Танец с розой (гет)

После ухода Эдмунда Лавиния некоторое время сидела, обхватив себя руками. Сердце билось так, что она не слышала ни музыки, ни разговоров окружающих. Жаркая кровь прилила к щекам, билась в жилках на висках — казалось, сейчас ей станет дурно. Переведя дыхание, Летиция выпила воды — сладкой воды, подававшейся вместе с мороженым. Привкус сахара был противен, но это помогло прийти в себя.

"Он просто пригласил меня на свидание. Я могу и не ходить, если не захочу. Отчего же мне так... неописуемо?" Красная роза все еще лежала рядом, слегка растрепавшаяся в танце; один лепесток выпал и алел, будто капля крови, на белой поверхности стола. Пульсирующая точка — казалось, если Лавиния дотронется до лепестка, заново ощутит горячее прикосновение рук Эдмунда и почувствует его гибкое и сильное тело совсем близко... Охватила такая истома, что девушка не могла заставить себя подняться, не могла и пальцем пошевельнуть — хотелось закрыть глаза и застонать мучительно и сладко. Раньше с ней такого не было.

"Я не должна идти на свидание. Смогу ли я держать себя в руках?" Но она уже знала: пойдет.

Ей так хотелось больше о нем узнать, поговорить с ним, понять, что он на самом деле умный и храбрый человек... Но почему-то темно было на душе, она не чувствовала себя счастливой.

Перед родными Лавиния с трудом сохранила спокойствие, но не могла вновь и вновь мысленно не возвращаться к тому, что будет вечером. На юге было вполне допустимо, чтобы девушка уходила из дома на всю ночь, не предупредив родных. Когда стало темнеть, Лавиния надела дорожные юбку и блузку, накинула на плечи тонкую шаль и снова выскользнула в коридор. Сердце стучало тяжело и медленно, ноги замирали.

...У решетки с розами никого не было. Лавинии на секунду стало необъяснимо страшно. Она заставила себя остаться на месте, потом, чтобы скрыть волнение, принялась прохаживаться по лужайке.

В общем-то, она ведь и сама немного опоздала. Неужели Эдмунд не стал ждать? Нет, кажется, небольшое опоздание ему должно понравиться. Она чего-то не понимает о нем? Почему она решила, что разбирается в том, что чувствуют и думают другие?

"А если он сейчас наблюдает за мной из-за угла и смеется?" Лавиния сникла, прислонилась к решетке — шипов можно не бояться, их не бывает у шпалерных роз. Она слишком многое о себе вообразила.

Минуты еще ползли, как улитки. Вздохнув, Лавиния поднялась к себе и легла.

Утреннее солнце не порадовало ее. Чувство униженности, горькая обида камнем лежали на сердце, заставляя все видеть в черном свете. А перед родными снова надо притворяться спокойной и беззаботной.

Лавиния предпочла уйти к себе: невыносимо стыдно было представить, как она столкнется с Эдмундом после его грубой шутки, поставившей ее в такое глупое положение. Не хотелось читать, потому что взятые с собой книжки вдруг показались фальшивыми и глупыми; не было сил написать хоть строчку родителям или друзьям... Конечно, она должна это преодолеть, но не сию секунду. И она дала себе ровно час на то, чтобы погоревать.

Но час еще не истек, когда в комнатке послышался голос с акцентом — видимо, это горничная. — Я оставлю на столе, вы позволите?

Нет, не время изображать гордость! Лавиния бросилась в общую комнату: она чувствовала, что сейчас узнает что-то крайне важное. Но развернуть лист бумаги она постаралась как можно спокойнее.

Почерк одновременно небрежный и твердый.

"Должен попросить прощения: дела заставили покинуть гостиницу сразу же после нашего вчерашнего танца, я не успел вас предупредить. Полагаю, что через три дня вернусь. Искренне преданный Вам, Эдмунд Чезетти".

Первое, что почувствовала Лавиния — пьянящую, окрыляющую радость. Эдмунд и не думал смеяться над ней. Три дня спустя она его увидит, и тогда... Она подняла глаза. Фиби, сидя в кресле, тяжело дышала, готовая заплакать. Тетя Мэри с горечью смотрела на дочь. Стало вдруг стыдно перед теткой и кузиной, Эдмунд не стоил ссоры с ними.

Лавиния спрятала записку в карман, извинилась и объяснила, что отправляется на прогулку.

— Я иду одна, — добавила она очень мягко. — Может быть, ты тоже хочешь освежиться?

Фиби выбежала из комнаты. Тетя Мэри тяжело вздохнула. Да, лучше было уйти.

Спустившись к морю, Лавиния достала записку от Эдмунда и перечитала снова. Радость успела остыть, и теперь ей уже кое-что казалось подозрительным. Почему, собственно, записку ей передали только сейчас? Ведь явно оставить он ее мог лишь вчера вечером. Горничная была слишком занята? Или он нарочно попросил с запиской повременить? "Стало быть, это действительно была шутка, игра со мной — тем более отвратительная, что я могла и не догадаться. К тому же он успел, кажется, вскружить голову Фиби. Ну хорошо же". Лавиния сжала записку и хотела бросить под ноги, но передумала — смастерив самолетик, запустила его в море. Размах у нее был слабый, но ветер подхватил бумажку, немного покачал, уронил в волну. "Если бы можно было сейчас же уехать, а то придется еще пять дней терпеть его, когда он вернется. А хотя ничего страшного, потерплю. Можно внушить себе, что его тут и нет вовсе".

В первый день Лавиния упорно старалась занять себя, и об Эдмунде удавалось не думать... Почти удавалось. Она закончила все письма, на пляже вволю поплавала и поиграла в мяч, наконец продолжила чтение взятого с собой нового романа. В то время, как все зачитывались Морисом, Летиция предпочитала Джулию Валенсен: да, детективы, зато без излишней жестокости, а какое погружение в быт! И характеры прописаны великолепно. И главный герой обладает умением проникать в суть событий и раскрывать ее читателям.

Ночью отчего-то не спалось. Насколько было бы легче, если бы Эдмунд просто не вернулся. Но желать простого исхода малодушно, не правда ли?

...Утро пришло, как будто ничего и не было, как будто этот отдых ничем не отличался от того, что был в прошлом году.

После завтрака Эдриан снова убежал гулять один, а Фиби неожиданно позвала Лавинию пойти делать вместе с ней зарисовки. Кузине захотелось изобразить фонтан во дворике у левого крыла, украшенный очень милыми статуями танцующих детей.

Дворик был, что странно, пуст. Возможно, постояльцам не нравилась его излишняя аккуратность, или они не находили его достаточно оригинальным. Светлые стены гостиницы, окружавшие его с двух сторон, кусты жасмина, аккуратно подстриженные, ажурные скамейки — в любом городе найдется немало подобных мест; во всяком случае, Розфильд ими изобиловал. Хотя для занятий рисованием, пожалуй, неплохо.

Обе уселись на скамейке с альбомами и карандашами. Лавиния покосилась на кузину: той явно хотелось что-то сказать, но Фиби, как и тетя Мэри, редко решалась сама завести разговор.

— Ты считаешь, мне есть дело до этого... молодого человека из поезда, — наконец начала Фиби, сморщив вздернутый носик.

— Я не настолько хорошо разбираюсь в твоих вкусах, — ответила Лавиния осторожно.

— Он недурен, конечно... — протянула Фиби, вертя в пальцах карандаш. — Но я отлично понимаю, что, будь он мне даже ровней, из него вышел бы дурной муж.

Лавиния подавила горький вздох и тут же мысленно посмеялась над собой. Фиби была, безусловно, права в отношении Эдмунда, и если она, изнеженная и не знающая жизни, оказалась умнее, винить следует только себя.

— Но ты была чем-то расстроена, когда мне пришло письмо. У тебя что-то случилось?

— Эдриан совсем отбился от рук. Боюсь, как бы он не связался с разными... социалистами. Он уже сейчас говорит ужасные вещи про нашего отца, говорит их маме... Никогда не думала, что он вырастет таким неблагодарным.

"Не буду напоминать, что, когда я вошла, Эдриана в комнате не было". Жалобы на него стали в последний год общим местом в разговоре и сейчас явно служили отговоркой.

— Я слышала, куда уезжал этот человек, — выпалила она наконец. — Развлекается с дурными женщинами где-нибудь в Леостоне. А может, даже за городской чертой, там они совсем дешевы.

Да, кузина явно знала о жизни больше, чем могла заподозрить тетушка. И вмест того, чтобы, как сама Лавиния, погружаться в раздумия и мечты, расспросила горничных и завсегдатаев этой гостиницы. Душу наполнили стыд и горечь. Но следовало не показывать своих чувств.

— Фиби, — Лавиния смогла ответить снисходительно, — давай не будем верить клевете на человека и обсуждать его за спиной.

Oна ушла, храня в душе горькое осознание: то, о чем говорит Фиби, более, чем возможно. И вызвать на свидание, а самому нарочно отправиться за продажной любовью... Oскорбленная гордость заставляла сердце обливать болью и яростью.

Утром Лавиния решила отправиться снова в Леостон — одна, на лодке. Она уже спускалась к пристани, когда увидела, как к берегу кто-то причаливал. Пригляделась — и застыла: из лодки на берег соскочил Эдмунд.

Захотелось развернуться и уйти — хотя зачем от него прятаться? Он всего лишь их сосед по гостинице. Лавиния продолжила спускаться. Поравнялись — взял за руку. "Не от чего так задыхаться. Сохраняй спокойствие. И не отворачивайся, посмотри на него, как того требует вежливость".

В его глазах — нежность, надежда, просьба, что-то даже униженное. А от кожи, от волос пахнет дешевыми духами. На воротничке — след помады.

Ей стало вдруг противно. "Зачем ему опускаться до того, чтобы покупать любовь этих бедных девушек?" Эдмунд потянул ее за руку, привлекая к себе.

— Мне очень жаль, что пришлось так внезапно уехать...

— Боюсь, я не могу сожалеть о том же. Простите, у меня дела в городе.

— Неужели они настолько неотложны? Мы ведь хотели поговорить.

Как же он играл низкими тонами голоса...

— Боюсь, у меня это желание прошло.

Она легко отстранила его и быстро спустилась к лодкам. Больно? Ничего, пройдет.

Отчего-то сегодня она не решилась отправиться в Горный город. Побродила по магазинам Нового, присмотрела подарки родным и подругам, но не сумела ничего выбрать.

Ее тянуло наблюдать за девушками, работавшими в лавках и кафе. Бойкие, быстроглазые, аккуратные, подвижные, старательные. Как и чем они живут? Туристы так естественно принимают их внимание, порой навязчивое, а кто знает, что у них на душе? И — которую из них Эдмунд выбрал два дня назад? "Если в самом деле выбрал кого-то, а может статься, я просто ревнивая дура". Но зря утешать себя не хотелось. Если бы можно было сразу уехать...

В следующие дни Лавинии понадобилось все ее терпение. Она раз за разом выкидывала, не читая, письма от Эдмунда, отправляла назад горничных и посыльных с букетами. Вечером она даже слышала странный шорох около окна, но не стала подходить, а ушла в общую комнату, заперев свою спальню снаружи и решив при более подозрительных звуках поднять шум — а то вдруг в самом деле грабители. Нет, некоторое время спустя все стихло, но до утра Лавиния все же не решилась вернуться к себе. Зато — о чудо! — завтрак прошел без того, чтобы ей принесли записку и букет. "Нет, мне ни капли не грустно. Так гораздо легче. Еще немного, мы уедем, и я забуду обо всем. И он, надеюсь, забудет".

День прошел так спокойно, словно и в самом деле Эдмунда не существовало на свете — словно он приснился ей. Наверное, так было правильно, и неразумно грустить — она ведь сама этого хотела. Не стоит беспокоиться, что она ранила его сердце: разве искренне влюбленный сможет так расчетливо играть с девушкой?

Зато Фиби, кажетс, успокоилась: проснулась в добром настроении, весело болтала с матерььюи братом, а после обеда даже прошла в развлекательный зал, где стояло фортепьяно, и играла целый час для всех, кто был там, сонаты Гольдсона. Нежные и печальные, они заставляли вспомнить дожди в Корлинге, капли, бьющие по стеклу, и ручейки меж булыжников, и стало отчего-то пронзительно грустно, так что захотелось плакать, но то была мирная грусть. Поселившийся в душе покой, хрупкий и печальный, не хотелось открывать жизнерадостному дню, но все-таки Лавиния поддалась уговорам Эдриана и отправилась с ним на пляж — а то еще кузен начнет беспокоиться за нее.

...На пляже Эдриан сразу поплыл от нее, все дальше и дальше, не обращая внимания на окрики Лавинии. "Наверняка ему приглянулась какая-то девочка, вот и рисуется", — подумала она, вздохнула и поплыла, как всегда, вдоль берега. Потом перевернулась на спину, и в этот момент раздался крик. Лавиния с ужасом поняла, что кричит Эдриан.

— Тону! Тону! На помощь!

Ей показалось, она услышала, что он захлебывается.

Снова перевернувшись, Лавиния попыталась разглядеть, куда же он заплыл. Различила у самого буйка отчаянно бьющуюся фигурку. Вот почти ушел под воду... Как можно быстрее она поплыла к нему, с ужасом понимая, что преодолевать толщу воды становится все тяжелее.

Она должна была добраться... Но когда снова вскинула голову, То заметила, что Эдриан опять показался над водой, и теперь он не один. Человек крупнее и сильнее поддерживал его, толкая к ним.

...Потом они сидели на песке, растираясь полотенцами и тяжело дыша. Эдриан то и дело принимался кашлять. Лавиния боялась выпустить его руку, сердце страшно колотилось. Он согнулся пополам, совсем измученный; пожалуй, ему следовало немедленно лечь в постель, а лучше бы показаться врачу. Уговаривая его, далеко не сразу Лавиния обернулась к Эдмунду — а он тихо стоял рядом, выравнивая дыхание.

* * *

Адриан быстро пришел в себя; он, кажется, почти не испугался. Oт матери и сестры ему здорово досталось за лишнее геройство; к счастью, обе не стали грозиться, что пожалуются дяде Джонатану, иначе вышла бы крупная ссора. Теперь же, напившись горячего чаю, укутавшись в одеяло, кузен мирно уснул. Когда Лавиния покинула спальню, то на столе в общей комнате нашла записку от Эдмунда. Он снова приглашал ее на свидание, на сей раз на площадке ресторана, в шесть вечера. Теперь, когда она была ему обязана жизнью Эдриана, она не могла не прийти. Прежние злые чувства вытеснила благодарность и доля жалости.

...Эдмунд ждал ее за столиком, нервно сплетая пальцы. Он был сильно смущен, и Лавинии даже показалось, что он немного похудел за это время — скулы обозначились резче.

— Не бойтесь, я не буду докучать пошлостями, — пробормотал он и внезапно покраснел. — Я только хотел попросить прощения за свое непозволительно наглое поведение.

— Прощения? О чем вы? — Лавиния не хотела ничего, кроме того, чтобы он улыбнулся. Выговаривать ему теперь за прежнее поведение было бы бессовестной неблагодарностью.

— Я...

— Вы спасли жизнь Эдриану. Больше я ничего не хочу знать.

Он вздохнул с облегчением.

— Это счастье, что мы расстаемся, по крайней мере, не врагами.

— Скоро я вернусь в Корлинг, — осторожно предположила Лавиния. — Может быть, мы и увидимся.

Он моргнул.

— Если вы этого захотите, то, конечно...

— И вы тоже.

На прощание они обменялись адресами.