Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Как только доктор Сюпервиль и Консуэло спустились с лестницы и врач повёл её к столу, чтобы наша героиня могла сесть — барон Фридрих в числе прочих устремил свой взгляд на Консуэло и всё такой же бледный, ослабевший и объятый страхом, проговорил, не сводя глаз с её лица:

— Что… что с Альбертом?..

В первые секунды она не могла произнести ни слова. Начавшие было розоветь, но вновь побледневшие от этого вопроса, словно воск, губы нашей героини были приоткрыты, но из них не могло исторгнуться ни звука. Консуэло просто стояла, уже не чувствуя, что её поддерживают, не чувствуя физически ничего — словно всё её тело онемело, и в каком-то испуге смотрела в глаза дяде своего возлюбленного, у коего в эти мгновения уже не осталось никаких — даже самых малейших — сомнений.

Но наконец нашей героине удалось совершить над собой усилие:

— А… Альберт… умер, — проговорила Консуэло, запнувшись в начале и сделав большую паузу между двумя этими словами, и дыхание её будто тоже остановилось на несколько мгновений — точно так же, как и у её избранника, а глаза чуть расширились — словно от удивления.

Губы не слушались нашу героиню.

И после Консуэло в лёгкой растерянности, страхе и какой-то беспомощности смотрела на присутствующих — словно говоря, что не сможет сделать ничего с тем, что случилось — словно она должна была. Наша героиня не верила сама себе. В сознании Консуэло эти два слова никак не сочетались между собой. Произнеся их, наша героиня вновь почувствовала близость обморока, как-то неловко вздохнула, глаза её начали закрываться, и, уже невольно остановившись и опустив голову, Консуэло безотчётно сжала ладонь врача, который ещё не успел убрать свою руку с её спины, сильнее. В этот момент часы начали бить полночь и наша героиня вздрогнула от испуга, рука её ослабела, готовая отпустить ладонь доктора, и Консуэло начала оседать вниз.

— Ради Бога, посадите её, скорее! — быстро проговорила канонисса, ещё не успевшая осознать страшное известие, выдвигая один из стульев, стоявший рядом с ней.

— Мадемуазель, вы слышите меня? Вы можете идти? — поспешно обратился к нашей героине Сюпервиль, пытаясь приподнять голову Консуэло и заглянуть ей в глаза.

— Да… да… — в полубеспамятстве проговорила наша героиня, и кое-как, с помощью Сюпервиля сделала несколько шагов.

Не выпуская её рук, доктор наконец усадил нашу несчастную, измученную героиню за стол. Несколько мгновений Консуэло сидела, глядя в одну точку. Руки её беспомощно лежали на коленях. Но скоро взгляд нашей героини несколько прояснился и Консуэло, оперевшись локтями о стол, скрестила пальцы поднятых рук и, прислонилась к ним почти мертвенно бледным лбом, опустив глаза на пустую, гладкую и ровную деревянную поверхность.

Часы окончили возвещать наступление следующих суток. В оглушающей тишине и полумраке старинной роскоши и сурового изящества интерьера огромного пространства зала гостиной, выполненной из дерева в тёмно-коричневых тонах, удары их казались особенно гулкими, грозными и зловещими, заполняющими всё пространство огромного замка.

Канонисса Венцеслава опустилась на соседний стул и, закрыв лицо руками, еле слышно зарыдала.

Граф Христиан сел рядом в той же позе, какую приняла Консуэло, и плечи его начали беззвучно вздрагивать.

Барон Фридрих опустился на стул слева от своего брата и остался неподвижен. Из его глаз текли тихие слёзы.

Бывший учитель нашей героини Никола Порпора, глаза которого были сухи, но в которых отражались потрясение и страх, испытывал сильное стремление подойти к своей подопечной, которую любил как собственную дочь и обнять её, но был сдерживаем чувствами стыда и вины за то, что не распознал в этом «увлечении» настоящее, искреннее, неподдельное, глубокое чувство, и теперь стоял в растерянности и печали, не отрывая взгляда от той, тайны души которой не смог увидеть вовремя, и быть может, предотвратить то, что стало непоправимым сейчас — не зная, что предпринять.

Врач Сюпервиль вновь подошёл к Консуэло, наклонился к ней и сказал:

— Мадемуазель, прошу, посмотрите на меня. Мне нужно удостовериться, что с вами всё порядке… То есть, я хотя бы должен знать, что вы опять не потеряете сознание…

Она отреагировала, медленно обернувшись к нему. Доктор помог нашей героине повернуть лицо, чтобы он мог посмотреть в её глаза. Взгляд нашей героини был пуст, но не внушил беспокойства доктору. Консуэло понимала, что с ней разговаривают и чего от неё хотят — это было ясно и невооружённому взгляду. Когда он убрал руки от лица нашей героини — Консуэло вновь опустила голову на сложенные пальцы — словно эта поза была для неё некой защитой, убежищем от действительности, от того, что происходило вокруг.

— Я распоряжусь сделать травяной чай. Он придаст вам немного бодрости и одновременно приведёт в порядок нервную систему. Его приготовят и принесут всем, кто находится здесь. А для вас я прикажу приготовить ещё и хороший ужин, — и в следующие мгновения с неловкой интонацией проговорил несколько фраз, — А сейчас… Я надеюсь, вы понимаете, что я должен удостовериться… Мне нужно подняться в спальню графа. Это моя обязанность. Я вынужден на время оставить вас.

Было неясно, слышала ли наша героиня или хоть кто-то из родных покойного слова Сюпервиля об Альберте и потому, говоря их, доктор смотрел на профессора Порпору. Тот перевёл взгляд со своей лучшей ученицы на доктора и кивнул ему в знак того, что известит близких покойного о том, куда ушёл их семейный врач — коли они вспомнят о нём и зададут такой вопрос.

— Нет, мне не нужен ужин… — не поворачиваясь, с опозданием отозвалась наша героиня — голос её прозвучал глухо, безжизненно и плоско — будто бы откуда-то издали, из-за плотной, толстой стеклянной стены.

— Вы должны поесть. Ведь вы сегодня даже не обедали ввиду долгой поездки. Поэтому не спорьте со мной. Я врач и мне лучше знать. Так вы быстрее восстановитесь. Вашему организму нужны силы. Вы ослаблены и истощены не только нервно, но и физически, — произнёс Сюпервиль с некоторой твёрдостью, но всё же голос его не прозвучал резко — в нём была большая доля мягкости, обусловленная всё теми же безотчётными уважением, расположением и стыдом за то, что он имеет разительно отличную от этой «странной, не от мира сего помешанной на своей любви цыганки» натуру — не будучи наделённым способностью так глубоко, беззаветно любить, такой честностью и чистотой помыслов. Помимо того — он искусно скрывал от семьи Рудольштадтов свою не слишком безупречную репутацию.

— Делайте, что хотите, — вновь отрешённо, безэмоционально ответила Консуэло и добавила всё тем же тоном, — Я всё равно не буду есть — вы только зря утруждаете себя и прислугу, которой тоже, между прочим, уже давно нужен отдых. Оставьте двоих человек для омовения тела Альберта. Я также приму участие в этом процессе.

Даже в этом состоянии она более думала о других и о своём возлюбленном, нежели о самой себе.

При последних словах нашей героини доктор от неожиданности удивлённо поднял брови.

— Для… чего?.. И… вы…

— Ну не думаете же вы, что я настолько не осведомлена о католических обрядах? Об этом мне рассказывал сам Альберт, как и о том, что я имею на это полное право. Поверьте — я знаю и понимаю гораздо больше, чем вы можете себе представить. Считайте, что я говорю это от имени его близких — вы же видите, в каком состоянии они находятся сейчас — а кому-то же нужно заниматься всем необходимым.

«Господи… действительно сумасшедшая семейка… — подумал врач про себя. — Находил же он темы для разговоров с любимой женщиной — нечего сказать… Страшно представить, о чём ещё они вели беседы… Хотя, это, наверное, было вполне в его духе…»

— Но… всё же не слишком ли много вы берёте на себя, не переоцениваете ли свои силы?.. Сможете ли вы присутствовать…

— Кто-то должен делать и говорить всё это. Посмотрите на остальных — неужели же вы не видите, что сейчас они не способны. А что касается омовения — я приму в этом обряде самое деятельное участие.

— Но вы и сейчас находитесь на грани… Я просто хочу предостеречь вас, мадемуазель Консуэло — мне кажется, что вы не до конца понимаете, не вполне осознаёте то, о чём говорите… Поймите, что я искренне забочусь о вас… Ведь, насколько я понимаю, вы никогда не…

— Да, вы правы, я на грани — что бы это ни значило для вас. Я вкладываю собственный смысл в эти слова. Но я хотя бы в силах отдавать самые необходимые распоряжения. Не забывайте о том, что я уже пережила самое первое потрясение — поверьте, я сама едва не отправилась на тот свет, и сейчас моя боль — пусть и в самой малой степени — но не так сильна как в первые минуты. Я могу воспринимать происходящее. И потом — ведь от меня сию секунду ничего более не требуется, верно? А омовение состоится не ранее чем через час — об этом обычае мне также известно.

«И тоже от этого безумного графа…», — пронеслось в голове.

— И я также знаю, чего вы боитесь — как бы я не потеряла сознание. Поверьте — я смогу совладать с собой. Да, ранее в своей жизни я не присутствовала при исполнении подобных обычаев, но, тем не менее, это не представляется мне чем-то страшным или отталкивающим. И, если близкие моего избранника будут согласны — я избавлю себя от вашего присутствия. Если со мной что-то случится — мне поможет прислуга.

Врачу ничего не оставалось, как молча согласиться с нашей героиней. Выслушав эти слова Консуэло, Сюпервиль направился в сторону кухни.

Через несколько минут он вернулся, чтобы пройти обратно через гостиную в комнату покойного младшего Рудольштадта и нашёл всех, кто в этот вечер был убит горем — сидящими в тех же позах и плачущими. И только барон Фридрих, казалось, слегка повернул голову в ту сторону, куда шёл доктор.