Смерть Альберта Рудольштадта за правое дело. Святая одинокая узница (гет)

Миновав порог дворца в сопровождении служащих полиции, Консуэло увидела две кареты.

Из первой вышли два человека в похожей форме и почти тут же устремили на неё взгляды, выражавшие шок, испуг и изумление.

— Да-да, мы потрясены не меньше, — рассмеявшись, ответил на их немой вопрос один из полицейских. — Вот такая удача нам сегодня улыбнулась, — последняя его фраза прозвучала сально, самоуверенно, обесценивающе и уничижительно — будто он говорил о женщине лёгкого поведения.

Но немой вопрос — страх и непонимание — продолжали стоять в глазах помощников.

— Да нет же, нет, она не убивала этого несчастного гра́фа — хотя на первый взгляд так и не кажется. Но она сама нам об этом сказала. Не правда ли? — последнюю фразу тот, что стоял у правого плеча нашей героини, проговорил, пытаясь заглянуть в лицо Консуэло, что продолжала стоять неподвижно, приняв каменное выражение лица, сквозь которое проступала чёрная горечь — сжав губы и глядя вникуда перед собой. — И как же не поверить этому чистому, ангельскому созданию? Вы только взгляните в её глаза — сама невинность!

— Ну да, конечно, — наигранно естественным, правдивым тоном, в котором, впрочем, угадывался едва сдерживаемый смех — сказал за неё второй работник полиции, прекрасно понимая, что всё это — дешёвый фарс, и наша героиня, и оба сопровождающих, знают, по какому сценарию всё происходило.

Во взглядах сослуживцев отразилось ещё больше недоумения и страха.

— Нет, нет, мы действительно не шутим. Ну, посмотрите — разве же это хрупкое создание способно уложить такого рослого и крепкого мужчину? Там же нужна немереная сила! Мы говорим вам чистую правду.

После каждой фразы полицейских в свой адрес лицо Консуэло становилось всё мрачнее, но она не проронила ни слова в ответ — понимая, что это будет бесполезно лишь расшатает её и без того ослабшие нервы и может довести до нового приступа рыданий или даже истерики, и всякий раз лишь ещё сильнее сжимая губы и плотнее стискивая зубы — едва ли не до скрипа и закрывая глаза, сдерживала свой гнев.

Несмотря на привычку первого полицейского иногда брать манеру выражаться так, что невозможно было понять, серьёзны ли его слова, казалось, что ему наконец удалось убедить двух потрясённых служащих поверить себе.

— Ну, что ж, крупная рыбка попалась, — с едва заметным вздохом облегчения и той же насмешливой, полной превосходства улыбкой проговорил первый из пары других служащих.

— Да уж, ничего не скажешь, — согласился второй. — Ни много ни мало — главная пособница несостоявшейся «бескровной революции», — при последних словах из уст его раздался глупый смех.

— Тело можно увозить, — сразу же после, почти перебив своего сослуживца, произнёс первый сухим, бесцветным тоном — так, словно они сталкивались с этим каждый день.

И помощники первой пары полицейских молча развернулись к карете и, достав носилки, уже хотели направиться к зданию резиденции короля.

Но в этот миг раздался голос Консуэло, звучавший с надеждой, но при этом твёрдо и достойно.

— Я могу увидеть, как будут выносить из дворца… тело гра́фа Альберта Рудольштадта?

Она смотрела перед собой поблекшим взглядом, не видящим реальность, сосредоточенная лишь на переживаниях, происходящим в её внутреннем мире, и оттого серьёзным.

— Чего?! — сдвинув брови, сказал один из работников полиции таким уничижительным тоном с той же долей превосходства, будто она спросила какую-то несусветную, недалёкую, глупую, дикую и одновременно дерзкую вещь. — Мало ты там с ним насиделась? И это мы должны ещё будем тут с тобой стоять? А не много чести-то будет, а? И ещё — это, вообще-то, запрещено законом — а ты, что, особенная какая-то? Ах, ну да, ты же ведь главная сообщница этого ревнителя и поборника светлых истин, и, значит, находишься на особом положении и достойна соответствующего отношения — как к королеве этой вашей секты — не правда ли? Королеве, которая во всём слушается своего «короля» — оттого, что не имеет головы на плечах. Да, как ты уже должна была понять, мы, к сожалению, не выкажем к тебе особого расположения. Это твой ничтожный граф тебя в абсолют возвёл — потому что такой же сумасшедший, как и ты. А хотя, всё-таки, наверное, нет… неизвестно, кто и в какой мере. Но вот только способы выказывать свою любовь у вас извращённые — ох, много мы наслышаны о всяких сектантах и фанатиках — чем вы там занимаетесь в своих подземельях в свободное от защиты мира от зла время… Но, тебе, значит, такое нравится, и ты почитаешь это за уважение — нет, мало того — за любовь! — истинное сумасшествие! — извини, но нам никогда не постичь такого. Ну, а мы люди простые и к тебе относимся так, как ты того на самом деле заслуживаешь — кем надо быть, чтобы влюбиться вот в такого и столько лет быть с ним?.. — и, надеемся, со временем уяснишь своё место — а времени у тебя будет много — ты уж не сомневайся — потому что тебя точно засадят надолго. Да и потом — ты знаешь, сколько времени займёт разобраться с этим трупом? Там же кровищи целый океан — того и гляди поскользнёшься и тогда уж точно вымажешься с головы до ног. Да-да, ты на себя-то посмотри — мы не хотим выглядеть вот так же. Если честно, нам даже как-то жутковато. Так что нет уж, пойдём-ка, да побыстрее. Надо будет приказать выдать тебе что-нибудь другое — чтобы казённое бельё почём зря не пачкать — а то ведь потом платить будет нечем. А впрочем, мы знаем, что у таких как ты всегда есть чем расплатиться, не правда ли? Понимаешь, на что мы намекаем? Понимаешь — просто признаться стыдно, — вновь рассмеялся служащий полиции.

С первых слов поняв, что эти люди не собираются внимать её просьбе, заранее готовая к отказу, наша героиня в последний раз оглянулась на большой голубой одноэтажный дворец с белыми колоннами, распростёршийся на многие метры в стороны, где до поры остался лежать её возлюбленный, беспомощно распростёртый на холодном полу — словно пытаясь в последний раз увидеть сквозь стены бездыханное тело.

— Да пошли ужé! — второй служащий полиции грубо, причинив боль, подтолкнул Консуэло за плечо вперёд.