Госпиталь для душ (гет)

Слияние жаждущих друг друга душ напоминает фейерверк: искра за искрой, оно разгорается, бушует слепящим разноцветным пламенем, хлопая и треща, точно ругаясь на невовремя разбудивших его зрителей, потом рассыпается миллионами светлячков, миллиардами блестящих конфетти и в конце концов гаснет, оставляя своим свидетелем лишь нерезкий стесняющийся запах.

Но так бывает далеко не всегда, ведь за одним залпом вполне способен последовать другой. Именно в этих редких, и оттого бесценных, случаях зарождается то самое чувство.

Он подхватывает ее буквально на лету, в прыжке — кульминации пути, преодоленного сломя голову, подхватывает и кружит, кружит, кружит… Она смеется даже безумнее обычного, взъерошивает его и без того бунтующую шевелюру и, обретя долгожданную стойкость, удовлетворенно стискивает в объятиях с такой силой, что он, кажется, почти задыхается.

Гермиона разбирает разворачивающуюся перед ней картину на составляющие, как не надоедающий пазл: скрупулезно, методично, с обожанием. Тайна, доступная прекрасным незнакомцам, для нее — несбыточная мечта. Кто по своей воле согласится разделить жизнь с бракованной?

Хотя ей не обидно, вовсе нет, просто немного грустно. Вычеркнув прошлое, она надеялась расписать будущее совершенно иным языком, не знающим ни слова «боль», ни слова «страх», ни слова «ненависть». Однако за все утекшие, подобно воде сквозь пальцы, годы на сплошь черном полотне ее бытия так и не появились проблески. И все же она не теряет веру, единственный имеющийся козырь в ее рукаве.

— Что-то интересное?

Его звонкий голос врывается в сознание внезапно, пуская по коже табун мурашек.

И, беззвучно признается она, не только от испуга.

Гермиона не обнаруживает в нем сегодняшнем ничего нового: тот же хитрый взгляд, тот же, несколько горбатый, длинный нос, те же чуть пухлые щеки. Васильковые ручейки струятся под бело-бежевым неизменно — и уже привычно — горячим сатином тела, совсем по-художнически, мазками выделяющим скелет. М-да, не мешало бы поправиться, а то столкнется с кем-нибудь нечаянно и тут же рассыплется, сродни башне из домино или карточному замку.

Фред стоит, едва ли не прижимаясь к ее спине, дыша в затылок, и это неясным образом расслабляет, хотя логичнее для нее было бы обратное. Гермиона оборачивается, задевая его локтями, и будто бы не только ими, но и всем своим, разом обнажившимся, нутром.

Ан нет, новое все же находится: он сегодня в небесно-голубом. Да и улыбается словно еще более завораживающе.

С таким и в раю было бы нестрашно.

На его вопрос она лишь неопределенно пожимает плечами, мол, ничего необычного — так, задумалась. Он ухмыляется, хмыкает с явным скепсисом и…

… протягивает ладонь?

— Пойдем.

— Куда?

— Пойдем!

Пусть они знакомы совсем немного, его перепады настроения и порой потрясающие во всех смыслах идеи успели стать будничными в графике их общего существования, и все-таки до сих пор жив в ней тот корень, откуда произрастает цветок мнительности, подозрений и опасений.

Впрочем, и теперь ему не удается одолеть ее природное любопытство: они оказываются в Круглой комнате, или, как поправил бы ее местный садовод мистер Лонгботтом, в оранжерее. Ее толстое стекло заманивает в плен малочисленные брызги еще чистого, но уже посеревшего дня, преломляет их в своих полупрозрачных кристаллах и расплескивает внутрь, выполняя роль прожектора, что как нельзя кстати подходит фредовской миссии: едва они переступают порог, он мгновенно утягивает ее в центр, опускает вторую руку ей на талию и зачинает танец под слышимую лишь им зеленую музыку.

Она не задает лишних вопросов — к чему, если все и так на поверхности? Может быть, он научился читать ее мысли, а может, умудренный опытом, ловко вытянул скрытое за водянистой пеленой желание, неважно. Важно только то, кем они ощущают себя в эту минуту молчаливых откровений, и то, кем являются и кем будут.

Проходящие в холле люди — хладнокровные донельзя, ибо по-другому не объяснить, почему они не обращают на них ни капли своего, столь, видимо, драгоценного, внимания.

А между тем у них под носом свершается самое настоящее чудо: учится залечивать раны вымученное сердце; сердце, впервые познавшее любовь.