Мистер и я (джен)

Когда-то я просыпался от того, что в лицо дуло сквозняком, а Мистер жрал мои носки. Теперь я просыпался от будильника, который недавно купил и желанием выпить кофе. Ну или от того, как Мистер со всего размаха прыгал мне на грудь — тоже, считай, как утренний кофе.

Работал я теперь младшим поваром. «Не ученик, но и не мастер», — как выразился Аркадий, разрезая один из моих батонов и крутя крошку между пальцами. Иногда мы даже перекидывались шутками. Ну, его шутками. То есть шутками, от которых нормальный человек обиделся бы. Но я уже давно привык.

— О, глянь, хлеб получился. Гарри, ты случаем душу не продал?

— Только жопу, — отвечал я, и Роза ухахатывалась с кассы.

Домой я возвращался поздно. Мистер встречал у двери. Иногда с недовольным видом, мол, «опять припёрся после отбоя, мудак». Но, как бы он ни ворчал, всё равно лез под руку. А то и на голову.

Я начал его баловать — консервами с диким названием «Филе оленя в брусничном соусе» и маленькой подушкой, которую купил на распродаже.

Еще в момент мне показалось, что я готов. Не к полному примирению, нет, но хотя бы к нормальному разговору. Мы сидели в какой-то маггловской кофейне, потому что я выбрал, а они даже не предложили что-то своё. Как будто я сам себя позвал. Гермиона была сдержанно вежлива, Рон ковырял бумажный стакан. Вроде поговорили. Вроде всё нормально. Только ни смеха, ни привычных колкостей, ничего. Только общие фразы.

— Я работаю.

— Ну, здорово.

— А ты как?

— Нормально.

— А у тебя всё… нормально? — вдруг спросила Гермиона.

— В целом да, — пожал я плечами.

Рон что-то мямлил про новый отдел в Министерстве. Гермиона проверяла часы. Я просто смотрел на стол. Думал, что стул подо мной неудобный. Думал, что домой хочется. А потом — долгая, давящая пауза. Я понял. Это не «друзья». Это люди, с которыми у меня был общий фронт. А фронт давно закрылся. И мы расходимся.

— Пиши, если что, — сказала Гермиона, вставая.

— Конечно, — сказал я, тоже поднимаясь. — А потом я добавил, уже надевая куртку. — Хотя… знаете. Не стоит.

И вот тогда они кивнули. Почти синхронно. С таким облегчением, как будто у них умер старый, вонючий, противный дед, которого надо было кормить с ложки и вытирать ему задницу. Мы вышли на улицу. Никто не обнял. Разошлись как люди, которым неловко даже вспоминать, что когда-то делили жизнь.

Когда дошёл до дома, Мистер уже сидел у двери и мяукал как проклятый. Настаивал. Словно ему приснилось, что сегодня надо идти гулять. Шлейка давно валялась в мусорке, но я рискнул. И что вы думаете — шёл рядом. Иногда убегал вперёд, но всегда оглядывался. Прохожие оборачивались и умилялись, дети пытались погладить — он, правда, всех игнорировал с царским выражением морды, но не шипел.

Когда мы дошли до моста, ветер стал сильнее. Я сунул руку в карман… и нащупал палочку. Старую. Крючковатую. Нашёл её в хламе, который Мистер вытащил из-под пола чердака.

Последний раз, когда я пытался ею воспользоваться — я едва смог вызвать люмос. Вернулась слабая дрожь в пальцах. И тянущая боль в груди. Я достал её, покрутил в руках.

— Ну что, родная. Пока.

И бросил в реку. Бульк. Мистер оглянулся, точно понял. Подошёл к краю и посмотрел вниз, как будто прощался с этой частью меня.

По дороге домой заглянул в подержанный ларёк.

— Есть что-то рабочее, но не в кредит?

— Нокиа 8110. Держит заряд три дня.

Купил. Поиграл в змейку. Затянуло, сука.

Купил Мистеру мышку на батарейках. Ту самую, что мигала красными глазками и носилась по комнате как бешеная. Через день она пропала. Ещё через день — началась трагикомедия. Мистер не ел. Ходил по периметру. Орал. А потом… Сидим мы вдвоём, он в лотке, я перед.

Я — как группа поддержки, он — как жертва медицинского эксперимента. Выглядело это как акт экзорцизма. И вот оно. Чудо. Мышка родилась обратно. Мистер обернулся, как будто спрашивал: «Что, блядь, сейчас произошло?» А я — ржал

Потом случился непростой вечер. Я только вернулся с работы — Мистер голодный и наглый, как всегда. Открывал банку паштета, когда услышал глухой грохот. Как будто шкаф упал.

Выбежал на лестничную площадку. Нэтти лежала на ступеньках. Лицо в ссадинах, губа рассечена, глаза — мутные от боли. Я не помню, как перескочил через три пролёта, но оказался рядом. Как позже выяснилось, какой-то хмырь — молодой, с наушниками и рюкзаком, не оглядываясь, задел её плечом. Она пошатнулась, попыталась что-то сказать, и… покатилась вниз. И никто, кроме меня, даже не открыл дверь. Старая добрая цивилизация.

— Вызывать скорую?!

— Нет-нет, только не… — начала, но замялась, замерка, и всё же кивнула.

Когда мы приехали в больницу, в приёмной она вдруг тихо сказала:

— Позвони ему… Я скажу номер. — Она увидела вопрос в моих глазах, чуть усмехнулась. — Это мой сын, Нико.

Я не стал расспрашивать. Просто набрал. Подняли быстро. Мужской голос, с акцентом — немецкий или просто уставший:

— Да?

— Здравствуйте, вы Нико, сын мисс Нэтти?

— Да, всё в порядке?

— Нет. Она в больнице. Перелом ноги и ушиб руки. Сказала вам позвонить.

— Вот же упрямая старуха… — выдохнул он. — Говорил же ей… А ты кто?

— Гарри. Сосед.

— Гарри… побудь с ней, пожалуйста. Я вылетаю ближайшим рейсом.

Нэтти уже лежала на койке и выглядела удивительно бодрой.

— Зря мы ему сказали. Устроит концерт.

На следующий день Нико прибыл. Мужчина лет сорока пяти, с широкими плечами, в дорогом костюме и с тяжёлыми глазами, в которых уже не было терпения.

— Почему ты не хочешь жить с нами? У тебя внуки. У нас вой дом! Там не эти подъезды, не эти соседи, не это… — он махнул рукой в сторону облезлого потолка.

— Это мой дом, — тихо сказала она. Её глаза бегали, будто ища подсказку на потолке. — И Гарри. Я его не брошу.

Я отпрянул, но было поздно — Нико посмотрел прямо на меня. И в его взгляде я увидел короткий, но яркий сценарий моей смерти. Там был и кирпич, и пластиковый пакет, и фраза «он сам решил переехать, взрослый мальчик».

Я поднял руки, почти миротворчески:

— Мисс Нэтти… вы ему нужны. А он вам. Не тяните, пока кто-то снова не упал. Только уже — насмерть. — Сказал и подумал, что получу ложкой по лбу. Но она только прикрыла глаза.

Через неделю, решив погулять с котом, я увидел у её двери чемоданы. Решил постучать. И вот она, в кресле-каталке, с сыном за спиной. Глядела вверх, будто на последний этаж небоскрёба. Сказала:

— Ты не против?

— Конечно нет.

Мистер подбежал, потёрся о её ноги.

— Следи за этим зверем.

— Будет как в армии, мадам.

Мы не обнялись. Мы пожали руки. Как взрослые. Как те, кто понимает: за словами «прощай» остаётся только жизнь. Через пару недель мне пришло письмо. Настоящее — на бумаге. Почерк Нэтти, чёткий, будто она писала на линейке.

«Гарри,

Спасибо тебе. У меня всё хорошо.

Познакомилась наконец с внуками, милые ребята. Поиграли в карты, обыграли меня к чёрту.

И нашла общий язык с невесткой.

PS: Я не хотела переезжать, потому что боялась невестки. Она такая строгая!

Но, оказывается, просто умеет держать дом.

Обнимай Мистера.

И берегись сквозняков.

Соседка Нэтти.»