже привычный, но сейчас столь отвлекающий механизм, ставший почти ежедневным ритуалом. Кошка резко вцепляется мне в плечо когтями и с каким-то совсем не звериным остервенением пытается отгрызть на этот раз ухо, ещё сонная жена на автомате аккуратно отдирает от меня зверя, а я стараюсь спасти остатки лица, не навредив этой мелкой злобной твари.

Смешно, но справиться с бешеным ротвейлером куда проще, чем со своим маленьким питомцем. И секрет неуязвимости этой дряни именно в этих двух словах: «свой» и «маленький». В такие моменты я с досадой понимаю, что когда у нас появятся дети, они из меня верёвки вить будут. Но даже поглаживая растерзанное ухо и злобно поглядывая на переключившуюся на пододеяльник кошку, я ловлю себя на мысли, что меня такое положение вещей устраивает. Кому-то бодрящий аромат крепкого кофе, а кому-то — собственной крови, тоже весьма эффективный способ взбодриться. И с детьми будет также, но, надеюсь, всё же обойдётся без значительных кровопотерь. Хотя если они будут походить на мою благоверную… пожалуй, я сначала обрасту драконьей бронёй, а уж потом задумаюсь о продолжении рода. С кошкой бы справиться.

Пока я копался в будущем, моё настоящее уже выбралось из душа и побрело готовить завтрак, прихватив с собой не в меру активного когтистого психа. Она у меня точно откуда-то сверху спустилась — если не инопланетянка, то как минимум ангел. Купаясь в этих радужных мыслях, я решил порадовать омовением и тело. И к тому моменту, как добрался до кухни, совершенно забыл обо всём, что тревожило меня не только этим утром, но и в последние недели. А после вкуснейшего пирога на завтрак — когда она всё успевает? — мозг и вовсе отказался принимать в своей обители мысли мрачнее этого восхитительно солнечного утра.

Лениво обменявшись парой фраз на бумаге, мы решили снять этот дом на две недели — он нас вполне устраивал, и искать ничего не хотелось. Одевшись в лёгкую удобную одежду, мы отправились знакомиться с местными достопримечательностями, а именно: садом, огородом и с тем, что ещё может входить в эти угодья. Кошку запирать в какой-либо комнате в чужом доме, памятуя о растерзанном диване, что нам пришлось перебивать уже дважды, не рискнули. Так что, всунув её в шлейку, вывели гулять на свежем сельском или лесном, что вероятнее, воздухе.

Когда я впервые увидел это розовое усыпанное стразами нечто в руках у весьма довольной собой жены, мне стоило титанических усилий сдержать приступ гомерического смеха, но когда та нацепила этот образчик гламура на неказистого агрессора с замашками мальчика-подростка из неблагополучной семьи, мне пришлось прикусить язык.

Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему подиум, по которому курсируют модели, раньше повсеместно называли «catwalk»? Вот и я об этом никогда не задумывался, даже слушая хиты 80-х, пока не увидел, с какой грацией дефилирует моя кошка, едва надев розовую шлейку. Пару раз мне даже пришлось себя одёргивать, когда ловил себя на том, что нервно поправляю рукав или воротник, а то и вовсе выискиваю изъяны в своём внешнем виде, глядя в отражения в витринах.

К концу той первой совместной прогулки я насчитал такое количество восхищённых и завистливых взглядов на своих спутницах, что моя собственная самооценка, вопреки ожиданиям, взлетела до небес. И впоследствии каждый такой «выход в свет» доставлял не просто удовольствие — сам факт, что окружающие знают, что и эта грациозная маленькая хищница, и умопомрачительная женщина, ведущая её на тонком поводке — мои, заставлял меня раздуваться от гордости, вышагивая павлином. Вот и сейчас я привычно наслаждался зрелищем, уже давно не нуждаясь в негласных восторгах незнакомых людей. Я и сам знаю, что она со мной, потому что я именно тот, с кем она хочет быть. Ну, и как приятный бонус — кошка, которая ни разу не порывалась от меня сбежать — мелочь, а приятно.

Прогуливаясь по весьма внушительному саду, я всё больше убеждался в том, как же красиво вписывается полюбившийся образ в новый пейзаж, словно эта картина так и была задумана изначально. В городе они тоже смотрелись гармонично, но здесь, среди раскидистых яблонь, оживали, из утончённого ледяного силуэта превращались в подвижных невесомых солнечных зайчиков.

Вроде тех, которыми меня изводила ещё даже не подруга, просто знакомая знакомых на одном из шумных многолюдных мероприятий, где мне пришлось выступать с докладом, а ей просто было скучно. Только спустя пару лет совместной жизни я узнал, что уже тогда приглянулся особе навеселе и она, решив выудить всю информацию обо мне из первых рук, не придумала ничего лучше, чем привлечь моё внимание такой детской шалостью.

Давно я об этом не вспоминал, а это место словно воскрешало в памяти самые приятные моменты жизни и самые тёплые мысли. Может, на природе всегда так? Или меня наконец отпустило чувство безысходности, собственной беспомощности, терзающее вот уже несколько дней? Что бы ни было причиной, сейчас я счастлив, как давно не был. Стоило уехать давно, как только выписался из больницы, а может, ещё раньше, до глухоты, до рутины, до… до чего?

Я даже не сразу понял, что произошло. Эйфория словно охватила меня целиком, не позволяя сосредоточиться на каких-то конкретных мыслях, швыряя меня от одного приятного образа к другому. А я ведь никогда не был склонен ностальгировать — не тот ещё возраст — и уж тем более мыслить так поэтично. Наверное, слишком много кислорода на один конкретный мозг, не привыкший к прогулкам на свежем воздухе. Может, с выхлопной трубой поцеловаться, тогда в голове всё прояснится? Посмотрев на жену, замечаю и блуждающий взгляд, и рассеянную улыбку, и какие-то не совсем естественные движения. Похоже, для неё эта прогулка тоже стала слишком приятной. Лучше остаток дня нам побродить по временному жилищу, лимит свежего воздуха мы сегодня превысили.

Бросив взгляд на часы, прихожу к заманчивому выводу — близится время обеда, а поскольку я ещё с утра заприметил вырезку, утопающую в глубокой тарелке с соусом, желание вернуться с прогулки пораньше становится нестерпимым. Приобняв жену, я обернулся в сторону дома и оторопел от увиденного. Шок на лице моей супруги был ярким свидетельством, что ни мне одному эта ситуация кажется сюрреалистичной.

За все три с лишним часа, что мы бродили по саду, мы ни разу, и я в этом уверен, ни разу не отклонились от прямой узкой тропинки, пролегающей между плодовыми деревьями, никуда не сворачивая, с каждым шагом отдаляясь от дома. И сейчас нам предстоял обратный путь по той же тропе, сократить который мы могли, лишь ускорив шаг. Однако, вот он, этот дом, всего в паре метрах от нас, словно всё время шёл по пятам.

Складывалось впечатление, что мы только что спустились с крыльца и всё это ленивое любование окрестностями нам привиделось. Вновь взглянув на растерянную жену, я стряхнул с себя ощущение липкой потусторонней жути и повёл её в дом — жену, а не жуть, жуть пошла следом самостоятельно. В конце концов, мы вполне могли ходить кругами, погрузившись в собственные мысли, другого рационального объяснения у меня нет. Посему все противоречия я решил выбросить из головы, как не стыкующиеся части в логической головоломке.

Дом вновь встретил нас вполне приветливо для заброшенного здания. Что это именно так, я решил ещё накануне, не встретив плодов далеко продвинувшейся за последние десятилетия цивилизации: ни телевизора, ни компьютера, ни даже стационарного телефона в нём не было. А если вспомнить плотный слой пыли в большинстве помещений, то и последние сомнения окончательно рассеивались.

Но, несмотря на эти детали, дом внушал чувство защищённости, уюта, словно был возведён заботливыми руками человека, знающего все каноны строительства, а затем наполнен мелочами, впитавшими жизни многих поколений его потомков.

Всё ещё ощущая лёгкое смятение, мы расположились за обеденным столом, почему-то стараясь не встречаться взглядами. Если учесть мою глухоту, атмосфера выходила неимоверно гнетущей. Разрядить её я решил самым действенным способом — начав греметь кухонной утварью в тщетных попытках что-то приготовить. Долго моя супруга не продержалась и, окинув мой творческий порыв скептическим взглядом, принялась устранять следы кратковременного урагана, а заодно и реанимировать наш обед. Не сказать, чтобы меня это не обрадовало — быть может, я не великий манипулятор, но что-то я могу.

За приятной трапезой все тревоги и сомнения как-то сами собой растворились, и я вспомнил, о чём так хотел узнать ещё вчера. Оказалось, ничего интересного старик не поведал. Только то, что семья, которой некогда принадлежал этот дом, уже много лет как покинула этот бренный мир, не оставив ни прямых наследников, ни дальних родственников. Сам же мужчина раньше присматривал за садом, а теперь сдаёт хозяйский дом, чтобы как-то содержать и себя, и эти угодья, по-прежнему проживая в небольшой сторожке на въезде.

В общем, история довольно заурядная, что меня, по правде, несколько огорчило. Но я был бы не я, если бы довольствовался такими крупицами информации, не попытавшись накопать самостоятельно что-то большее. Так что остаток вечера я посвятил поиску истины, как это виделось мне, или «наглому копанию в чужом белье в режиме бескомпромиссного нахальства», как назвала это моя не особо любопытная жёнушка. Хотя, я был уверен, уже максимум через полчаса она присоединится к моим изысканиям.

Так оно и вышло. И вот мы уже вдвоём, втроём, если считать существо, подёргивающее хвостом на подлокотнике дивана, листаем старые альбомы с потерявшими чёткость от времени фотографиями. С виду в них нет ничего особенного — просто чья-то семейная хроника в иллюстрациях, но лишь на первый взгляд.

Для современного человека этот набор неподвижных изображений выглядит скудно на фоне тысяч фотографий с одной только спонтанной встречи со старыми друзьями. Но для представителей тех времён каждая такая тонкая картонка с помятыми уголками или же чьим-то размытым лицом — бесценное свидетельство существования изображённой на ней личности.

Это знание значительно упрощает поиск. Найти крупицу важной информации среди вороха однотипных фотографий крайне сложная задача, а вот разглядеть некую пусть незначительную, но интересную деталь в этих альбомах не составило особого труда. Особенно если эта деталь была размером с дом. Не изменившийся ни единой картиной, ни единой трещиной на стене, ни единой статуэткой на каминной полке. И это минимум за два-три столетия.

Он, казалось, был незыблем, словно в какой-то момент время для него остановилось. Но не для тех, кого он приютил. Менялась мода, менялись люди, но не фон на изображениях. Была и ещё одна особенность, на которую сам я не обратил внимания, но моя наблюдательная супруга оказалась куда прозорливей: некая тенденция, заметить которую можно лишь ознакомившись с доброй дюжиной аналогичных фотографий.

Люди, улыбавшиеся, хмурившиеся, одним словом, чувствовавшие, постепенно, с каждым последующим снимком всё больше походили на безэмоциональных кукол. Да и выглядели они нездоровыми. Даже я, не будучи поклонником мистических триллеров, видел в этой закономерности что-то отталкивающее. Дом будто высасывал из своих обитателей саму жизнь, и сказать, что я не питал восторга от этого нереального, но вполне логичного вывода — не сказать ничего.

В какой-то момент я испытал почти необоримое желание, схватив жену и кошку в охапку и, оставив все вещи, побежать к машине. Но здравомыслие взяло верх над неуместной паникой. Поразмыслив над увиденным ещё раз, я всё же решил рассуждать здраво.

Во-первых, дом поглощать людей не мог просто потому, что это в принципе невозможно. Во-вторых, сам он мог сохранять свой первоначальный вид в силу хорошего обращения, каких-то традиций — может быть у хозяев такая блажь — ничего не менять, сохранять своё имущество в первозданном виде?

И, в-третьих, люди стареют по-разному, вполне возможно, в этом семействе имела место плохая наследственность — душевно больные порой выглядят настолько пустыми и высохшими, кажется, лишить их такого существования было бы высшей степенью милосердия. Мне тут же вспомнился мой дед, вот уж кто вписался бы в этот клуб живых мертвецов.

Ещё какое-то время посидев над альбомами и поняв, что время давно перевалило за полночь, мы решили отложить заинтриговавшие изыскания до утра.

Утро не уступало своему предшественнику — такое же тёплое, солнечное, и на этот раз получилось избежать кровопотерь. В целом день прошёл без странностей и потрясений, в атмосфере уюта и домашнего тепла. Копаться в хрониках бывших обитателей мне надоело уже к полудню, а моей жене и того раньше. На улицу выходить тоже не хотелось, день был знойным, и в доме было гораздо прохладней. К вечеру я успел забыть обо всём, что казалось столь тревожащим накануне и, зарывшись носом в подушку, преспокойно уснул.

Проснулся от звука множества крохотных стеклянных колокольчиков или чего-то отдалённо похожего на него. Звук становился всё объёмней и всё меньше походил на что-то слышимое мной ранее. Мне казалось, что я ещё сплю, но с той разницей, что сон свой я не вижу, а слышу и ощущаю себя спящим. Стоило мне подумать о последнем, как сознание прояснилось, и вместе с этим пришло понимание того, что заставило меня усомниться в собственном бодрствовании.

Как это ни парадоксально, отсутствие пустоты, которую я ощущал уже не первую неделю, с которой уже успел свыкнуться, послужило сигналом открыть глаза. И как только я это сделал, меня замутило. Перед взором всё поплыло, закружилось, и я, жмурившись и открывая глаза снова и снова, старался избавиться от неприятного ощущения, но мир никак не хотел принимать привычные очертания, а звуки всё не исчезали. Тогда я сел, протёр глаза и попытался оглядеться.

Окружающая обстановка была прежней, но разительно отличалась от самой себя. Или иным было лишь моё восприятие. Всё словно прибывало в постоянном движении, но стоило мне сфокусироваться на конкретном предмете, он тут же замирал. Движение же было каким-то неестественным: то мне казалось, из шкафа во все стороны вырастает что-то тонкое — то ли водоросли, то ли грибы, — то я отчётливо видел рябь в зеркальном отражении, будто круги на воде. И этого всего было так много, оно было повсюду, постоянно менялось. А ещё эти безумные цвета, и словно перемещающиеся источники света.

В первое мгновение я почувствовал себя жертвой наркотического бреда, но оглушительный, совершенно незнакомый шум заставил меня забыть об этом предположении. В поисках источников звуков, а в том, что их было множество, я был уверен — они лились отовсюду — я постарался отвлечься от невероятных картин и увидел. Среди всего этого психоделического ужаса единственным, что выглядело почти неизменным, была кошка. Только отсветы и переливающиеся блики, падающие на её вздыбленное тельце, окрашивали шкуру во все цвета спектра в хаотичном порядке. А широко разинутая в агрессивной манере пасть дополняла хищный образ.

Присмотревшись внимательней и окончательно проснувшись, я понял, что звуки, все до единого, исходят от неё, а она сама чем-то очень напугана и явно готовится к нападению. Проследив взглядом в нужном направлении, я в начале не увидел ничего необычного, поскольку, необычным было всё. Но затем в дверном проёме я увидел то, что заставило волоски на руках встать дыбом. Казалось, я сам вот-вот выгну спину и начну шипеть от непередаваемого страха.

В каком-то шаге от порога возвышалась исполинская тень, словно сотканная из самой тьмы. Она стояла неподвижно, и я чувствовал, что она смотрит на нас неотрывно, при том что ни глаз, ни вообще лица как такового я разглядеть не смог — огромная масса закрыла собой весь коридор. Мрачный силуэт не предпринимал попыток хоть как-то пошевелиться, но само его тело пребывало в постоянном незримом движении, будто чёрная дымка, из которой Оно сделано, отражает его настрой. А настроено это существо было явно не благожелательно для нас.

Я уже не видел того безумства, что напугало меня вначале, не обращал внимания на какофонию странных звуков, заполнивших и всё пространство вокруг и меня самого — я окоченел. Как загипнотизированный, я смотрел на угрозу, возвышающуюся в дверном проёме, и не мог пошевелить даже пальцем, не мог издать даже сдавленного звука, и если в этот момент я и кричал от первобытного ужаса, в этом шуме никто бы не услышал.

По ощущениям, мой кошмар растянулся на долгие часы. Звуки в какой-то момент стали настолько громкими, оглушительными, слившись воедино, они прорезали мой слух душераздирающим визгом, заставив вновь зажмуриться... и вдруг стихли. После такого мощного удара по барабанным перепонка мне на долю секунды показалось, что они лопнули, но я тут же вспомнил, что как раз этого бояться мне не стоит. Однако, вспомнив про страх, я распахнул глаза и вновь почувствовал себя беспомощным. Комната была точно такой же, как и вечером: никаких чрезмерно подвижных стен, никаких неправильно преломлённых лучей солнечного света среди ночи, и никаких исполинских теней.

Единственным, что заставило меня усомнится в предположении, что я стал жертвой весьма реалистичного ночного кошмара, была кошка. Всё ещё выгибающаяся, как креветка, с нервно подрагивающим хвостом, она не сводила глаз с открытого пустого проёма. Если до этого я ещё мог себя успокоить взбунтовавшейся фантазией, теперь я себе такой роскоши позволить не смел.

Некоторое время просидев, восстанавливая сбившийся сердечный ритм, я смотрел на открытую дверь. Она точно была закрыта, сомнения у меня могли быть в чём угодно, но только не в этом. И я и моя жена — выходцы из больших семей, и чего мы оба не терпим — спать при открытых дверях. Никакая рассеянность или усталость не заставит ни одного из нас спокойно заснуть, не заперев дверь спальни на ключ. Привиделось мне всё то безумие или нет, я не знаю, но кто-то или что-то открыло дверь, и то, что это точно не мог быть сквозняк, оптимизма мне не внушало.

Осмотревшись и заметив у себя под боком уже два мирно спящих существа, я немного успокоился. Спустя ещё минут сорок я всё же заставил себя встать, чтобы закрыть дверь, на этот раз, подперев стулом, для надёжности. Как я это буду объяснять жене, утром решу. Будучи уверен, что снова заснуть уже не смогу, некоторое время сверлил взглядом дверь, вскоре глаза устали, и я всё-таки отключился.

Утром ни одного свидетельства того, что происходило в комнате и с комнатой ночью, не осталось. Даже подпиравший дверь стул стоял на отведённом ему месте. Но это как раз было объяснимо — моя благоверная встала раньше меня и, похоже, отправилась создавать очередной кулинарный шедевр. А вот обжигающий сморщенный комок, вытеснивший меня с подушки, решил восполнить недостаток сна и никуда уходить не собирался. Повинуясь неясному порыву, я схватил лениво упирающегося зверька и, крепко прижав к груди, стал аккуратно поглаживать лопоухую голову. Сон или нет, но я чувствовал прилив благодарности к этому, как мне раньше казалось, бестолковому существу. А то, что существо эту благодарность принимать не желает, так это уже не моя проблема.

На покрытым старомодной скатертью столе поджидал аппетитный завтрак на двоих, но самого шеф-повара ни в кухне, ни в других комнатах я не обнаружил. Жар, исходящий от тарелок, говорил, что она только что была здесь. Обойдя дом ещё раз, я уже начал немного паниковать, но, пересекая гостиную, увидел едва заметное движение за окнами эркера. Я смог узнать знакомый силуэт и, наконец, выдохнуть — моя жена собирала ранние яблоки в саду. Уже предвкушая аромат свежей выпечки, я решил помочь с корзиной.

Всё ещё не выпуская силуэт из поля зрения, я дошёл до незапертой стеклянной двери, ведущей из гостиной прямо в сад, толкнул её, и улыбка сползла с моего лица. В саду никого не было. За долю секунды до того, как дверь распахнулась, я отчётливо видел за стеклянной гладью свою жену, но уже спустя мгновение на том месте, где она стояла, зияла пустота. Словно её там никогда и не было.

То, что я почувствовал, нельзя было назвать страхом. Страх я ощущал, когда в детстве бежал среди огромных деревьев по влажному мху, сжимая до хруста чьи-то тонкие пальцы. Страх меня изводил, когда несколько недель назад мой мир навсегда погрузился в тишину. Страх сковывал меня этой ночью, подавляя моё сознание безумными видениями. Но сейчас меня раздирало изнутри что-то в стократ мощнее, что-то, с чем я справиться никак не мог. Страх можно перебороть, но это, это настолько противоречило всякой логике, что я чувствовал только, как разлетаюсь в пыль и никак не могу взять себя в руки.

Из ступора меня вывело злобное мычание под ногами. Опустив взгляд, я заметил весьма недовольную кошку, которая смотрела в противоположный от двери угол. Проследив в том направлении, я не увидел ничего кроме темноты соседнего помещения. Ещё раз оглядев сад и закрыв дверь, за косяк которой всё это время держался, я окончательно убедился, что ни одной живой души там нет. Стоило мне поднять кошку с пола, как та, вопреки устоявшимся привычкам плотно прижалась ко мне, вцепившись когтями в руку, но взгляда от неугодившего ей помещения не отвела.

Решив не испытывать судьбу, я проследовал в другом направлении, надеясь, что обнаружу любимую женщину за чашкой свежесваренного кофе в кухне-столовой. Но моим желаниям в этот раз не суждено было осуществиться. За столом по-прежнему никого не было. Зато на нём между тарелками лежала пара яблок, которых до этого, могу поклясться, там не было.

Словно сомнамбула я поплёлся к своему месту и, усевшись на стул, уставился на сочные и довольно крупные плоды. Точно такие я видел, как мне казалось, пару минут назад в женских руках. Как бы детально я не перебирал в голове только что случившееся, логическая цепочка не выстраивалась. Из кухни вела одна дверь, и попасть в это помещение можно было, только минуя меня, и временной фактор не стоило сбрасывать со счетов. Что уж говорить о том видении в гостиной? Моя супруга во всех смыслах исключительная женщина и неординарная личность, но всему есть предел — сверхспособностями она точно не обладает. Но как она смогла с такой нечеловеческой скоростью передвигаться, не в призраки же она подалась со скуки?

Аппетит у меня, естественно, пропал и, просидев за столом ещё какое-то время, я вновь отправился на поиски. Кошку из рук так и не выпустил, цепляясь за неё, как за последний клочок реальности в этом океане чьей-то — моей? — неуёмной фантазии. Облазив каждый угол злосчастного дома, свою пропажу я так и не обнаружил, поэтому решение продолжить поиски снаружи было очевидным, но вместе с тем, каким-то, наудивление, нежеланным. Меня не покидало чувство, что я упустил что-то важное, и это важное находится в здании. Но, не смотря на вопящую интуицию, я решил внять спокойному и внятному голосу разума.

Сад выглядел всё таким же чарующим и бескрайним. И пустым. Мне казалось, я обошёл его весь. Памятуя о первом знакомстве с ним, я старался запоминать и отмечать деревья и кустарники, и даже наткнулся на маленькое строение для садового инвентаря. Таким нехитрым образом я убедился, что не хожу по кругу, а ещё, что жену я здесь не найду. Однако, стоило мне только подумать о возобновлении поисков в доме, как тот возник у меня за спиной, будто всё время там стоял.

Теперь я окончательно убедился, что в первый раз мне не показалось. Оставалось надеяться, что у меня всё ещё нормально функционирует мозг, несмотря на то, что с каждой минутой всё больше обуревали сомнения. Подумалось даже, что я сейчас, как и мой дед, сижу у себя дома в любимом кресле, напичканный медикаментами. И пока моя пустая оболочка уставилась невидящим взглядом в одну точку, мой разум живёт здесь, в выдуманном мире.

Мне с трудом удалось прервать этот процесс самоугнетения, успокоив себя тем, что в мире моих фантазий не должно быть такого количества безвыходной жути. Не любитель я подобного, так с чего в моей голове взяться всей этой мистике. Но мысли мыслями, а жену свою я вознамерился найти в любом из миров, будь то неизученная реальность, странный сон или бред сумасшедшего.

Зайдя в дом, я почувствовал острую несильную боль в руке. Прижал кошку к себе сильнее, сломив жалкие попытки вырваться. Свою питомицу я теперь не выпускал даже не из страха оказаться наедине с неведомой силой, наверняка, обитающей в старом здании, но просто опасаясь потерять ещё и её. Если бы не это, то молниеносное едва различимое движение, которое я зафиксировал периферийным зрением, так бы и осталось без особого внимания.

Крепко удерживая всё больше нервничающий комок с когтями, я проследовал в сторону подозрительной активности. Но чем ближе подходил к распахнутой во тьму двери, тем сильнее впивались в мою руку крохотные, при этом очень острые клыки, что было хоть и неприятно, но здорово освежало голову.

Остановился я в паре шагов от входа в гостиную и не потому, что до меня дошло, что в комнате с таким количеством больших окон настолько темно даже январской ночью быть не может, что уж говорить о раннем вечере середины июля. Мои многострадальные уши вновь наполнились странными, потусторонними звуками. Сначала еле слышно, будто кто-то вдалеке хаотично перебирает тонкие серебристые трубочки оркестрового колокола, затем всё громче, словно со всех сторон на меня движутся пожарные машины с ревущими сиренами, а вместе с ними стада животных всех мастей орущих, вопящих, зовущих.

Ещё немного и, казалось, я оглохну от этого безумия. А при том, что я был на этот момент уже глух, ситуация выглядела безвыходной. Только когда я собрался закрыть уши рукам, вспомнил, что они не свободны и тут-то меня и пронзило ощущение дежавю. То, что я принял за кошмар, проснувшись этим злополучным утром, повторялось. Подняв глаза от напрягшейся всем телом кричащей, как стадо освирепевших раненных зверей кошки, я уже знал, что увижу.

Оно предстало моему взору с самого начала, ничуть не скрываясь — воспринятое мной по ошибке, как сгущающиеся сумерки, заполнившие помещение. Тьма загораживала собой всю гостиную, излучая агрессию всей своей сутью, но приближаться не спешила.

Повинуясь внутреннему чутью, я сделал шаг вперёд, и тёмный громадный силуэт тут же исчез, словно впитавшись в стены, пол, мебель, а гостиная наполнилась лучами закатного солнца, окрасившего всё убранство в алый цвет. Не сказать, чтобы это зрелище прибавило мне радости в жизни, очень уж неестественное свечение получилось у солнца, навевающее определённые мысли. Его я, конечно, винить не стал, а вот «кровавая» гостиная внушала некие сомнения на свой счёт.

И всё же, не много ли необычного скопилось в этом месте за один только день? Переборов неуверенность, я всё-таки шагнул в помещение. И ничего не случилось. Не то чтобы я сомневался, но, выдохнув, понял, что очень долго стоял затаив дыхание. Хорошо хоть не задохнулся, иначе сие событие пополнило бы список самых нелепых смертей.

Обшарив уже в который раз эту чёртову, ни к ночи сказать, комнату, но предсказуемо ничего не найдя, я плюхнулся в стоящее здесь же кресло. Только почувствовав, как моё седалище соприкасается с потёртой обивкой, я в полной мере ощутил, насколько вымотался. И чуть было не заснул, но, к счастью, кошка моя никогда не отличалась спокойным нравом. Оттолкнувшись от моей груди, попутно расцарапав задними лапами, она спрыгнула на пол и с недовольным видом уселась у одной из стен, уперевшись в неё немигающим взглядом.

Выглядело это действо странно. Так что я, сбросив с себя налёт усталости, принялся тщательно изучать объект столь пристального внимания мелкой пакости.

То, что она именно пакость, я знал всегда, но утвердился в этом умозаключении, потратив минут пятнадцать, осматривая и ощупывая ничем не примечательную стену, а когда с немым укором обернулся на виновницу моего нелепого поведения, ранее занимаемое ею место пустовало. Она сама же обнаружилась свернувшаяся плотным клубком в нагретом мной кресле.

Глядя на расположившееся со всем комфортом существо, я было хотел разозлиться, но тут же вспомнил, как сам почти уснул в этом образчике домашнего уюта. Вместе с этой незатейливой мыслью мою голову пронзило понимание, что в подобной ситуации моё поведение и восприятие происходящего было несколько неадекватным, заторможенным, словно мне не до конца верится, что я бодрствую. Вроде и эмоции, и поступки уместные, естественные, но есть в них что-то неправильное. Или же наоборот — в них чего-то не хватает. Красок? Осознания действительности?

Весь этот кошмарный день я будто сторонний наблюдатель: всё вижу, всё понимаю, сопереживаю главному персонажу, но не могу принять до конца, что этот персонаж — я. Не могу или что-то мне не позволяет?

С первой минуты, как я оказался в этом доме, меня не покидаете ощущение вездесущего домашнего комфорта, будто моя небольшая семья прожила здесь уже много лет. Но чувство это настолько лёгкое, ненавязчивое, что я не замечал подвоха вплоть до этой минуты. Моя жена исчезла, а я не мечусь в истерике. Какое-то потустороннее чудовище уже дважды доводило меня до предынсультного состояния, а я преспокойно засыпаю в комнате, где оно только что находилось. Мои ныне бесполезные уши улавливают совершенно противоестественные звуки, мозг преображает их в мечту наркомана, а я принимаю это, как некую незначительную особенность то ли моей глухоты, то ли кошки, то ли этого дома.

И даже этот внутренний монолог будит во мне определённые чувства, побуждает действовать, но по-прежнему как-то вяло, отстранённо, без огонька, что ли, словно и разум, и тело мои окутаны плотным, вязким туманом. Может ли быть, что шальная мысль оказалась вернейшей и я правда тронулся умом ещё несколько недель назад? А может, раньше? Был ли я вообще когда-то в своём уме или вся моя жизнь — лихорадочный полусон шизофреника, затянувшийся на долгие годы?

Наверное, удачно, что я не могу здесь реагировать достаточно эмоционально, иначе от таких идей уже бы бился в истерике на полу, с пеной изо рта и бешено выпученными глазами. Преувеличиваю, конечно, но на душе всё же неимоверно пакостно.

А мысль, осев в голове, устроилась там с комфортом и уходить не собирается. Что ж, у всех свои тараканы в голове, а мои ещё и расплодились. Ну, им хоть скучно не будет в большой компании, может, и мне теперь будут докучать не часто.

Долго предаваться безысходности мне не позволила встрепенувшаяся кошка, судя по движениям ушей и выражению морды, что-то услышавшая на втором этаже. Туда она и направилась, но я, перехватив её у лестницы, практически влетел в занимаемую нами спальню, однако там никого не оказалось.

Уставившись на вконец обнаглевшую обманщицу, я заметил, что та вперила взгляд в дверь ванной, навострив свои лопухи. Помня о прошлых встречах в стенах этого дома, а точнее в дверях, я даже не шёл, крался ко входу в ванную комнату, стараясь ступать как можно мягче. Медленно повернув ручку, я кончиками пальцев толкнул дверь, уже морально готовый вновь узреть непроглядную живую тьму. Но увидел лишь светлое помещение, заполненное паром.

Всё бы было ничего, но я-то стою с этой стороны двери, а единственного человека, который мог бы принимать душ кроме меня в этом доме, я не видел с прошлой ночи. Оглядевшись в поисках чего-то увесистого, я схватил за неимением лучшего тяжёлый стеклянный стакан с раковины и подошёл почти вплотную к шторке, за которой виднелся чей-то размытый силуэт. Порадовался, что кошку оставил ещё на входе в ванную, пальцами свободной руки я вцепился в скользкую ткань так сильно, что даже костяшки побелели, а вторую для удара занёс над головой.

Одно короткое резкое движение, и мне в лицо ударило плотное облако пара. За ним меня ждала пустота. Даже вода была выключена. Пар будто взялся из ниоткуда, а человеческая тень мне и вовсе привиделась. Бред какой-то. Ещё раз обшарив помещение, я не нашёл ничего, что бы говорило о присутствии здесь кого-то. Ничего кроме жаркого пара, он-то до сих пор никуда не делся. А вот как он образовался, раз даже краны холодные, не ясно.

Зато я окончательно утвердился в предположении, что что-то не так именно с домом. А значит, вероятность найти жену здесь была высока. О том, что найти человека не значит найти его живым, я предпочёл не думать. Вместо этого мне в голову пришла одна сумасбродная идея: если в доме происходят необъяснимые явления, то, не так важно сон это или реальность, можно попытаться спровоцировать их. Возможно, тогда я смогу выбраться из этой гнетущей ситуации.

Единственный из доступных мне рычагов управления этим безумием вновь прикинулся статуэткой и демонстративно делал вид, что меня здесь нет. Ну, раз меня нет, значит превращать физиономию в кровавое месиво некому. Я так себя успокаивал, но не любят эти злобные твари, когда их рывком с пола поднимают за шкирку.

В итоге на лице у меня прибавилось и царапин и укусов, но зато в голове прояснилось. Всё-таки эта пигалица уже дважды спугнула нечисть, что бродит по дому, не говоря уже о том, что она единственное во всём мире существо, дающее мне возможность хоть что-то слышать. Ну и привык я к ней, чего уж там. Так что, прижав к себе обиженную кошку покрепче, я отправился искать встречи с тем, что предпочёл бы никогда не встречать.

Ночь была тёмной, но я никак не мог заставить себя включить свет. Не хотелось оказаться в невыгодном положении, как на ладони, хотя от окружающего мрака было не по себе. Я прочесал весь дом, но кошка в руках, уже успокоившаяся, не подавала никаких сигналов об опасности. Я заходил в каждое помещение, снова и снова пересекал гостиную, кухню, холл, но ничего, всё безрезультатно. Я отгонял непрошеные мысли, представляя, как же глупо выгляжу. Получалось плохо. Всё ярче представлялись всевозможные ужасающие картины, где на переднем плане изувеченное женское тело.

Когда я уже начал поддаваться панике, что-то тёмное проскользнуло в полуметре от меня, едва не сбив с ног. Прошмыгнув в гостиную, из которой я выходил, оно скрылось за высоким книжным стеллажом, притаилось там, словно поджидая свою жертву. Как бы мне ни хотелось в тот момент убежать, спрятаться, исчезнуть, я должен был встретиться с этим существом лицом к лицу. Или тем, что у него было вместо лица.

Я не имел ни малейшего представления, издают ли доски под моими ногами хоть какие-то звуки, но взбудораженная фантазии вопила: «Да! Ещё как издают!» И не просто звуки — оглушительный мерзкий скрип, который должен быть слышен даже на окраине ближайшей деревни, расположенной километрах в тридцати отсюда, если не больше. И за каким чёртом мы отправились в такую даль? Не сиделось мне в четырёх стенах. Тоска съедала. От скуки загибался. Если кто-то действительно наблюдает за нами сверху, будь добр, верни мне мою тоску, мою скуку, мои четыре стены. Мою жену.

Ещё пара шагов, и я, если не отключусь от ужаса, охватившего меня, кажется, полностью, наконец, увижу то, что заставляет моё сердце разбивать рёбра в щепки в бесплотных попытках вырваться. Ещё один. А кошка всё никак не реагирует. Ещё шаг. Я понимаю, что вокруг не просто темно — мрак непроницаем. До меня вдруг доходит, что я в какой- то момент закрыл глаза. Но теперь я никак не могу заставить себя открыть их.

Я ведь собирался взглянуть в лицо своему страху. Ну, так, вот он. Прямо передо мной. Воздуха катастрофически не хватает, ноги словно срослись — чувствую себя треской на рыбном прилавке. Как-то я не всё продумал — как мне с этим существом общаться? Почему я так уверен, что оно отдаст мою жену? С чего я вообще взял, что оно не сожрёт меня, едва увидев перед собой?

За этими удручающими и запоздалыми мыслями я не сразу заметил, как кошка начала вырываться из моих рук. Ничего удивительного, что я её упустил. В неудачных попытках поймать её на лету в последний момент открываю глаза и вижу лишь, как в доли секунды едва различимый маленький силуэт исчезает в густой темноте. Не успеваю я прийти в себя, как оттуда на меня что-то бросается и почти валит с ног. Разум заставляет оттолкнуть это существо и бежать, но тело его не слушается.

Вместо того, чтобы отшвырнуть, оно как-то привычно, на уровне рефлексов притягивает Нечто к себе. Несколько мгновений требуется, чтобы сознание догнало инстинкты — в моих объятиях такое родное, такое тёплое тело. Такое живое. Знаю, что надо схватить её покрепче и бежать из этого дома, но совершенно не могу пошевелиться. Только сейчас осознав, насколько я всё это время боялся больше никогда не почувствовать её дыхание на моём плече. Она дышит. Она здесь, со мной, и она жива.

В чувство меня привело зажатое между нами злобно урчащее лопоухое существо, предпринимающее тщетные попытки выбраться. Опомнившись, я хватаю за руку жену и стремительным шагом направляюсь к выходу. Та безропотно следует за мной, но и рвения никакого не выказывает. Подёргав ручку входной двери, я понял почему.

Я всё-таки включаю свет, и первое, что бросается в глаза — непрерывно шевелящиеся синеватые губы. Вглядевшись внимательней, я смог разобрать одну единственную повторяющуюся фразу: «Он нас не отпустит. Он нас не отпустит. Он нас не отпустит». Сейчас я в полной мере смог оценить все изменения, произошедшие с моей супругой за столь короткое время. Некогда яркая, весёлая, по-мальчишески неусидчивая, сейчас она больше всего была похожа на куклу с этой побледневшей кожей и остекленевшими глазами, повторяющая одни и те же слова.

В одно мгновение весь мой мир снова обрушился на меня этими неживыми глазами, нарожденными детьми, невысказанными словами. Я словно попал под водопад, придавивший меня к мокрым острым камням, не позволяющий даже вздохнуть, не то что выбраться. Но так быть не должно. Я ведь нашёл её и терять вновь не намерен. Осталось увести её отсюда, а после уже разберусь с остальным. Но проще сказать, чем сделать — дом действительно выпускать нас не хотел. Тем хуже для него.

Я вернулся в гостиную, не выпуская из рук двух моих самых важных существ. Дверь, как и предполагалось, тоже не поддалась. Подняв тяжёлый деревянный стул, я как следует замахнулся и разнёс его о стекло. Стул разлетелся в щепки от силы удара, а вот дверь отпружинила. Без единой царапины на гладкой поверхности, она будто насмехалась над моими попытками выбраться. Попытав счастья с окнами, я пришёл к неприятному выводу — чтобы выйти отсюда живыми, нужно нечто большее, чем физическая сила. Знать бы, что.

Оглядев уже почти успокоившуюся жену, которую я усадил в кресло, вручив ей хмурого карманного лекаря, я с удовольствием отметил, что глаза уже не выглядят искусственными, а к лицу постепенно возвращался привычный румянец. Хоть она всё ещё выглядела нездоровой, но, во всяком случае, вполне живой. Это внушало оптимизм и заставляло лихорадочно обдумывать варианты спасения. Но что можно противопоставить «зданию», будучи человеком из крови и плоти? Похоже, придётся всё-таки познакомиться с хозяином этого дома, если его можно так назвать.

А ведь есть ещё тот старик. Сомневаюсь, что он не в курсе происходящего. И видел я его только в первый день, точнее ночь, странно, что он ни разу не объявился с тех пор. Может, та тень и есть дряхлый старец, а я его вижу иначе из-за моих галлюцинаций. Впрочем, эта теория ничем не обоснована — я не принимаю никаких тяжёлых лекарств уже дней десять. Но даже если это так, то как объяснить пропажу человека на сутки и то, что мы стали заложниками этого дома?

Слишком много нестыковок. Как бы мне ни было жутко от одной только мысли, что придётся ещё какое-то время пребывать в этом кошмарном особняке, но я не могу не признать, что для успешного побега из него нужны силы.

Разделение я счёл весьма опрометчивым предприятием, так что вместо того, чтобы идти за едой одному, за обеденным столом, всё ещё накрытым к завтраку, мы расположились вместе. Заметив горькую ухмылку, которой моя благоверная одарила наполненные едой тарелки, я нарыл в заднем кармане блокнот и ручку, с которыми я с некоторых пор почти сроднился.

В нетерпении ёрзая на стуле, я провожал взглядом каждую размашистую букву летящего почерка, и ещё до того, как было написано последнее слово, уже принял решение — сможем мы выбраться живыми или нет, но Дом должен быть уничтожен в любом случае. И дело даже было не во врождённом человеколюбии или во внезапно возникшем комплексе героя. От одной мысли, что этот филиал ада и после нас будет коптить небо, только что съеденный завтракоужин начал просится обратно. Но лучше бы, конечно, обойтись без жертв с нашей стороны.

Меня снова охватывает ощущение, что происходящее не вызывает во мне адекватной эмоциональной реакции, словно всё это так же естественно, как сходить в спортзал перед работой или прогуляться по парку воскресным солнечным днём. Я осознаю иррациональность своего восприятия, но даже так мысли текут плавно, не торопясь: как-то лениво и пассивно я представляю собственную смерть и даже смерть самого близкого мне человека.

Сейчас было бы логичнее метаться по дому в поисках выхода, но не мирно трапезничать, предаваясь философским размышлениям. Может, этот дом уже начал меня пожирать, и в качестве лёгкой закуски перед главным блюдом выступило моё здравомыслие. Хотя нет, с ним-то всё в порядке. Что-то происходит, но я никак не могу понять что. Стоит мне мысленно приблизиться к разгадке, и я чувствую, как она удаляется от меня. Сама она остаётся на самом видном месте — протяни руку и бери. Меня от ответов отделяет непроходимая трясина, она сковывает меня, подавляет волю.

Пусть я не понимаю до конца происходящего, но чувствую — ещё немного, и от желания бороться не останется и следа. Глядя на то, как моя жена с аппетитом уплетает давно остывший бекон, я очень чётко осознаю, что в этом случае мою участь вскоре придётся разделить и ей. Ещё бы меня это как-то взбодрило, заставило вскочить со стула, биться в дверь, окна, но я всё ещё мерно работаю челюстями, уничтожаю довольно сочное, надо сказать, яблоко. Удивительно, что они в это время года такие крупные, такие…

Какие яблоки?! Мне нужно за что-то зацепиться, как-то выбраться из этой топи, пока это ещё возможно. Это должно быть что-то яркое, мощное. Если даже мысли о поглощающем всё моё существо здании не вызывают бурю эмоций, должно быть что-то более экстраординарное, то, что не позволит о себе просто так забыть, даже думать так вяло, как это происходит сейчас.

Словно в ответ на мои молитвы — лицо напротив искажается гримасой ужаса, а мир вокруг наполняется красками. И звуками. Да, это захочешь — не выбросишь из головы. Оно у меня за спиной.

Две пары напуганных глаз смотрят неотрывно на дверь позади меня. Думать некогда, в данной ситуации оно и к лучшему, кажется, что время замедлило свой бег: мои пальцы с неохотой разжимаются, и по кухне разносится оглушительный грохот от упавшего яблока. Один удар об стол, второй об пол, ещё один, и оно медленно катится в сторону со звуком, больше подходящем огромной каменной глыбе, чем огрызку фрукта.

С трудом оторвав от него взгляд и стараясь не обращать внимания на дикие трансформации, постигшие помещение, я хватаю взбесившуюся кошку со стола и по-возможности резко разворачиваюсь, спиной заслоняя жену, используя питомицу, как живое оружие.

Вижу себя будто со стороны — каким же заторможенным и нелепым я в этот момент выгляжу, но тело движется само, вопреки всякой логике. И как же я ему за это благодарен! Тень в дверях, вознамерившаяся проникнуть в кухню, едва заметив в моих руках уже верещащий на тысячу голосов бешеный комок нервов, замирает и никаких попыток напасть больше не предпринимает. Пока, во всяком случае.

Осмелев, делаю шаг вперёд — тень отступает. Ещё шаг — ещё один отвоёванный лоскуток света. Такое уже было, но на этот раз Оно не исчезает, не желает исчезать, понял я. Но и мне отступать некуда — тонкие пальцы уже впились в мои плечи, а судорожное дыхание обжигает затылок. Ещё пара таких шагов, и мы сможем проскользнуть в холл. О том, что будем делать дальше, думать не хотелось, как и о том, что придётся увидеть это существо целиком.

Судя по тому, как Оно заполняло собой пространство, вывод напрашивался неутешительный, а мысли, как может выглядеть эта махина, вызывали желание призвать спасительный кирпич на свою голову. Повезёт — и больше не придётся не то что не встречаться с Этим, но и думать о нём.

Подавив порыв слабости, я всё же смог осуществить задуманное. И когда я мысленно попрощался с остатками рассудка, оказалось, что бронирование палаты в отделении для буйнопомешанных временно теряет свою актуальность. Оно что, издевается? Не могло исчезнуть сразу? А лучше вообще не появляться.

Только я набрался храбрости… Это как медленно идти по тонкому льду, покрывающемуся трещинами при каждом неверном движении, и вот, когда берег уже в паре шагов, почувствовать, как твёрдая поверхность расползается, и ты уходишь стремительно вниз. Чтобы почувствовать под ногами асфальт. Вроде должен выдохнуть и порадоваться, но осадочек на душе какой-то неприятный. Если бы у этого существа была физиономия, я бы с огромным удовольствием её подправил, невзирая на страх.

Однако поддаваться столь неуместному в данной ситуации крику души сейчас было бы как минимум опрометчиво, как максимум — опасно для жизни. Отбросив свою неадекватную — нет, не кошку, она-то как раз, кажется, единственная, кто сохранил способность воспринимать происходящее здраво, — свою беспечность, я решил вновь попытать счастья с входной дверью. Стоит ли упоминать, что из этого ничего не вышло?

Когда я уже выбивался из сил, тараня обычную на вид дверь всеми подручными средствами, почувствовал на своём плече чью-то руку. Меня охватил озноб, дыхание перехватило. Медленно скосив глаза на своё плечо, я чуть было не свалился в постыдный обморок. Со всеми этими безрезультатными попытками выбить дверь я совершенно забыл, что в прихожей не один.

Оглядев дело рук своих, я пришёл к тому же выводу, что и некоторое время назад: напором эту крепость не взять. А голова, которая бы должна хаотично искать выход, отказывает мне в этой малости. Да и что тут можно придумать? Ни разу в жизни мне не встречалось методичное пособие по выживанию в доме с монстром. Единственное, что останавливает волну накатывающей истерики — растерянный взгляд родных глаз, в которых тоже уже угадывается обречённость.

Прокручивая в голове все возможные сценарии спасения из этой ловушки, я с внушительной долей самоиронии заметил, что за несколько лет работы с бумагами и цифрами мой мозг вконец обленился, даже не предпринимая попыток анализировать что-то, что отходит от привычной картины мира. Или же тоже влияние этого дома? В таком случае заставлять себя изобретать что-то креативное — напрасная трата времени; стоит вновь попробовать выбить окна, может, в другой комнате повезёт.

Чёрт! Что это было? Головой будто об стену приложили. Причём об бетонную. Потирая ушибленный затылок, нервно кошусь на чем-то рассерженную жену. Этими обманчиво тонкими ручками можно было бы без особых усилий выбить для нас проход в стене, а не дурь из меня. Чем я ей опять не угодил? Что-то говорит, уверен, на ультразвук перешла… ах, да! Едва я достал блокнот, она тут же его выхватила, попутно чуть не оторвав мне руку. Учитывая выражение её лица, хорошо, что только руку.

Не успел я себя толком пожалеть, как мне в лицо утыкаются расплывающиеся от пугающей близости слова. Нарочно медленно двигаясь, как это обычно делают в присутствии умалишённых, чем, кажется, ещё сильнее взбесил обладательницу свинцовых ладошек, предельно внимательно вчитываюсь в огромные буквы, перемежающиеся восклицательными знаками. Но уже через пару несодержательных, при этом весьма эмоциональных строк перестаю паясничать и стараюсь вникнуть в суть, не отвергая, как нелепость.

По моим ощущениям, с момента встречи на кухне с тем потусторонним существом прошло от силы минут пять, однако на линованном листе довольно жирно выведено «больше сорока», ещё и подчёркнуто дважды, будто это можно проглядеть. Ещё и все мои старания оказались незамеченными. Даже не недооценёнными, а проигнорированными: «стоишь и пялишься на закрытую дверь!» Кажется, последние события здорово отпечатались на её психике. «…игнорируешь…» — да, как тебя проигнорируешь?! Или, может, это ирония? Так попробуй сама, открой эту чёртову дверь! Похоже, это я произнёс вслух, потому, что следующее, что я чувствую — ощутимый пинок в бок, когда она, гордо задрав нос, прошествовала к двери, убрав меня с дороги.

Мне даже злиться расхотелось, когда представил её тщетные попытки. Тем сильнее было моё удивление, когда дверь открылась, повинуясь лёгкому касанию, словно этого и ждала. Да быть не может! Я ведь об неё массивную кованую вешалку погнул! Или нет?

Оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться в своей вменяемости, и впадаю в оцепенение. Вешалка на месте. Висит. На стене. Деревянная такая, с крючками. Совершенно обычная настенная вешалка. Не та кованная, напольная, с латунными набалдашниками, тяжесть, которой я всё ещё ощущаю в своих руках. Здесь такой, похоже, и не было никогда.

Неужели она написала правду? Я тронулся умом? Дом уже добрался до моего разума? Что если всё, что сейчас происходит — плод моего воображения? С какого момента я начал бредить? Когда думал, что пытаюсь выбраться? Когда пробовал сделать это в первый раз? Когда думал, что нашёл жену? Я вообще её терял? Ещё раньше! Когда мою тишину прорезало кошачье мурлыканье! Возможно, дело вовсе не в этом злополучном доме.

Додумать мне не дают, схватив за руку и почти волоком вытащив из дома. Дежавю — меня опять кто-то уводит от опасности, а я как безвольный груз. Это всё может быть иллюзией. Я ведь не в первый раз об этом думаю, за эти пару дней это стало почти навязчивой идеей. В голове столько вопросов, кажется, череп уже трещит по швам — ещё одна крохотная мысль, и его содержимое окрасит всё вокруг, преобразив упорядоченный мир в работу непризнанного импрессиониста, вроде тех, что всегда вызывали у меня недоумение и даже неприязнь. Только в этот раз горе-художником буду я.

Всё это проносится стремительно быстро, как сверхтехнологичный японский поезд, а ноги уже спустились с веранды на каменную дорожку, ведущую в сад и к нашей машине. Которой нет. Казалось, хуже уже быть не может, но, как говорится, нет такой ситуации, которая не могла бы стать ещё хуже. Мало было оказаться запертыми с чем-то потустороннем в заброшенном особняке, в глуши, и при этом постоянно сомневаться в собственной вменяемости, теперь единственная возможность убраться отсюда, развеялась, как пыль на ветру.

Потоптавшись у крыльца, теша себя иллюзорной надеждой, что как исчезла, так и появится, я выбираю второй по глупости путь к спасению. Первым было бы вернуться в дом и «сразить чудовище». Сжав ладонь жены, которая так и не отпустила мою руку, я направился по возможности уверенным шагом к въезду, намереваясь выйти к дороге, а там поймать попутку.

Об обширности угодий, как и том, что идти придётся через лес, и идти довольно долго, я предпочитаю не вспоминать. Если повезёт, уже через пару часов мы выйдем к дороге. Если будем идти достаточно быстро. И не оглядываться. Почему-то именно эта деталь плана прочно засела в голове, пока я стремительно шагаю через сад, почти волоча за собой еле успевающую супругу. Не покидает ощущение, что дом громадной тенью возвышается за нашими спинами, стоит оглянуться, и он поглотит нас, как какой-то огромный монстр.

Минуя плодовые деревья, я всё чаще периферийным зрением замечаю причудливые цветастые блики на их внушительных стволах. В какой-то момент становится почти невозможно убедить себя в собственной впечатлительности. Бросаю косой взгляд на кошку, но она не подаёт былых признаков агрессии, хотя явно очень обеспокоена, и её можно понять.

Каждый шаг мне даётся с титаническим усилием, словно ноги уже принадлежат не мне, а этой земле, этому гиблому месту. Но усилием воли я толкаю себя вперёд в надежде, что ещё чуть-чуть, и мы будем достаточно далеко и это место утратит власть над моим телом, а, может, и над разумом. Я не могу не думать о последних событиях, не могу выбросить из головы наполненный страхом взгляд жены, виновником которого был я сам. Что если сейчас я не иду к спасению, а стою на месте, уставившись пустым взглядом на массивную дверь? Или и вовсе не на дверь, а на обитую мягким светлую стену?

От таких мыслей и правда можно усомниться в здравости рассудка, с недавних пор они стали посещать с завидной регулярностью. Не нравится мне эта тенденция. Выберемся и, может, запишусь на какой-нибудь тренинг к одному из этих сомнительных мозгоправов, посижу в окружении таких же почти-не-психов, расскажу свою историю, послушаю чужие и пойму, что у меня всё не настолько катастрофично. Или мне предложат примерить стильную кофточку с очень длинными рукавами и множеством ремешков уже в первые минуты знакомства. Больше на сюжет какой-то дешёвой пародии похоже. Но всё лучше, чем улавливать взглядом видения нажравшегося кислоты любителя мультиков. А они всё ярче. Ноги всё тяжелее, вопреки моим надеждам.

То, что окружающая реальность находится под воздействием моей нездоровой фантазии, также не способствует ни уверенности в собственной вменяемости, ни ориентации в пространстве. По ощущения, мы уже давно должны были миновать сторожку и выйти в лес, однако перед носом только опостылевшие яблони. А чувство, что дом «дышит» в затылок, становится с каждым мгновением острей.

В какой-то момент я начинаю осознавать всю бессмысленность нашего побега, и это приводит к непреодолимому желанию обернуться, встретить угрозу лицом к лицу, вернее, к фасаду. И когда я резко останавливаюсь, мне приходится прикрыть глаза, чтобы взять себя в руки, но нет, не страх меня сводит с ума. Я настолько вымотан, что, кажется, не в состоянии бояться. Зато я чувствую злость, неудержимую, клокочущую внутри, заставляющую перед почерневшим взором вспыхивать яркие пятна с каждым ударом сердца ярость. Не знаю, на кого или на что злюсь, но чётко представляю, на что мой гнев будет направлен.

Время для меня вновь замедляется, или так только кажется из-за блокированных сразу двух органов чувств. Поэтому я разворачиваюсь и, медленно выдохнув, открываю глаза. Чтобы вновь их закрыть, ведь если то, что я увидел правда, то впору действительно начать биться в истерике. Собравшись с духом, я всё же не выдерживаю и, окинув взором то, что предо мной, падаю на колени, едва почувствовав слабость во всём теле, а сильное головокружение доводит дело до конца — чувствую, как меня уютно окутывает тьма.

В себя я прихожу очень вяло, как после затянувшейся простуды. Всё тело ломит, словно несколько дней с постели не вставал, в голове туман. Пытаюсь собрать мысли воедино, но они словно мухи — разлетаются с назойливым жужжанием, стоит только к ним потянуться. Единственная относительно прочная цепочка мыслей — злость, книжный стеллаж в моей квартире, телевизор, кресло, кошка смотрит на меня, как на идиота — не впервой — затем шок и совершенно неуместный в данной ситуации первобытный ужас, а потом пустота, конец флешбэка. Никаких воспоминаний.

Будто отключился, как кисейная барышня. Может, и правда заболел или давление подскочило? Пожалуй, это не так важно, куда существенней то, что ощущаю сейчас. А сейчас я чувствую себя весьма паршиво. И твёрдая поверхность, на которой покоится моё бренное тело, также не внушает оптимизма — затылок будто стал эпицентром ядерного взрыва, а волна от него совершенно негуманно расползается по всей голове и, кажется, доходит до конечностей. Чувствую, как кто-то сажает меня и тут же пытается поставить на ноги. Сопротивляться сил нет, от каждого движения боль бьёт по глазам, которые, к слову, открывать нет ни малейшего желания. Но, сдаётся, в вертикальном положении будет всяко лучше, чем на леденящем жёстком покрытии.

Долго стоять на одном месте с закрытыми глазами довольно глупо. И сложно, если учесть, что чьи-то свинцовые лапищи немилосердно охаживают мою несчастную физиономию. Наконец, кое-как разлепив веки, осматриваюсь по сторонам — зрение ещё расфокусировано, но очень быстро приходит в норму. До меня не сразу доходит, что произошло, но острая боль в затылке лучше любых слов доносит, что я прилично ушибся головой, а голос откуда-то справа дополняет сюжет мелкими деталями, главными акцентами в которой являются переутомление и обморок.

Никогда бы не подумал, что меня можно отнести к числу невротиков, что сгорают на работе. Хотя последние дни действительно здорово вымотали меня, как физически, так и морально. К счастью, до заключительного этапа сделки осталась всего пара дней, а там можно и в отпуск. Да и на сегодня, пожалуй, достаточно — стрелки настенных часов давно перевалили за полночь, пора бы уже домой. Кроме меня в офисе всего пара таких же трудоголиков, и выглядят они, как жертвы затянувшейся итальянской свадьбы. Полагаю, моя идея уйти «пораньше» будет встречена если не овациями, то как минимум с едва скрываемой радостью.

Дорога домой, хоть и короткая, по ощущениям заняла целую вечность. Посему, едва ввалившись в прихожую, на ходу сбросив пиджак и туфли, я почти ползком добрался до кровати и отключился, едва голова коснулась подушки. Разбуженный в безбожную рань, я был раздавлен новостью о том, что с отпуском придётся повременить — переговоры затянулись, а значит работать мне в режиме «мула» ещё неделю, а то и дольше. Ну что ж, ожидаемо. Хотя и обидно. Да что там, обидно невыносимо! У меня уже цветные пятна перед глазами и звон в ушах, и с каждым днём это причиняет всё больший дискомфорт.

К моей радости, мои худшие опасения не оправдались, и уже через пять дней контракт был благополучно подписан, начальство было довольно, коллеги носили на руках, а я грезил, как ближайшие несколько дней буду прикидываться коматозником. Неужели я, наконец, высплюсь? Выдержать бы только корпоратив. Хотя всё не так плохо: закусок и выпивки море, компания, располагающая к общению, и та рыжая бестия с логистического отдела весь вечер не спускает с меня глаз — может, ночь будет даже лучше, чем вечер. Но стоило мне только попытаться пригласить её к себе, как в ушах зазвенело, а затем меня оглушил чей-то — не уверен даже, что человеческий — истошный вопль.

Я заозирался по сторонам, но, похоже, никто, кроме меня, ничего не слышал. Предпринимать вторую попытку мне по каким-то не объяснимым причинам внезапно расхотелось. Зато желание оказаться дома вдруг стало непреодолимым. Списав своё странное поведение на усталость и распрощавшись с весёлой компанией, я уехал домой.

Чем короче становилась дистанция до моей холостяцкой берлоги, тем отчётливей я понимал, что забыл нечто важное, но что именно — понять так и не смог. Уже стоя в центре квартиры и оглядываясь по сторонам в поисках очага беспокойства, я никак не мог оный обнаружить. Никаких невыключенных утюгов и открытых кранов. Даже кофеварку перед уходом выключил, что в последние дни было редкостью. Однако что-то ржавым гвоздём засело у меня в виске и не давало покоя.

Кажется, я вообще забыл значение этого слова? «Покой» для меня теперь был чем-то недосягаемым, эфемерным, ибо даже во сне меня постоянно что-то преследовало; что это было, я не видел, зато слышал. И звук этот… нет, звуки, их было так много, что наутро голова просто раскалывалась. Да и днём порой я ловил себя на том, что среди привычной суеты слышу ещё что-то, довольно странное, но какое-то знакомое. Чем больше я об этом думал, тем сильнее болела голова, и я решил отбросить эти мысли.

Отдых, вопреки ожиданиям, не пошёл мне на пользу. К непонятным звукам присоединились ещё и зрительные галлюцинации. Сначала это были просто яркие пятна, как после длительного лицезрения яркого источника света, которые я не воспринял всерьёз, но позже я стал замечать движение. Однако, стоило мне сфокусироваться на причине назревающего невроза, как он тут же превращался в кофейник, египетскую статуэтку, смятое полотенце.

Я даже пытался «успокоить» себя предположением, что в доме поселилась крыса. Весьма сомнительная теория, должен сказать, в новом-то доме из стекла и бетона, да ещё с моей не совсем здоровой тягой к чистоте — у меня даже хлебных крошек на полу не бывает, я вообще его не ем. Хлеб, не пол. Пол я тоже не ем. Но лучше бы ел, это бы объяснило моё нынешнее состояние — нажрался паркетного лака, закусил штукатуркой и теперь наслаждаюсь радужными видениями.

Через пару дней я был готов на стенку лезть: стоило выйти из дома, как меня подвергли пытке собственные органы чувств; в квартире же меня преследовала крохотная неуловимая тень. И я при всём желании, коего у меня не было, не смог бы сказать, что пугало больше — чувствовать себя законченным психом среди боязливо шарахающихся нормальных людей или же быть запертым вдали от всего этого враждебного мира, но в компании невидимого вредителя.

Признаюсь, это малодушие, но, представляя, что соседствую с крысой, я хотя бы мог находиться в собственном доме, не обливаясь вместо душа святой водой. Три раза в день. Только два. Вместо третьего я таскал с собой здоровенное распятье. Может, люди так неожиданно для себя и становятся набожными. Вот всю жизнь прожил убеждённым атеистом, а однажды проснулся и уверовал в Бога, Будду, фей и эльфов. Нет, до такого ещё, к счастью, не дошло, но с чем чёрт не шутит.

Помянешь чёрта… затылком чувствую, как оно смотрит на меня, неотрывно, выжидательно. К подобному невозможно привыкнуть, это нельзя игнорировать, и с этим, похоже, ничего не сделать. Оно есть. Сидит, стоит, лежит, парит — не знаю — и смотрит. Оно всегда просто смотрит и ничего не предпринимает. К моей неописуемой радости. Хотя ещё немного, и я буду об этом жалеть, ведь хуже страшной расправы — только ожидание этой самой расправы.

Я точно знаю, что, если обернусь, ничего не увижу, вернее, никого — мне почему-то кажется, оно обладает сознанием, но и стоять как вкопанный посреди собственного жилья мне тоже не кажется разумным. Превозмогая человеческие возможности, я стараюсь уловить потенциального врага в отражении выключенного телевизора, стоящего несколько позади и по правую руку от меня. Ещё одно крохотное усилие, и либо я смогу, наконец, разглядеть это существо, либо сломаю глаза.

От напряжения сосуды вот-вот лопнут, но зато я вижу. Но лучше бы не видел. Маленький страшный силуэт — что-то тёмное, как мокрый асфальт, почти чёрное, отвратительно сморщенное, с парой горящих дьявольским огнём глаз. Если у демонов бывают дети, то это создание смело можно отнести к их числу. И ведь оно даже не скрывается, не боится яркого дневного света, бьющего из окна.

Меня даже не обнадёживают его скромные размеры, так оно жутко выглядит. В голове сразу мелькают воспоминания о давнем путешествии, после которого тропические страны для меня стали запретной темой, все разом. Я тогда чуть не лишился ноги из-за какой-то крохотной мушки и не один месяц потратил на реабилитацию, столько же от меня потребовало соблюдение формальностей. С тех пор я не обольщаюсь компактными параметрами своего противника — чем меньше зло, тем оно коварней.

В том, что в моей жизни поселилось именно зло, сомнений у меня теперь не было. Чем ещё может быть столь отвратительное создание? Сморщенное, словно чернослив, с пристальным, подавляющим волю взглядом. Бесовское дитя.

Медленно обернувшись, как и ожидал, увидел лишь ровную стопку антикварных книг, но теперь меня уже было не обмануть этими уловками. Осталось найти связь между этим существом и моим самочувствием. Простейшее умозаключение, что Оно не хочет выпускать меня из дома, запугивая галлюцинациями, по неясной причине не укладывалось в голове. Что-то не стыковалось, но вот что? И почему вредитель не предпринимает никаких попыток напасть, может, хочет лишить разума?

Последующие дни я старался вести что-то вроде дневника наблюдений, где фиксировал все происходящие вокруг меня аномалии, как в квартире, так и вне неё, больше всего акцентируя внимание на своём восприятии. В том, что нечто неладное происходит именно со мной, сомнений не осталось. Никто не замечал никаких странностей, зато уже начали косо поглядывать и шептаться «незаметно» за спиной.

Вместе с тем я ни на минуту не расставался с подозрением, что упускаю из виду нечто существенное, то, что куда важнее всего происходящего в последнее время безобразия. Однако ухватиться за эту мысль было так же сложно, как поймать взглядом преследующего меня беса. Всё, что мне довелось выяснить — его поведение совершенно не поддаётся просчёту. Я никак не мог угадать, в каком месте и в какой момент времени оно появится. Уже не говоря о его целях.

О световых и звуковых спецэффектах удалось узнать лишь то, что во сне они несут какую-то смысловую нагрузку, но, просыпаясь, я совершенно не помню, что мне снилось. В другое же время эта какофония вводит меня в лучшем случае в ступор. Не густо.

И при полном непонимании ситуации меня ещё и не покидает постоянное ощущение тревоги. Да какой там тревоги?! Я в ужасе! Если оно планировало свести меня с ума, то путь и методы, без сомнения, были выбраны удачно. Порой желание однажды утром не проснуться становится настолько заманчивым, что я сам себя пугаюсь едва ли не больше, чем нового «соседа».

Радует, что сейчас нет необходимости ходить на работу, в противном случае я не смог бы объяснить своего неадекватного поведения, скрывать это уже не представляется возможным. Дни идут, ситуация ухудшается, а между тем отпуск подходит к своему логическому концу. Ни о каком привычном активном отдыхе я и не помышляю, но отвлечься от всего этого мне просто необходимо.

Не придумав ничего лучше, я решил собрать компанию старых друзей в каком-нибудь злачном местечке времён наших шальных студенческих лет. Всё же столько раз отказывался от встреч под самыми нелепыми предлогами, а так убью двух зайцев одним выстрелом — и сам развеюсь, и необоснованные упрёки меня в снобизме развею.

С самого начала вечера я решил понижать градус своей нервозности, повышая градус выпитого. И не сказать, что задуманное у меня не получалось. Ещё не было одиннадцати, а язык уже заплетался, координация явно давала понять, что всякое передвижение моего бренного тела в пространстве противопоказано. И противозаконно, если учесть, что я совершенно случайно опрокинул столик на миловидных дам, едва не убив одну из них.

К моему удовольствию — и не только к моему — очаровательные особы приняли приглашение присоединиться к нам в качестве извинений. Разговоры становились менее содержательными и более весёлыми. Смех уже не замолкал, заглушая вместе с не в меру громкой музыкой так опостылевший за последние дни шум в голове. Взгляд уже не фокусировался ни на чём конкретном, лениво ползая по предметам, лицам, выделяя лишь яркие пятна и смутные очертания окружающей действительности. Вечер удался.

Так я думал ровно до тех пор, пока на голове отчаянно флиртующей со мной девушки не выросли движущиеся в такт музыке то ли мягкие тонкие кристаллы, то ли хрустальные грибы, пропуская сквозь себя свет, при этом диковинно переливаясь всеми цветами радуги.

Эту красоту я почему-то видел очень чётко. И сначала я даже решил, что выпил уж слишком много. Но нет, слишком много было пару часов назад, когда я перелез через барную стойку с альтруистическими помыслами оказать посильную помощь в тяжком деле приготовления коктейлей для прекрасных дам. Правда, мой искренний порыв был встречен отпором. Глядя же на причудливый венец на голове светловолосой нимфы, я пришёл к неутешительному выводу, что ещё одна капля местного пойла — и в следующий раз мои друзья соберутся уже в мою честь, и, боюсь, повод будет не таким радостным.

Можно было ещё какое-то время любоваться психоделической растительностью, расцветающей у меня на глазах и завоёвывающей всё большее пространство, но как это обычно бывает, в самый неподходящий момент я почувствовал себя безнадёжно трезвым. Может, влияние стресса сказалось, может, я вовсе не был так пьян, как хотелось бы. Однако факт налицо — пары алкоголя выветрились безвозвратно, а вместе с ними и та приятная беспечность, которой мне так не хватало все эти недели. Зато на смену ей пришли раздражительность, нервозность и частый гость последних дней — страх.

Скомкано распрощавшись со старыми друзьями и новыми знакомыми, я вылетел на улицу. После душного прокуренного помещения прохладный летний ветерок стал манной небесной, но, к сожалению, ненадолго. Уже минут через пять я сильно пожалел, что надумал идти домой пешком. Виски немилосердно сдавило, в ушах будто прокручивали металлические штыри, — явно ржавые и с зазубринами, — а глаза держать открытыми было почти невозможно.

Сложно описать словами то, что выходит за рамки твоего понимания. Если бы я был художником, быть может, вспомнил бы какое-нибудь течение, где были использованы подобные веяния и краски, может, импрессионизм или сюрреализм. Но, как человек приземлённый, могу похвастать знанием в этой области только одного имени — Дали, и то только потому, что состоит оно из четырёх букв, а над кроватью у меня висит репродукция какой-то его работы с соблазнительной женской спиной. Но, клянусь, если бы этот мастер живописи увидел хоть малую толику того, что окрасило мой привычный мир, перекроило его заново, он бы свёл счёты с жизнью из-за банальнейшей зависти.

Большую часть дороги до дома я прошёл практически вслепую, то и дело жмурясь и зажимая руками то виски, то уши, что мне не особо помогало. Пару раз я врезался в прохожих, которых, несмотря на позднее время, было слишком много. Или мне так только казалось — тысячи звуков, голосов, мелодий не позволяли понять, бреду я по улице ночного города или же отжигаю на фестивале электронной музыки с ревущей толпой взбесившихся шимпанзе, вооружённой газонокосилками и китайскими колокольчиками.

Зрение тоже не очень-то помогало добраться до дома без происшествий. Так что, поворачивая ключ в замке, я был готов расцеловать глухую дверь или же выбить её, желая поскорее избавиться от преследующего меня сумасшествия. Лишь усевшись прямо на пол прихожей, прислонившись спиной к двери, я вспомнил, почему так стремился выбраться с этого островка безмятежности в океане радужного хаоса, что не оставляет попыток затопить всё моё сознание.

Причина моего бегства сидела в нескольких сантиметрах от моего левого уха на подставке для обуви и прожигала меня взглядом. Как и всегда, не предпринимая никаких попыток ни нападения, ни бегства, вообще ничего. Я мог бы просто согнуть руку в локте и схватить это существо, но от одной мысли об этом все внутренности как-то противно скукоживаются и покрываются ледяной коркой. А бездействие этого беса доводит почти до истерики — каждый свой вздох я стараюсь делать как можно более бесшумным и незаметным, будто это может как-то помочь.

Я бы должен уже привыкнуть к его присутствию, воспринимать, как неприятную деталь, не более, но это слишком оптимистично и наивно — в реальности так не бывает. Не в силах и дальше терпеть этот молчаливый террор я прикрываю глаза, и в тот же самый момент чувствую даже сквозь рубашку лёгкое обжигающее прикосновение к своему плечу. Но глаза открываю лишь тогда, когда в кожу впиваются тонкие иглы.

Крохотная отвратительная рука недочеловека со странными узловатыми пальцами, перепонками и слишком длинными для таких маленьких размеров когтями. Тёмно-серая кожа довершает образ посланника ада. Всё это я успел разглядеть за считанные секунды, прежде чем метнуться в сторону с такой прытью, что, кажется, сломал затылком дверную ручку уборной. От удара такой силы я вновь сполз на пол, с которого почти вскочил мгновение назад, и, немного полюбовавшись фейерверками, отключился.

Сознание возвращается волнами. Может, процесс возвращения в реальность протекал бы быстрее, если бы не эта жуткая пульсирующая боль в затылке. От увесистых затрещин по лицу легче тоже не становится. Чувствую, ещё каких-то пара секунд этой изощрённой экзекуции, и мой череп разлетится мелкими осколками во все стороны, оголив многострадальный мозг. Не имея иного выбора, силюсь открыть глаза. И пока размытые силуэты обретают чёткость, я старательно напрягаю память, чтобы понять, как я здесь оказался. И где это «здесь»?

Помещение, в котором я нахожусь, ослепляет своей белизной, и разглядеть в нём очертания предметов и людей сразу довольно сложно. Но стоит мне сделать над собой усилие, к своему ужасу понимаю, где именно нахожусь. Меня тут же охватывает уже привычная апатия. Есть ли резон поддаваться панике, растрачивать остатки своей человечности, если ни сил, ни возможности что-то изменить, попросту нет? Глядя на возвышающуюся надо мной грузную фигуру, я теряю всякое желание сопротивляться действительности и смиренно волочу ноги, пока меня грубо тащат в персональный ад.

«Ад» выглядит ещё отвратительней, чем холл, в котором я очнулся: стены и постельное бельё такие же белые, но не настолько чистые. И периодически выползающие на свет мелкие бледные длинные насекомые ещё раз подчёркивают, что в этой обители добросовестно прибираются только в местах общего пользования, да и то в дни посещений. Негоже лучшей психиатрической клинике города представать в столь невыгодном свете — могут возникнуть неудобные вопросы, ответы на которые никто не жаждет озвучивать. Местную клиентуру же слушать не станут даже близкие родственники.

Мне и вовсе не стоит думать об этом — меня навещают только мои видения. Зато регулярно и не только в прописанные для этого часы. Если подумать, жаловаться на скуку мне вообще не приходится, весь день — сплошное веселье. Утром процедуры, завтрак, беседы с лечащим врачом, затем обед, состоящий в основном из миленьких цветастых таблеточек, вновь процедуры, иногда довольно интригующие своей старомодностью (два слова: ремни и электричество), ужин (по секрету: на десерт ещё одна порция «витаминок»), свободное время, которое я могу посвятить общению со своими новыми соседями, и, наконец, отбой. И всё это скрашивается восхитительными творениями моего не совсем здорового разума, причём не только визуальными, но и звуковыми.

Всё было бы не так плохо, в конце концов, человек может привыкнуть ко всему, так почему бы и моему сознанию не влиться в этот криповатый вариант цирка Дю Солей, однако...

Однако есть некоторые моменты, которые не дают мне покоя. Без конской дозы транквилизаторов я не смог бы спать ночами. Первое, что меня тревожит, оседая на плечах тяжким грузом — мысль, что я спасся, а Она нет. Даже не так — я ничего не сделал, чтобы у Неё появилась такая возможность. Может, я и не герой в плаще и маске, но я мог бы хотя бы попытаться. А второе — явление совсем иного характера.

Оно меня изводит ночами, когда я готовлюсь ко сну, днём, когда я остаюсь наедине со своими галлюцинациями, даже при посещении уборной. Стоит мне остаться одному, как крохотная жутковатого вида тень возникает из ниоткуда и внушает куда больший страх, нежели мысль, что у меня не всё в прядке с головой. Оно не показывается на глаза, но не особенно скрывается. И оно не даёт мне адаптироваться, заставляя шарахаться от собственной тени.

Даже испытав на собственной шкуре, кажется, все достижения современной медицины и некоторые устаревшие и не совсем гуманные, я не могу приспособиться к тем ощущениям, что вызывает во мне эта назойливая пигалица. «Пигалица»? Почему? Как же это знакомо, хоть и совершенно неуместно. С чего вдруг я так называю свой личный кошмар, пусть даже мысленно? Стоит только задуматься об этом, и голова начинает раскалываться, перед глазами всё плывёт. Последнее, что я вижу, прежде чем отключиться прямо посреди коридора — пара полыхающих инфернальным огнём глаз.

Опять эта невыносимая боль в затылке и горящее от сильных затрещин лицо. Каким надо быть садистом, чтобы приводить в чувство человека таким специфическим образом, ещё и в подобной ситуации. А вдруг у меня сотрясение мозга? Хотя если его и не было, как результата падения, то благодаря моему мучителю точно будет. Минуточку… «опять»? Откуда только это ощущение дежавю, словно такое и вправду уже было когда-то. И не раз.

Хотя думать сейчас об этом мне не под силу, как вообще о чём-то думать в принципе. Ничего не остаётся, кроме как вырваться из потока своих противоречивых мыслей и взглянуть в глаза моему горе-спасителю. Не сказать, что я удивлён — рука у моей благоверной тяжёлая. Можно было сразу догадаться, что именно из-за её чрезмерных переживаний меня какое-то время будут преследовать головокружение и тошнота. Ну, может, не только из-за этого — приложился я знатно.

Чувствую себя так, словно не на скользком полу навернулся, а засунул голову в тиски и довинчиваю их до сих пор. Кажется даже, что в любую секунду череп может не выдержать давления и лопнуть. Но заставлять супругу переживать и дальше себе дороже, так что натягиваю самую беззаботную улыбку из своего небогатого арсенала и, судя по её сдвинутым бровям, терплю безоговорочное фиаско.

Да, актёр из меня так себе. Что ж, остаётся сменить тактику, а поскольку лучшая защита — нападение, напоминаю ей о том, что в моё потенциальное сотрясение мозга её вклад был куда весомей, чем от встречи с паркетом. Мокрым, кстати, её стараниями. А вот об этом говорить не стоило, но меня уже понесло. Не успеваю я закончить предложение, но уже чувствую, что в лучшем случае меня ждёт молчаливый бойкот и новые домашние обязанности. О худшем лучше не задумываться.

Пара минут безмолвного прожигания взглядом. И ведь знаю, что достаточно пойти на попятную, покаянно опустить глаза, и отделаюсь малой кровью, но нет, я уже почти убедил себя, что упал из-за неё, а не по своей невнимательности. Вот мне вручают почётную швабру, и я провожаю взглядом удаляющуюся напряжённую спину, пока она не скрывается за захлопнувшейся входной дверью.

Можно же было обойтись только делегированием полномочий, а теперь придётся выжидать момента, когда ей надоест дуться, как хомяк, пробравшийся в зернохранилище. И ведь это может длиться неделями.

Дурнота отступает медленно, но паршиво мне не из-за неё. Всё-таки было бы проще, женись я на ком-то поэкспрессивней. Да, накала страстей мне и сейчас более чем достаточно, но битая посуда предпочтительней, чем такие закидоны. А со стороны это наверняка выглядит удобней. Во всяком случае, так думают все, кто хоть немного знают нас как пару. Знали бы они, какое это невыносимое давление — хочется выть, но и спасовать мне гордость не позволяет. Даже когда знаю, что не прав. Особенно когда не прав.

Вот и приходится теперь демонстрировать, что мне по силам не только содержать дом в чистоте, но и получается у меня это лучше, чем у неё. Правда, вслух этого всё же лучше не говорить. Мало ли. Однако уже вечер, а мне так и не довелось доказать свою состоятельность в сфере хозяйственной деятельности, ибо некому.

День уже близится к завершению, а её всё нет. Я бы, может, и не стал волноваться — ссоры по пустякам для нас не то чтобы норма, но и не редкость, но в этот раз чувствую какое-то острое беспокойство. Оно зудит, словно комариный укус, но не на коже, а в голове, формируясь в одну чёткую мысль: «Не надо было её отпускать». И если в начале я её отбрасывал, как «неуместное» чувство вины, то теперь, глядя на часы, никак не могу перестать подначивать себя противным внутренним голоском: «Да, не надо было». Но что сделано, то сделано. Теперь следует искать решение проблемы, а не заниматься бесполезным самобичеванием.

Поскольку мои звонки она ожидаемо игнорировала, а нервы у меня уже сдавали, пришлось пойти на компромисс с собой и совершить самый отважный подвиг, на который способен мужчина — позвонить тёще. Нет, не так. Обратиться за помощью к «маме». От одной только мысли об этом пальцы леденели, а в моей бессмертной душе что-то отмирало, но деваться было некуда.

Молча выслушав полное яда и ещё каких-то токсических веществ приветствие, занявшее где-то с четверть часа, я, наконец, смог задать мучивший меня вопрос. И сразу понял всю опрометчивость своего поступка. Когда мне уже начало казаться, что кровь, хлещущая из моих ушей и глаз, затопила окружающее пространство, почти добравшись до горла, я получил-таки ответ, который, впрочем, ввёл меня в ступор. Если она не у своих родителей, куда обычно уходит после наших конфликтов, дабы пройтись по моей персоне асфальтовым катком, то где она может быть в такой час?

Прекрасно понимая, что это ни к чему не приведёт, я всё же наскоро оделся и метнулся к двери, надеясь, что моя жена бродит где-нибудь поблизости, победоносно поджидая раскаявшегося во всех смертных грехах меня.

Я уже был готов, с явной неохотой, конечно, к капитуляции, однако, дверь не поддалась. Замок работал исправно, ручка поворачивалась до упора, но само дверное полотно будто заклинило, хотя до этого подобных проблем на моей памяти не было. Предприняв ещё несколько тщетных попыток и вдоволь поистязав замок, психанув, я попытался выбить дверь плечом. По закону жанра я отошёл на пару шагов и устремил всю массу тела в одну точку, несчастная дверь под моим натиском распахнулась, едва удержавшись на петлях.

Именно такую картину я рисовал в голове, потирая выбитое плечо, прислонившись к не шелохнувшейся и, кажется, даже насмехающейся антивандальной поверхности. Похоже, ни один режиссёр тех фильмов, что мне доводилось смотреть, не имел представления о существовании бронированных дверей. На эту невысказанную теорию противный голосок в голове только и прогнусавил: «Сам дурак».

С трудом поднявшись и для приличия ещё раз пощёлкав замком, я поплёлся за льдом на кухню. Слабо представляя, к кому обращаться в таких случаях, я вновь попытался дозвониться до жены (безуспешно), а затем одному из своих знакомых, который, может, и не разбирается в дверях, но только закончил строительство дома. Было бы естественно после завершения работ сохранить полезные контакты на всякий случай, я бы так и сделал.

Как говорится, беда не приходит одна. Едва на мой звонок ответили, мой телефон отключился, издав напоследок характерный сигнал, напоминающий, что иногда его следует заряжать. С трудом поборов желание швырнуть ни в чём неповинный телефон в стену, я побрёл на поиски зарядного устройства. Процесс поиска занял у меня минут сорок. Выудив из вороха похожих проводов нужный, я с победным ликованием воткнул его в удлинитель, чтобы полюбоваться снопом искр и последующей почти уютной темнотой. Этого как раз следовало ожидать — с проводкой проблемы уже были, но как же не вовремя.

Говорят, если сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, при этом считая до десяти, можно сбавить градус нарастающего гнева. Если хорошенько побиться лбом о журнальный столик, результат будет тот же. Немного остыв и несколько раз прокрутив сложившуюся ситуацию в голове, я поплёлся к двери, дабы продолжить её и свои мучения. Однако тот, кто её установил, выполнил свою работу не в пример лучше, чем тот, кто врезал замок. Постарался на совесть.

Порядком потрёпанный и нервный, я был вынужден признать, что вновь потерпел поражение от жалкой двери. Что ж мне так с ними не везёт, судьба у меня, что ли, такая — что ни дверь, то непоколебимый враг? А собственно, откуда эта уверенность, что подобное случается на регулярной основе? Если задуматься, я не припомню, чтобы вообще имел неудовольствие столкнуться с проблемой подобного рода ранее, так откуда это ощущение и почему, стоит мне попытаться его анализировать, становится так тошно и… страшно? Ну, нет, откуда здесь взяться страху? В конце концов, это просто глупо. Всё этот безобразно нелепый день, начиная с самого падения, от одного воспоминания о котором в голове начинает что-то пульсировать. Весьма болезненно, даже сосредоточиться на чём-то не выходит. И шум этот нескончаемый только усиливается, перед глазами всё вертится, сжимается и расширяется, светится, мерцает. А вроде тяжелее кофе сегодня ничего не…

Да как же так?! Не мужик, а кисейная барышня! Ещё одно такое падение, и можно будет прикупить себе платьице с кринолином, даже корсета не надо — в обморок и так свалюсь, без посторонней помощи. Бесит вся эта ситуация до зубного скрежета, особенно эти лапищи, охаживающие меня по щекам. Достало! Я их точно сломаю! А где, собственно, их владелец? И где я? Какого лешего я валяюсь в лесу?!

С трудом поднявшись и оглядев окружающую действительность, с облегчением признаю, что это скорее парк, нежели лес. Вот только ночная мгла, пронизанная слабым светом убывающей луны, абсолютное непонимание происходящего и полное одиночество здорово бьют по нервам, и если говорить о последнем, уверенности в данном факте у меня нет. Чем дольше стою, озираясь по сторонам среди старых, корявых от возраста, а посему сильнее напрягающих деревьев, тем отчётливей понимаю, что лучше бы всё-таки был здесь один.

Мои глаза уже привыкли к окружающему ночному пейзажу и поэтому теперь безошибочно вылавливают мелькающую за деревьями тень. И если тьма августовской — да, точно, август! — ночи лишь легко касается кожи, оставляя на ней ощущение тёплой невесомой сырости, то эта подвижная тьма пробирает до костей, сковывая даже позвоночник едва терпимым холодом, даже летний зной не спасает. Сдаётся мне, от того, кому может принадлежать эта тень, он бы и не спас.

Стараюсь держать неизвестного врага в поле зрения и попутно ищу хоть что-то, что могло бы послужить оружием, но парк, как назло, ухожен — ни палок, ни веток, ни, к огромному сожалению, лопат. Зато где-то за густыми кронами мерцает слабый огонёк. Не утруждая себя долгими раздумьями, я со всех ног кинулся к нему.

Чувствую, как тень движется вместе со мной, почти не отставая — лучшей мотивации, чтобы побить все мировые рекорды по бегу, и не нужно. Вот уже вижу возвышающуюся махину — дом, а на его крыльце небольшой одинокий фонарь. Ещё пара десятков шагов, и я в безопасности. Ещё немного и… бац… искры… в глазах темнеет… тяжёлой тушей падаю на землю. Кажется, я вот только что грезил узреть лопату; что ж, будь осторожен в своих желаниях, могут и сбыться.

Уже предвкушаю опостылевшее за последнее время «пробуждение» — вот тошнота, вот пульсирующая боль в затылке, а вот и кто-то тащит меня за ноги. О, что-то новенькое! Мгновение, и ощущение бесконечного повтора почти рассеивается, с огромным трудом пытаюсь его удержать, чувствую — это отчего-то важно. Даже важней того, что происходит со мной сейчас. Знать бы ещё почему, было бы легче сфокусироваться на нужных деталях, а так только и помню — падение, боль в затылке, странный шум, опять боль, падение, и так по кругу.

Надо хотя бы запомнить эти умозаключения и попытаться поднять налитые свинцом веки... Лучше бы не пытался. Огненные всполохи, распускающиеся буйным цветом, заставляют зажмуриться так быстро, что я не успеваю разглядеть руки того, кто полирует мной прохладный паркет. На осмысление происходящего мне было дано не так уж много времени — с того момента, как я очнулся, по ощущениям прошло не больше пары минут, максимум пяти — так что проникнуться всем ужасом данной ситуации я просто не успел, когда мои ноги совсем не деликатно ударяются об пол. Вторая попытка открыть глаза успешнее, на этот раз я стараюсь это сделать как можно менее заметно, позволяя тем самым им привыкнуть к свету. Которого, к моему удивлению, в помещении нет. Да и в том, что это именно помещение, я убеждён лишь благодаря тесному знакомству с бессчетным количеством деревянных плашек и не везде ровных стыков между ними. Далеко не везде.

Не к месту меня вновь посещает мысль, что в последнее время я непозволительно часто вот так прохлаждаюсь, лёжа на спине и разглядывая обратную сторону собственных век. Хотя разглядывать обратную сторону чужих век мне бы понравилось ещё меньше. Стоило представить эту мерзкую сцену, чтобы сразу сесть и широко раскрыть глаза. Как только удалось немного заглушить первые рвотные позывы и разогнать полчища шустрых белых явно не солнечных зайчиков, я смог порадоваться, что первое впечатление было обманчивым, в помещении было не так уж и темно.

Благодаря большим окнам, пропускающим лунный свет, довольно явно угадываются очертания мягкой мебели, камина, книжных стеллажей, бледной маски в непосредственной близости от моего лица, двери справа от меня… скосив взгляд к маске и стараясь не дышать, я уже чувствую, как железная рука страха сжимает моё сердце. Не успеваю разглядеть её очертания, как убеждаюсь, что оно живое и неотрывно наблюдает за мной. Выкрикиваю что-то в попытке то ли замахнуться, то ли отшатнуться и тут же чувствую, как моё лицо чем-то обожгло. Это приводит меня в чувство, и я снова резко открываю глаза — когда только закрыть успел? — чтобы увидеть искажённое гневом лицо.

Боже, какое же знакомое лицо! Не могу, да и не хочу вспоминать почему, но я вдруг испытываю такое облегчение, что, не вполне отдавая отчёт своим действиям, хватаю Её в охапку и снова валюсь на пол. Вот бы сейчас открыть глаза и оказаться в своей, нет, нашей квартирке, можно тоже на полу, лишь бы не здесь. Однако я всё ещё в этом злосчастном доме. Не я, мы. Мы здесь. Что-то мне подбрасывает память, какие-то обрывки, клочки вроде из моей жизни, но и не из моей, и вот за ними и скрывается вся важность этого «мы».

Расслабится хоть на мгновение мне, конечно, не дают — чувствую какое-то неприятное шевеление и царапанье в области диафрагмы, и в памяти сразу всплывают характерные сцены из «Чужого». Если и не этот чёртов дом, то мой воспалённый мозг меня добьёт.

Медленно, очень медленно отодвигаю жену и почти жду, что сквозь мою одежду вот-вот вырвется нечто, забрызгав всё вокруг моей кровью и внутренностями. К моему ужасу что-то действительно шевелится под одеждой, но не под моей — тонкая женская куртка то вздувается, то идёт рябью, с трудом сдерживая нечто жуткое, потустороннее, как последняя преграда. Хочу поднять взгляд, но боюсь увидеть страх в глазах напротив, подтверждающий, что мне это не мерещится, поэтому смотрю на куртку, смотрю не отрываясь. И чувствую собственную беспомощность. Опять. В который уже раз за это недолгое время.

Вижу, как бледные в полумраке тонкие пальцы обхватывают живот, и вспоминаю, как я целые сутки бродил по этому чужому дому и искал, искал, искал. Вот эти руки аккуратно поглаживают монстра, засевшего внутри, и я лихорадочно думаю — сколько я пробыл без сознания? Часы? Дни? Месяцы? Пальцы тянуться к молнии, мой мозг уже вскипает, а я, словно доисторическое насекомое, угодившее в смолу — возможность выбраться из этого тягучего и липкого вещества уже потеряна, кажется, я скован, обращён в камень и могу лишь смотреть.

Шевеление почти прекращается, чтобы в следующий момент в небольшом зазоре появилось что-то тёмное, морщинистое и округлое… и правда — жуткое и потустороннее. Откидываюсь на спину и пялюсь пустым взглядом в потолок.

Моя жизнь теперь точно не будет прежней, как и я сам. Вот так нормальные психически здоровые люди превращаются в припадочных истериков. А всё эта мелкая пакость! Перевожу неприязненный взор на лопоухую морду, торчащую из-под одежды, и натыкаюсь на точно такой же, но даже более выразительный. От недоумения я сразу беру себя в руки, почти бодро вскочив на ноги, хватаю жену и, стараясь не смотреть на кошку — просто потому, что неохота тратить на неё время, да, только поэтому — шагаю к выходу. Чтобы тут же быть довольно грубо остановленным, развёрнутым на сто восемьдесят градусов и почти брошенным в кресло.

Не успеваю опомниться, как мне в лицо утыкается смятый исписанный лист бумаги, на котором местами надорвавшими бумагу крупными буквами выведено: «Оно нас не отпустит! Мы сожжём дом». Едва я собрался что-то ответить, как тут же был добит только что приписанным «изнутри».

Был бы я один и не имей иного выхода, вероятно, так и поступил бы, но… И это «но» смотрело на меня с точно такими же сомнениями, но полное решимости.

Рисковать собой всё же как-то проще, чем кем-то. Если же оценивать ситуацию здраво, Оно уже пыталось пролезть и в мою голову и в её, и выходило у него неплохо — если бы в этих снах меня постоянно не преследовала всякая жуть, я бы в них и остался. «Всякая жуть» тем временем лениво зевнула и скрылась в импровизированном гнезде. Как это я сразу ничего не понял, ведь даже видел пару раз, но ничего кроме страха она не вызывала. С другой стороны, увидь такое впервые, ещё и в такой неоднозначной ситуации, кто угодно бы задумался, а не бесовщина ли? Да, любому здравомыслящему человеку стало бы как-то боязно за собственную душу при виде моей питомицы. А я за ней ещё и лоток убираю. Когда выберусь отсюда, буду претендовать если и не на памятник при жизни, то хотя бы на медальку.

Дело за малым. Сжечь здание с таким количеством легковоспламеняющейся мебели не сложно, но вот уверенности в том, что живущее здесь существо не окажет сопротивления, нет никакой. Да и живёт ли оно в этом доме или, быть может, оно часть дома, как и, похоже, прилегающие угодья. Сразу вспомнилась тень за деревьями и звон лопаты. Кстати, этот момент следовало бы прояснить. Что-то слабо верится, что то огромное нечто стало бы глушить меня садовым инвентарём.

Нет, ну, ситуация, несомненно, экстренная и требует решительных действий, да и времени было в обрез и, полагаю, я был не адекватен, но зачем так-то? Хоть бы каплю сожаления из себя выжала, женщина! Я даже немного сочувствую этому монстру. Дал бы нам уйти, отделался бы лёгким испугом, продолжил бы терроризировать местных жителей и случайных неудачников вроде нас. Так и простоял бы ещё пару веков, а то и дольше, сохранил бы и эти резные двери, и эти обитые чем-то явно дорогим стены, и… меня опять куда-то не туда занесло. То ли Он опять пытается на меня незаметно влиять, то ли я не способен сконцентрироваться в экстремальной ситуации на действительно существенных вещах. Я, как бы это ни было неприятно, всё же склоняюсь к первому, а, значит, надо пошевеливаться.

Не стоит думать, что пока я напрягал мозги, моя хрупкая супруга напрягала мышцы — груда мебели и книг в центре гостиной результат в основном моих телодвижений. Но возможности возгордиться плодами своего труда, ладно, нашего труда, мне не позволяет ворох сомнений. Что же, вот так просто, поджечь и сбежать через незапертую дверь? И никаких препятствий, никакого сопротивления? Как-то это слишком легко после всего, что произошло, даже неестественно.

Глядя на нерешительно озирающуюся по сторонам жену, понимаю, что она полностью разделяет моё мнение, но дальше стоять и раздумывать смысла нет. Сгребаю первую попавшуюся под руку книгу, чтобы разжечь с её помощью самый дорогостоящий в моей жизни костёр, подавляя ехидную ухмылку с нотками скрываемого ранее духа вандализма. Взять бы канистру бензина из машины, но запас топлива нам наверняка ещё пригодится, а сухое дерево горит ничуть не хуже, чем бумага.

Удостоверившись, что пламя уверенно расползается по всему помещению, стараясь не надышаться дымом, мы почти бегом ринулись к выходу из дома, где предусмотрительно оставили зазор, подперев дверь своей же сумкой — местным предметам декора и вещам доверять столь жизненно важную функцию отчего-то не хотелось. Прихватив сумку, почти слетели с крыльца и в этом же не беге даже, полёте пересекли ещё несколько десятков метров и только потом остановились.

Я чувствовал небывалую потребность видеть, как этот дом сгорает. Никогда не относил себя к числу убеждённых пироманов, но, глядя на полыхающее здание, ощущал, как изнутри рвётся какая-то едва сдерживаемая злая радость. Полюбовавшись немного на отсветы пламени в окнах и узрев, как оно, перебравшись наружу, облизывая колонны, поддерживающие навес над крыльцом, я остро пожалел, что не могу услышать рёва, с которым оно пожирает то, что некогда так же поглощало людей.

Когда надломилась первая балка, опасно накренившись в нашу сторону, я справедливо решил, что пора бы уже выметаться из этой глуши. К счастью, на этот раз машина стояла там, где мы её оставили. Мне стоило огромных усилий смотреть только вперёд, крепко сжимая руль, не отвлекаясь на яркие всполохи в зеркалах. Почему-то казалось, стоит только обернуться или краем глаза зацепится за образ этого дома, и дорога к спасению для нас будет закрыта.

Когда мы миновали ветхий и даже с виду заброшенный домишко сторожа, я не испытал даже подобия удивления, как и при виде распахнутых настежь ворот с покосившейся правой створкой.

До трассы мы добрались относительно спокойно, хотя мне стоило огромных усилий сдерживать желание вдавить педаль газа в пол при виде обступающих высоких деревьев, но врезаться в одно из них, когда свобода так близко, в мои планы не входило.

И всё же, стоило передним колёсам коснуться асфальта, мой самоконтроль помахал ручкой, и следующие несколько десятков километров я выжимал из машины всё, что можно. Почувствовав почти невесомое касание на своём плече, я сначала даже вздрогнул и только спустя долгие пару секунд вспомнил, что не один, и сбавил скорость.

По-прежнему глядя только вперёд, я бы при всём желании, будь таковое, не смог бы упустить мгновения, когда меня захлестнуло облегчение. До того, как на горизонте, среди тьмы давящих с обеих сторон деревьев, появились первые освещающие дорогу фонари — верный признак приближающегося города — я и не замечал, как напряжён. С того момента и до самой парковки у нашего дома у меня в голове крутилась только одна мысль, сформированная из трёх простых, но на удивление успокаивающих слов: «Скоро будем дома». Когда же, разбитый, вымотанный и всё ещё дёрганный, я плюхнулся в кресло, оглядев интерьер и убедившись, что на этот раз все жильцы этой нормальной, без всякой чертовщины, квартиры на месте, я смог, наконец, расслабиться и задремать.

Привычная жизнь постепенно вытеснила все страхи, и даже к отсутствию слуха я почти привык, хотя и понимаю, что окончательно смириться с этим вряд ли смогу. Все же странности, связанные с кошкой, я со спокойной душой, хоть и с некоторым разочарованием списал на временное помутнение рассудка в связи с перенесённым стрессом.

И только иногда, когда я почти проваливаюсь в сон или же погружаюсь в вяло текущие мысли о том, как же всё удачно сложилось в моей жизни, я слышу. Сначала перезвон тоненьких металлически трубочек где-то вдалеке, затем нарастающий гул со всех сторон. И вижу. Цветные блики на унылых серых стенах офиса, словно на окнах танцуют сотни витражных бабочек; мерцающие перламутром, пребывающие в постоянном движении тонкие нити-щупальца вместо волос на голове моей привычно тепло улыбающейся жены; стеклянные диковинные грибы, пробивающиеся сквозь кожу на моих запястьях. Однако же сосредоточиться на этих явлениях у меня никогда не получается — острая пульсирующая боль в затылке затмевает собой всё. Она всегда приходит вовремя, не позволяя мне выныривать из моей спокойной и комфортной жизни, в которой нет места ни монстрам из прошлого, ни живым домам, ни героическим кошкам.