В стране свободных и доме храбрых (джен)

Sometimes I wonder who am I

The world seeming to pass me by

Lou Reed “Who am I”

Поле и пыль становятся широкими дорогами поперек одноэтажных крашенных домиков в плену аккуратных белых заборов. Братьям нужно расти. Теперь они ходят в школу при церкви, где их бьют линейками монашки с лошадиными лицами. Майк учится прилежно. Дважды в неделю он облачается в трепетный красный и разносит ладан, подает парадные тряпки сухим пасторам. Он с энтузиазмом собирает в шляпу затертые центы на церковные нужды, скользя между лавок и высвечивающих пылинки солнечных лучей. Черно-белые монашки одобрительно гладят его по волосам или дают лишнюю вафлю. Но они лишь суррогат настоящего авторитета.

На полочках и стенах в доме мелькают праздничной гирляндой демократы и республиканцы. Дровосек сдирает одни постеры и клеит другие. Сине- красные кепки и флажки отправляются на переработку. Не меняются только хищные квадратные костюмы и белозубые оскалы, от которых каждая складка на их мордах туго натягивается. А у старших ребят на стенах висят постеры Джейн Мэнсфилд и Фэрры Фоссет. Даже в их именах проскальзывает что-то неприличное и надушенное. Осиные талии делают их похожими на шарнирных кукол со съемными частями. Острые стальные груди дырявят их кофточки. Глянцевые женщины улыбаются почти так же плотоядно, как политики с плакатов. Красные губы Джейн и Фэрры обещают издателям красных журналов много полных кошельков. У Майка свой глянцевый постер. Лицо на нем по-женски симметричное; его пропорции — совершенные, а взгляд животворный. Его обрамляют густые русые волосы и борода. Он не носит классических костюмов и не улыбается. Он единственный авторитет, который отец признает над собой.

Тем временем ровесники изучают брошюрки «Как общаться с девчонками» — наивные советы для неженок, знающих только мамины поцелуи в коленки. Майк штудирует «Как общаться с Иисусом» в отделе детской литературы. Пока они суют ладони в штаны, под одеяло, под листы журналов, передаваемых из рук в руки, он складывает их вместе на груди.

На пороге стоят чемоданы. Мать тщательно утрамбовала его белье и рубашки. Скоро он войдет в казенные стены с твердым намерением стать большой шестеренкой.

Над свежей койкой в художественном колледже теперь висит безрадостный постер с Христом. Его совершенный лик слегка испорчен следами от линий, по которым он был сложен. Остальные закутки комнаты увешаны флажками спортивных команд, в которые никогда не годился Майк, по-детски пухлый и неповоротливый.

Майк приноровился расстегивать верхнюю пуговицу поло, которое прислала мать. Он сжимает гриф гитары, унаследованной от брата, и запускает пятерню в кудри. А еще замечает открытое местечко девичьей ножки между гольфом и краем юбки. Это то, что отец называет дьявольским искушением, как только вдоль экрана маршируют хорошенькие женские икры, чтобы смениться рекламой Кока-Колы. Местечко Майк научился различать нескоро. Прежде он отводил взгляд от юбки выше колен, легкой и дерзкой, гораздо выше, чем у матери.

С былым присущим флэпперам рвением девицы прыгали в койки, на скрипучие матрасы в общих комнатах, показывали миру голени и бедра. Золотой Век порно, оральные контрацептивы и «Глубокая глотка». Майк боялся слова «прелюбодеяние», как боятся эфемерного монстра в шкафу. И вдруг тот возник на губе, как герпес. Как гигантская эпидемия, он разросся на американских ртах. Коллективное фаустовское видение.

Студентка с именем, которое носит половина Америки. Брюнетка. Темно- карие глазки. У нее на шее — эссенция розы. Майк помогает ей с набросками. Красные стены без пестрых разворотов и глазастого плаката. Островок вдалеке от остального мира, где вместо кислорода дышат парфюмом. Студентка бросает на него взгляды — наживка. У него проступает пот, ломкой линией дрожит карандаш. Майк сдался с решимостью неизлечимого. Больше они не пересекались.

Майк нескоро научился отделять настоящие женские лица от ложных нарисованных. Научился видеть тушь и румяна, помаду и пудру, которыми ежедневно, как боевой раскраской в опасных джунглях, пользуются женщины.

Еще одним страшным грехом отец считает амбиции. В школе сын разболтал всем, что будет крутиться во втором после небесного трона кресле. Дома его ждал отцовский ремень. Так что амбиции Майк запрятал глубоко. Отец думает, что он станет рисовать политические шаржи для газет, соседствуя с гигантским блоком рекламы Больших Шестеренок вроде Фреда Трампа. А Майк хочет быть этой рекламой.

На склоненную голову рано или поздно ложится топор — это знал Спаситель, когда сухие губы Иуды целовали его щеку. Не знали только тихие американские мамаши и отцы, пропитавшиеся выхлопом бензоколонок. А Трусливый Майки хочет просочиться в эпилептические баннеры, в бумажники, сквозь лунки для гольфа, впитать своим костюмом ароматы калифорнийской нефти, глядеть с миллиона экранов, из окошек небоскребов. Он хочет оторваться с мясом и волокнами от косного кукурузного организма Колумбуса, взмыть, как душа Спасителя или курс доллара. Иногда амбициозность может быть неутомимой, как ползущий на снежную горку ребенок.