Запертое Детство (джен)

Апрель встретил Литтл Уингинг не весенним теплом, а затяжными, холодными ливнями, превращавшими пустырь за заводом в болото. Гараж «штаба» протекал в нескольких местах, и воздух внутри был густым от запаха плесени, влажной одежды и дешевого табака. Гек пытался починить радиоприемник, из которого лились обрывки музыки. Клык что-то жевал, громко чавкая, а Рысь разглядывал какую-то карту. Гарри сидел на своем ящике, пытаясь впитать хоть немного тепла от буржуйки, тщетно пыхтящей сырыми досками. Он снова бросил взгляд на маленький заголовок в газете.

«Кровавая расправа в Басре: Хусейн подавляет курдское восстание химическим оружием»

Багдад, 5 марта. Республиканская гвардия Ирака уничтожила тысячи курдов на юге страны. Свидетельства указывают на применение запрещённых газов.

Гарри хотелось верить, что в Британии такого не может случиться.

Его взгляд невольно скользнул к Штырю. Тот стоял у запотевшего окна, вглядываясь в серую завесу дождя. Высокий, угловатый силуэт казался неотъемлемой частью этого мрачного пейзажа. Сегодня он не прятался в капюшон — коротко остриженные темные волосы, жесткая линия челюсти, глаза, смотревшие куда-то в никуда, без выражения, но с глубиной, в которой тонуло все. Гарри вдруг поймал себя на мысли, что Штырь — единственный здесь, кто не пытается казаться больше, злее или умнее, чем он есть. Он просто был. Как скала, обточенная ветром.

— Холодно, — пробормотал Гарри, скорее чтобы нарушить тягостное молчание, чем констатировать факт.

Штырь медленно повернул голову. Его взгляд скользнул по Гарри, будто оценивая степень его промокшести.

— Всегда холодно, — ответил он глуховатым голосом. — Или мокро. Или голодно. Или все сразу.

— И ты… привык?

Штырь пожал одним плечом, едва заметно.

— Привыкнуть? К этому? — Он махнул рукой, очерчивая гараж, дождь за окном, их всех. — Не к чему привыкать. Сегодня тут. Завтра — хрен его знает. Интернат, улица, тюрьма, морг… Какая разница? Одно дерьмо, разной консистенции. — Он достал из кармана смятую пачку сигарет без фильтра, сунул одну в уголок рта, чиркнул зажигалкой. Дым был едким и резким. — Главное — не заморачиваться. Думаешь о завтра — сегодняшний день испортишь.

Гарри промолчал. Философия Штыря была отрезвляющей и пугала своей безысходной простотой.

— А если будет плохо другим? Если кто-то пострадает? Из-за нас? — спросил он осторожно, вспоминая даму с клатчем, учительницу с синими волосами, боль в глазах Гека.

Штырь выпустил струю дыма, наблюдая, как она смешивается с паром от буржуйки.

— Пострадает, — согласился он просто. — Или не пострадает. Не мы такие, жизнь такая. Хочешь жрать — надо брать. Берёшь — кто-то теряет. Круговорот вещей в природе, бл* — он посмотрел прямо на Гарри. Его глаза были пустыми и темными, как окна заброшенного дома. — Чувствуешь вину? Плевать. Чувствуешь жалость? Забей. Главное — чтобы не пострадал ты. И твои. — Он кивнул в сторону Гека и остальных. — Если будешь слишком много думать и чувствовать, то однажды тебя это раздавит.

Он говорил без злобы и пафоса. Но с таким... безнадежным принятием что ли, что у Гарри мурашки побежали по коже. Может... Штыря уже так раздавливало? Мальчику захотелось как следует тряхнуть подростка, сказать, что все будет хорошо. Но впервые за полгода он и сам не был в этом уверен. Правильный ли он выбор сделал в тот ноябрьский день?

* * *

Неделю спустя Гарри вернулся в гараж раньше обычного. Дело было мелкое, «на сигарету и жвачку», как говорил Гек. Он бесшумно подошел к двери, уже освоив «скольжение», и замер, услышав приглушенные, но напряженные голоса изнутри. Говорили Гек, Клык и Рысь. Штыря, видимо, не было.

— ...и он опять этот взгляд делает, — доносился чавкающий голос Клыка. — Сквозь тебя, бл*. Как Тень под конец, помнишь, Гек? Тот тоже в себя уходил, будто нас тут нет. Потом — бац!

Гарри затаил дыхание. О ком они говорят?

— ... — послышался голос Рыси, но Гарри не расслышал. — Тот был на порошке. Этот...просто тихий. Может, слишком тихий. Но ничего такого.

Послышался звонкий металлический шелчок.

— Завались, Клык. Жрешь — жуй тише. А тебя, Рысь, не спрашивали. — раздался холодный голос Гека. Было слышно, как он затягивается, выпуская струю дыма в потолок. — Он учится. Быстро. Слишком быстро, может. Хотя, иногда чувствую...

— Чего чувствуешь? Что он псих? Как Тень? — спросил Клык уже с пустым ртом.

— Да нормальный он... И руки у него золотые. Сегодня у старухи на рынке — чисто снял, даже я не сразу сообразил. — Ясно послышалось бормотание Рыси.

— Не в этом дело, — отрезал Гек. Гарри представил его суровое лицо. — Чувство. Как… запах перед грозой. Ощущение, что под ногами не бетон, а тонкий лед. Каждый раз как гляну на него... неправильно что-то. Как будто стены давят.

— Опять философствуешь, сука, — фыркнул Клык. — «Запах перед грозой». Нет человека — нет проблем. Один Штырь справится, если у тебя кишка тонка. Да и не знает мелкий ничего толком. Куда денется? Тем более сам его каким-то хером отыскал.

Наступила пауза. Гарри прижался к холодной металлической двери, сердце колотилось как бешеное. «Нет человека… Один Штырь справится…»

— Не так просто, балда. — Наконец сказал Гек, и в его голосе прозвучала та самая убежденность, которая заставляла трепетать. — Этот... он в рубашке родился. Везунчик патологический. Всегда выкручивается. Скользкий, как мокрая мышь. Попробуй его возьми — уверен, что-то пойдет не так. Очень не так. К тому же... другого такого мелкого поди найди, обучи... Пока выгодно.

— Короче у тебя паранойя, Гек! — послышался скрип. — Рубашка, предчувствие? Серьезно? Он нам ничего сделать не сможет, даже если захочет. А насчет «не так просто»… Гек посмотри на задания, на которые ты его посылаешь. Чистка карманов в толпе? «Подобрать» выпавший кошелек да несколько ларьков? Да это не задания, это ребячество по сравнению с тем, что мы с Клыком вытворяем! Ты его бережешь. Признай это.

Еще одна пауза, более тяжелая. Гарри почувствовал, как по спине бегут мурашки. Бережет? Его?

— Не берегу я его, — сухо ответил Гек. — Даже наоборот — проверяю пределы его удачи. И пока его везение не подводит. Ладно, всему свое время.

Шаги затихли, разговор переключился на идеи Клыка поквитаться с кем-то. Баллончики с краской... мало ему было их гаража! Гарри отступил от двери, прислонившись спиной к мокрой стене. Холодный металл леденил кожу сквозь тонкую куртку. «В рубашке родился». «Везунчик патологический». «Скользкий, как мокрая мышь». Слова Гека висели в воздухе, смешиваясь с запахом дождя и страхом. Он чувствовал? Чувствовал ли Гек его способности? Его странную удачу? Проверяет пределы? А главное — что он собирался с этим делать? И что означало это «всему свое время»? По рукам побежали мурашки.

* * *

В середине мая попался Рысь. Не во время дела — просто шел вечером по своему району, и на него налетели двое копов. Он сопротивлялся, но его лишь избили и скрутили. Штырь видел это из окна заброшенного дома, где дежурил «на стреме» во время другой операции. В рации Гека прозвучал голос Штыря, глухой, но невероятно четкий, как удар гонга в тишине: «Рысь взяли. Северный выезд. Двое в форме. Белая «Вольво». Успел крикнуть: Проксон!».

В вечернем гараже повисло гробовое молчание, нарушаемое только шипением печки и тяжелым дыханием Клыка. Даже Штырь, обычно непроницаемый, сидел, сжав кулаки, его взгляд был прикован к полу. Гек ходил из угла в угол, как тигр в клетке. Его лицо было бледным, но не от страха, а от ярости.

— Надо вытаскивать, — произнес Клык, вскочив, его голос сорвался на визг. — Щас же! Они его... они же его сломают! Проксон же тот еще садист! Рысь не выдержит! Надо...

— ЗАТКНИСЬ И СЯДЬ! — рявкнул Гек, вставая. — Это не гопники с района! У них мигалки, рации, стволы! Но время есть. Им нужна информация. А он — Рысь! Он умрет, но не станет стукачем! Понимаешь?! УМРЕТ, НО НЕ СТАНЕТ! — Последние слова он прошипел, вплотную подойдя к Клыку, который попятился, наткнувшись на стену. — А если... — Гек обвел взглядом всех, включая Гарри, застывшего у входа. Взгляд был тяжелым, как гиря. — если сдаст... найдем первыми. И устроим ему такую встречку, что позавидует мертвым. Готовьтесь. Тишина. И чтобы никто — НИКТО! — не отсвечивал.

Его слова повисли в воздухе, тяжелые, густые, как приговор. «Умрет, но не станет...» Гарри почувствовал, как внутри него что-то сжимается в ледяной комок. Он посмотрел на спину Гека, на его абсолютную убежденность. И понял: эта уверенность распространялась на Рысь. На Клыка. На Штыря. В этом заявлении не было ни капли сомнения в Рыси. Он — свой. До конца. Но он сам не чувствовал такой уверенности в себе. Он ведь сюда подался не для того, чтобы загреметь к Проксону или сгнить в тюрьме, вместо голодной смерти. Он хотел жить и жить хорошо.

И тут Гарри осознал с кристальной ясностью: это не распространялось на него. Он был инструментом. Полезным? Да. Быстрым? Безусловно. Но не своим до конца. Не тем, за кого порвут глотку или пойдут на верную смерть. Не тем, кто умрет, но не предаст их. Если бы взяли его… Гек бы не сказал: «Он не сдаст». Он бы сказал: «Надо выкручиваться» или «Проблема».

Он глубоко вдохнул. «Позавидует мертвым». Холод внутри стал пронизывающим, обжигающим легкие на вдохе. Ответ не был адресован лично Гарри, но он не сомневался, к кому на самом деле обращался Гек.. Гарри почувствовал, как по его спине заструился ледяной пот. Его семья... Он стоял среди них, но был отдельно. Всегда отдельно. Всегда один, всегда сам за себя.

Когда он остался один на один со Штырем, Гарри выдохнул. Этот мрачный парень пугал его гораздо меньше, чем Гек.

— Никогда не видел Гека таким — тихо пробормотал Поттер, почесывая щеку.

— У них своя химия — сказал Штырь, доставая зажигалку. — Они по малолетству познакомились, потом Бру... — он замолчал, потом махнул рукой. — Бл**ь! Все равно уже проговорился. Короч, потом в Брутус все трое попали, Тень оттуда же был.

Гарри помолчал. Штырь был фаталистом. Мудреное слово, на которое он случайно наткнулся в словаре, но, как он понял, все сводилось к фразе: «Чему быть, того не миновать». Из-за этого с ним было проще. Работать, разговаривать, понимать, о чем тот думает.

— А как ты с ними сквотился?⁽¹⁾

— Сам не помню — Штырь сделал затяжку.

Гарри закусил губу. Ему хотелось узнать о юноше все. Он почувствовал что-то вроде родственной души.

— Как.. почему ты начал? — он затаил дыхание. Это был личный вопрос, и если Штырь просто уйдет...

— Из-за бабушки — лицо парня смягчилось. А взгляд стал отстраненным. — Мне было шесть, когда умерли родители. Потом сдох дед, просрав перед смертью кучу денег и оставив кучу кредитов. Она... тяжело это переживала. Чертово сердце... Я хотел, чтобы ей было проще, чтобы она не работала — он пожал плечами. — Наверно, я не хотел потерять и ее. Но вот она очутилась в больничке, и врачи дают не больше года. А ты ничего сделать не можешь.... Совсем — Штырь выдохнул облако дыма и продолжил. — Тебе повезло. У тебя есть родственники.

Гарри еле слышно пробормотал, что лучше не иметь родственников, чем таких, но Штырь услышал и лишь хмыкнул.

— Думаешь в другом месте будет лучше?

На следующее утро Гарри не пошел в школу. Он сказал Дурслям, что плохо себя чувствует — бледность и тени под глазами сделали ложь правдоподобной. Ничего плохого в том, что урод не станет лишний раз отсвечивать в школе, они не видели. Как только дверь дома №4 закрылась за Верноном, Гарри выскользнул из чулана. Он не пошел ни в гараж, ни в книжный магазин, где старый продавец позволял читать ему, а мальчик в свою очередь помогал расставлять книги в алфавитном порядке. Он натянул самый темный и невзрачный капюшон и вышел на улицу. Дождь сменился колючим ветром. Гарри зашагал в сторону, где Гек обычно «работал» в одиночку по утрам — район старой промзоны, там можно было разобрать украденную электронику или встретиться с скупщиками. Ему нужен был запасной план.

* * *

На второй вечер после известия о Рыси в гараж ввалился Гек. Не вошел — именно ввалился, плечом ударившись о косяк. Его лицо было не бледным от ярости, как позавчера, а серым, как промозглый рассвет. В глазах, обычно ледяных и расчетливых, бушевал мутный шторм бессильной злобы. От него разило дешевым алкоголем и чем-то едким.

— Опоздали… — хрипло выдохнул он, не глядя ни на кого, и плюхнулся на перевернутый ящик. Звук был громким в гробовой тишине гаража. Клык, сидевший у потухшей буржуйки, вздрогнул. Штырь, присутствовавший сегодня, лишь чуть приподнял голову из-под капюшона, его взгляд скользнул по Геку и вернулся к потрескавшемуся бетону пола. Гарри замер на своем месте, сжимая потрепанного «Робинзона Крузо», которого больше не мог читать из-за образовавшегося каменного комка тревоги в горле.

— Всю ночь… искали лазейку, — Гек говорил с трудом, слова будто спотыкались друг о друга. — Потом думали… может, в изолятор временный… или в участок на Элм-стрит… Но нет. Его сразу… сразу в Централ перевели, там не подкупить. Нагородили дел по самое… — Он не договорил, махнув рукой с таким отчаянием, что стало страшно. Вместо слов он потянулся к рюкзаку, валявшемуся у ног, и вытащил плоскую бутылку с мутной жидкостью без этикетки. Отвинтил крышку — резкий запах сивухи ударил в нос даже Гарри. Гек залпом хлебнул, поморщился, но проглотил. Затем еще.

— Гек… — начал было Клык, вставая.

— Закройся! — рявкнул Гек, не глядя. — Просто… закрой е...о и сиди.

Клык опустился обратно, лицо его покраснело от обиды и выпитого ранее. Он мутно посмотрел на бутылку в руках Гека, потом покопался в своем рваном рюкзаке и достал похожую, поменьше. Щелкнул крышкой, присосался к горлышку, присоединяясь к трауру. Его плечи начали подрагивать. Потом тихий всхлип перерос в рыдания.

— Мы им покажем, Гек! — захлебываясь слезами и бренди, завопил Клык. — Ща как двинем! Разнесем этот Централ! Рысь наш! Свой!

Гарри подумал, что было бы довольно символично, если бы Клык реализовал задумку и позвонил полицейским за полтора часа до подрыва.

Вечер превратился в кошмарную какофонию. Гек, теряя остатки контроля, начал бубнить. Сначала о Рыси — обрывками фраз, полных нецензурной брани, обвинений в адрес «мусоров», следователей, всего мира. Потом поток слов стал бессвязнее, злее. Гарри услышал такие сочетания мата, о существовании которых даже не подозревал. Казалось, Гек выворачивает наизнанку всю грязь, всю ярость, накопленную за годы жизни. Он материл систему, погоду, «лохов», которые «не умеют держать язык за зубами», и которые ничего на самом деле не видели, потому что Рысь — профессионал, предателей, свою «проклятую судьбину» и ИРА. Штырь сидел неподвижно, как истукан, лишь изредка меняя позу. Гарри прижался спиной к холодной стенке, стараясь стать невидимым. Читать было невозможно. Каждое слово Гека било по нервам, как молоток.

Когда запас браги у Гека иссяк, а у Клыка кончился алкоголь, началось медленное, пьяное расползание.

— Заткнись, тряпка! — Гек рявкнул, швырнув в сторону Клыка пустую банку из-под пива. Она со звоном отскочила от стены. — Сопля! Нытик! — Он поднялся, шатаясь, ткнул пальцем в Штыря, молча сидевшего в углу, как истукан. — Ты... Клыка... до хаты... Чтоб не сдох где... — Гек икнул. — Малыш... сваливай. Завтра... четко. Иначе... — Он не договорил, махнул рукой и, пошатываясь, но с упорством пьяного, сохраняя инстинкт паранойи, выбрался из гаража. Он не пошел прямо, а сделал петлю, то и дело оглядываясь через плечо, ныряя в темные проемы подъездов. Даже в этом состоянии он был осторожен.

Следить за ним сейчас было самоубийственно. Но Клык… Клык, которого почти нес Штырь, был другой историей. Штырь не отличался осторожностью и наблюдательностью, как и пьяный Клык (по сравнению с Геком). Гарри выждал пару минут, потом бесшумно выскользнул вслед за парой. Они шли медленно, Клык то и дело спотыкался и бормотал ругательства. Штырь молча тащил его, как мешок. Гарри боялся, что Штырь может обернуться в самый неподходящий момент, но этого не случилось. Тем не менее, Гарри прятался за углом здания или деревом дольше, чем считал нужным, просто на всякий случай. Они свернули с относительно освещенных улиц в лабиринт узких переулков за старым мясокомбинатом — район, который местные с мрачной иронией называли «Болотом». А все из-за реки, которая несколько раз в год выходила из берегов. Здесь пахло не просто сыростью, а застойной водой, гниющим мусором и отчаянием. Одни фонари были разбиты, другие горели тускло-оранжевым, едва освещая асфальт и фасады домов с осыпавшейся штукатуркой и заколоченными окнами.

Штырь остановился у одного из таких домов — трехэтажного барака с облупившейся краской, похожего на кривое зубастое чудовище. Он что-то коротко сказал Клыку, тот невнятно буркнул в ответ, вырвался и, пошатываясь, полез в темный подъезд, где не горел даже дежурный свет. Штырь постоял секунду, убедившись, что тот не рухнул на ступеньках, потом развернулся и растворился в темноте переулка.

Адрес. Теперь он знал, где живет Клык. Эта мысль заставляла бешено стучать сердце, но и давала крохотное ощущение контроля. Он что-то знал о них. Прячась в вонючей арке напротив, Гарри чувствовал, как колотится сердце и деревенеют от холода пальцы. Он ждал, вжимаясь в сырую штукатурку, пока в окне Клыка не мелькнул свет, не прозвучали пьяные крики и не полетела разбившаяся бутылка. Только тогда он отлип от стены и побежал домой, в свой чулан, запоминая каждый поворот, каждую вывеску на пути к этому дому на Болоте. Косой луч вечернего солнца, теплый и золотой, упал прямо на него, осветив дорогу. Он на миг остановился, подставил лицо теплу. Птицы запели громче. Казалось, весь Литтл Уингинг вздохнул.

* * *

Потеря Рыси не сломила Гека. Она его перемолола и вылепила заново — более жестким, более контролирующим и еще более параноидальным. Гараж перестал быть просто убежищем; он превратился в опорный пункт осажденной крепости, а Гек — в ее коменданта-диктатора, не доверявшего даже стенам.

Каждый шаг теперь регламентировался. Вход и выход из гаража? Только с ведома Гека и только по делу. Возвращение? Точное время, минута в минуту. Опоздание? Холодный, испепеляющий взгляд и долгий, унизительный допрос с пристрастием, где ты был, кого видел, что сказал. Даже поход Клыка в соседний сквер за сигаретами превращался в операцию с докладом перед выходом и после возвращения.

Гарри чувствовал удавку на шее с каждым днем все сильнее. Его карманный блокнот, куда он раньше записывал интересные слова или заголовки из газет, превратился в дневник. Тайный, спрятанный под половицей в чулане Дурслей. Писать открыто о банде было безумием, поэтому записи были обрывками мыслей, завуалированными наблюдениями.

10 мая. Дождь. Гараж. Г. как тень за спиной. Спросил, зачем мне в магазине на Бейкер-стрит. Я сказал — нитки для тети П. Поверил? Кажется, нет. Все время смотрит. Как будто ждет, что я сорвусь и уйду или признаюсь в чем-то.

12 мая. К. опоздал на 15 мин. Г. не орал. Молчал. Смотрел. К. потел. Боялся. Я тоже боялся. За него? За себя? Потом опрос К. Ш. будто из камня. Интересно, его тоже проверяют? Или он уже прошел?

15 мая. Задание: четыре шоколадки из ларька у парка. Серьезно? Абсолютно. Инструкция: войти ровно в 15:00. Когда старик отойдет за газетой к стойке, взять только «Mars Delight». Выйти не через вход, а через служебную дверь сзади. Быть в гараже к 15:20. Максимум. Это не задание. Это тупость. Идиотизм. Но я сделал. Надеюсь, Г. придет в норму, иначе он утянет на дно всех. Сейчас с ним точно что-то не так.

Ярость копилась внутри Гарри, тихая, глухая, как ропот подземных вод перед извержением. Он смотрел на Гека, отдающего эти идиотские приказы, на Клыка, покорно их выполняющего, на Штыря, безучастно наблюдающего, хотя по его глазам было видно, что он тоже не в восторге. Он смотрел на грязные стены гаража, на вонь табака и страха, появившуюся за последнюю неделю. Он вспоминал холод чулана под лестницей, презрительные взгляды Дурслей, боль от ударов Дадли. Всю эту жизнь.

И однажды, сидя на своем ящике, пока Гек ковырялся в очередной украденной магнитоле, а Клык громко сморкался в грязный рукав, в голове вспыхнула яркая, ослепительная картина: синий, всепожирающий огонь, лижущий стены гаража, пожирающий Гековы схемы, Клыковы сигареты, Штыреву безучастность. Оно ползло по мокрым стенам, вырывалось наружу, пожирало «Болото», дом Дурслей на Тисовой улице, школу с бандой Дадли, всю эту проклятую, гнилую трясину Литтл Уингинга. Пусть горит. Пусть горит дотла. И из этого пепла… он выйдет. Чистый. Новый. Никто не узнает его лица. Он выберет себе имя — сильное, звучное. Уедет в огромный город, где дома касаются облаков. Найдет работу. Купит маленькую, чистую комнату. И найдет… найдет других. Не таких. Не Гека, не Клыка, не Штыря. Не Дурслей. Найдет семью. Настоящую. Которая не предаст. Которая не назовет его ошибкой. Которая… будет его. Сила теплой волной подкатила к его пальцам, спрятанным в кармане. Он сжал кулаки. Однажды.

* * *

Лето 1990-го взорвалось жарой и новой, куда более громкой войной. Вторжение Ирака в Кувейт 2 августа заполнило экраны телевизоров кадрами горящих нефтяных вышек и колонн танков, движущихся по пустыне. «Телевизионная война», — называли это в новостях. Гарри, украдкой наблюдавший из-за двери кухни, чувствовал странное, гнетущее ощущение дежавю. Войны. Они никогда не кончались. Как только гас один пожар, вспыхивал другой. Война в Заливе, гражданская война, вспыхнувшая в тот же период в Сомали… Мир казался огромной пороховой бочкой. В школьной библиотеке, листая старую книгу по истории, он наткнулся на латинскую фразу: «Si vis pacem, para bellum». Хочешь мира — готовься к войне. Она показалась ему ключом ко всему, что он видел вокруг. Он аккуратно выписал ее в свою потаенную тетрадь, рядом с другими «правилами выживания». Мир, видимо, мог существовать только на острие меча.

Его удивило другое: русские помогли американцам осудить Ирак. Гарри разглядывал карту. Ирак раньше был другом русских, покупал их танки... а потом вышел из игры, как Ирак или Пакистан. И теперь русские помогли его наказать. Месть? Да. Как в банде: предал — получишь по заслугам. Помогли врагу твоего врага. «Сначала дали танки, потом помогли их разбомбить», — записал он в тетрадь. — «Дружба — это когда выгодно(?)».

На этом фоне новость о вступлении Албании в Организацию Варшавского Договора прошла почти незамеченной, словно маленькая заплатка на рвущемся по швам полотне. Гарри отметил этот факт про себя: «Отвлекли внимание». Большие игроки умели направлять взгляды туда, куда им было нужно.

Кадры с высокоточными бомбардировками в Ираке, «умные» ракеты, попадающие в вентиляционные шахты бункеров — все это Гарри впитывал, в те редкие моменты, когда дядя Вернон показывал ему и Дадли чем занимаются настоящие мужчины. Он видел мощь Америки, ее технологическое превосходство.

Гарри разглядывал карту. «Русские проиграли в Афганистане? Нет, вроде выиграли... но проиграли в Никарагуа, потеряли Йемен. Им нужно показать, что они все еще сильные. Кого бить? Америку? Слишком страшно. Иран? Тот самый, что воевал с Ираком? Он был один, без друзей-американцев... как Пакистан тогда. Да, идеально. Бить того, кто один и кого Америка не защитит. Чтобы другие боялись уходить от русских. Как тренировочный манекен».

1) От англ. squad (команда, группа)

Вернуться к тексту