Псы рая не видят (джен)

Они сидели у разрушенного павильона, где когда-то варили яблоки в карамели. Котёл слипшейся массы ещё дымился — не дымом, а чем-то вроде липкой, карамельно-кровавой памяти. На заднем плане ходили марионетки. У них не было лиц. Они исполняли вечную пьесу — без зрителей, без режиссёра. Просто потому что не знали, как остановиться. Пёс тяжело дышал. Лежал, растянувшись рядом с Гарри. Тот смотрел в темноту, щурясь на дрожащую золотую стрелку часов.

— Ты… — начал Гарри, не глядя на него. — Говоришь, что хочешь жить. Но ты ведь… умирал много раз, не так ли?

Пёс зарычал — глухо, почти стыдливо. Гарри продолжал:

— Расскажи, как ты спасал людей. Все говорят, что ты всех спасал. Только я не помню, чтобы ты спасал кого-то, кроме самого себя.

Снейп поднял голову. Не мгновенно. Медленно, как будто оторвать её от пола стоило усилий. Глаза — звериные, но внутри горел знакомый гнев. Он хотел рявкнуть. Оправдаться. Но не смог.

— Ты не понимаешь, — прохрипел он. — Я делал то, что мог. Мир не черно-белый. Все — грязные. Все.

Гарри молчал. Даже не обернулся. Лишь сжал пальцами ремешок часов. Снейп выдохнул и сел. Странно смотреть, как пёс может сидеть, как человек. Но здесь все странно.

— Меня никто не просил спасать, — начал он. — И всё, что я делал, я делал ради одного человека. Ради Лили. — Имя повисло в воздухе. Оно прилипло к языку, как гнилое яблоко к небу. Горькое. Сладкое. Отравленное. — Я предал её, — сказал он. — Я рассказал Волдеморту о пророчестве. Не по глупости — из лояльности. Я хотел одобрения. Хотел, чтобы меня, грязнокровку среди Слизерина, признали настоящим. В обмен на признание — отдал судьбу. Когда понял, кого подставил… было уже поздно. — Пауза. — Я не стал просить пощадить Поттера. Плевать мне было на Поттера. Я просил, чтобы он оставил в живых её. Только её. Даже не мужа. Даже не ребёнка. А он согласился. Но сделал по-своему. И Лили умерла. Из-за меня.

Снейп зарычал — не от ярости, от бессилия. Как пёс, которого привязали к дереву в лесу.

— Всё, что я делал после — было не искуплением, а… привычкой. Я вымаливал не прощение, а право умереть когда-нибудь с чуть меньшей болью. Я стал шпионом. Преподавателем. Защитником. Но не святым. Я никого не спасал. Только пытался убедить себя, что могу быть чем-то, кроме мусора. — Он посмотрел на Гарри. — Ты думал, я тебя спас? Нет, Поттер. Я спасал её тень в твоих глазах. А ты… ты был только напоминанием, что я её убил.

Тишина. Долгая. Гарри всё ещё не смотрел на него. Но дышал иначе. Ровно, но с трещинкой.

— Я знаю, — тихо сказал он.

Снейп дёрнулся. Гарри поднял голову.

— Я всё это уже знал. С самого начала. Просто хотел, чтобы ты сам сказал.

Снейп сжался. Его чёрная шерсть побелела на спине, как иней.

— Зачем?

Гарри повернул к нему лицо. Его глаза были пустыми, как часы без стрелок.

— Потому что я не знаю, кто ты сейчас. И мне надо было увидеть, кем ты был. Я не знал, что ты за пес. Теперь знаю.

Пёс заскулил. Медленно опустил морду на лапы. Гарри не прикоснулся к нему. Не ушёл. Они просто сидели рядом. Двое у дна чьей-то ошибки. А вдалеке снова послышались шаги. И смех. Медленный, кукольный, как у марионетки, которой кто-то подменил лицо.

Время встало. Не остановилось — встало, как обвалившаяся декорация: с резким, пугающим звуком. Золотая стрелка часов в руке Гарри вздрогнула и замерла в промежутке между секундами, в трещине, которой не должно быть.

Небо — если это вообще было небо — начало белеть. Не светлеть, не освещаться, а именно белеть, как заражённая плоть, как бельмо на глазу. Оно задвигалось, как огромная сцена, с тяжёлым скрежетом. И из этой разошедшейся трещины — туда, где раньше была только серость — упала цепь. Огромная. Ржавая. Толстая, как труба. Цепь ударилась о землю с таким грохотом, что марионетки на заднем плане дрогнули и сбились с пьесы

Она не была прикреплена снизу. Её тянули сверху. Цепь уходит в белое отверстие в небе — вонзается в Небеса, как якорь, брошенный с другой стороны реальности. И тогда он появился. Пёс. Не такой, как Снейп. Гораздо крупнее. Массивный, как волкодав, с холкой по грудь взрослому человеку. Его шерсть слиплась в чёрные кольца, будто в ней кто-то кипятил смолу. Его глаза были… не глазами. Просто два чёрных пятна. Пустые. Бездонные. Он стоял, привязанный к цепи. И дышал.

Медленно. Как будто каждое дыхание — это сдерживаемый вулкан. И потом — с лязгом, с рвущим уши скрежетом — он разорвал цепь. Не выскользнул. Разорвал. Кольца разлетелись, звякнули по костям аттракциона. И он прыгнул. На Гарри.

Мальчик не закричал. Он просто сжал в руках часы. Слишком поздно. Тень от Пса уже накрыла его. Прыжок — с беззвучным рыком, челюсти раскрыты, как капкан. Но в этот момент другой пёс — Снейп — метнулся вперёд. Молнией. Мясом. Судорогой тела. Они столкнулись в воздухе. Мощно. Глухо. С хрустом, как будто кости не выдержали времени.

Они врезались друг в друга, как молоты. Мощь против ярости. Шерсть против клыков. Ветер вокруг сгустился, затрещал, как если бы само пространство дёрнуло плечами от отвращения. Первый удар — в бок, второй — по глотке. Челюсти лязгнули. Скользнули по кости. Глухой удар. Песок, зола и обломки карамельного павильона взлетели вверх. Оба рухнули на землю, кувырком, с хрипами и рваным дыханием. Вырвался низкий, утробный рык. Звук, от которого глохли тени.

Пёс, что пришёл с неба — тот, другой, слипшийся и пустоглазый — ударил Снейпа плечом. Они катились по земле, как слипшиеся комки воли и смерти. Когти рвали землю, выдирали гнилые доски аттракциона, оставляли борозды в пепле.

Щёлк! — челюсти сомкнулись. Не по плоти. По воздуху. Почти. Снейп отпрыгнул. Лапа подломилась. Второй пес рванулся, вцепился в загривок. Хруст — реальный, мерзкий. Из разрыва полилась чёрная кровь. Горячая, густая. Снейп завыл. Пронзительно. Но не от боли. От ярости. Он вцепился в морду противника, не отпуская, даже когда зубы раздирали ему ухо. Он грыз. Он рвал. Он душил. Рык, как царапанье стекла изнутри. Вырвана шерсть. Комья. Смешались с пеплом. Капли крови всплеснули на замершие марионетки — те завыли, закачались в такт. Один удар лапой — в глаз. Второй — по ребрам. Треск. Визг. Один из псов пошатнулся. Снейп не думал. Он вгрызся в глотку. Тот, другой, захрипел. Задние лапы затрепетали, как у умирающего оленя.

Снейп навис над проигравшим. Из его глотки вырвался не просто звук. Это было что-то глубже, ближе к корням его прошлого. Низкое, с хрипотцой, злобное.

— Это моё время.

Он не кричал — рычал. Как зверь, который охраняет последнюю кость на проклятой ярмарке мёртвых. Северус едва держался на лапах, рана на боку пульсировал, шерсть была покрыта копотью и кровью. Он мог рухнуть в любую секунду. Но всё равно стоял. Как проклятый. Как упрямый. Как Снейп.

И в этом упрямстве было всё: все те годы, когда он пытался заслужить прощение, но получал только плевки. Все те ночи, когда пил до потери сознания, надеясь уснуть без снов. Все эти ученики, которым он спасал задницы, а потом хоронил. И Лили. Всегда Лили. Как шрам в сердце, который не затягивался. Он смотрел вверх. На то место, где где-то, возможно, существовала дверь. Врата. Выход. Или вход. И он выл. Но не просил. Не умолял. Он требовал.

— Ты слышишь меня, старый ублюдок? — выдохнул он небу, — Это не игра. Не карусель. Это не иллюзия. Это я. Я живой. Или мёртвый.

И в этот момент цепь, что всё это время валялась исковерканной в грязи, вспыхнула. Сначала — тускло. Потом — ярче, чем сама ярмарка. Пыль отступила. Свет вытянулся вверх, как небесный луч. Цепь срослась. И потянулась вверх. Пёс, побеждённый, захрипел. Его тело стало легче, неестественно. Его лапы оторвались от земли. Он поднялся — не сам, а за шею, за ошейник, за грех.

Он висел на цепи, как на виселице. Болтался, пока тело не расслабилось, как у куклы с перерезанной нитью. Пока его поднимали, он не выл. Скорее — скулил. Как щенок, забытый во рву. Небо, всё ещё белое, затягивалось обратно, как гниющее мясо под струпом. Цепь втягивалась туда же. Тело пса исчезало медленно, как кара за всё, что не было прожито честно. И вот — небо вновь стало серым. Марионетки опустили головы. Шепот утих. Сцена замерла.

Снейп стоял. Сбоку — содрана шерсть. Одно ухо надорвано. Из пасти капает. Он тяжело дышал. Из груди рвутся клочья пара, как из растопленного котла. А Гарри всё это время молчал. Он сделал шаг к псу. И не сказал ничего. Просто положил ладонь на голову зверя.

— Дядя Псина?

Пес моргнул желтыми глазами. Мальчик улыбнулся.