Проверено на грамотность 
В этот раз у дядюшки Лю собрались трое. Третий очень не нравился первым двум, но ничего не поделаешь: он принес важные известия для «нашей Нян». Ради них Бан Шин-ву и Чок Хо, скрепя сердце, на первый раз просили ему обращение «отцы». На второй Чок Хо коротко двинул шутника в пах под мурлыканье Бан Шин-ву: «Еще раз так скажешь — станешь одним из нас». Шутник сложился пополам, молча кивнул и до самого прибытия императрицы не проронил ни звука.
Она появилась раньше назначенного времени — ворвалась, прерывисто дыша, точно бежала, а не ехала верхом всю дорогу от дворца. А если б могла, то прилетела — в тот же миг, как услышала от Пака: «Сегодня вас ждут, госпожа. Есть новости. Скорее всего, он жив».
— Выкладывайте, — выдохнула Ки, падая на табурет. Пак, войдя следом, застыл истуканом у двери.
Только сейчас она заметила, что в комнате присутствует третий человек. Он сидел в углу и его смиренная поза не вязалась с крепкой фигурой и отличительными знаками наемника на безрукавке. Смышленое лицо с тонкой полоской усов, внимательный цепкий взгляд…
— Вы наверняка видели этого плута, госпожа, — подтвердил ее предположения Бан Шин-ву. — Он с братом состоял в порученцах у господина Тал Тала.
Плут просиял, точно услыхал похвалу. Вскочив с места, он коротко поклонился:
— Тимурташ, госпожа императрица.
— А брата зовут Таштимур, — хмыкнул Чок Хо. — Только именами и различаются.
Ки улыбнулась. Конечно, она помнила эти две неотличимые друг от друга тени за спиной Тал Тала — проворные, ловкие, опасные.
— А где же второй?
— Подцепил лихорадку, госпожа. Отлеживается у лекаря в соседнем хутуне. Но я все расскажу от нас обоих.
— Как вас нашли?.. Или нет, это потом. На твоем лице нет скорби, даже напускной. Значит, у тебя хорошая весть?
— Она не хорошая, но и не плохая, госпожа Ки, — Тимурташ подвинул табурет к столу и уселся, не дожидаясь разрешения. Вольность сошла незамеченной: слишком важным было дело, ради которого все собрались.
— Не плохая она тем, что господин Тал Тал по всем признакам жив.
— Чем же она тебе не хороша?! — воскликнул Чок Хо.
— Тем, что он, скорее всего, в плену. У Чжу Юаньчжана, вождя армии «Красных повязок».
— Рассказывай все подробно и с самого начала, — приказала Ки. — Вы добрались до лагеря генерала Хэ или нет?
— Добрались быстро и без происшествий. В лагере господин Тал Тал сразу что-то заподозрил, сам был настороже, ну и мы тоже. «Красные повязки» стояли за лесом, но генерал с ними не воевал, только какие-то мелкие стычки. На третий день после прибытия нам обоим было велено напоказ, с шумом уехать из лагеря, а потом тихонько вернуться и ждать господина Тал Тала на укромной поляне в лесу…
Ночь подходила к концу. Лошади, укрытые попонами, стояли смирно, лишь время от времени неслышно переступая копытами в траве. Два человека в длинных дорожных плащах тоже старались не шуметь, но долгие часы без сна в сыром осеннем лесу давали себя знать: волей-неволей станешь встряхиваться, чтобы прогнать дрему, зевать и тихо переговариваться.
— Пора бы ему уже и прийти…
— Подождем до рассвета и будем пробираться к лагерю. Выясним, что там творится, тогда решим, как быть дальше.
Ожидание оказалось напрасным. Едва рассвело, они двинулись к лагерю, ведя лошадей в поводу.
Внезапно идущий впереди остановился и что-то поднял с земли.
— Тимурташ, глянь-ка.
— Это же его оберег!
— Угу… А здесь кровь на камне…
Двое принялись рыскать по лесной прогалине, точно охотничьи псы.
— Похоже, недавно тут рубили сухостой на дрова и набросали веток. Свежие следы, кто-то бежал… Запутался в ветках, упал, ударился о камень…
— Таштимур, еще следы! Трое, кажется… Пришли со стороны лагеря Чжу. Что-то строгали… Ага, два срубленных молодых ясеня. Жерди?
— Для носилок. Значит, он был жив.
— Точно. Мертвеца бы поволокли.
— В лагере господина Тал Тала не оказалось, как мы и предполагали, — подытожил Тимурташ. — И пока нас не было, в его юрте кто-то похозяйничал: все было перевернуто вверх дном.
— Искали что-то? — спросила Ки.
— Похоже на то.
— Про гонца расскажи, — напомнил Бан.
— Само собой, — кивнул наемник. — Ближе к полудню, когда мы уже поняли, что ждать дальше смысла нет, в лагерь вернулся генеральский гонец. Ну как вернулся: еле притащился, раздетый до белья и побитый. Говорил, что за лесом на него напали, стукнули по голове и ограбили. Мы потом у него выведали, какое послание он вез. Оказывается, ему еще с ночи было велено отправиться в Даду и передать, что господин канцлер попал в плен.
— Откуда генерал это узнал? — удивилась императрица.
Тимурташ пожал плечами.
— Гонец знает, кто напал на него?
— Вроде бы кто-то из «Красных повязок». Вообще-то странно: на гонцов обычно не нападают, что с них взять-то? Денег они никогда не везут, одежда дешевая и вся в служебных нашивках…
— И, наверное, эти нашивки, но уже на другом гонце, приехали во дворец, — заключил Бан Шин-ву. — Тимурташ, генерал Хэ посылал еще кого-нибудь в Даду?
— Вряд ли. Мы в тот же день уехали из лагеря, ехали самой короткой дорогой, и нас не обгонял ни один гонец.
— Смерть канцлера была бы выгодна генералу Хэ, но он предпочел сообщить про плен, о котором узнал непонятно откуда, — старый евнух задумчиво почесал за ухом. — Между прочим, плен — очень удобный поворот, в плену с человеком может случиться всякое, а виноватым легко сделать врага. Мол, такой подлый гад, даже не отдал тело для достойного погребения. Если же ты извещаешь о смерти, будь добр предъявить труп. Зачем генералу эти сложности?
— Ты хочешь сказать, тут замешан кто-то еще? — уточнила Ки. — Кто-то хочет, чтобы канцлера считали мертвым?
Бан Шин-ву кивнул.
— Но генерал Хэ едва ли купится на такую грубую уловку, он вовсе не так глуп. И у него есть веские причины добиваться того, что он задумал. По вашей просьбе, госпожа, мы кое-что разузнали о нем и Каме. Вернее, Чок Хо разузнал.
— Ну, без тебя бы все равно ничего не вышло, — польщенный Чок Хо толкнул приятеля локтем в бок. — Та стряпуха стояла прямо-таки насмерть, и если б не твоя обходительность…
— Вы оба великие ловкачи, — улыбнулась Ки. — И что же вам удалось узнать?
— Вам, должно быть, известно, госпожа, что слуги знают и помнят о хозяевах такое, о чем сами хозяева и думать забыли, — начал Чок Хо. — Особенно если слуга затаил обиду. А таких в доме генерала хоть отбавляй. Достаточно подпоить одного, другого… Короче: Кама был у генерала частым гостем, но нельзя сказать, чтоб желанным. Вроде бы генерал то ли крупно ему задолжал, то ли должность свою благодаря ему получил, но, по словам слуг, явно старался угодить. А Кама требовал, чтобы он с кем-то встретился, с какими-то наместниками…
При этих словах императрица почувствовала, что головоломка начинает складываться.
— Это бумаги Тал Тала. Я получила их недавно от его брата, — Ки выложила на стол чертежи «Водоочистительного устройства» с проявленными над огнем иероглифами. По какому-то наитию она решила захватить их с собой на сегодняшнюю встречу. — Тайнопись обнаружилась не сразу. Посмотри, может быть, слуги называли какие-нибудь из этих имен?
Над бумагами склонились все, даже Пак покинул свой пост у двери и с любопытством разглядывал изображения.
— Вот этот, этот и этот, — заскорузлый палец ткнул в три имени. — И вот этот еще.
— Он был в лагере, когда мы туда приехали! — встрял Тимурташ, тоже увидевший знакомое имя. — Толстый такой…
— И что вы думаете о цифрах рядом с именами? — Ки обвела взглядом мужчин, собравшихся за столом.
— Деньги, скорее всего, — предположил Бан Шин-ву. — Золото, которое получил каждый из них.
— Раз Кама так хотел найти эти записи, значит, он и раздавал золото? — высказался Пак.
— В его распоряжении вся императорская казна, — подтвердила Ки. — Он прибрал ее к рукам еще в последние годы правления Тогон-Тэмура. И, похоже, оплачивал этим золотом преданность наместников.
— Покупал их, как тыквы на базаре? — ухмыльнулся Чок Хо.
— Именно. Теперь понятно, почему они ни во что не ставят генерала Чахан-Тэмура, который защищает интересы императора. У них свой генерал, Хэ Вэйи. Свой канцер… и ему слепо доверяет уже второй император. Я говорю об Аюширидаре. Смута в государстве разгорается все сильнее, но им она только на руку. Шаткую власть проще захватить.
— Одним словом, это заговор, — проронил Бан Шин-ву. — И господин Тал Тал раскрыл его, за что и поплатился.
Никто ему не возразил.
— А что такое «золотой дракон»? — нарушил общее потрясенное молчание Тимурташ.
— Думаю, Тал Тал хотел напомнить мне об огромной лодке в виде дракона, — ответила Ки. — Это была самая дорогая игрушка Тогон-Тэмура. Он променял на нее всю Юань.
* * *
В тот год сезон Дашу(1) выдался особенно жарким. Солнце раскаленным шаром выкатывалось с утра на белесое небо и немилосердно жгло до самого заката, когда на землю падала душная безветренная ночь.
Пересыхали ручьи, мелели реки. Даже всегда полноводное озеро Цяньхай, неподалеку от которого располагался императорский дворец, немного отступило от берегов, обнажив каменистое дно. Впрочем, прозрачная зеленоватая вода по-прежнему навевала прохладу, а старые раскидистые ивы давали достаточно тени. Император готов был ночевать прямо тут, на траве под ивами, чтобы наблюдать, как из благоуханных сандаловых досок и брусьев лучшие плотники империи день и ночь собирают Золотого Дракона.
Правда, пока он еще не золотой: в особой мастерской ювелиры покрывают отполированной золотой чешуей голову, шею, лапы и хвост, переплавляют слитки на пластины облицовки бортов. Уверяют, что все будет готово со дня на день…
Это очень хорошо, потому что уже построен и испытан механизм, что приведет в движение золотые лапы, хвост и пасть. Император особенно гордится этим устройством, ведь он сам придумал и нарисовал его.
— Уверен, воплощение вашей идеи, государь, войдет в хроники, — восхищается Кама. Его негромкий голос похож на плеск озерной воды. — Многие поколения потомков отдадут дань разносторонним талантам вашего величества!
Императрица сидит неподалеку, в открытом паланкине. У нее хмурое лицо. Она стала такой скучной в последнее время, без конца говорит о налогах, голоде, восстаниях крестьян. Ей не нравится Дракон. Увы, Кама прав, она всего лишь женщина.
Кама, дорогой друг… Императору даже немного неловко, он на многие годы забыл своего верного товарища по детским играм, умницу Каму, весельчака Каму, всегда на все согласного, с преданным взглядом и ласковой улыбкой. Его словно бы заслонили другие — дерзкие, буйные, но они пали жертвами собственных страстей, и вот он явился вновь — первый друг.
— Кама, я велю утвердить для тебя особое звание при моем дворе: «Первый друг императора». Ты этого достоин.
— Ваше величество!.. — Кама падает на колени, утыкается лбом в землю. Когда он поднимает голову, лицо его мокро от слез.
— Ну, довольно, встань… Напомни, чем будут обтянуты скамьи и мое кресло внутри Золотого Дракона?
— Скамьи для придворных обтянут простым зеленым шелком, для ее величества императрицы — красной парчой. Кресло вашего величества уже завершают украшать лучшим желтым(2) бархатом и золотой парчой! Смиренно прошу ваше величество распорядиться выдать дополнительные средства из казны для изготовления серебряных гвоздиков с изумрудными шляпками…
— Я сделаю это немедленно. Бери сколько надо, но пусть гвоздики будут золотые.
— О, превосходная мысль! Тогда позвольте заказать не только изумрудные, но и рубиновые шляпки…
Из-за недостроенной лодки показался стремительно идущий человек. Стражники попытались остановить его, но тут же поспешно расступились с поклоном.
Император и Кама вглядывались в идущего, не узнавая его. Даже императрица покинула свое место в тени и присоединилась к супругу.
Если где-то на небесах существовал бог долгой летней дороги, то сейчас он явился им.
Серый от пыли дорожный плащ. Серая плетеная шляпа. Сапоги в пыльных разводах. Штаны и куртка из выгоревшей дабы с темными пятнами пота на груди и боках. Обветренное лицо, худое и темное, потрескавшиеся губы и воспаленные, горящие яростным огнем глаза.
Вот только боги не носят на шее серебряную императорскую пайцзу(3).
— Ваше величество! Где обозы с продовольствием?! — хрипло выкрикнул бог и стал человеком.
— Канцлер?.. — ахнул Тогон и попятился. Императрица осталась на месте, чувствуя, что вот-вот случится что-то непоправимое.
— Как ты осмелился явиться перед Сыном Неба в таком виде, негодяй?! — Кама, праведный гнев во плоти, выступил вперед. — То, что ты канцлер, еще не дает тебе права…
— Уйди, — бросил Тал Тал, глядя мимо него на императора. Тогон нахмурился, но Ки хорошо был видно, что он испуган.
Кама побагровел.
— Только неизреченная милость его величества до сих пор позволяла тебе, недостойному…
Удар был короткий, без замаха. «Первый друг императора» охнул и упал на траву, откатившись к ногам своего господина.
— Сто пятьдесят тысяч рабочих ослабели от голода и не могут работать, — Тал Тал цедил слова, медленно приближаясь, не сводя глаз с лица императора, которое становилось все бледнее. — Двадцать тысяч голодных солдат с трудом удерживают их от бунта. Где обозы с рисом, мясом, одеждой?! Они должны были выехать из Даду еще в начале лета! Почему казначей отвечает, что все деньги ушли на какого-то золотого дракона?!
Кама, прижимая ладонь к разбитому носу, сел у ног императора, слабо постанывая.
— Ты немедленно извинишься перед «Первым другом императора», — отчеканил Тогон. Впрочем, голос у него подрагивал.
Ки перехватила недоумевающий взгляд Тал Тала. «Что у вас творится, пока меня нет?» — читалось в нем. Она чуть-чуть развела ладони в стороны и покачала головой: «Сам видишь, ничего хорошего».
— Или нет: ты принесешь извинения вечером, в присутствии придворных, — император кое-как сумел справиться с дрожью. — И перед ним, но прежде всего передо мной, своим повелителем.
— Если мои извинения превратятся в повозки с рисом, я облобызаю ноги вашему «Первому другу»!
— Ну, знаешь, это уже слишком… — Тогон как-то неуверенно-жалко пожал плечами. Этот жест совсем не шел его статной фигуре, возвращая зрелого правителя во времена несчастного, испуганного принца.
Тем временем евнухи помогли встать Каме и под руки повели его во дворец. Император проводил его сочувствующим взглядом. Потом он, точно ища поддержки, посмотрел на стоящую рядом супругу, опустил глаза, но тотчас же поднял их и, чуть повернув голову, принялся рассматривать близкий озерный берег… Тогон предпочитал смотреть куда угодно, только не на канцлера.
— Я повторяю свой вопрос, ваше величество, — тихо сказал Тал Тал. — На что потрачена огромная сумма?
— Ты забываешься. — Тогон наконец нашел силы взглянуть ему прямо в глаза. — Сын Неба ни перед кем не держит отчета. Я создаю самую прекрасную вещь в Поднебесной, и никто не смеет мешать мне!
— Ваш народ голодает и умирает. Кто порадуется вашему замыслу?
— Одни умрут, другие родятся. Их все равно много останется, — император усмехнулся. Он уже полностью овладел собой и почувствовал себя хозяином положения. — Что мне за дело до каких-то рабов? Сами виноваты, что когда-то позволили завоевать себя моим предкам. И вообще, хватит отвлекать меня по пустякам! В час собаки(4) явишься во дворец для извинений. Ты понял?
— Рабы. Позволили завоевать. Конечно. Как же я забыл, — проронил Тал Тал, точно не слыша вопроса. Гнев его угас. Сейчас Ки видела перед собой просто смертельно уставшего и бесконечно разочарованного человека. — Я понял, ваше величество. Приду и принесу любые извинения кому угодно.
Он поклонился и пошел прочь, тяжело переставляя ноги.
— Ваше величество, вы губите себя и империю, — вполголоса проговорила Ки, глядя ему вслед. — Вам не нравится это слышать, но я вынуждена повторять снова и снова.
— Замолчи! — вдруг рассвирепел Тогон. — Вечно ты с ним заодно! Еще немного — и я в самом деле поверю, что между вами что-то есть!
Он хотел еще что-то сказать, но лишь презрительно скривил рот и быстрым шагом ушел в сторону своего паланкина, сердито пиная по пути мелкие камешки.
Ветер со стороны озера донес аромат сандала. Строительство заканчивалось. Золотой дракон, поглотивший все богатство империи, скоро закачается на волнах.
Незадолго до наступления часа собаки императрица прогуливалась по крытой галерее, что опоясывала двор перед главными дворцовыми воротами. На закате отсюда открывался чудесный вид на озеро и монастыри на другом его берегу, и на сами ворота. Никто не прошел бы в них незамеченным.
Лицо госпожи Ки выражало обычное холодное спокойствие, а душу глодали тоска и тревога.
В начале весны, когда буйная Хуанхэ вновь разлилась, затопив посевы, канцлер предложил императору грандиозный план по созданию цепи дамб для укрощения реки. Он пригласил ученых императорской Академии наук, они создали и успешно испытали те самые устройства с железными решетками, чертежи которых позже оказались в черной папке. Целый месяц Тал Тал и Ки в два голоса убеждали Тогона в необходимости огромных трат: император ни с того ни сего проникся крайним недоверием к любым идеям, которые не были связаны с развлечениями и удовольствиями. Кое-как его удалось уломать, и строительство началось. Размах выглядел достойным богов: предполагалось обустроить двести восемьдесят ли(5) речного русла.
Тал Тал, сразу уехавший на место работ, исправно присылал гонцов с известиями. Тогону быстро наскучило читать отчеты о количестве установленных решеток и высоте насыпанных отвалов, и он предоставил это дело Ки. А она с нетерпением ждала каждого нового письма и перечитывала его по несколько раз: за сухими цифрами и строчками она видела их автора, чувствовала его радость от того, что невероятно трудное и тяжелое дело продвигается и результат должен принести славу и благоденствие всей империи.
С наступлением лета в отчетах впервые появились упоминания о нехватке продовольствия. Очень скоро они превратились в требования, затем — в мольбы и крики отчаяния. Но император не хотел ничего знать: повелев всем, и в первую очередь супруге, под страхом изгнания из дворца не упоминать при нем злополучное строительство, он занялся созданием Золотого Дракона.
И оказалось, у этой идеи нашлось куда больше сторонников и помощников, чем у проекта канцлера. Из каких-то дальних покоев, через какие-то неясные связи наползли во дворец троюродные дяди, внучатые племянники, прочие родственники, свойственники и друзья детства, в один голос заявлявшие, что государь им дороже отца родного, и если они все это время были в тени и никак не помогли ему прийти к власти — так это исключительно от собственной скромности. А теперь, мол, мы все за нашего дорогого Тогон-Тэмура горой и несказанно рады помочь в творении чуда из чудес. Особенно за казенные деньги.
Эта мутная волна вынесла на гребень «Первого друга императора» Каму. Он только что прошел мимо императрицы в тронную залу, прикрывая веером распухший нос.
Ки с огромным удовольствием сломала бы ему что-нибудь еще, но ни к чему было увеличивать его ореол страдальца. К тому же в воротах показался тот, кто вынудил Каму прятать изуродованное лицо за расписной рисовой бумагой.
Он явился при всех положенных регалиях, блестяще безукоризненный, как обычно. Только осунувшееся лицо и покрасневшие глаза напоминали о том, что господин канцлер давно забыл, что такое спокойный долгий сон.
Поравнявшись с Ки, он остановился.
— Прошу ваше величество извинить меня за скверный вид сегодня утром, — проговорил Тал Тал с поклоном. — Двое суток в седле… Нельзя было терять время на переодевание.
— Вам совершенно не за что извиняться. Я прекрасно понимаю ваше состояние и полностью одобряю все ваши действия. Но что вы намерены предпринять?
— Я уже распорядился напечатать гору бумажных денег. Они ничем не обеспечены, а потому не стоят и медяка, но какое-то время на них можно будет снаряжать обозы. — Тал Тал говорил устало и отрешенно, как о чем-то, что происходит где-то далеко с кем-то другим. — Рано или поздно торговцы заподозрят неладное и взбунтуются. Вслед за ними поднимутся крестьяне. Кое-где они уже собираются в ватаги и нападают на чиновников-монголов… Скорее всего, именно мне придется топить эти восстания в крови.
Забыв об осторожности, императрица сочувственно коснулась его руки — там, где кончался широкий парчовый рукав. Он на мгновение сжал кончики ее пальцев, и она тут же отступила на предписанное благопристойностью расстояние.
— Невыносимо видеть ваше унижение!
— Тот, кто сейчас на троне, сегодня так унизил империю, что унижение ее канцлера уже не имеет значения. Пожелайте мне, чтобы это, — он качнул головой в сторону тронного зала, — побыстрее кончилось. У меня много действительно важных дел.
В тронном зале, куда набилась тьма придворных зевак, канцлер молча выслушал обвинение. Подчиняясь приказу императора, опустился на колени, не дрогнув ни единым мускулом на лице, ровным голосом произнес предписанные слова раскаяния и коснулся лбом пола у ног Камы. Дождавшись его ответных слов прощения, которые тот произнес не сразу — о, отнюдь не сразу! — Тал Тал поднялся и, поклонившись императору, направился к выходу.
На полпути он остановился и обернулся.
— Должен предупредить ваше величество и всех в этом зале. Если мы не успеем завершить сооружение дамбы до весеннего паводка, река вновь затопит поля. Снова наступит голод. И тогда начнется уже другой паводок — кровавый. Мы все захлебнемся в нем.
Из зала он вышел в гробовом молчании.
Слова Тал Тала оказались пророческими. Обозы с продовольствием все-таки выдвинулись в сторону стройки, но опоздали: голодные крестьяне пошли в рукопашную на солдат. Бунт был подавлен, но мятеж начал распространяться быстрее степного пожара. Восстание «Красных повязок» охватывало одну провинцию за другой, и вскоре стало ясно, что его уже не остановить.
Собственную участь канцлер тоже предсказал верно. Император отправил его усмирять восставших. Несколько сражений удалось выиграть, но у «Красных повязок» нашлись не менее талантливые командиры, к тому же вчерашние крестьяне дрались как демоны. Императорские войска были разбиты и отступили к столице.
Тогон-Тэмур был в ярости. Кама, окончательно ставший его наперсником, ловко использовал ситуацию и обвинил Тал Тала в трусости, предательстве интересов империи и присвоении казенных средств. Итогом стал запрет появляться в Даду, разжалование, лишение всех наград и приказ отправляться под начало генерала Хэ, слывшего самым неудачливым из всех юаньских военачальников.
«И пусть день и ночь благодарит императора за великодушие и милосердие, — шептались по углам придворные. — За такое в былые времена рубили головы…»
А Золотой Дракон недолго украшал собой озеро Цяньхай. В одну из ненастных осенних ночей роскошная лодка таинственным образом отвязалась от причала и утонула в самом глубоком месте. Тогон-Тэмуру, которому с каждым днем делалось все хуже, об этом не стали сообщать, чтобы не навредить его здоровью еще больше.
И, конечно, никого во дворце не заинтересовало бесследное исчезновение всех ювелиров, причастных к изготовлению самой дорогой игрушки императора.
* * *
На обратном пути во дворец Ки и Паку то и дело попадались груженные доверху повозки и фургоны. Возницы кричали, нахлестывали лошадей, испуганные животные шарахались, налетали друг на друга. Вопли, треск ломающихся бортов, ругань, проклятия — казалось, улицы ночного Даду сделалась пристанищем выходцев из ада, и все они стремились в сторону городских ворот, откуда начиналась дорога в Шанду. Вглядевшись в толпу, императрица обнаружила много знакомых: в повозках и фургонах сидела почти сплошь монгольская знать и чиновники высокого ранга.
— Спасайтесь, ваше величество! — прокричал ей один из вельмож, проезжая мимо. — Они уже жгут дома!
— «Красные повязки» вот-вот возьмут город! — поддержал его другой.
С трудом проложив себе дорогу, двое всадников помчались во дворец.
У самых стен на них налетел императорский посыльный на взмыленной, храпящей лошади — весь в копоти, с обгоревшим обрывком желтого вымпела за спиной.
— Приказ императора: выезжать в Шанду! — просипел он. — Спасайте императрицу!
— Где он сам? — крикнула в ответ Ки.
— Сражается! Торопитесь, госпожа!
— Госпожа, беда! — Хен бросилась ей навстречу, едва Ки показалась в дверях своих покоев. — Императрица Алталун рожает!
— Только этого не хватало… У нее же срок еще не подошел! — Она круто развернулась и бросилась к павильону супруги сына, на бегу продолжая расспрашивать придворную даму: — Она чего-то испугалась? Споткнулась? Еще что-то случилось?
— Ее испугали служанки! На закате прискакал гонец от генерала Чахан-Тэмура, — торопливо докладывала Хен. — Сказал Докману, чтобы все уезжали из дворца, наше войско отступает… Кто-то из девчонок услышал, поднялся страшный крик…
— Шкуру с дурёх спущу! — прорычала Ки, врываясь в спальню невестки. Дюжина служанок и придворных дам кинулась врассыпную от широкой кровати под балдахином, где стонала роженица.
Взойдя на трон, Аюширидара первым делом женился, по традиции взяв жену из рода унгират. Маленькая, кругленькая, очень юная девушка с тихим голосом и вечно опущенными глазами сразу признала власть императрицы-матери во внутреннем дворе, ни во что не вмешивалась, редко покидала свои покои, а в присутствии супруга, кажется, даже старалась дышать пореже. Аюширидара не воспылал к ней особой страстью и, едва лекари подтвердили беременность, забыл о ее существовании. Ки тоже не часто вспоминала о молодой императрице, ограничиваясь еженедельными докладами лекаря о течении беременности. Не удивительно, что при ее появлении Алталун замолчала и попыталась забиться в дальний угол кровати.
— Пожалуйста, не сердитесь на меня, ваше величество, — прошептала она и всхлипнула. — Я… я не нарочно…
— Мне не за что на тебя сердиться, — Ки постаралась говорить как можно мягче. — Ты ни в чем не виновата, Алталун. Роды могут начаться и до срока, так бывает.
Мокрое от пота и слез почти детское личико, испуганные глаза, пряди растрепанных волос прилипли к щекам… И огромный желтоватый живот, который беспомощно обхватили две тонкие руки.
От жалости у Ки защемило сердце. Тогон-Тэмура можно было обвинять во многом, но он никогда не скупился на бережное внимание к своим женщинам. Его сын вырос другим, и среди его наложниц никто не рассказывал с восторженным придыханием о нежных ласках императора и его щедрых подарках.
Ки присела на край постели, взяла брошенное кем-то полотенце и принялась осторожно вытирать лицо невестки. Та хотела было благодарно улыбнуться, но очередная схватка заставила ее скорчиться и громко застонать.
— Все будет хорошо, милая, ничего не бойся… Я тебе помогу, ты справишься, ты умница… — успокаивающе напевала старшая императрица, лихорадочно соображая, как получше устроить в повозке младшую, чтобы та смогла родить… В повозке! Ночью! В холодной зимней степи!
Усилием воли погасив приступ паники, Ки ободряюще пожала маленькую мягкую ручку:
— Ты пока лежи, Алталун. Постарайся успокоиться и глубоко дыши. Нам придется уезжать, и очень быстро, но я обо всем позабочусь. Ты веришь мне?
Алталун кивнула. Новый приступ боли скрутил ее, но она сумела выдавить:
— Спасибо, ваше… величество…
Ки встала и обвела тяжелым взглядом женщин, все еще жавшихся по углам.
— Так, бездельницы. Слушайте меня внимательно. Ты, ты и ты — в гардеробную. Белье императрицы, теплая одежда и обувь. Ты и ты — в кладовую. Чистые простыни. Все, что есть! Одеяла, покрывала, шкуры, все тащите! Ты — к лекарю. Пусть берет все, что нужно, чтобы принять роды ночью в повозке посреди зимней степи! Если начнет упираться и говорить, что ему это не подобает, потому что он мужчина, то скажи, императрица Ки готова лично его оскопить. Так и передай, слово в слово! Все остальные — бегом к себе, собирать вещи. Брать только теплое и смену белья! Остальное буду выбрасывать из повозок вместе с владелицами!
Служанок и придворных дам будто ветром вымело. Ки обернулась к Алталун: та улыбалась сквозь слезы:
— Спасибо… вы добрая…
— Я отлучусь ненадолго и сразу же вернусь. Скажи, ты хочешь пить или есть?
Узнав, что ничего не надо, Ки поспешила к себе.
Хен не теряла времени, уложив ее и свои вещи, и уже была готова ехать.
— Ту черную папку я хорошо спрятала в вашей шубе, — сообщила она.
— Хен, ты просто чудо. Где Пак?
— Он сказал, что займется лошадьми и повозками.
— Отлично. Идем, поможешь мне вывести Алталун. У нее пока только схватки, и довольно редкие, так что у нас еще есть время.
Вскоре вереница повозок уже выезжала из дворцовых ворот. Тот же строй, то же направление, но как же непохоже было нынешнее бегство на веселый отъезд в летнюю резиденцию! Ки, ехавшая верхом, поравнялась с большим крытым паланкином, где лежала Алталун. Она робко помахала ей рукой в приоткрытое окошко.
Пропустив повозку вперед, Ки оглянулась: опустевший дворец по-прежнему сиял огнями, в спешке их забыли погасить. А в стороне, на окраине города разгоралось багровое зарево: горели богатые дома предместья и ветер уже доносил оттуда запах дыма. Империя Юань превращалась в пепел.
Узнав о том, что творится в городе, Бан Шин-ву и Чок Хо не торопились покидать постоялый двор дядюшки Лю. «Красных повязок» они не опасались, да и бежать было некуда. Днем Чок Хо пробрался ко дворцу и вернулся с тревожными новостями: Нян там нет. И вообще никого нет. Обсудив положение, решили ждать ее возвращения, а пока посмотреть, не обронили ли убегавшие в спешке богачи чего-нибудь, вдруг что-то да закатилось под прилавок или в угол… Они честно старались брать только съестное, с которым в разоренном Даду очень скоро стало туго. И на его поиски приходилось уходить все дальше.
Опасаясь грабителей, что от безвластия расплодились, как крысы, Лю начал запирать постоялый двор сразу после заката солнца. Бан Шин-ву в тот день едва успел вернуться с добычей, когда у самых дверей его окликнули по имени. Евнух обернулся и едва не выронил узелок с подгнившей чечевицей, найденной в разоренной лавке: освещенный ярким светом фонаря, в кольчуге, похожей на змеиную чешую, перед ним стоял Тал Тал.
1) букв. «Большая жара», длится с 23-24 июля до 7-8 августа
2) желтый считался исключительно императорским цветом. Его самовольное ношение приравнивалось к государственному преступлению.
3) особая пластинка из дерева или металла, которая выдавалась правителем доверенному лицу как символ делегирования власти.
4) время с 19 до 21 часа
5) 140 километров
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу
