Княгиня и её полеты (гет)

Картинная галерея на Заячьем острове представляла собой небольшой домик-особняк с крыльцом, перилами и колоннами в псевдоантичном стиле. Имение какого-то купца-мецената, какого именно-никому до того не было дела. Рахиль Левандовская представляла свои натюрморты и пейзажи среди других участников выставки. Гости пили шампанское, курили сигары, вальяжно расхаживали вдоль стендов с полотнами: приценивались.

Шаховская посетила выставку в компании Головиных. Старшая, Любовь Валерьяновна, как-то очень быстро затерялась в толпе гостей, а Муня не отходила от Евгении ни на шаг и всё рассказывала , рассказывала ей истории о жизни на Гороховой, 64.

-Давеча юноша приходил. Влюбленный студент, эдакий романтик. Всё терзал нас с Григорием Ефимовичем: отчего его невеста не желает быть с ним ежечасно-ежеминутно? Неужели не любит? Он ведь за ней по пятам, даже под окнами ночевал, песни пел, серенады, так сказать... Спрашивает, причитает, а сам, значит, увидел на столе булку маковую, глядит эдак, просительно, разве только слюнки не капают... Ему Матрена Григорьевна, Марочка, булку и пододвинула, а он покраснел весь. "Да Вы кушайте, кушайте! " Стали мы его упрашивать. Я, матушка, Мара, Ольга Владимировна.

-А Григорий Ефимович что? — спросила Евгения.

-Всё молчит. Стал было юноша домой собираться, а Григорий Ефимович ему и говорит: "Хорошо ли чайку попил?" "Хорошо " отвечает тот. "А булка вкусная была?" "Вкусная, вкусная, отец Григорий ", а сам красный-красный, весь до крайности смутился, губы поджал. "Вот и девушку свою ты так же съесть хочешь. Словно булку. А ты её по-другому любить попробуй. Отойди на два шага прочь — и люби. Дай Богу место, хоть маленькую щелочку между ней и тобой!" Студент тот чуть ли не в слезы. А Ольга Владимировна его успокаивать: "Ты, юноша, невесту свою обнимать-то обнимай, а душить — не след. Она и рада бежать к тебе, да бежать некуда: слишком уж близко от неё стоишь. Не грусти, не печалься, а просто дай жить. И будь счастлив ".

-Мудрая она, ваша Ольга Владимировна. А говорят, юродивая.

-Верно говорят. А те, что клянут её умалишенной — неверно. — Муня весело рассмеялась.

Тем временем дамы подошли к тому месту, где выставлялись картины Рахили. Сама художница сидела на стуле возле этюдника с натюрмортом и внимательно глядела на посетителей.

-Как Ваше здоровье, любезная Рахиль Львовна? — Муня обратилась к ней первая.

-Благодарю, Мунюшка.- отвечала та тихим бархатным голоском-меццо-сопрано. — Слава Богу, продала два пейзажа. Это так лестно... Рада видеть Вас...

-Евгения. Просто Евгения и не станем чиниться, — отрекомендовалась Шаховская. — Муня много говорила о Вас. Признаться, я считала вас кем-то вроде королевы салона на Гороховой... простите меня за это. А картины Ваши чудо как хороши. Ничуть не жалею вечера, проведённого здесь. Давно не соприкасалась с современной живописью.

-Ах, Евгения... мне отнюдь не удивительно, что вы меня за кого-то приняли, кем ни я ни кто иной быть не может. Ведь никакого салона на Гороховой попросту нет. Мы все друзья, братья, сёстры... да просто бесприютные души. Все до единого.

Муня сделала учтивый книксен и отправилась на поиски матушки: ей показалось, что Евгения должна поговорить с Рахилью тет-а-тет.

-Все до единого? — переспросила Шаховская.

-От первого до последнего.

-А... Распутин? — вдруг Евгения поняла, что с этой женщиной можно и нужно говорить только то, что думаешь, и не стала чиниться, называя их общего знакомого по имени-отчеству.

-А он больше всего. И жизнь у него такая, что нам с Вами и близко не надобно.

-Неужели? — усмехнулась Евгения, — Царскому фавориту чего в этой жизни не достало?

-А вы с ним покороче сойдитесь. Сами всё поймёте. Знаете, отчего он нас бережет да жалеет? Да оттого, что случись беда — и его не пожалеет никто. Вот и болит душа... Гриша мой друг. Я в него вовек не плюну. Но... разве что я и не плюну. Ещё Муня, Любовь Валерьяновна. Аннушка Вырубова. А остальные... сами всё увидите.

-По-вашему, я плюну? — спросила художницу Шаховская.

-По-моему... рано судить. Вполне возможно, что завтра Вы о нём просто забудете. Получите своё, и... но ведь никто ни мне, ни Грише, никому другому здесь ничего не должен. Да и поверьте: гораздо безопаснее держаться от нас подальше.

-Рахиль... — начала Евгения — Вы говорите так, будто квартира на Гороховой-не дом, а опасная секта. А... Григорий (она решила так его называть) — эдакий Кондратий Селиванов. Зачем Вы меня пугаете? Признайтесь, — внезапно Шаховскую осенило, — Вы ведь... Вы ведь любите Григория, правда?

Рахиль печально улыбнулась.

-Так многие думают. Я люблю Гришу, но не как мужчину, нет. Я люблю его, как человека, который сумел защитить меня от этого жестокого мира. И очень не хочу, чтобы с ним случилась беда. А шпионов и подлецов на Гороховой предостаточно.

-Знаете что, Рахиль, Вы, конечно, можете желать Григорию счастья, но чем дальше и больше Вы за него прячетесь от жестокого мира, тем большей опасности его подвергаете. Видели, сколько у него зубов?

-Да, Евгения. Вы правы. Если бы не я, их было бы больше.

-Григорий не слишком расстроен из-за выбитых зубов. И всё же... Всю жизнь от мира прятаться нельзя. Или Вы станете сильной и научитесь жить в полный рост, или же никакого Григория не хватит, чтобы избавить Вас от всех возможных бед.

-И снова Вы правы. Мне даже нечего возразить.

-Так и не надо. Живите, проживайте эту жизнь, любите, как хотите и кого хотите, этот мир — Ваш! А я и сама бы с радостью стала Вам другом. Вам и Григорию.

-Благодарю Вас, дорогая Евгения. И за себя благодарю, и за него. Гриша... он сильный. Значит, и я буду такой.

-Будете, будете, вне сомнений...

Внезапно Рахиль вздрогнула. Высокая женщина в чёрном манто вплотную подошла к одной из её картин. В руке у женщины был пузырек с чем-то зелёным. Рахиль немедленно сорвалась с места:

-Что вам здесь нужно?

Женщина насмешливо взглянула на художницу:

-А помнишь ты, Райка-жидовка, Распутинская подстилка, как ты мне лицо разукрасила?

-Было за что — вот и разукрасила. — Рахиль вся затряслась от гнева. — А ты, Лизавета, вон отсюда ступай.

Посетители галереи начали обращать внимание на Рахиль и ту, которую она назвала Лизаветой. Вокруг двух женщин воцарилась зловещая тишина. Вдруг Лизавета сделала резкое движение правой рукой и плеснула зелёной краской в картину Рахили.

-Ах ты, проклятая!!! — Рахиль кинулась на вредительницу с кулаками, но одним ударом была отброшена в сторону.

-Ну что ж, — проговорила Евгения, — давно я морды не била.

Она вальяжно подошла к Лизавете и со всего размаха ударила ее кулаком в лицо. Та потеряла равновесие, но встать уже не смогла, поскольку Шаховская методично, удар за ударом, пинала ее ногами. Выставка была сорвана. Кто-то вызвал городового. С большим трудом Евгению оттащили от несчастной окровавленной Лизаветы, которую в беспамятстве увезли в ближайшую больницу. Санитары говорили, что у женщины были сломаны два ребра, выбиты зубы и проломлен череп. А княгиня Шаховская вырвалась из рук городового и в сопровождении Муни и Рахили выбежала на улицу ловить извозчика. Ей безумно хотелось оставить своих спутниц, велеть извозчику гнать во весь опор до Невского, а там-в клуб и уколоться морфием, но тут же в голове возник образ Распутина, и Евгения передумала. Муня и Рахиль обнимали её, а Любовь Валерьяновна плакала.

-Вечно из-за Вас, Рахиль, мордобой.- усмехалась Шаховская, но было ясно: у неё вот-вот начнётся истерика.- А Вы и сами не такая уж слабая. Как Вы на эту курицу кинулись...

-Евгения, дорогая моя, — причитала Рахиль, — как же ужасно, что такой замечательный день был испорчен... Теперь Вас вызовут в полицейский участок.

-Не вызовут, не боись, Рая, — внезапно резко обратилась к ней Евгения, — я ведь княгиня. Но в следующий раз бей сама. А то, глядишь, ещё кто-нибудь зубов недосчитается.

-Поедемте к нам! — упрашивала Шаховскую Муня. — Чаю попьём. У нас нынче пирог яблочный, верно, матушка?

-Верно, поедемте к нам, — причитала безутешная Любовь Валерьяновна.

И они поехали к Головиным, где Евгения осталась ночевать, а Рахиль вскоре уехала к себе домой, на Охту.

Наутро все газеты писали о том, как неизвестная мещанка испортила картину художницы Рахили Левандовской, за что была избита княгиней Шаховской до полусмерти. Поразительным образом публика в большинстве своём сочувствовала художнице, что привело к небывалому успеху её картин. Все кинулись наперебой скупать натюрморты Левандовской, а один купец не только предложил изрядную сумму за испорченную картину, но и пожелал пригласить Рахиль в ресторан "Медведь ". Художница согласилась.

-Но предупреждаю Вас, милостивый государь, — заявила она предприимчивому купцу, — Григорий Распутин — мой друг.

-Всю жизнь мечтал с ним познакомиться, — отозвался купец, — Григорий, говорят, душа-человек. И выпить не дурак.

Всё кончилось тем, что в ресторан "Медведь " они отправились втроём: Рахиль, купец и Распутин. Пока художница задумчиво смаковала ликёр с мороженым, мужчины изрядно напились.

-Благослови-и, Григорий, — нараспев выкликал раскрасневшийся от вина купец, обняв Распутина за плечи, — похи-итить у тебя эту... кто она тебе там... Ра-аечку на веки вечные! Венча-аться хочу, вот что!

-Деточку мо-ою, Яшшерку мою я те благословля-аю, — в тон отвечал ему совершенно пьяный Распутин в шелковой расстегнутой рубахе, — да только смотри-и, не обижай её. Голово-ой отвечаешь, аха! Яблока-ами, яблока-ами её-й то почашше по-отчуй, да пушшай по-оет тебе на вся-ак день, аха-а!

Через пару месяцев Рахиль Левандовская и купец Александр Легкобытов обвенчались.

А Евгения старалась всё свободное время проводить в лазарете. Там было некогда думать о морфии. И она по-прежнему мило беседовала со Стешенькой в сестринской, делала перевязки, таскала биксы, ассистировала при операциях. Она почти не думала о морфии . Могла несколько дней подряд не думать о нём. Но всё чаще ловила себя на том, что не может не думать... о Распутине. Евгении не хватало его мягкого голоса с лёгкой сипотцой, его оканья, его странных слов, которые она даже не всегда понимала: все эти "пытки-испытки", "посыкнулся", "неотходно "... Евгении захотелось прийти к нему просто так, а не потому, что тянуло уколоться.

И она решилась.